5: Весы – Скорпион 2105

Вагнер Корта всегда считал золото дешевым. Его цвет безвкусен, его блеск лжив, его тяжесть – фикция, которая приравнивает вес к стоимости. В небе висит целая планета, загипнотизированная ложью золота. Кульминация богатства, душа жадности, окончательная мера ценности.

Луна погрязла в золоте. Гелиевые экстракторы «Корта Элиу» выбрасывали каждый год тонны золота в выхлопных шлейфах. Золото не стоило даже затрат на просеивание. Адриана Корта не владела золотом, не носила драгоценности. Ее обручальное кольцо было стальным, выкованным из лунного железа. Стальное кольцо на Железной руке.

Церковь Богоматери Константиновской – золотая утроба. Золотая низкая дверь, и каждый должен нагнуться, чтобы войти туда, где располагается святая икона; в этой маленькой часовне золотые стены и купол, золотые перила, лампы и кадила, рама самого образа тоже золотая. Фон иконы – фольга из лунного золота. Золотой покров над Девой Марией и дитем открывает лишь их лица и руки. Золотой священный венец. Кожа матери темная, глаза опущены, она не смотрит на надоедливого, обременительного ребенка в своих руках. Вагнер никогда не видел таких печальных глаз. Ребенок выглядит монстром, он слишком старый, маленький старичок; он жадно тянется рукой через горло матери, прижимается лицом к ее щеке. Коричневые тона и золото. Легенда гласит, что Константин Воронцов нарисовал эту икону на орбите, дерево и краски ему привезли несколькими запусками из Казахстана вместе с материалами для постройки первого циклера. Он закончил ее на Луне, взяв для фона золотую пыль из Моря Спокойствия.

Церковь Богорождения – отличное место, чтобы встретиться с Денни Маккензи.

И вот он, золотой мальчик, ныряет под низкую притолоку, щурится, пока глаза привыкают к биолюминесценции. Вагнер испытывает разочарование при виде черного костюма от Хельмута Ланга. Денни Маккензи ухмыляется, разглядывая декор. Блестят золотые зубы.

– Сделано со вкусом.

В церкви Богоматери Константиновской достаточно места для двух мужчин без сопровождающих.

– Так где же ты спрятал своих волков, Вагнер Корта?

– Там же, где ты прячешь свои лезвия.

– Я так не думаю. – Денни Маккензи открывает пиджак, чтобы продемонстрировать ножи в чехлах. Рукоятки ножей золотые.

– Я тоже так не думаю, – говорит Вагнер.

– Конечно, нет. Думаешь, я пришел бы сюда без телохранителя? Ты их не увидишь, Вагнер.

Меридиан является свободной и спорной территорией в гражданской войне Маккензи. Фракции устраивают стычки, выхватывают ножи, затевают драки на проспектах, заббалины смывают кровь с улиц. Денни Маккензи застегивает пиджак. Он наклоняется, чтобы взглянуть на икону.

– Миленькая.

– Теория в том, что образ существовал всегда. Художник просто его разыскал, – говорит Вагнер. – Видишь ту заплату, где износилась позолота? Это сделали губы. Тысячи губ. Может быть, миллионы губ. Икону целуют, чтобы передать богоматери свою любовь.

– Воронцовы верят в какое-то странное дерьмо. Три просьбы, Вагнер Корта. Ты израсходовал одну из них, позвав меня сюда.

– Сделай так, чтобы он был в безопасности.

– Мальчик?

– Разве я могу просить за кого-то еще? Береги его от Брайса. На протяжении темного времени. Пока стая распадается. Пока меня нет. Следи за ним.

– Это я могу сделать, Вагнер Корта, – говорит Денни Маккензи. – Даю тебе слово. Это две просьбы. Осталась одна.

– Нет, – говорит Вагнер. – Еще нет. Я узнаю, когда она мне понадобится.

– Да будет так. Мы закончили, Вагнер Корта?

– Закончили.

Вагнер остается в крошечной часовне. Икона Божией Матери Константиновской расположена низко, чтобы поставить на колени всех, кто будет чтить ее или восхищаться ею, глядеть в растерянности или просто искать утешения.

«Я договорился с человеком, который убил моего брата, – говорит Вагнер маленькой иконе. – Я поместил мальчика, которого поклялся защищать, в руки моего врага. Ты осуждаешь или прощаешь меня, Матерь Божья?»

Икона ничего не говорит. Вагнер Корта ничего не чувствует.

Леди Сунь вздыхает, глядя на замки и драконы. Банально. Она закатывает глаза при виде принцесс маньхуа и прекрасных моментов в гандболе. Технично, но скучно. Она идет сквозь рощу сплетенных стволов и ветвей, не глядя по сторонам.

– А это, – говорит она, – что такое?

Полый куб подвешен к куполу на невидимых тросах. Он как будто парит в воздухе. Куб пустой внутри, его грани изукрашены сквозным геометрическим орнаментом, вдохновленным мавританскими узорами дворца Альгамбра. В центре куба висит источник света, который отбрасывает на двух стоящих перед ним посетителей паутину сплетающихся теней. Дыхание Леди Сунь зависает в воздухе и в свой черед превращается в поверхность для игры теней из изукрашенного куба.

– Точные лазеры, – объясняет Сунь Чжиюань. – Обработка посредством оттаивания и замораживания.

– Мне не надо знать, как это сделано! – резко отвечает Леди Сунь, но берет внука за руку и тянет ближе к себе. Облачко пара, вырвавшееся из ее рта, уже замерзает на меховой оторочке капюшона. Она дрожит, хотя холод и близко не похож на тот, что царил здесь, когда ледяное поле только открыли. Вода провела в виде льда два миллиарда лет в вечной тени кратера Шеклтон, в то время как вершина горы Малаперт вечно пылает. Лед и огонь, темнота и свет, противоположные элементы, из которых Суни построили луну, лежат рядом друг с другом. Трех четвертей древнего льда уже нет, но оставшегося более чем хватает для ежегодного фестиваля ледовых скульптур; еще на сотню Чжунцю. Замки и драконы. Боги милостивые.

Этот куб радует ее своей простотой и геометрической элегантностью.

– Чья работа? – спрашивает Леди Сунь.

Внук называет троих детей, которых Леди Сунь не в силах отличить от женщины, что вручную шьет ее обувь. Леди Сунь обходит Альгамбровский куб по кругу, сквозь меняющиеся теневые ландшафты, и думает о своей теплой, озаренной мягким светом квартире.

– Я считаю, что Лукас Корта жив, – говорит она.

– Это была бы важная новость, – отвечает Чжиюань.

– По многим причинам, – говорит Леди Сунь, продолжая двигаться по орбите вокруг ледяного куба. – Я провела осторожные расспросы. Аманда говорит мне, что ровер, в котором умер Лукас Корта, так и не был найден. Никакого тела – тут уж подозрения возникают естественным образом. Я приказала своим агентам провести сканирование со спутников, совместив его с картой, учитывающей диапазон поверхностного ровера. Они нашли его рядом с башней «лунной петли» в центральной зоне Моря Изобилия. Воронцовы, как всегда, все расстроили и запутали, но мои агенты все же нашли запись о запуске, время которого соизмеримо с побегом из Жуан-ди-Деуса на ровере.

Леди Сунь опять берет внука за руку и тянет его к третьей грани ледяного фонаря.

– Пойми, что осторожность превыше всего. Улики незначительны, но все же они свидетельствуют, что Лукас Корта сбежал отсюда с помощью «лунной петли». Есть только одно место, куда он может отправиться. Если Воронцовы приютили его, они вовлечены в сохранение его тайны. Слишком топорные действия заставят их встревожиться.

– И тем не менее…

Леди Сунь сжимает руку Чжиюаня.

– Я любопытная старуха. Устоять перед этим было совершенно невозможно. Воронцовы, безусловно, держат что-то в секрете, в космосе и на Земле. Деньги движутся. Деньги оставляют глубокие отпечатки. Земные корпорации формируют новые группы венчурного капитала. «ВТО-Земля» пришла к соглашению с российским правительством.

Чжиюань отпускает руку Леди Сунь.

– Это невозможно.

– Более того. Мои шептуны внутри Коммунистической партии Китая замолчали. Это меня беспокоит. Они боятся. Меня осаждают заговоры. Земля что-то замыслила, и Орел Луны обнаружил, что совет директоров обратился против него? Леди Луна не допускает совпадений.

– Что ты подозреваешь, найнай?

– Лукас Корта идет, чтобы забрать обратно то, что было украдено. Он будет мстить тем, кто разрушил его семью.

– Могут ли Трое Августейших дать нам прогноз?

– Я не хочу их вовлекать. – Она тянет внука за рукав, увлекая к последней грани. Леди Сунь закрывает глаза в осколках света, струящегося из ледяного куба. – Мы не можем действовать открыто. Аманда заподозрит, что мы знаем о ее вранье про убийство Лукаса Корты. С ее позицией в совете будет покончено. Однажды Лукас Корта унизил ее с тем разводом. Во второй раз она этого не допустит. Привлеки Троих Августейших – и весь совет узнает.

– Мы должны понимать, кому можно доверять. Я буду действовать осторожно и правильно. Ошибки не будет.

– Благодарю тебя, Чжиюань. – Леди Сунь опять складывает руки. Мех ее капюшона густо покрыт инеем. – Хватит этого ледяного ада. Отведи меня туда, где можно выпить хороший стакан теплого чая.

«Это фантастическая возможность».

Это правда. Абсолютная истина. Как же могло случиться так, что величайшая истина звучит как самая никчемная ложь?

«У меня есть шанс – один шанс, Лука – учиться в „Кабошоне“».

И он скажет – «Кабошон»? И ей придется еще раз объяснить, что это главный политический коллоквиум, работающий над альтернативными моделями лунного управления. А он скажет: «Чего?», – и все сделается тупым, размытым. Резать надо быстро, четко и чисто.

«Один год. Звучит как вечность, но это не так. И это всего лишь Меридиан, туда час на поезде. Один год – это еще не конец».

Но это конец. Отношения и коллоквиум несовместимы, как говорят все ее друзья. Никогда такого не было и не будет. Порви с ним. Он может пойти со мной. Руки взлетают в ужасе. Ты сошла с ума? Это еще хуже. Он будет таскаться за тобой по всем политическим салонам и коктейльным вечеринкам, и в какой-то момент ты заметишь его краем глаза и на мгновение увидишь не Лукасинью Корту, ты увидишь питомца; а потом тебе станет за него стыдно, а потом ты перестанешь его приглашать, а потом – его больше не будет волновать то, что ты его не пригласила.

Так что все должно быть кончено, и все. Решено. Возникает следующий вопрос: как сказать ему, что все кончено?

Фамильяр, говорят ее друзья. Это современный способ. Я не могу так поступить. Он заслуживает лучшего. Заслуживает лучшего? У него скверный характер, он надоедлив, у него нет амбиций, нет самоуважения, и он трахнет все, у чего есть пульс – так оно и есть, – а хороший секс и выпечка, которая будет получше секса, не возмещают всего этого. И она говорит: да, еще он бесит, он тщеславен, банален, скучен, требователен, бесчувственен и эмоционально безграмотен. И он страдает, страдает, страдает. Он пострадал сильней, чем кто бы то ни было из ее знакомых, глубже. У него шрамы до костей. Он нуждается в ней. Она не хочет, чтобы в ней так нуждались. Она не хочет иметь человека, который от нее зависит. Нельзя, чтобы твоя жизнь принадлежала кому-то еще.

Когда малюсенький пакет был доставлен ей в руки, привезен БАЛТРАНом из Меридиана, когда она нашла внутри две половины серьги, она созвала совет своей абусуа. Они не колебались. Металл был контрактом. Она вернула его Лукасинью, и тот, не задумываясь, снова надел серьгу, хотя магия и исчерпала себя. Он все еще ее носит. Когда он раздражает ее, когда она ненавидит его, она думает, что он носит эту штуковину, чтобы напомнить ей, что она должна ему за своего брата Коджо. Что она всегда будет ему должна. Что лишь он может решить, выплачен долг или нет. Это маленький титановый крючок в ее свободе… Она хочет крикнуть: «Это наш долг, а не мой».

