4: Весы 2105

В этой приземистой черной пирамиде посреди Болота Гниения он родился тридцать три года назад. Дункан Маккензи ведет пальцем по толстому слою пыли на столе. Тут хлопья его кожи, с каждым вдохом вместе с пылью он вбирает в себя собственное детство. На Эдриане пылевая маска, Корбин Воронцов-Маккензи театрально чихает, но нет другого места, где Дункан мог бы собрать свой совет, кроме Хэдли. Первая плавильня Маккензи.

Дункан Маккензи кладет правую ладонь на поверхность стола. Эсперанса посылает молчаливый приказ, который проходит сквозь нервную систему старого города. Дункан улыбается, ощутив вибрацию под ногами; системы просыпаются, проверяют состояние, заряжают батареи. В безвоздушных коридорах один за другим загорается свет. Закрываются герметичные двери, с шумом нагнетается воздух. Погребенные обогреватели и прожекторы поднимают температуру выше лунного холода. Комната за комнатой, система за системой – Дункан Маккензи строит свою столицу. Когда семья будет в безопасности, когда компания обретет надежный фундамент, тогда-то он и позволит себе в полной мере ощутить гнет той участи, что постигла «Горнило». До той поры кому-то надо держать на своей спине кровельные балки. Кому-то надо делиться воздухом, пока все не спасутся из ровера.

– Брайс перебазируется в Жуан-ди-Деус, – говорит Юрий Маккензи. – Руководители производства в Море Спокойствия получили приказ сдать контрольные коды.

– Ублюдок, у него нет на это права, – ворчит Денни Маккензи.

– Мой брат замышляет переворот, – говорит Дункан. – Видимо, он нацелился на гелий. У нас единственная плавильня для редкоземельных металлов на Видимой стороне. Если поторопимся, прикончим это дело в зародыше. Кто у нас на местах в Море Спокойствия и восточном секторе Моря Изобилия?

Денни Маккензи перечисляет команды, пылевиков, ресурсы. Дункан отвлекается на свой новый золотой зуб. Он потерял два во время побега из «Горнила». Дункан надеется, что бедолага, чье место занял Денни, умер на острие его клинка, быстро и чисто.

– Скольким мы можем доверять? – спрашивает Дункан.

Список короче вполовину.

– Возьми двадцать надежных джакару и добудь мне те экстракторы. Они не должны достаться Брайсу. Употреби любые средства, какие сочтешь приемлемыми.

– Используй оружие врага против него, – говорит Денни. Дункан помнит это изречение. Хэдли Маккензи, его сводный брат, учил Робсона Корту сражаться среди колонн полыхающего света в Зале Ножей «Горнила». В три движения он разоружил мальчишку, прижал к полу и поднес острие ножа самого Робсона на расстояние волоса от его горла. Одиннадцатилетний пацан. Леди Луна непостоянна. Корта были у нее в фаворе; удачливые, эффектные Корта. Она никогда не была добра к Маккензи. Хэдли Маккензи умер на острие ножа Карлиньоса Корты. Карлиньос умер на клинке Денни, когда пал Жуан-ди-Деус. Леди Луна подвергает испытаниям тех, кого любит.

– И надо послать отряды в Море Кризисов, – говорит Дункан. – Юрий, займись этим. Я не потеряю Море Змеи во второй раз.

Денни уже в лифте. Он будет рассылать контракты, собирать бригады и ресурсы, чтобы ударить жестко, ударить быстро. Изъян Брайса в том, что он никогда не понимал физические методы. Коды, приказы, команды, анализ – вот его путь. Пылевики на поле, ботинки на реголите каждый раз выигрывают. Дункан ткнет ножом в это слабое место и будет поворачивать, пока не хлынет кровь.

– Эдриан.

– Папа.

Орел Луны улетел обратно в свое гнездо в Меридиане, но Эдриан приехал в Хэдли. Семья – это то, что способно выстоять, когда с неба льется железо.

– Мне надо, чтобы ты предоставил нам КРЛ.

Эдриан Маккензи колеблется. Дункан читает дюжину чувств в мышцах вокруг его рта.

– Влияние Орла в рамках Корпорации по развитию Луны не настолько существенное, каким оно было раньше. Орел и КРЛ разошлись во мнениях по некоторым вопросам.

Заковыристый ответ, достойный око дипломата.

– Что это значит? – спрашивает Дункан, но тут в разговор вклинивается голос Вассоса Палеолога, некогда управляющего «Горнилом», а теперь – управляющего Хэдли.

– Мистер Маккензи.

Вассос, безупречный слуга, вмешался бы лишь из-за важнейшей новости.

– Слушаю.

Вассос невысок ростом, лысоватый, с желтой кожей. Его фамильяр – концентрические синие круги «матиазмы», амулета от дурного глаза.

– Донесение со станции Меридиан. Ван Джон-Цзянь мертв.

Джон-Цзянь – лучший производственный инженер на Луне. Дункан заключил с ним сделку во время мемориальной церемонии в Кингскорте. Это глубокая рана.

– Как? Что случилось?

– На платформе. Атака с помощью насекомого.

Киборгизированные дроны-насекомые, вооруженные быстро убивающими токсинами, – фирменное оружие Асамоа, но никто в маленькой контрольной комнате и на миг не верит, что это убийство санкционировали в АКА. Насекомое избрали потому, что оно маленькое, тихое, точное, жестокое и не влечет никакого дорогостоящего сопутствующего ущерба, за который могут потребовать компенсацию. Такое убийство очень даже в стиле Брайса Маккензи.

Бить жестко, бить быстро. Бить быстро. Брайс по плавной экспоненциальной кривой перешел от соперничества к войне. Эсперанса вызывает фамильяра Денни. Денни уже в пути, движется с возрастающей скоростью из-под черной пирамиды Хэдли, полкилометра в высоту, вдоль полярной линии Эйткен-Пири.

– У меня пять полных бригад. Верные джакару.

– Хорошая работа. Денни. Я хочу, чтобы это закончилось быстро. Выпотроши ублюдка. – Нестройный одобрительный гул и невнятные «ага» по всей контрольной комнате. Дункан Маккензи протягивает руку и спрашивает:

– Здесь кто-нибудь оспаривает тот факт, что я глава «Маккензи Металз»?

Юрий первым берет протянутую руку. Корбин, Вассос. Эдриан последний.

– Я верен тебе, папа. – Но он не смотрит на отца, не выдерживает его взгляда, когда Дункан вынуждает его посмотреть. «Ты со мной, сын? Ты не с Брайсом, но с кем же ты? Ты пожал мне руку, но дал ли ты клятву верности?» Пусть Брайс забирает компанию, а Дункан забрал семью.

И последняя часть театрального представления. Дункану Маккензи нравится выискивать театральность в ежедневных занятиях: презентации он превращает в постановки, находит мелодраму в совещаниях. Его фирменный стиль – серая одежда с ног до головы, мерцающая серая сфера Эсперансы – все это просчитанные эффекты. Внемля молчаливому приказу, позади него плавно поднимаются давным-давно опущенные ставни на окнах Контрольного Центра Хэдли. Закрытые толстым стеклом щели в мощных наклонных стенах пирамиды демонстрируют грандиозные виды на Болото Гниения и тысячи темных объектов, которые ждут там.

Зеркала просыпаются.

Хэдли воскресает из пяти тысяч зеркал, выстроившихся в боевом порядке. По команде Дункана Маккензи давно застывшие механизмы дребезжат и скрипят, в их моторах и силовых приводах скрежещет пыль. Вибрируя, зеркала обращаются лицом к солнцу, ловят его лучи. Поле зеркал сверкает так ярко, что люди в Контрольном центре вскидывают руки, заслоняя глаза, прежде чем фотохромное стекло успевает отреагировать и свести лучи полыхающего, пыльного света до приемлемого уровня. Мощь Маккензи всегда зависела от солнца. Зеркальное войско Хэдли было предметом зависти двух миров, вершиной солнечно-плавильной технологии, но Роберту Маккензи его не хватало. На протяжении четырнадцати дней лунной ночи зеркала были темны, плавильни остывали. Он задумал плавильню, которая бы никогда не погрузилась во тьму, в чьи зеркала бы вечно лился свет полуденного солнца. Он построил «Горнило». Суни кичатся своим шпилем-дворцом, Павильоном Вечного Света. Дешевое хвастовство, удачное сочетание места и селенографии. Маккензи сами сотворили свой бесконечный полдень. Они изменили форму самой Луны, чтобы создать его.