Она ненавидит его сейчас. Потом она видит его глаза; эти Суньские скулы; эти пухлые, красивые мальчишеские губы. Его важный вид, его хитрая улыбка, которая скрывает и отображает столько страхов.

«Он может читать?» – спрашивает она своего фамильяра. Открытка, письменное сообщение, которое будет личным, но сохранит необходимую дистанцию.

«На уровне шестилетнего ребенка», – отвечает ее фамильяр.

Ну чему мадриньи Корта учат их детей?..

Значит, никакого письма, никакого «иди ты на хрен» от фамильяра к фамильяру. Все будет лицом к лицу. Она боится этого, она уже запустила сценарий в своем воображении. Он неверный, он надоедливый, он раздражает ее больше, чем кто-либо, но она обязана ему хотя бы этим.

«Забронируй мне столик в „Святом Иосифе“», – приказывает она. Местечко шикарное и нейтральное, и достаточно далекое от ее социальной орбиты, чтобы там не оказался кто-то из друзей.

Она будет скучать по пирогам.

Бар в поезде отказывается его обслуживать. Сперва он этого не принимает. Бар вежлив, но настойчив. Тогда он кричит: «Ты знаешь, кто я?» Бар знает, но железнодорожные бары не делают послаблений обладателям особого социального статуса. В конце концов он бьет машину так, что на приборной панели появляется трещина. Бар извещает о причинении ущерба и готовит небольшой иск.

«Я думаю, тебе стоит вернуться на свое место, – говорит Цзиньцзи. – Пассажиры пялятся».

– Я хочу еще выпить.

«Я бы не советовал. Уровень алкоголя в твоей крови составляет двести миллиграммов на сто миллиметров крови».

Он отказывается из мелочного неповиновения, но бросать вызов фамильяру – никчемный бунт. На обратном пути к своему месту он сверлит взглядом любого, кто осмеливается на зрительный контакт.

Это третий день запоя Лукасинью. В первый день были химические вещества. Дюжина притонов, вдвое больше наркотических диджеев. Его разум, его эмоции, его чувства мотало от высокого к низкому, от выхода к входу; цвета и звуки расширялись и сокращались. Препараты и секс: вооружившись мешком эротических штучек, он пошел в Змеиный Дом, где жил Аделайя Оладеле, мастер контролируемого оргазма, и в дом милых мальчиков, которые встретили его мешок сексуального кайфа, как будто наступил Фестиваль ямса.

Тетя Лусика звонила ему, писала сообщения, умоляла вернуться домой, пока он не отключил Цзиньцзи и не заперся в пузыре тел, пота и спермы. Выйти самому из зоны доступа было единственным способом, который не дал ему устроить Абене бомбардировку оскорблениями в социальной сети. На второй день, все еще не в себе после десяти приходов от десяти разных веществ, он взял оставшееся в мешке с подарками и пошел к Коджо Асамоа. Коджо сделал ему чай, уложил в постель, завернулся вокруг Лукасинью, пока они делили последние фармацевтические лакомства, и отбился от всех вопросов о том, почему его сестра уехала в Меридиан, почему она так мало думает о Лукасинью, чтобы остаться, почему никто и никогда с ним не остается. К утру Лукасинью ушел. Коджо испытал облегчение. Он был в ужасе от того, что пришлось отсасывать у Лукасинью всю ночь.

На третий день Лукасинью отправился пить. Тве был экосистемой крошечных забегаловок с выпивкой – от соломенных лачуг до баров у бассейна и нор, высеченных в старой скале, таких маленьких, что посетители располагались в них как дольки мандарина. Лукасинью был не из выпивох. Он не знал, что существует стратегия ухода в запой, так что пил быстро, свободно и все подряд. Он пил спиртные напитки и прочее, не изготовленное с помощью принтеров; напитки ручной работы, банановое пиво и пиво из ямса, тыквенное пиво; коктейли Тве, которые отличались от всего остального на Луне. Он был ужасным пьянчугой, любителем. Он надоедал людям. Он не договаривал предложения. Он стоял слишком близко. Он снимал одежду, находясь в компании. Дважды его стошнило. Он не знал, что от алкоголя такое бывает. Он заснул, упал на потенциального любовника и проснулся с головной болью, которая совершенно точно должна была его убить – он в этом не сомневался, пока Цзиньцзи в офлайн-режиме не сообщил ему, что все дело в обезвоживании и литр воды улучшит ситуацию.

Затем он пробудился и обнаружил, что скрутился на сиденье скоростного поезда. И что ему хочется выпить еще. Но бар ему отказал.

– Куда я еду? – спрашивает Лукасинью, но еще до того, как Цзиньцзи успевает ответить, он слышит, как мужчина разговаривает с ребенком, и ребенок отвечает – оба говорят по-португальски, и приглушенные носовые звуки вместе с отполированными шипящими вынуждают Лукасинью притянуть колени к груди и молча, судорожно всхлипнуть.

Жуан-ди-Деус. Он возвращается.

Он последним сходит с поезда, последним проходит пассажирский шлюз; последним стоит, неуверенный, на платформе станции Жуан-ди-Деус. Он столько раз пересекал этот зал с блестящим полом, направляясь к друзьям, аморам, великим городам Луны. К собственной свадьбе. К Меридиану, когда сбежал от скуки и заточения Боа-Виста и обнаружил, что в таком маленьком мире, как Луна, когда ты от чего-то убегаешь, то одновременно бежишь к нему же, и что он всего лишь поменял маленькую пещеру на большую.

– Как мой макияж? – спрашивает Лукасинью. Он теперь вспоминает, как красил глаза в туалете Коджо. Не полная «штукатурка», лишь несколько штрихов, чтобы почувствовать себя неистовым и яростным, чтобы дать всем понять: Лукасинью Корта возвращается в Жуан-ди-Деус.

«Я в автономном режиме, поэтому не вижу, но в последний раз ты его наносил три часа назад, так что я бы порекомендовал немного подправить».

В ванной комнате установлены старомодные зеркала. Лукасинью работает настолько ловко, насколько это позволяет одурманенный алкоголем мозг. Он восхищается одним профилем, потом другим. Это ретро 80-х действительно ему подходит.

Запах. Он его забыл, но запах – ключ к чертогам памяти, и первый вдох символизирует все его девятнадцать лет жизни в качестве Корта. Голый камень и привкус озона. Переработанные сточные воды и ароматизаторы, которые используют, чтобы их замаскировать; моча, масло для жарки. Ванильно-жирный пластик для принтеров. Тела. В Жуан-ди-Деусе потеют по-другому. Свежая сладость ботов. Пыль. Вездесущая пыль.

Лукасинью чихает.

До чего же город маленький. Проспекты узкие, крыша такая низкая, что он втягивает голову в плечи. Архитектура Тве отличается от любого другого лунного поселения: он перевернулся вверх тормашками и состоит из кластеров узких бункеров высотой в километр; все вокруг заполнено зеленью и истинным светом, что льется по каскаду зеркал, а не рождается в сиянии «солнечной линии» на фальшивом небе. Тве – город укрытий и открытий: Жуан-ди-Деус сам по себе открыт. Проспект Кондаковой, пересекаемый мостами и пешеходными дорожками, тянется перед Лукасинью, уводя прямо к центру города.

Они прошли здесь в ночь ножей. От поезда, через шлюзы, через ту широкую торговую площадь возле станции. Солдаты-призраки маршируют мимо Лукасинью, держа ладони на рукоятях. Жженые отметины на стенах и фасадах; старые офисы «Корта Элиу» пусты, как дыры на месте выбитых зубов. Квартира его отца; лучшая акустическая комната в двух мирах превратилась в массу сплавившегося аудиооборудования и обугленного дерева.

Сантиньюс спешат мимо – пешком, на скутерах, на такси-моту. Восемнадцать месяцев назад вся Луна знала его в лицо. Свадьба года! Стильный и милый Лукасинью Корта. Кое-кто поворачивается, кое-кто бросает повторный взгляд, большинство не удостаивают его и одним взглядом. Интересно, они его не узнают – или безопаснее не узнавать?

Пешеходная дорожка на Западе-7. Лукасинью встает там и смотрит вверх. К этим балкам Маккензи привязали обнаженный труп Карлиньоса. Тут болтались его руки, длинные волосы и член. Вскрытое горло. Они заставили его встать на колени, орудуя шокерами, они окружили его. Так много рубак. Он не мог сбежать. А Лукасинью в это время прятался в Тве, его защищали ножи и живое оружие Асамоа.

Логотипы «Маккензи Гелиум» на офисных фасадах, ботах, пятидесятиметровых баннерах, которые свешиваются с высоких уровней. Проходит пылевик в пов-скафе, несет, подцепив пальцами за лицевой щиток, шлем с маленькими буквами МГ на лбу. Белых лиц больше, чем Лукасинью помнит. В закусочных и чайных домиках мелом пишут блюда дня на стенах, на португальском и глобо. Английский звучит на улицах; австралийский акцент.

«Я не могу защитить тебя, если я в автономном режиме», – говорит Цзиньцзи, как будто читает его мысли. Возможно, так и есть. Возможно, его схемы пробрались сквозь череп в складки мозга и считывают искры нейронов. Возможно, он просто так хорошо знает Лукасинью, что стал отголоском его разума.

Лукасинью останавливается на торговой площади у входа в Эстадио-да-Лус. Новая надпись, новое название, новый фирменный стиль. «Балларат-Арена». «Дом Ягуаров».

– Ягуары, – говорит Лукасинью.

«Земные члены семейства кош…» – начинает Цзиньцзи.

Откуда-то уровнем выше раздается возглас: «Эй!» Лукасинью знает, что кричат ему. Второй крик, чуть менее уверенный. Лукасинью идет вперед. Теперь его цель ясна.

Трамвайная станция Боа-Виста огорожена опалубкой, опечатана лентами «проход запрещен» и символами в виде шлема от пов-скафа, обозначающими разгерметизацию. Даже без такой преграды Лукасинью бы не смог туда попасть: Боа-Виста мертв, разгерметизирован, открыт вакууму; заперт за множеством герметичных дверей. У подножия стены трепещет бассейн разноцветных огней. Биолампы, сотни их; некоторые свежие и новые, некоторые судорожно пульсируют на последнем издыхании. Миниатюрные огоньки – красные, золотые, зеленые – высвечивают полчища маленьких предметов, сгрудившихся вдоль фонарей. Приблизившись, Лукасинью видит, что это дешевые пластиковые печатные ориша и их атрибуты – как в умбанда, так и христианские. Меч Огуна, молния Шанго, корона Йеманжи.

Четыре иконы расположены треугольником; Адриана в центре, Рафа на вершине, а в углах основания Карлиньос и Лукас. Изображения маленькие, размером с ладонь, благочестивые; массивные рамы украшены краской, драгоценностями, пластиковыми вотивными фигурками. Люминесценция озаряет дрожащим светом треугольник лиц и лицо Лукасинью, который присел, чтобы изучить другие оставленные у алтаря подношения.

Рубашка «Мосу», третий сезон. Майка современного фасона с изображением пылевого байка: гонка на выносливость в Море Ясности. Много ножей с отломанными кончиками. Музыкальные кубы, которые, стоит Лукасинью их поднять, играют старую босанову, – эту музыку любили его отец и бабушка. Фотографии, десятки фотографий: пылевики и гандбольные фанаты, чудесные изображения прежних дней на Луне, когда Адриана строила мир. Лукасинью поднимает их, чтобы рассмотреть: изображения старые, но сами картинки пахнут свежей печатью. Этот бородатый, улыбчивый мужчина – дедушка, которого он никогда не знал, который умер еще до того, как появился на свет его отец. Вот мадриньи с детьми на руках и у ног. Вот лики Боа-Виста, высеченные наполовину. Вот боги, которые разговаривают с Лукасинью – найденные внутри камня, рожденные из голой скалы. Вот две молодые женщины; одна из них бабушка Лукасинью, другую он не знает. Они касаются друг друга головами, улыбаются на камеру. На бабушке компрессионная рубашка с логотипом «Маккензи Металз» в виде двойной М. На рубашке другой женщины – ганский знак адинкра.