Зеркала занимают позицию; пять тысяч лучей фокусируются на плавильнях на вершине темной пирамиды. Даже в свете полной Луны это будет видно с Земли; внезапная звезда, что зажглась посреди серости Болота Гниения.

Дункан Маккензи закрывает глаза, но свет все равно обжигает веки докрасна. Он крепче их зажмуривает, чтобы почувствовать. Ощущение едва уловимое, но как только он отделяет его от фонового шума пробуждающегося города, перепутать это уже ни с чем нельзя. Старое воспоминание тела; всепроницающая дрожь Хэдли в режиме эксплуатации; вибрация жидких металлов, которые льются из плавилен в огнеупорную глотку в центре пирамиды.

Он поворачивается к своему правлению.

– «Маккензи Металз» снова в деле.

Бригада стекольщиков «Везучая восьмерка» получает сигнал бедствия в пятистах километрах от Меридиана. Стекольщики провели месяц на плоскогорье в восточной части Моря Спокойствия. Бригада работала над северным краем солнечного массива, проверяла работу спекательных машин, занималась техобслуживанием и ремонтом, отчитывалась и анализировала. Работа со стеклом – хорошо оплачиваемая и скучная-скучная-скучная. Последние три дня бригада ликвидировала ущерб от микрометеоритного дождя, прошедшего над окрестностями Диониса. Тысяча маленьких отверстий; десять тысяч трещин, целый сектор солнечного пояса погас. Кропотливый, обстоятельный труд, который нельзя ускорить, нельзя закончить быстрее или эффективнее. Бригаде стекольщиков «Везучая восьмерка» не терпится вернуться в Меридиан. Больше всего не терпится Вагнеру Корте, лаоде «Везучей восьмерки». Земля становится круглой. Его обуревают перемены. Бригада не возражает работать с волком – и безграничная энергия и способность обдумывать три разные задачи одновременно в его светлом аспекте, и интенсивная сосредоточенность и концентрация его темного аспекта ценятся на поверхности. Периоды между тем и другим, когда Земля прибывает и убывает, сложны, потому что он становится беспокойным, угрюмым, непредсказуемым, раздражительным и неприступным.

«Бригада „Везучая восьмерка“». Вагнер произносит одну и ту же речь в начале каждой вахты. Некоторые ветераны слышали ее уже семь раз. «Так мы называемся». Новые работники смотрят друг на друга. Леди Луна – ревнивая королева. Назвать что-нибудь везучим, удачливым, избранным, благословенным, означает спровоцировать ее гнев. «И мы действительно такие». Бывалые работники стоят, скрестив руки. Они знают: это правда. «Знаете, почему мы везучие? Потому что мы скучные. Потому что мы прилежны и внимательны. Потому что мы сосредоточенны. Потому что мы не везунчики. Мы умники. Потому что на поверхности у каждого из нас есть тысяча вопросов, но только один из них имеет значение. Умру ли я сегодня? И мой ответ на это: нет».

Никто и никогда не умирал в бригаде Маленького Волка.

Посреди стекла, в сорока километрах к югу от Диониса, вертящаяся красная звездочка вспыхивает на линзе Вагнера Корты: СУТРА 2, предпоследний из пяти уровней поверхностных сигналов тревоги. Последний – белый. Белый на Луне – цвет смерти. Где-то в краю спеченного стекла случилось нечто очень плохое. Вагнер проверяет запас воздуха, уровни воды и заряда батарей, передает командование ровером своей цзюньши Зехре Аслан, а сам принимает сигнал и инструктирует «Везучую восьмерку». Его светлоаспектный фамильяр, Доктор Луз, выводит на линзу контракт по спасению. «Маккензи Металз». Тотчас же его охватывают воспоминания – вот он съежился, испуганный и одинокий, на станции Ипатия, пока его семья погибает, вот он украдкой пробирается домой, к стае, видя в каждой тени по ножу, вот он прячется среди волчьих тел, ненавидя самого себя за то, что выжил.