Их нет. Есть только он – пьяный, на коленях посреди подношений. Он отвратителен. Он презирает самого себя. Иконы его упрекают.

– Не ты. – Лукасинью пытается оторвать портрет отца со стены, но тот приклеен. Он царапает изображение, ищет край, за который можно потянуть. Кто-то кладет руку ему на плечо, чей-то голос произносит:

– Оставь.

Он поворачивается, оскалившись и сжав кулак, готовый разбить кому-то физиономию.

Старушка отступает, вскинув руки – не в защитном жесте, не в страхе, но от удивления. Она худая, как нож, темная, укутанная в белые одежды, с белым тюрбаном на голове. На ней зелено-синяя стола, много колец, ожерелий еще больше. Лукасинью ее знает, но не помнит откуда. Она его узнает.

– А, это ты, маленький местре.

Она выбрасывает руки вперед, словно делая выпад для боя на ножах, и берет ладони Лукасинью в свои.

– Я не… – Он не может отстраниться. Ее глаза темные, глубокие, и они парализуют его страхом. Он узнает эти глаза. Он видел их дважды: один раз в Боа-Виста с Во Адрианой, и потом – во время восьмидесятого дня рождения бабушки. – Вы сестра…

– Ирма Лоа из Сестринства владык Сего Часа. – Она опускается на колени перед Лукасинью. – Я была исповедницей твоей бабушки. – Она вновь расставляет вотивные штуковины там, где ноги Лукасинью их рассыпали. – Я отгоняю ботов – они не знают уважения, но зато сами заббалины помнят Корта. Я всегда знала, что кто-то придет. Я надеялась, что это будешь ты.

Лукасинью выхватывает руки из ее сухого, горячего пожатия. Он поднимается, но от этого все делается хуже. Старуха продолжает стоять на коленях, и это приводит Лукасинью в ужас. Она смотрит ему в глаза снизу вверх, и это похоже на мольбу.

– У тебя здесь есть друзья. Это твой город. Маккензи им не владеют и никогда не смогут завладеть. Здесь живут люди, которые по-прежнему чтят имя Корта.

– Уходи, оставь меня! – вопит Лукасинью, пятясь от сестры.

– Добро пожаловать домой, Лукасинью Корта.

– Домой? Я видел мой дом. Я отправился туда. Ты ничего не видела. Ты кормишь лампы, прогоняешь ботов и стираешь пыль с картин. Я там был. Я спустился и увидел мертвые растения, замерзшую воду и комнаты, погруженные в вакуум. Я вытащил людей из убежища. Я вытащил свою кузину. Тебя там не было. Ты ничего не видела.

Но он поклялся, что вернется. Когда под ботинками его пов-скафа хрустели мгновенно замороженные останки великого дворца, он дал обет, что все исправит. Что это его судьба.

Он не может. Это ему не по силам. Он слаб, тщеславен, любит роскошь, и он глуп. Он поворачивается и бежит, протрезвев от шока и адреналина.

– Ты истинный наследник, – кричит ему вслед Ирма Лоа. – Этот город твой!

Спустя секунду Лукасинью понимает, что «Голубая луна» – ужасный коктейль. Он приканчивает вторую стопку и заказывает третью, и бармен знает правильный способ и делает трюк с перевернутой чайной ложечкой; щупальца синего «кюрасао» растворяются в джине как угрызения совести. Лукасинью берет коктейльный бокал и пытается поймать барные лампы в синий конус. Он опять пьян, чего и добивался. Тиу Рафа придумал «Голубую луну», но он ничегошеньки не знал о хороших коктейлях.

Бар маленький, вонючий, тускло освещенный, в нем грохочет хитовая музыка и еще более громкие разговоры, и бармен узнает Лукасинью, но профессионально сохраняет невозмутимое лицо. С девушкой все по-другому. Они приходят, когда он еще не допил и половину первого коктейля; две девушки, два парня, один нейтро. Они поглядывали на него из своей кабинки, вырезанной в голой скале, и отводили глаза, если случайно встречались взглядами. Опускали головы с вороватым видом. Девушка ждет четвертой «Голубой луны», чтобы подойти.

– Ола. Ты, э-э…

Отрицать бессмысленно. Он лишь разожжет слухи, а слухи – это легенды, которые только-только научились ползать.

– Да, это я.

Ее зовут Жени. Она представляет Мо, Джамаля, Тора, Каликса. Они улыбаются и кивают из своей кабинки, ждут знака, чтобы присоединиться к нему.

– Не возражаешь, если я?.. – Жени жестом указывает на табурет, пустое место у стойки.

– Вообще-то возражаю.

Она не слышит, или ей наплевать.

– Мы, это самое, Урбанисты.

Лукасинью про них слышал. Такой экстремальный вид спорта: облачаются в подходящее снаряжение и обследуют старые заброшенные обиталища и фабрики. Спускаются на веревках в сельскохозяйственные шахты. Ползут по туннелям, видя краем глаза, как показатели О₂ уменьшаются. Он не заинтересован. История, спорт и бессмысленная опасность. Он все это ненавидит. Слишком много усилий. Лукасинью оседает на своем табурете, пока его подбородок не упирается в руки, и изучает наполовину пустой пятый бокал с «Голубой луной». Бармен ловит его взгляд; между ними пробегает безмолвное сообщение: «Только кивни, и я от нее избавлюсь».

– Мы там были. Трижды.

– Боа-Виста.

– Можем провести тебя.

– Вы были в Боа-Виста?

Теперь она кажется менее уверенной; она бросает взгляд на друзей. Между кабинкой и барной стойкой – пропасть космических масштабов.

– Вы были в Боа-Виста? – говорит Лукасинью. – Были у меня дома? Как вы поступили – отправились вдоль трамвайной линии? Или спустились через шахту, ведущую на поверхность? Вы ощутили подлинную гордость, когда достигли цели; вроде как действительно сделали что-то важное? Дали друг другу пять?

– Прости, я просто думала…

– Это мой дом, мой гребаный дом. – Лукасинью обращает свою ярость против девушки, и эта ярость горячая, чистая, ее подпитывают стыд, презрение к самому себе и «Голубая луна». – Вы отправились ко мне домой, все там исходили, сделали фотки и сняли видосики. Гляньте-ка, это я в павильоне Сан-Себастиан. А вот я на фоне Ошалы. Друзьям понравилось, они сказали, что вы такие крутые, такие дерзкие и храбрые? Это мой дом. Мой дом, мать твою. Кто сказал, что вам можно в мой дом? Вы разрешения спросили? Вы хоть подумали о том, что надо спросить? Что еще остался Корта, у которого можно спросить?

– Извини, – говорит девушка. – Извини…

Теперь она испугана, а Лукасинью так озлобился от алкоголя и стыда, что ее страх лишь распаляет его. Он резко опускает бокал на барную стойку, ножка ломается, синий коктейль разливается по светящейся столешнице. Он встает на ноги, шатаясь.

– Он не твой!

Бармен встретился с девушкой взглядом, но ее друзья уже уходят.

– Я не хотела… – кричит девушка – вся в слезах – от двери.

– Тебя там не было! – орет Лукасинью ей вслед. – Тебя там не было.

Бармен вытер пролитое и поставил на стойку стакан чая.

– Ее там не было, – говорит Лукасинью бармену. – Прости. Прости.

– Ага, вот он.

Лукасинью удостоил пылевичку, сидящую в дальнем конце стойки, всего одним взглядом, но теперь она отвлеклась от своей «кайпирошки» и заговорила. В барном освещении на ее лицо ложатся густые тени. Ее темная кожа вся в белых пятнах от радиационно-индуцированного витилиго. – Мано ди Ферро.

– Чего? – огрызается Лукасинью.

– Железная рука. Прозвище Корта. Я отдала твоей семье двадцать пять лет своей жизни. Вы у меня в долгу.

«В долгу?» – хочет переспросить Лукасинью, но прежде чем слова вырываются из его уст, маленький бар заполняют крупные женщины и мужчины в модных костюмах, и выпуклости на их пиджаках намекают на лезвия ножей. Трое окружают Лукасинью, двое прикрывают барную стойку, по одному с каждой стороны от пылевички. Фамильяры адинкра. Служба безопасности АКА.

Командир группы кладет на светящуюся белым барную стойку титановую серьгу.

– Вы забыли это, – говорит он. Пылевичка смотрит на Лукасинью, пожимает плечами. – Идемте с нами, пожалуйста, сеньор Корта.

– Я останусь… – начинает Лукасинью, но охранники заставляют его подняться. Твердая рука на правом предплечье, еще одна – на пояснице.

– Прости, – говорит пылевичка, когда охранники Асамоа поспешно выволакивают Лукасинью на проспект Кондаковой. – Я перепутала тебя с Железной рукой.

– Я подумала, ты захочешь комнату с окном.

Ариэль въезжает из жилой комнаты в спальню и огибает кровать. Кровать, не гамак. Отдельно стоящая кровать. Кровать достаточно широкая, чтобы раскинуть конечности. Кровать, вокруг которой есть свободное место. Места хватает, чтобы двигаться как следует, свободно. По сравнению с поросшим влажным мхом деревянным домом, где с гонтовой крыши капает дождь – в таком доме Марина выросла, – квартира в хабе Ориона похожа на скопище норок, которые льнут друг к другу, словно ячейки осиного гнезда. По стандартам Меридиана, это пик желаний; достаточно низко, чтобы быть стильным, достаточно высоко, чтобы избавиться от наиболее неприятных запахов и звуков проспекта. По стандартам Байрру-Алту, это рай.

– Ну да, я буду наслаждаться шумом транспорта, – говорит Марина. Потом она видит упавшую духом Ариэль и сожалеет о колкости. Квартира великолепна.

– Покажи мне, что тут еще есть, – говорит Марина и надеется, что это прозвучало с должным энтузиазмом. Проницательность Ариэль, столь очевидную в зале суда, притупил восторг от новой квартиры. В любой другой день она бы услышала неискренность, как слышат храмовый колокол.

Здесь две спальни, жилая комната и дополнительная гостиная, которую можно отделить. Кабинет, объявляет Ариэль. Есть и отдельная комнатка, которую можно использовать в тех целях, для которых могут быть предназначены отдельные комнатки.

– Можешь устроить тут новую комнату для секса, – объявляет Марина, сунув голову в дверь, чтобы оценить размеры помещения. – Мягкий пол, новое покрытие для стен.

Секс в Байрру-Алту был проблематичным. Увечье и падение социального статуса не затронули аутосексуальность Ариэль. Пришлось договариваться по поводу времени и мест. Марина жертвовала своим жалким углеродным довольствием, чтобы напечатать секс-игрушки для Ариэль. Секс сделался домашней шуткой, третьим членом семьи, с собственными прозвищами, словарным запасом и кодами: Сеньора Сиририка, Ребристый, Возбуждающий. Сестра Крольчиха – Марине пришлось объяснить, что такое кролик, – была домашним божеством-трикстером, а Сеньор Толстяк неустанно соперничал с Сеньором Глубиной. Болтать об этом было легко, но болтовня никогда не касалась Марининой половины квартирки. С кем она этим занималась, с кем могла бы заниматься и занималась ли вообще? Марина со временем приняла целибат как часть обета по обереганию Ариэль Корты. Чаще всего она слишком уставала, чтобы хоть вспомнить про секс, не говоря уже о том, чтобы воплотить в жизнь какую-нибудь фантазию. Теперь, когда она закрывает дверь в маленькую комнату в просторной новой квартире, появляется возможность. Она может подумать о себе.

Частная баня. Отдельный спа-салон, где вода течет до тех пор, пока ее не выключишь. Марина все еще не верит, что Четыре Базиса на ее чибе обозначены золотом и такими останутся. В доме есть принтер. Есть зона для еды и холодильник. Холодильник под завязку заполнен дизайнерскими джином и водкой, зона для еды – принадлежностями для коктейлей, шейкерами и ботаническими добавками, а рабочая поверхность снабжена положенными стеклянными приборами.

– Марина, корасан, я бы с удовольствием выпила «мартини».

– Сейчас всего десять.

– Ты разве не хочешь отпраздновать?

В Байрру-Алту удовольствия были скудны. Все, у чего был привкус победы – дело, контракт, что-то новое в доме, – праздновала Ариэль. Марина распознавала момент, когда праздник мог перейти в опасный запой. С этим надо будет разобраться, однажды, где-то. Не в Байрру-Алту. Здесь уже можно, однако Марина не находит в себе сил, чтобы сказать: день настал. Это достойный повод отпраздновать. Она смешивает два умопомрачительно сухих «мартини» из джина с двадцатью двумя ботаническими ингредиентами из кратера Кирилл. Ариэль выбирается из инвалидного кресла и падает в податливые объятия шезлонга. Кресло быстренько отъезжает в угол и складывается, превращаясь в плоский ящик.

– О чем мы думаем? – Ариэль поднимает ноги на кушетку, сперва одну, потом другую, и вытягивается с бокалом «мартини» в руке.

– Я думаю: кто здесь жил раньше? – говорит Марина.

– Вы, норте, такие пуритане. – Ариэль поднимает бокал. – Сауде!

Они чокаются. Звенит хороший хрусталь.

– Чин-чин, – говорит Марина.

– Раз уж ты спросила – эта квартира принадлежала Юлии Щербан. Она была особым экономическим советником Ростама Барангани.

– Члена правления КРЛ?

– Его самого. Ее отозвали. Среди вспомогательного персонала КРЛ случилась настоящая лавина внезапных отзывов.

– Ну надо же…

– Я упомянула об этом Орлу.

– И?

– Он поблагодарил меня за должное усердие.

– Что ж, мне известно, что на рынке охранных услуг наблюдается превышение спроса над предложением, – говорит Марина. – Всему причиной Маккензи. Тот, кто имел хоть какие-то дела с Драконами, может сам называть цену своих услуг.

Ариэль резко садится.

– Где ты это услышала?

– Ты вообще слушаешь, когда мы разговариваем?

– Почему я об этом не слышала?

– Потому что ты сидишь на плече у Джонатона Кайода и пытаешься понять, успеют ли его юристы перерезать друг друга, прежде чем зарежут его.

– Я должна была об этом узнать, – настаивает Ариэль. – Я знала такие вещи. Стоило в Меридиане кому-то хоть рыгнуть, я сразу узнавала.

– Ты была не у дел…

Ариэль перебивает:

– Он конченый человек. Совет настроен против него. Его юридические советники пытаются спасти собственные задницы. Он доверяет только мне. – Ариэль делает долгий глоток «мартини». – Все очень вежливо, официально и тактично, но я читаю по лицам. КРЛ учредили для того, чтобы ни одно земное правительство не смогло обрести общий контроль. Теперь они едины. Что-то изменилось. Совет вскоре займется его отстранением.

– А если он прыгнет до того, как его толкнут?

– Совет в любом случае поставит на его место свою марионетку.

– Действуй, не действуй – ему все равно кранты. Да что он натворил, чтобы так здорово насолить совету?

– Орел Луны – большой и глупый романтик. Он верит, что пост Орла должен подразумевать нечто большее, чем визирование постановлений КРЛ и дефилирование по коктейльным приемам. Он верит в этот мир.

– Когда ты говоришь, что он верит в этот мир…

– Речь о самоуправлении. О том, чтобы мы превратились в государство, а не промышленную колонию. Этот душка ударился в политику.

– Это их разозлит, – говорит Марина.

– Да, – соглашается Ариэль. – Я шепчу ему на ухо, беру его деньги и эту квартиру, но ничегошеньки не могу поделать. – Она опять вытягивается в шезлонге и широко раскидывает руки. Марина подхватывает бокал «мартини», когда пальцы Ариэль ослабляют хватку и выпускают ножку. – Какая жалость – ведь мне на самом деле нравится этот здоровенный идиот. Довольно политики. На этот раз я хочу водки.

– Ариэль, тебе не кажется…

– Дай мне гребаный «мартини» с водкой, Марина.

Бокал, лед, густая и прохладная жидкость. Гомеопатическая доза вермута. Небрежное высокомерие Ариэль неизменно ранит. Она никогда не задумывается о том, чего может хотеть Марина. Даже не представляет себе, что Марина может не хотеть спальню с окном. Понятия не имеет, что Марина вообще может не захотеть переезжать в эту квартиру. Не задает себе вопросов о жизни Марины. Помешивая «мартини», Марина испытывает напряжение и гнев. Она не проливает ни капли. Ни единой.

– Прости, – говорит Ариэль. – Это было невежливо. – Она потягивает «мартини». – До чего же красиво. Но скажи мне, что ты на самом деле думаешь?

– Я думаю, что если Орел упадет, лучше не оказаться под ним.

– Нет, не про Орла, хватит про гребаного Орла, – резко отвечает Ариэль. – И про гребаную КРЛ, и про юристов, советников, дешевые политические клубы, дискуссионные клубы и группы активистов. Сегодня, этим вечером, мне нужна ты. Я хочу отправиться на заседание Лунарианского общества.

– Ты хочешь отправиться в Лунарианское общество?

– Да. «Кабошон», это коллоквиум по политической науке, делает доклад по моделям лунной демократии.

– Что ж, я поняла, к чему ты клонишь. У меня билет на концерт, хочу послушать одну группу.

– Что-что? Ты мне не сказала.

Марина негодует:

– Я должна спрашивать разрешение, чтобы пойти послушать группу?

– С чего вдруг тебе идти и слушать какую-то там группу? У нас что, еще есть группы?

– Есть, и они мне нравятся, и я хочу на эту посмотреть.

– Какой-то рок?

– Я должна оправдываться за свои музыкальные вкусы?

Марина быстро узнала, что Ариэль, в отличие от брата, не ценитель музыки, и свое невежество маскирует пренебрежением.

– Вот как ты поступишь. Высади меня, закажи себе чашку чая, и пусть Хетти транслирует тебе в прямом эфире эту… группу. Это будет почти то же самое, почти как оказаться там. Даже лучше. Тебе не придется терпеть всех этих жутких потных рокеров прямо у себя перед носом.

– Жуткие потные рокеры перед носом – это и есть смысл рока, – говорит Марина, но непонимание Ариэль такое безграничное, такое демонстративное, что любая дальнейшая защита музыки, в которой главенствуют гитары, лишь приведет к конфузу. – Ты ведь у меня в долгу.

– Я до такой степени в долгу, что и не надеюсь когда-нибудь рассчитаться. Но мне надо попасть в Лунарианское общество. Меня совершенно не интересует жутко усердный студенческий идеализм. Нет, я хочу туда пойти, потому что Абена Асамоа будет читать доклад, и, судя по последним данным, она трахается с моим племянником Лукасинью. А я переживаю за маленького негодяя. Ну так что, ты согласна?

Марина кивает. Семья победила.

– Спасибо, сладкая моя. А теперь спрашиваю в третий раз: что ты думаешь? – Ариэль широким жестом охватывает просторную белую комнату, и на шезлонг выплескивается водка.

– Я думаю, куда все цеплять.

– Ты про веревки и сети? Рукоятки?

– Я называю их «средствами перемещения».

– В моих планах отказаться от них.

Существует лишь один сценарий, при котором Ариэль не понадобятся Маринины сооружения из сетей и тросов по всей квартире.

– Ты мне не сказала.

– Я должна раскрыть тебе все условия соглашения с Орлом?

– Способность ходить – это чуть более важная вещь, чем возможность пойти на концерт рок-группы.

– По-твоему, я бы согласилась, не будь способность ходить частью сделки? – говорит Ариэль.

– Я припоминаю, доктор Макарэг сказала, что на это уйдут месяцы, – говорит Марина. – Что спинные нервы требуют медленного и усердного труда.

– Сколько надо, столько и уйдет. Но я снова буду двигаться, Марина. Мне это не понадобится. – Ариэль плещет водкой в сторону кресла на подзарядке. – Мне не понадобишься ты. То есть нет, понадобишься. Ты понимаешь, о чем я. Ты будешь мне нужна всегда.

Руки на глазах ему отвратительны. Горячие, сухие, кожа шуршит, как бумага. Он плотно сжимает веки. От мысли о том, что эти ладони, эта кожа могут коснуться обнаженного глазного яблока, к горлу подкатывает рвота.

Движение прекращается, открываются двери. Руки понуждают его сделать еще несколько шагов вперед, потом упархивают с его лица.

– Открой глаза, мальчик.

Первая мысль – отказаться; его раздражает командный тон старухи, прикосновение направляющей руки к плечу, пусть он и на целую голову выше, чем она. Он ощетинился, поднял маленький бунт, когда она велела закрыть глаза и не открывать их, пока они будут ехать наверх в лифте, и точно так же взъерепенился, когда она выхватила вейпер у него из руки. «Нелепое пристрастие». Но за бунты надо платить, и более того – он знает, что она дождется повиновения.

Дариус Маккензи открывает глаза. Свет. Ослепляющий свет. Он закрывает глаза. Он узрел свет Железного Ливня, свет разрушительный. Этот свет такой яркий, что видно даже капилляры на веках.

Павильон – стеклянный фонарь на вершине изящной лифтовой башни на горе Малаперт. Дариус стоит в центре шестиугольной комнаты. Плитки, опоры, свод и ребра, само стекло – все выглядит изношенным и старым, структурная целостность изъедена фотон за фотоном. Идеограммы на панели вызова лифта так выбелены, что их почти невозможно разобрать. Воздух кажется выжженным, напряженным, ионизированным.

– Каждого Суня приводят сюда в возрасте десяти лет, – говорит Леди Сунь. – Ты запоздал с тем, чтобы стать Сунем, но исключений не будет. – Дариус поднимает руку, чтобы прикрыть глаза, потом роняет ее. Ни одно дитя из Дворца Вечного Света не сделало бы такого.

Не фонарь, понимает Дариус. Фонарь светит изнутри. Этот свет приходит снаружи; от ослепляющего солнца, которое устроилось на самом краю кратера Шеклтон. Низкое полуденное солнце рождает позади Дариуса огромные тени, похожие на крылья. Каждая пылинка в воздухе пляшет. Павильон Вечного Света – это не место, где ты наблюдаешь за солнцем; это место, где солнце наблюдает за тобой.

– Ага, у нас в «Горниле» такое было, – говорит Дариус.

– Не умничай, – говорит Леди Сунь. – Разница колоссальная. «Горнилу» приходилось вечно следовать за солнцем. Солнце приходит к нам. Ну же, вперед. Посмотри на него. Подойди так близко, как только осмелишься.

Дариус не из тех, кого могут запугать старухи. Он без колебаний идет к стеклу, прижимает к нему ладони. Закаленная стеклянная панель кажется хрупкой. Пахнет пылью и временем. Он смотрит прямо на солнце, которое катится вдоль края мира. Павильон – это Пик Вечного Света, одно из тех легендарных во всем мире мест, расположенных на полюсе, где никогда не садится солнце.

– Пятьдесят лет назад ночью пришло сообщение. Это было в другом мире, в другом городе, в другой стране. Я ждала этого послания долгие годы. Я была готова к нему. Я поднялась, оставила все и спустилась к машине, которая, как я знала, ждала. Машина отвезла меня к частному самолету. На борту были мои тети и дяди, мои сестры и двоюродные братья. Самолет отвез нас в «ВТО Казахстан», а потом на Луну. Знаешь, что было сказано в этом послании, мальчик?