Вагнер подписывает контракт и отправляет его во Дворец Вечного Света на утверждение. Есть память, а есть выживание. Он теперь работает на Суней. Они пытались его убить, когда он зацепил самый краешек их интриги, целью которой было стравить Маккензи и Корта. В тот раз его спасли Волки Магдалены из Царицы Южной. Когда пал Дом Корта, стая из Меридиана его укрыла, оплатила его Четыре Базиса, пока он не понял, что после уничтожения «Корта Элиу» Суни больше не держат на него зла. Вагнер подал заявку на работу в бригаде стекольщиков и получил контракт на следующий день. Он работает на «Тайян» больше года. Он хороший волк.

Они находят первое тело в двадцати километрах от кратера Шмидта. «Везучая восьмерка» поднимает защитные дуги и спрыгивает на реголит. Медицинский ИИ ровера ищет признаки жизни, но стекольщикам понятно, что внутри костюма труп. Плотная ткань разорвана от горла до паха.

– Чистые края, – говорит Зехра Аслан.

Вагнер приседает, чтобы изучить разрез. Леди Луна знает тысячу способов убийства, и чистых среди них нет. Это сделано ножом. «Везучая восьмерка» оставляет метку для заббалинов, отряда по переработке: углерод ценен, даже брошенный посреди поля валунов в Западном секторе Моря Спокойствия. Тревожные маячки ведут ровер вдоль вереницы трупов. После десятого бригада уже не выходит из ровера. Вагнер и Зехра фотографируют, оставляют метки и едут дальше. Заколот, зарезан, расчленен. Обезглавлен. Причина всех смертей – клинок.

Зехра приседает, чтобы получше рассмотреть четыре тела, лежащих друг на друге.

– Не узнаю дизайн костюма.

– «Маккензи Гелиум», – говорит Вагнер. Он встает, изучает ближний горизонт. – Следы.

– Три ровера и что-то куда более крупное.

– Гелиевый экстрактор.

В тени западной стены кратера Шмидта Вагнер находит ровер. Его хребет сломан, оси треснули. Колеса лежат под безумными углами, антенны и коммуникационные тарелки согнуты и разбиты. Все фиксаторы сидений подняты. Бригада попыталась спастись бегством из подбитого транспорта. У них не вышло. Пол кратера усеивают тела в пов-скафах. «Везучая восьмерка» изучает трупы. Вагнер подключает Доктора Луза к ИИ мертвого ровера и считывает его протокол, голосовые и цифровые записи. Ему надо понять, какая цепь событий завершилась здесь, в холодной тени Шмидта.

Зехра Аслан встает и машет.

– У нас тут живой!

Отчасти живой. Единственный выживший в кольце трупов. Золотой пов-скаф. Вагнер слышал про этот костюм. Половина «Везучей восьмерки» слышала про этот костюм. Медицинский ИИ Вагнера рапортует о двух десятках травм, о дюжине повреждений. Раздробленные кости и гематомы, многочисленные синяки и ссадины, глубокое проникающее ранение между седьмым и восьмым ребрами. Золотой костюм закрыл прореху над раной; натяжение ткани удерживает кровопотерю.

«Что скажешь? – спрашивает Зехра по частному каналу. – Вызываем лунный корабль?»

«Мы в сорока минутах от Ипатии, – говорит Вагнер. – Мы там будем раньше любого лунного корабля. У них есть полный комплекс медицинского оборудования».

У пов-скафа выжившего заканчиваются батареи и О₂. Сколько он тут ждал? Надеялся? Вагнер часто задумывался, обуреваемый скукой от работы на чистом черном стекле, что бы он сделал, если бы Леди Луна отвернулась от него и оставила раненым на поверхности, с убывающим запасом воздуха и резервом батарей, недостаточным даже для зова о помощи. Долгий взгляд на смерть, что приближается с каждым вздохом, делая шажки по мертвому реголиту. Нет ничего более уверенного, ничего более истинного. Открой шлем. Посмотри Леди Луне в лицо. Прими ее темный поцелей. Хватит ли ему отваги на такое?