Дариусу очень хочется лизнуть окно, попробовать стекло на вкус.

– В нем было сказано, что некая фракция в правительстве собирается арестовать мою семью, – говорит Леди Сунь. – Они хотели заложников, чтобы повлиять на моего мужа. Даже Маккензи знают имя Сунь Айго. Сунь Айго, Сунь Сяоцин, Сунь Хунхуэй. Они построили «Тайян». Они построили луну. Учи историю, мальчик: Договор о внешнем космосе запрещает национальным правительствам Земли претендовать на Луну и контролировать ее – вот почему нами руководит корпорация, а не политическая партия. Земные государства всегда завидовали нашей свободе, нашему богатству, нашим достижениям. Они боятся, что кто-то из них заберет Луну, поэтому следят друг за другом. Зависть – честное чувство, которым легко манипулировать. Зависть держала нас в безопасности в течение пятидесяти лет. У каждой семьи есть страх, у каждого из пяти Драконов. Корта опасались, что дети уничтожат их наследство. Маккензи…

– Железный Ливень, – говорит Дариус Маккензи, не задумываясь.

– Ты знаешь, чего боятся Суни? – спрашивает Леди Сунь. – Что солнце погаснет. Что в один прекрасный день оно опустится ниже горизонта и никогда больше не поднимется, и мы погрузимся в холод и тьму. Воздух замерзнет. Стекло разобьется.

– Такого не может случиться, – говорит Дариус. – Это астрономия, физика: наука.

– У тебя всегда наготове несерьезные ответы. День, когда солнце погаснет, – это день, когда будут нарушены правила. Правило, которое защищало нас пятьдесят лет; день, когда земные государства осознают, что выиграют больше, если станут действовать сообща, чем если продолжат подстерегать друг друга с ножами. Вот чего боится моя семья, Дариус: звонка в ночи. Когда он случится, все, что мы построили, все, чего мы добились, у нас отнимут, потому что нам некуда бежать.

– Ты это говоришь всем, кого привозишь на верхотуру?

– Да. Я говорю им это; тем, кто, на мой взгляд, должен это от меня услышать.

– И ты думаешь, что я должен это от тебя услышать?

– Нет. Ты должен от меня услышать вот что: Дариус, Железный Ливень не был случайностью.

Он отворачивается от стекла. Лицо Леди Сунь бесстрастное – на ее безупречном лице никогда ничего не отражается, но Дариус знает, что его очевидный шок ее порадовал.

– «Горнило» саботировали. В операционную систему, управляющую плавильными зеркалами, был внедрен код. Простая, но эффективная программа. Ты видел, что она сделала.

– Вы кодеры, – говорит Дариус.

Пыль пляшет в горячем воздухе вокруг Леди Сунь.

– Верно. Преимущественно. Информация – наш бизнес. Но это был не наш код.

– А чей?

– Ты не принц, Дариус. Ты не последний наследник Роберта и Джейд. Дункан и Брайс вцепились друг другу в глотку – ты правда думаешь, что за их столом есть место для тебя? Думаешь, ты в безопасности?

– Я…

– Здесь тебе ничего не угрожает, Дариус. И это единственное подобное место. Мы твоя семья.

Леди Сунь незаметно двигалась шаг за шагом, мягко направляя Дариуса, так что теперь она стоит между ним и медленно восходящим солнцем. Дариус щурится от болезненного света. Леди Сунь – четко очерченный силуэт.

– Неужели ты думаешь, что мы позволим этим австралийским варварам решить вопрос с правопреемством? Ты не Маккензи, Дариус. Ты никогда им не был. Они это знают. Ты не продержался бы и шести месяцев. Код Железного Ливня, Дариус; это был старый код. Старше тебя. Намного старше.

– Я не понимаю.

– Ну, конечно, не понимаешь. Это Корта убили твою мать.

Абена Маану Асамоа принимает аплодисменты, улыбаясь с показной скромностью. Салон Эразма Дарвина, принадлежащий Лунарианскому обществу, полон; лица близки. Прочитать зрителей было нетрудно: Расслабленный-со-сложенными-руками в переднем ряду, Напряженный-и-хмурый во втором ряду; Качающий-головой, второй ряд, правый край, бормотуны в центре второго ряда, подавляющий зевоту в третьем ряду. Лунарианское общество напечатало дополнительные стулья, но все же нашлись слушатели, которым пришлось взгромоздиться на ручки больших старомодных кресел или прислониться к дальней стене. Сквозь легион парящих фамильяров ей с трудом удается хоть что-то разглядеть.

Абена – последняя из докладчиков, и когда она спускается с трибуны, комната погружается в частные разговоры. Ее товарищи по коллоквиуму пробираются сквозь толпу, чтобы поздравить и польстить. Официанты предлагают выпивку: стопки с водкой, женевер, коктейльный чай. Абена берет стаканчик холодного чая. Пока она получает комплименты, принимает приглашения выступить, экспромтом отвечает на вопросы одного настойчивого юноши, в комнате начинается волнение – люди расступаются, словно пропуская какой-то движущийся предмет. Женщина в инвалидном кресле: кресло невообразимое, женщина невероятная. Ариэль Корта. Товарищи Абены по коллоквиуму расступаются, чтобы принять ее в свой круг.

– Хорошая работа, – говорит Ариэль. Она смотрит на одноклассников Абены. – Не возражаете?

Абена кивает: «Пересечемся позже, когда пойдем в клуб».

– Пойдем на балкон. Меня тошнит от этого декора. – Ариэль катится в сторону павильона над 65-м западным уровнем. – Несколько замечаний. Всегда придумывай, куда девать руки. Юристы и актеры об этом знают. Твоя цель – не правда, а убедительность. Люди верят языку тела, когда не верят разговорному языку. – Она выбирает на подносе женевер и благодарит официанта. – Второе замечание. Работай со своей аудиторией. Прежде чем открыть рот, выбери мишени. Кто выглядит напуганным, кто – чересчур уверенным, кто встречается с тобой взглядом, когда ты проверяешь зал, кого ты больше всего хотела бы соблазнить. Обращайся к ним не с тем, что ты хотела бы сказать, но с тем, что они хотели бы услышать. Пусть почувствуют, что ты говоришь с ними лично. Если они кивают, если их позы меняются, отражая твою – значит, попались.

Ариэль похлопывает по низкой скамье с мягким сиденьем возле балюстрады. Абена принимает приглашение сесть. В комнатах, откуда они вышли, бурлят голоса, взрывы смеха и восклицания оживляют шелест светского общения. Солнечная линия тускнеет до цвета индиго. Квадра Ориона – каньон огней, светящийся неф величественного, безбожного собора.

– Забираете меня у друзей, а потом рассказываете обо всем, что я делаю не так, – говорит Абена.

– Я знаю, я надменное чудовище. – Ариэль делает глоток женевера и гримасничает. – Мерзкое зелье.

– Как вам мой доклад?

– Ты ужасно рискуешь, спрашивая меня об этом. Я могу сказать, что нашла его банальным, наивным и бессодержательным.

– Я все равно буду стоять на своем.

– Очень рада это слышать.

– И все-таки, что вы о нем думаете?

– Я адвокат. Я рассматриваю общество как совокупность отдельных, но взаимодействующих договоров. Сети обязательств разного рода. Общество представляет собой вот это… – Она поднимает стопку женевера так, чтобы сквозь нее просвечивали огни городских перекрестков. – …в платье от Николь Фархи. Моя проблема с демократией в том, что я считаю, что у нас уже есть более эффективная система. Твои доводы на основе малых государств были завораживающими, но Луна другая. Мы не государство, мы – экономическая колония. Если бы я проводила аналогию с чем-то земным, то привела бы в пример что-то замкнутое и ограниченное в силу особенностей среды. Рыбацкая лодка в открытом море или, может быть, исследовательская база в Антарктике. Мы клиенты, а не граждане. Мы культура рантье. Мы ничем не владеем, у нас нет имущественных прав, мы общество с низкими ставками. Ну и с чего вдруг мне принимать участие в управлении обществом?

Проблема демократии – даже такой элегантно сконструированной, как предложенная тобой модель прямой демократии – в «бесплатной езде». Всегда будут те, кто не хочет участвовать, но они разделяют преимущества с теми, кто на самом деле вовлечен. Если бы «бесплатная езда» сошла мне с рук, я бы ею, несомненно, воспользовалась. Я согласилась присоединиться к Павильону Белого Зайца только потому, что думала, что это усилит мою позицию в Суде Клавия. Судья Ариэль Корта – звучит красиво. Нельзя заставлять людей заниматься политическими делами – это тирания. В обществе с низкой выгодой для участия в конечном итоге большинство занимаются «бесплатной ездой», а политические вопросы решает маленькая каста. Оставь демократию тем, кто желает ее практиковать – и ты неизменно получишь сформировавшийся политический класс. Или еще хуже, представительную демократию. Прямо сейчас у нас есть система отчетности, которая включает каждого человека на Луне. Наша правовая система делает каждого человека ответственным за его жизнь, безопасность и достаток. Это индивидуалистично, это распыляет общество, и это жестко, но зато понятно. И границы ясны. Никто не принимает решений и не берет на себя ответственность ни за кого другого. Луна не признает группы, религии, фракции или политические партии. Есть люди, есть семьи, есть корпорации. Ученые прибывают с Земли в университет Невидимой стороны и закатывают глаза от того, что мы, дескать, конченые индивидуалисты, не имеющие понятия о солидарности. Но у нас на самом деле есть то, что они называют гражданским обществом. Мы просто считаем, что проблемы лучше решать переговорами, а не законодательно. Мы безыскусные завистливые варвары. И мне это весьма нравится.

– Так банально, наивно и бессодержательно, – говорит Абена. – Вы сюда пришли не для того, чтобы слушать, как студенты-политологи излагают прописные истины.

– Конечно, нет. Он в порядке?

– Мы будем держать его в безопасности.

– Я не об этом спросила.

– Он с мадриньей Элис. Луна тоже с ней. Иногда с ними Лусика, когда она не в Меридиане.

– И об этом я тоже не спрашивала.

– Ладно. – Абена закусывает губу, что говорит об эмоциональном дискомфорте. – Думаю, я разбила ему сердце.

Ариэль приподнимает бровь.

– Я должна была прийти сюда. Разве можно упустить шанс учиться в «Кабошоне»?

Бровь Ариэль взлетает еще выше.

– Вам не понять, но это лучший политологический коллоквиум на Луне. А он так в меня вцепился. И так клянчил внимание. И сделался таким несправедливым. Он считал, что ему можно заниматься сексом с кем угодно, если от этого поднимается настроение, но как только речь заходила обо мне, то пытался решить все проблемы, раздевшись и соорудив пирог.

– Он избалованный маленький принц, – соглашается Ариэль. – Но очень уж миловидный.

Звучание голосов в комнате позади них меняется, шум транспорта внизу становится другим; люди прощаются и уходят, договариваются о собраниях и встречах, добиваются услуг и обещаний; прибывают моту, их двери открываются, принимая пассажиров, группы уходят пешком к ближайшим лифтам, чтобы направиться куда-то еще.

– Я достаточно тебя задержала, – говорит Ариэль. – Твои друзья сгорают от нетерпения.

Она отталкивает инвалидное кресло от балюстрады туда, где движутся гости. Недопитый стаканчик женевера остается на перилах, в опасной близости к светящемуся обрыву, на дне которого виднеются деревья проспекта Гагарина.

– Я могу вас подтолкнуть, – предлагает Абена.

– Я сама себя толкаю. – Ариэль приостанавливается, поворачивается. – Мне пригодился бы стажер. Интересуешься?

– С зарплатой? – спрашивает Абена.