Вагнер подключается к золотому костюму.

– Мы сейчас тебя передвинем.

Человек без сознания, почти в коме, но Вагнер должен говорить.

– Это может быть больно.

Бригада Вагнера поднимает выжившего и привязывает его к раме для грузов. Зехра подсоединяет костюм к системам подачи воздуха и воды.

– Его внутренняя температура слишком низкая, – говорит она, сканируя показатели на шлеме. Затем втыкает переходник в пакет жизнеобеспечения. – Я наполню костюм теплой водой. До умопомрачения боюсь, что утоплю его в собственном пов-скафе, но если я этого не сделаю, гипотермия его прикончит.

– Действуй. Уиллард, дай мне Ипатию. Мы везем туда раненого.

Выживший шевелится. Из динамиков в шлеме Вагнера раздается стон. Он прижимает ладони к груди человека в золотом костюме.

– Не двигайся.

Вагнер морщится, заслышав в наушниках внезапный болезненный вскрик.

– Твою мать… – Австралийский акцент. – Твою мать, – опять говорит выживший, в глубоком блаженстве от тепла, что омывает его.

– Мы везем тебя в Ипатию, – говорит Вагнер.

– Моя бригада…

– Не разговаривай.

– Они подстерегли нас. Они все спланировали. Ублюдок Брайс знал, что мы идем. Мы наткнулись прямиком на его рубак.

– Я же сказал, не разговаривай.

– Меня звать Денни Маккензи, – говорит выживший.

– Знаю, – говорит Вагнер. Вагнер знает легенду о человеке в золотом костюме. В темные времена, когда свет Земли тускнеет, Вагнер пытается представить себе, что видел Карлиньос в свои последние мгновения: лицо Денни Маккензи, который поднимает его голову за волосы, обнажая горло, и показывает нож, чтобы Карлиньос узнал, что его убьет. Он всегда был таким же безликим, как сейчас, за зеркальным щитком шлема. «И я такой же безликий для тебя». – Ты убил моего брата.

Болтовня «Везучей восьмерки» на общем канале обрывается, как будто обрезанная ножом. Вагнер чувствует, что все лицевые щитки повернулись к нему.

– Кто ты такой?

Истыканный ножами и пронзенный насквозь, изможденный, страдающий от гипотермии и головокружения, вызванного промышленными обезболивающими, во власти человека, который обладает всеми возможными на луне мотивами, чтобы его убить. И все равно нахальный. Истинный Маккензи.

– Меня зовут Вагнер Корта.

– Я хочу тебя увидеть, – говорит Денни Маккензи.

Вагнер убирает солнечный визор. Лицевой щиток Денни Маккензи делается прозрачным.

– Ты убил моего брата его собственным ножом. Ты заставил его встать на колени и перерезал ему глотку. Ты смотрел, как он истекает кровью, а потом раздел его догола, проткнул кабелем его ахилловы сухожилия и подвесил на пешеходном мосту Седьмого западного уровня.

Денни Маккензи не вздрагивает, не отводит взгляда.

– И что же ты сделаешь, Вагнер Корта?

– Мы не такие, как твоя родня, Денни Маккензи. – Вагнер молча отдает приказ «Везучей восьмерке» пристегнуться и выдвигаться в путь. Опускаются защитные дуги, пов-скафы подключаются к системе жизнеобеспечения ровера.

– Моя родня в долгу у тебя, – хрипит Денни Маккензи, когда защитная дуга опускается на сиденье Вагнера Корты.

– Мне ничего не нужно от твоей семьи, – говорит Вагнер. Он передает контроль над ровером Зехре.

– Не имеет значения, Вагнер Корта. – Денни Маккензи стонет, когда ровер рывками пробирается через оставшийся после стычки мусор. – Маккензи отплатят трижды.

– Марина!

Нет ответа.

– Марина!

Нет ответа. Ариэль Корта вполголоса ругается и тянется к тросу. Работая руками, отодвигается от пустого холодильного ящика.