– Разумеется, нет. Расходы. Чаевые. Доступ. Политика. Интересное время. Возможность показать себя. – Ариэль едет дальше и бросает через плечо, не дожидаясь ответа Абены. – Я скажу Марине, чтобы все организовала.

– Будет больно, – говорит куратор Прида. – Такую боль вы еще ни разу в жизни не испытывали.

При виде шестнадцати людей, сидящих кружком, Марина едва не поворачивается в дверях, чтобы уйти. Это похоже на реабилитационную группу. Это она и есть.

Марина опоздала – долго канителилась, – но куратор вела подобные группы уже много раз, и глаз у нее острый.

– Марина?

Попалась.

– Да. Привет.

– Присоединяйся.

Шестнадцать человек наблюдают, как она занимает семнадцатое место.

Куратор кладет руки на бедра и окидывает взглядом круг лиц. Марина избегает зрительного контакта.

– Итак, добро пожаловать. Прежде всего я должна поблагодарить всех вас за принятие решения. Это непросто. Есть лишь одно решение труднее этого – то, благодаря которому вы сюда прибыли. И это, новое, тоже будет трудным. Есть проблема физической среды, и все об этом знают. Это будет больно. Больнее, чем вы можете себе представить. Но есть еще психический и эмоциональный элементы. От них будет по-настоящему плохо. Вы будете сомневаться во всем, что думаете о себе. Вы пройдете длинной и темной долиной сомнений. Я предлагаю только одно: мы есть. Мы пообещаем друг другу: когда кто-нибудь из нас будет нуждаться в помощи, мы его поддержим. Согласны?

Марина бормочет ответ с остальными. Она не сводит глаз с собственных колен.

– Итак, не будем тратить время. Пусть последняя из пришедших будет первой из выступающих. Расскажи нам что-нибудь о себе.

Марина сглатывает волнение и поднимает глаза. Весь круг наблюдает за ней.

– Я Марина Кальцаге, и я возвращаюсь на Землю.

Сперва Марина решает, что в квартиру вломились грабители. Мебель вся вверх тормашками. Каждый стакан и контейнер для фастфуда, каждый прибор разбит или лежит на полу. Постель разбросана во все стороны, туалетные принадлежности раскатились по углам. В жилище полный бардак. Вторая мысль Марины: на Луне нет грабителей. Нельзя ограбить того, кто ничем не владеет.

Потом она видит лежащее на боку инвалидное кресло прямо у входа в спальню Ариэль.

– Ариэль!

Ариэль лежит на спине в куче постельного белья.

– Какого черта тут произошло? – спрашивает Марина.

– Какого черта ты сделала с моим джином? – кричит в ответ Ариэль.

– Вылила в сливное отверстие душа.

– А принтер?

– Взломала.

Ариэль приподнимается на локтях.

– В доме нет джина.

Это обвинение.

– Ни джина, ни водки, ни другого алкоголя.

– Я достану.

– Я взломаю твое кресло.

– Не посмеешь.

– Да ладно?

– Я отменю твой взлом.

– Да ты ни хрена не смыслишь в программировании.

Ариэль без сил падает опять в кучу постельного белья.

– Дай мне выпить. Один разок. И все.

– Нет.

– Я знаю, знаю. Но всегда где-нибудь наступает час «мартини».

– Не умоляй. В этом нет шика. Вот тебе правила. В доме алкоголя нет. Я не могу тебя останавливать, когда ты где-то еще, и не стану, потому что это означало бы неуважение.

– Что ж, и на том спасибо. А где ты была, кстати говоря? Опять какая-то группа?

– Учеба. – Это не совсем ложь. – Грейси джиу-джитсу. Кто знает, когда мне снова понадобится тебя спасать.

– Опять ты за свое.

– Ариэль, мать твою, дай мне передышку.

– Дай мне джин, мать твою! Дай мне ноги, мать твою! Дай мне мою семью, мать твою! – После паузы, на протяжении которой женщины не могут друг на друга смотреть, Ариэль заговаривает: – Извини.

– Ты пугаешь меня. Я увидела, в каком состоянии квартира, я увидела инвалидное кресло на боку – что я должна была подумать? Я подумала: а если найду ее мертвой?

Теперь Ариэль не может смотреть на Марину.

– Марина, ты можешь для меня кое-что сделать?

– Выпивку я тебе не принесу, Ариэль.

– Я не хочу, чтобы ты приносила мне выпивку.

– И ты называешь себя адвокатом? Даже я вижу, что это была проклятая ложь.

– Я хочу, чтобы ты связалась с Абеной Асамоа.

– Она делала доклад в Лунарианском обществе?

– Доклад был упрощенческой околодемократической чушью. Но она умна, и у нее есть амбиции.

– И она трахается с твоим племянником.

– И ее тетя, моя бывшая невестка, – Омахене Золотого трона. И пусть покровительство Орла позволяет мне проникать на совещания КРЛ, покровительство Драконов сопровождается набором куда более острых когтей.

– Что ты хочешь от меня?

– Я сказала ей, что ищу стажера. Она будет идиоткой, если согласится, но я намереваюсь ее уломать. На день «ку кола» запланировано совещание КРЛ. Пригласи ее туда в качестве моей гостьи. Скажи, это возможность увидеть, как на самом деле работает политика. Организуй пропуск, ты же сможешь?

– Зачем мне это делать?

– Затем, что у меня теперь есть люди, – говорит Ариэль. – Скажи ей одеться получше. А теперь помоги мне выбраться отсюда и разберись с этим бардаком.

Все лица в шлюзе обращаются наверх. Тридцать, пятьдесят лиц, как прикидывает Вагнер, пока спускается по эстакаде. Шлем Вагнера у него под мышкой, Зехра Аслан, его цзюньши, идет рядом. Некоторые из лиц внизу знакомы, кое-какие чересчур знакомы. Большинство новички. Новичков больше, чем он когда-либо видел. Сомбра перебирает их резюме. Двое заявили, что работали на «Корта Элиу». Ловкий ход.

Толпа расступается. Вагнер и Зехра проходят к передней части ровера «Везучей восьмерки».

– Я могу взять четверых, – объявляет он.

Никто не двигается с места.

Вагнер поворачивается к высокому игбо, чей пов-скаф покрыт эмблемами «Манчестер Юнайтед».

– Ты. Джо Лунник. Уходи.

У здоровяка от гнева глаза лезут на лоб, он вытягивается в струнку. Он на голову выше Вагнера, лунника во втором поколении.

– У меня сертификат для работы на поверхности.

– Ты лжец. То, как ты стоишь, как держишь плечи, как несешь себя, как пахнешь, как носишь этот костюм, как цепляешь пальцами шлем, как лежат герметичные швы на твоем пов-скафе. Нет. Ты представляешь опасность для самого себя, и хуже того – ты опасен для моей команды. Уходи прямо сейчас, наберись опыта работы на поверхности, и, может быть, когда я тебя увижу в следующий раз, то не вышвырну. И не смей опять лгать в своем резюме.

Джо Лунник таращится на Вагнера, пытается испепелить его взглядом, но в ответ на него глядят глаза волка. Здоровяк видит ярость, пылающую в них, поворачивается и уходит, расталкивая толпу.

«Красивенькое представление, волк», – говорит Зехра через фамильяра. Но он уже не волк теперь, когда лик Земли темен. Сосредоточенность его темной стороны позволила заметить, что Джо Лунник врет.

– Ола, Мейрид, Нили. Джефф Лемкин. – Вагнер уже бывал на стекле с первыми тремя именами, четвертое ему в новинку, но сопровождается безупречными рекомендациями от прокладчиков путей из ВТО, которые восстанавливали разрушенное после катастрофы «Горнила». – Всем остальным – спасибо.

Когда в доке остается только его новая «Везучая восьмерка», Вагнер проверяет текущее задание: остекление участка к востоку от Меридиана, в Море Спокойствия.

– Лаода? – Голос Зехры. – Речь?

– Прости.

Джефф единственный, кто до сих пор ее не слышал, но даже он понимает, что Вагнер все знает наизусть. Речь, технические инструкции, приказ надеть костюмы и пристегнуться. Имена членов команды проступают на линзе, фиксаторы опускаются и встают на место; показатели давления снижаются до нуля. Красный сигнал, потом зеленый.

– Зехра?

– Вагнер?

– Побудь водителем за меня. – Он переключает на нее интерфейс управления ровером.

– Конечно.

Зехра Аслан была цзюньши Вагнера вот уже десять вахт, и отношения между ними такие же близкие, привычные и эффективные, как брак, основанный на хорошем контракте. Она проверяет системы и регистрирует план поездки, пока члены «Везучей восьмерки» подключаются к бортовому жизнеобеспечению. Вагнер приказывает Сомбре сделать частный звонок.

– Вагнер.

Он в «Одиннадцатых вратах», пьет чай, одетый в абрикосовые спортивные шорты с синей окантовкой и мешковатую майку, с собранными наверху волосами.

– Просто хотел убедиться, что ты ни в чем не нуждаешься.

– Я ни в чем не нуждаюсь.

– И все в порядке?

– Все в порядке.

– Что ж, если тебе все-таки что-то нужно…

– Не нужно.

– Но если будет нужно…

– Амаль об этом позаботится.

Вагнер вспоминает, каким видел Робсона в последний раз: под сенью дома стаи, Амаль рядом. Нэйная рука обвивала мальчика. Вагнер снова испытал всплеск чувства, которое представляло собой смесь утраты, ревности и тоски в равных долях.

– Что ж, это хорошо.

В доке не осталось посторонних, наружная шлюзовая дверь скользит вверх. Зехра запускает моторы и направляет ровер вверх по эстакаде, в темную щель, что делается все шире.

– Вагнер, зачем ты позвонил? – спрашивает Робсон.

– Просто проверял. Да так, ничего особенного. Я все равно вернусь через десять дней.

– Ладно. Береги себя, Лобинью.

Робсон и его чай исчезают с линзы Вагнера, и когда ровер выкатывается с эстакады на поверхность и от его толстых колес летят струи пыли, Вагнер начинает себя терзать. Почему он этого не сказал, ну почему, почему?

«Я тебя люблю, мой самый маленький волчонок».

Он задувает биолампу и сидит в самой глубокой тени за самым дальним столом. Сутулые плечи, опущенный взгляд предупреждают всех, даже хозяина закусочной, что с ним не стоит заговаривать. Орчата давным-давно остыла.

Его мысли маршируют по утомительному кругу. Тошнотворный шок. Алое унижение. Вопящий гнев. Хладная несправедливость. Его разум катится от одной эмоции к другой, как паломник от стоянки до стоянки.

«Ты убил моих родителей».

Дариус отклонял звонок за звонком. Пятнадцать. Двадцать. Пора бы уже догадаться. Робсон настойчив. Наивный Робсон, глупый Робсон, все звонит и звонит, спрашивая себя, почему его старый друг, его лучший друг не отвечает; выдумывает всевозможные дела, болезни или семейные обязательства, которые помешали ему ответить; а правда в том, что его друга – его лучшего друга! – предали.

«Я ответил лишь для того, чтобы сказать: я тебя ненавижу».

Когда после двадцать пятого звонка Дариус все же ответил, наивный Робсон, глупый Робсон с улыбкой сказал: «Привет, Дариус, как дела?»

Эту глупость он ненавидит больше всего. Она унижает, как будто его пнули в живот, а потом вцепились когтями и начали пожирать.

«Предатели и убийцы».

Он все еще дрожит от потрясения. Он слышит две вещи: слова Дариуса и голос Дариуса. Они разные. Слова грохочут в его голове, голос все говорит и говорит. Дариус говорил меньше тридцати секунд, но Робсон в воспоминаниях проигрывает сказанное им бесконечно.

«Я вырежу твои глаза и твой лживый язык, Робсон Корта».

Джокер оборвал связь, и Робсон сбежал из дома стаи.

Друг обратился против него.

– Я так и думалэ, что найду тебя здесь.

Плечи Робсона напрягаются. Он поднимает взгляд. Нэ.

– Я не хочу с тобой разговаривать.

– Робсон…

– Что ты смотришь на меня, как на дерьмо?

Амаль подтягивает стул и садится на некотором расстоянии от Робсона. Никакого прямого зрительного контакта, никакой конфронтации. Робсон бы испепелил нэ взглядом, будь это в его силах.

– Я буду сидеть и ждать.

– Ну и сиди.

Нэ не садится.

Нэ хватает стакан с орчатой и швыряет. Нэ поднимает стул, замахивается им и бросает в людей, которые появились позади, близко и быстро, незаметно для Робсона. Нэ переворачивает стол, спихивает Робсона с его стула и вынуждает спрятаться за ним.

Стакан попадает в мужчину в спортивном костюме «Рибок», вынуждая его пошатнуться. Об стул спотыкаются еще двое мужчин в костюмах «Адидас». Амаль головой бьет четвертую из нападающих. Женщина ненадолго теряет равновесие, а потом, тряхнув головой, хватает нэ за одежду и отрывает от земли одной рукой. Темные чувства предупредили вожака стаи о том, что на них напали, но у этой женщины сила Джо Лунницы. Она сжимает правую руку в перчатке и бьет кулаком. Герметичная стена из спеченного стекла трескается и разлетается на осколки. Железная рука. Робсон слышал про такие штуки: эластичная ткань, которая при ударе поляризуется, превращаясь в углерод, твердый, как сталь. Женщина снова поднимает руку, бьет нэ под дых. Все взрывается. Робсон уже на пути к побегу.

Группа захвата пришла в себя и быстро бросается следом, наступая на пятки. Робсон проносится через кухню, перепрыгивая через воки, сковородки, горячие жидкости. Он слышит вой заряжающегося шокера. Он кидается в вентиляционное отверстие и в один миг оказывается на служебной лестнице позади киоска. Иглы шокера со звоном ударяются о металл. Он на крыше, он поднимается на руках, раскачиваясь, по служебной трубе к Первому уровню. Только ребенок, только трейсер может последовать за Робсоном по его спасательному маршруту. Он все продумал и рассчитал время, но до сих пор ни разу не проверил этот маршрут собственным телом. Он прыгает, взмывает в воздух, хватается за перила и закидывает себя на ограждение безопасности на Первом западном уровне квадры Водолея. Побег не будет полным, пока он не поднимется на три уровня, но он дает себе паузу и, застыв на ограждении, смотрит вниз на преследователей, которые в яростном бессилии собрались на крыше закусочной внизу.

На одной линии с его взглядом покачивается дрон.

– Это нечестно, – успевает сказать Робсон, и проводки шокера впиваются ему в живот, отправляют кувырком в середину Первого восточного. Он не может дышать. Каждую мышцу окунули в расплавленный свинец, и все они натянуты так сильно, что его сухожилия едва не отрываются от суставов. Он обмочился. Дрон завис на расстоянии вытянутой руки от лица. Он мог бы схватить эту штуковину, если бы сумел шевельнуть хотя бы веком.

Прибывают люди на пауэрбордах и резко останавливаются.

– Шустрый маленький ублюдок, – говорит крупный мужчина, в котором Робсон узнает главу службы безопасности Брайса. Дрон сбрасывает проводки шокера и уносится вверх. Робсон не может пошевелиться, не может дышать. Дембо Амаечи идет к нему. Робсон как будто окаменел.

Потом появляются новые люди – спускаются с крыши, перепрыгивают через перила, выходят из переулков. Высверк стали, и двое из рубак Брайса мертвы. Третий бросает нож и с криком: «Я на такое не подписывался!» поворачивается и убегает.

– Как дела, Дембо?

Робсон не может повернуть голову, чтобы посмотреть, но он знает этот голос. Денни Маккензи.

– Роуэн сказал, что ты не умер.

– О, я совсем не умер. Или правильно говорить «отнюдь не умер»?

– Промашка, которую я намерен исправить тотчас же.

– Изящно сказано, Дембо, – говорит Денни Маккензи. Робсон по-прежнему пытается пошевелиться. У него получается ползти, царапая кожу о дорожное покрытие. – Ты всегда мог изъясняться красиво. А вот я всего лишь необразованный джакару. Но зато умею управляться с ножом.

Прочь, прочь. Двое рубак бросаются друг на друга. Прочь. Робсон с трудом встает на ноги. Колени подгибаются, он тяжело падает на руки. Встать. Прочь. Все следят за схваткой. Маккензи против Маккензи. На этот раз ноги удерживают Робсона. Он ковыляет к следующему этапу своего пути отхода. Инженерная составляющая квадры Водолея располагается снаружи; она вся – одна гигантская лестница. Робсон хватается за трубы. Пальцы онемели, но сил хватает, чтобы удержаться. Он поднимается. И еще. И еще. Это самое сложное из всего, что он когда-либо делал. Он делает короткую передышку в изгибе опоры Второго уровня и трясет руками и ногами, избавляясь от покалывания.

Громкий крик, означающий кровь. Робсон глядит вниз. Один человек лежит, другой идет к его укрытию.

Денни Маккензи смотрит на него снизу вверх с ухмылкой, распахивает объятия.

– Робсон, дружище, спускайся. Теперь ты в безопасности.

Робсон выбирается из изгиба опоры и протискивается в зазор, через который под проезжей частью Второго уровня проходит пучок кабелей.

– Не заставляй меня идти следом.

«Ты не сможешь, – думает Робсон. – Взрослый тут не поместится».

Голос доносится снизу. Денни смотрит на кабельную шахту.

– Вагнер меня попросил, Роббо. «Присматривай за ним, пока я не могу».

Робсон карабкается. Может, если бы Денни не воспользовался его ненавистным прозвищем. Может, если бы он не услышал, как внутри нэ сломалось то, что нельзя исправить. Может, если бы он не получил от Дариуса порцию желчи. Может, тогда он бы спустился. Но он не может быть Маккензи, не может быть Сунем и не может быть волком. Через два уровня маршрут побега выведет его к лифту на Четвертом восточном уровне. Он может прицепиться к кабине и проехать на этом лифте вверх, мимо садов богатеев, прямиком на крышу мира. Там и найдет своих.

– Я тебя разыщу, – кричит ему вслед Денни Маккензи. – Ты мой долг, Роббо. А я отдаю долги.

Он всегда сбривал все волосы на теле, с самого полового созревания, когда первые волоски вокруг пениса вызвали у него отвращение. Все, от макушки до волосков на пальцах ног. Включая ягодицы и пах. Он снова проводит по телу бритвой, пока не добивается безупречной гладкости. Высыхает, позволяет фамильяру показать самого себя. Хлопает по животу. Пресс все еще тугой, кубики выделяются, паховые складки очерчены четко. Он еще ничего. И, наконец, масло. Не синтезированное, из дорогой органики – это его личная смесь. Он медленно и тщательно растирает каждую мышцу, складку и впадину. Затылок, голова, задняя сторона колен, мягкая и сморщенная кожа в промежности. Между пальцами. Он блестит, он весь из золота. Он готов.

Хоан Рам Хун делает глубокий, прерывистой вдох и бежит на месте, расслабляя мышцы.

Дверь душевой кабины открывается. Трое рубак «Маккензи Гелиум» ждут.

– Вы пришли, чтобы отвезти меня домой в Царицу Южную! – восклицает Хоан. – Вы хоть представляете себе, как мне наскучил Лансберг?

Он демонстрирует свое обнаженное тело.

– Вот, побрился для Брайса.

Рубаки выглядят сконфуженными.

– Шутка.

Впрочем, горькая.

– Брайс недоволен, – сообщает первая рубака. Она невысокого роста, хорошо сложенная Джо Лунница, и при ней палка-шокер. – Он хотел мальчика.

– Я бы ни за что не позволил Брайсу его заполучить, – говорит Хоан Рам Хун.

– Честное слово, лучше бы тебе помалкивать, – замечает второй рубака.

– Он ломает все, к чему прикасается. Я не мог позволить, чтобы мальчик кончил так же, как я.

– Прошу тебя… – говорит третий рубака. Он несет чистящее оборудование.

– Извини, приятель, – говорит женщина и тыкает шокером в живот Хоану.

Он падает, его челюсти, кулаки, спину и сухожилия сводит судорогой. Каждая мышца и каждый нерв горят, словно их подвергают травлению кислотой. Он обмочился. Он обделался. Женщина морщится от отвращения, а потом она и второй рубака поднимают Хоана на колени и волочат по коридору. Рубака-чистильщик приступает к делу. Воронцовы дотошны в том, что касается чистоты. В их мире случайный волосок или частичка кожи способны погубить космический корабль.

Хоан весь скользкий от пахучего масла. Пальцы рубак скользят по гладкой коже, пока они тащат его к наружному шлюзу. Его ступни и голени оставляют маслянистые отметины на мягком покрытии пола. Он не может пошевелиться. Не может говорить, не может дышать.

Робсон в Меридиане, со стаей, с Вагнером. Он защищен. Хоан сожалеет о лжи, но если бы он рассказал Робсону правду – что ему надо остаться, предложить самого себя в качестве оплаты, – мальчик бы ни за что не сел в поезд.

Второй рубака вбивает код. Шлюз открывается. Хлещет волна тел: дети, пять мальчиков, три девочки, все голые. Губы и щеки украшены белыми полосками. Сквозь боль Хоан узнает эту боевую раскраску. Трейсеры. Свободные бегуны. Банда Робсона. Они кричат, тянут руки, пытаются ударить, схватить. Рубаки заталкивают их обратно шокерами и ножами и запихивают Хоана к ним. Несколько уколов палки-шокера, несколько пинков, разбитые пальцы и лица, а потом второй рубака запечатывает шлюз. Зеленый свет. Приглушенные, далекие удары кулаками по металлу. Рубака считает до десяти. Нажимает на переключатель. Зеленый свет меняется на красный.

В вестибюле третий рубака надевает пов-скаф. Через некоторое время он выйдет наружу и приберется. Чтоб им провалиться, этим Воронцовым, с их чистой средой…

Сотрудница службы безопасности смотрит Абене в правый глаз, и от волны дерзкого возбуждения, пробегающей по телу, Абена едва не начинает хихикать, но вот ее кивком пропускают внутрь. Элитный доступ. Такое никогда не надоест. Предпоследние Врата страха пройдены. Первые Врата страха связаны с тем, было ли искренним предложение Ариэль на балконе Лунарианского общества. Ее фамильяр, Туми, позвонил Марине Кальцаге. Все правда. Абене показалось, Марина ответила как-то сухо. Возможно, надо было позвонить лично, но это так старомодно. Вторые врата страха: есть ли у КРЛ информация о том, что она входит в свиту Ариэль. Туми связался с Корпорацией по развитию Луны. Абена Маану Асамоа. Ассистент Ариэль Корты. Да, ты правда в команде.

Третьими вратами страха было платье. Достаточно ли Кристиан Лакруа профессионален для встречи в рамках Корпорации по развитию Луны, достаточно ли моден, чтобы произвести впечатление на Ариэль Корту? Для платья – подходящие туфли, макияж, прическа. Товарищи по коллоквиуму утром провели два часа, трудясь над ее волосами.

С легкостью миновав четвертые врата, она входит в вестибюль штаб-квартиры Корпорации по развитию Луны. Кругом дерево и хром. Абена и помыслить не может о том, чтобы просчитать углеродный бюджет. Вестибюль заполнен величайшими людьми Луны, чьи голоса и парфюмы одинаково громко заявляют о себе. Высокие каблуки, а начесы еще выше; повсюду подплечники и тени для глаз. Между людьми и потолком витают фамильяры: адинкра Асамоа, триграммы «И цзин» Суней. Воронцовы в этом сезоне, похоже, предпочитают символику хэви-метал: умлауты и ржавчину. У членов правления оболочки фамильяров простые – точка и вращающийся вокруг нее спутник, эмблема КРЛ. Она замечает сигилу Тройной богини, символ Движения за лунную независимость, прежде чем тот теряется в легионе иконок. Живые официанты подают чай в стаканах и маленькие закуски, от которых Абена отказывается, опасаясь посадить жирное пятно на свое платье от Кристиана Лакруа. Она сделала хороший выбор; плечи не самые широкие, талия не самая узкая. Итак, Ариэль. Абена окидывает толпу взглядом в поисках зазора в социальном горизонте, который указал бы на женщину в инвалидном кресле. Ничего такого. Она опять и опять изучает комнату, а потом обнаруживает Ариэль в центре скопища адвокатов и судей, с вейпером в руке, затянутой в перчатку. Ариэль взмахивает им, подзывая ее.

Абена узнает каждого члена свиты Ариэль. От ужаса ее желудок судорожно сжимается. Это лучшие адвокаты Луны, самые уважаемые судьи, самые проницательные политические теоретики. Абена колеблется. Ариэль снова зовет. Абена знает, что она не позовет в третий раз, но Ариэль не может видеть, что между нею и Абеной стоят Пятые врата страха, через которые она еще не проходила раньше. Эти врата вопрошают: «Ты вообще кто такая? Что ты здесь делаешь, а?» Это Врата самозванства.

Абена сглатывает и шагает вперед. Чья-то ладонь касается ее рукава. Она едва не роняет свой чай, когда поворачивается и видит Орла Луны. Джонатон Кайод – один из немногих землян, которые могут смотреть глаза в глаза представителям третьего поколения.

– Восхитительно, восхитительно! – Он пожимает руку Абены. Он не осознает силу своей хватки и не разжимает ее, когда говорит. – Новый талант – это все, не так ли? – Эти слова адресованы Эдриану Маккензи, бледной тени рядом с Орлом. Эдриан не пожимает руку Абене.

– Очень приятно, мадам Асамоа.

– Я должна благодарить сеньору Корта… – начинает Абена, но Орел Луны уже перешел к другим знакомствам и приветствиям.

– Дорогая. – Ариэль трижды ее целует, а потом говорит своим спутникам: – Давайте я представлю Абену Маану Асамоа из коллоквиума «Кабошон». Способный молодой политик. Я надеюсь обучить ее уму-разуму. – Свита смеется, и Ариэль называет их по очереди. Абена узнаёт имена, но слышать их сказанными вслух – подобно физическому удару. – У вас у всех есть ассистенты, а я-то чем хуже? И она одевается лучше, чем ваши. И еще она намного умнее.

Социальные приливы, направленные к дверям зала заседаний, прокатываются по толпе.

– Сойдет. – Ариэль внимательно изучает одежду и макияж Абены Маану Асамоа. – Садись слева от меня, сделай заинтересованный вид и ничего не говори. Можешь время от времени ко мне наклоняться и притворяться, будто что-то шепчешь. И вот это… – Ариэль касается левым указательным пальцем точки между бровями, но Абена уже видит, как гаснут фамильяры по мере того, как советники входят в зал. Она не помнит, когда в последний раз была без ИИ-помощника. Ощущение такое, словно на ней нет нижнего белья.

Зал заседаний Корпорации по развитию Луны – серия колец, расположенных друг над другом. Орел и члены Совета занимают внутреннее, самое нижнее кольцо. Советники и юридические представители, эксперты и аналитики занимают все более высокие кольца в зависимости от статуса и важности. Ариэль направляет Абену на второй ярус. Важный и низкий. На поверхности стола рядом с Ариэль светится имя Абены. Стул у нее с высокой спинкой, дорогой и удобный. Ариэль остается в своем инвалидном кресле. Абена хмурится при виде стопки бумаги и короткой деревянной палочки на своем столе. Другие представители Орла занимают места по обе стороны от Ариэль и Абены, но Орел, сидящий прямо под ними, поворачивается и кивает только им. Зал заседаний заполняется быстро. Комната гудит от тихих разговоров; адвокаты совещаются с клиентами, перегибаются через столы или поворачиваются в креслах, выгибая шею, чтобы приветствовать коллег и противников. Все это кажется Абене причудливым и архаичным. Можно было организовать совещание по сети, как это делает Котоко.

– Мы приступим через пару минут, – объясняет Ариэль. – Джонатон начнет с формальностей, огласят протоколы предыдущего заседания и повестку дня нынешнего. Это довольно утомительно. Следи за советниками. Вот кто тебе подскажет, что происходит на самом деле.

– Как настроение?

– Легкий перебор с дружелюбием.

– Что это значит?

– Понятия не имею.

Джонатон Кайод снова поворачивается в своем кресле.

– Готовы? – спрашивает он своих советников. Те согласно бормочут.

– Есть вопросы напоследок? – говорит Ариэль Абене.

– Да. – Абена берет бумагу и стило. – Как эти штуки работают?

Марина, одетая в костюм с пеплумом от «Карон», сидит в конце чайного бара, где собираются телохранители, и вертит стакан с мятным чаем. Это худшее место у стойки, но все же оно у стойки. Столики – социальная смерть. Телохранители высоко оценивают бар КРЛ, хотя Марина не понимает, что такого хорошего в лунном чае. Она поднимает стакан, чтобы изучить, как вьются листья внутри. Лунная экономика и социология в одном стакане. Выращивать чай или кофе в лунных трубофермах экономически невозможно. А мята там чувствует себя вольготно. Чтобы удержать ее под контролем, требуются бензопилы. Из мяты не заварить приличного чая без чая как такового, поэтому АКА врезала в геном мяты несколько генов camellia sinensis. Теперь генетическая наука АКА достаточно продвинулась, чтобы разработать настоящий чай, который бы рос в изобилии в лунных условиях – и даже кофе, – но луна уже распробовала мятный чай.

Марина его всегда ненавидела и всегда будет ненавидеть.

Она сидит среди телохранителей и мечтает о кофе. О крепкой, хорошо прожаренной арабике, источающей пар, напичканной кофеином; хороший северо-западный кофе, сделанный медленно и с любовью: воду налили с высоты, чтобы достичь безупречной аэрации, помешали – вилкой, не ложкой – и оставили, чтобы напиток отстоялся и осел. Это подскажет, что он готов. Легко отжать. Двумя руками взяться за чашку ручной работы, и пусть пар дыхания смешается с паром, которым исходит чашка холодным утром на крыльце, пока серый дождь грохочет в водосточных желобах и сплошными потоками льется по оцинкованным цепям, которые в этом доме заменяют водосточные трубы. Горы дни напролет скрыты густыми облаками, туман сужает перспективу, и кажется, что дерево растет прямо рядом с домом. Ветровой конус обмяк и сочится влагой, дождь бежит вдоль веревки для белья, в центре превращаясь в струйку. Пес ерзает, ворчит. Через три комнаты слышна музыка.

Скрипят доски под колесами маминого инвалидного кресла. Она задает вопросы-вопросы-вопросы по каждому ТВ-шоу: «Что происходит, кто это, почему она там сидит, кто это, скажи еще раз?» Атласный шорох шин: все по-особому звучат на грязи у крыльца; есть такие, кого они узнают и кому открывают дверь, и такие, от кого прячутся. Пентатонный голос одинокой «музыки ветра», подвешенной для ловли восточного ветра – того самого, который занес частицу мультирезистентного туберкулеза с другого берега залива Пьюджет прямиком в легкие Эллен-Мэй Кальцаге. Восточный ветер, чумной ветер. Сильный белый кашель, бесконечный, мучительный.

Внимание Марины резко возвращается к чайному бару КРЛ. Она бросает стакан с мятным чаем. Все стаканы падают. Все телохранители вскакивают со своих мест. Марина бежит к двери.

«Иди к Ариэль! – кричит Хетти ей на ухо. – Ты нужна Ариэль!»

Вооруженные наемники вливаются в зал сквозь двери по ступенькам. Они с ножами наголо и нацеленными шокерами окружают правление КРЛ. Вторая волна проникает в зал и занимает позиции, угрожая советникам, держась за рукояти и чехлы шокеров. Третий взвод наемных рубак берет на себя охрану дверей. Зал заседаний совета – ревущая западня: члены совета, юридические советники, вооруженные захватчики.

– Что происходит? – кричит Абена.

– Я собираюсь выяснить, черт возьми. – Ариэль разворачивает кресло от стола. Наемница тыкает ей в лицо потрескивающим синим кончиком палки-шокера. Ариэль встречается с нею взглядом и не отводит глаза, бросая вызов.

– Я не могу запустить сеть, – кричит Абена. Захватчики вопят, делегаты вопят, члены КРЛ вырываются из сильных рук, которые их удерживают. Есть центр, неподвижное сердце. Джонатон Кайод сидит в кресле, держа руки на коленях, опустив глаза. Он поворачивается и встречается взглядом с Ариэлью.

«Прости», – говорит он беззвучно. Потом зал заседаний сотрясает взрыв, словно внезапная разгерметизация. Осколки спеченного стекла падают с потолка, все пригибаются. Пистолет. Кто-то выстрелил из пистолета, настоящего пистолета. Стрелявшая стоит в центре ямы, подняв оружие, целясь в крышу. Оно черное, обрубленное и чужеродное. Никто в зале заседаний никогда не видел настоящий пистолет.

И тут Джонатон Кайод тяжело поднимается на ноги.

– Мои сограждане. Мои дорогие друзья. Властью, возложенной на меня как на главного исполнительного директора КРЛ, я распускаю совет директоров Корпорации развития Луны и помещаю ее членов под домашний арест как представляющих явную и существующую угрозу для стабильности, безопасности и прибыльности Луны.

Голоса из ямы и с ярусов выше орут возражения, но наемники уже надели наручники на членов совета и гонят их к аварийным выходам. Лица напряжены от крика, сухожилия натянуты туго, как торсионные стержни, на губах брызги гневной слюны.

– Он может это сделать? – шепчет Абена.

– Он уже сделал, – отвечает Ариэль. Она выкатывается в центр ямы. В мгновение ока двое наемников бросаются на нее с ножом и шокером. – Я требую доступа к клиенту.

Наемники непоколебимы, но Орел Луны застывает в двух шагах от аварийного выхода. Лицо у него серое.

– Могу я доверять тебе, Ариэль? – спрашивает Джонатон Кайод.

– Джонатон, что ты натворил?

– Могу я доверять тебе?

– Я твой адвокат…

– Могу я доверять тебе?

– Джонатон!

Четыре наемника прикрывают отступление Джонатона Кайода через аварийный выход, когда второй ураган, назревавший в вестибюле, прорывается внутрь. Телохранители, эскольты, рубаки и воины подавляют наемников у двери и штурмуют зал заседаний. Шоковые палки бьют и парируют, делают выпады и выпускают заряды. Тела спазматически дергаются и падают, истекая телесными жидкостями. Охранники и наемники скользят и падают в рвоту, кровь и мочу. Это грязная, хаотичная драка, где сталкиваются с десяток разных контрактов и интересов, и нельзя сказать наверняка, кто на какой стороне. Делегаты прячутся под столами, перебираются через стулья и сбиваются в кучу в центре ямы. Ариэль хватает Абену за руку.

– Не отпускай.

Ариэль замечает, как на заднем плане сражения мелькает Марина. У нее шоковые палки в каждой руке и достаточно здравого смысла, чтобы понять, когда противник ее превосходит. Еще один выстрел, и еще. Комната замирает.

– Это не ваша битва! – кричит женщина с пистолетом. – Отступите, и мы отпустим случайных свидетелей.

Хватка Абены на руке Ариэль делается крепче.

– Они не причинят нам вреда, – шепчет Ариэль. Наемники и телохранители разделяются, наемники отступают к аварийному выходу. Женщина с пистолетом уходит последней. Происшествие заканчивается через сто секунд.

Марина отключает шоковые палки и прячет в хитроумных чехлах внутри пиджака своего костюма от «Карон».

– Что тут случилось, черт возьми?

– Мой клиент только что устроил переворот.