– У нас закончился джин!

Ариэль хватается за сеть на потолке и, раскачиваясь, пробирается из кухонной ниши, мимо своего позорного гамака, в каморку для консультаций. Три коротких маховых движения и куда более отработанное падение в конце – прямиком на то место, которое она называет своим Троном Справедливости. Квартира слишком мала для двух женщин и кресла на колесах. Прошел месяц с того дня, когда она в последний раз отправила кресло в депринтер, и таким образом в квартире остались только две женщины. Ей потребовалась углеродная квота. Девяносто процентов этой квоты она уже пропила.

– Давай взглянем на меня, Бейжафлор.

Фамильяр подключается к камере каморки. Ариэль изучает свое рабочее лицо. Скулы подчеркнуты градуированной пудрой. Оранжевая подводка для глаз, черная тушь. Ее глаза широко распахиваются, Бейжафлор дает увеличение. Эта новая морщина, откуда она? Ариэль раздраженно шипит. Бейжафлор отредактирует картинку для клиента. Твой фамильяр – твое истинное лицо. Она надувает губы. Фуксия, темный «Купидонов лук». Если Ариэль и может себе позволить что-то модное, то косметику. И топик: «Норма Камали», рукав «летучая мышь», воротник-раструб, карминовый. Все еще достойно.

Верхняя половина Ариэль Корты профессиональна. Нижняя, за пределами видимости камеры, неуклюжа. От талии вниз Ариэль представляет собой позор, который болтается по квартире в каких-нибудь лосинах базовой печати, которые не носит Марина. Она всегда крадет, никогда не просит взаймы. Это было бы признанием поражения. Она могла бы с той же легкостью заниматься своими клиентами из гамака, а не с Трона Справедливости, но и это было бы признанием поражения.

– Бейжафлор, передай Марине, чтобы достала немного джина. На 87-м уровне есть хороший маленький принтер. Он принимает наличку.

«У тебя осталось данных всего на десять битси».

Ариэль матерится. Ей понадобится каждый бит траффика для клиентов. Теперь, когда джин на завтрак стал недоступен, он становится крышей и полом, Землей и солнцем, фоновым гулом вселенной. Она затягивается длинным титановым вейпером. От затяжки получает только заряд надменности и оральное удовлетворение. Ариэль проверяет волосы. Начес большой, модный.

– Давай разберемся с первым.

Никах Фуэнтеса. Бейжафлор звонит Астону Фуэнтесу, он появляется на линзе Ариэль, и она быстро излагает двадцать семь оговорок контракта, с помощью которых можно извернуться и вырвать у клиента сердце из груди. С каждой оговоркой его рот открывается чуть шире.

– Не зевай, Астон.

Клиент номер два. Развод Вонгов. Единственный способ, которым он может получить опеку над дочерью, такой: она должна подать отдельную петицию с целью эффективного развода с со-отцом; низкий уровень достатка и маленькая площадь жилища являются очевидными доводами, хотя легче всего для Лили – настаивать на том, что она лично испытывает отвращение к тому, чтобы остаться с Марко в роли родителя. Ариэль рекомендует идти до конца и играть грязно – должно что-то найтись, у всех есть какие-то секреты. Даже если у нее все получится, девочка должна будет сама решить, заключать ли родительский договор с Бреттом. И это точно уничтожит имя и репутацию Марко – за что он может потребовать правовой компенсации. Так что Бретт должен задать себе вопрос: оно того стоит?

Амория «Красный лев». К этому моменту мечта о джине становится такой же драгоценной, как редкие дожди, которые сбивают пыль, витающую в воздухе квадры Ориона. Нет-нет-нет-нет-нет, дорогая. Ариэль советует никогда не вступать в аморию, где контракт слишком уж тяжелый.

– Амории – легкие, открытые, быстрые и мимолетные вещи, дорогая. Их нельзя давить тяжелыми никахами. Пришли мне контракт, я его разберу на части и…

И все.

«У нас закончились данные», – сообщает Бейжафлор.

– Твою мать! – рычит Ариэль Корта. Она бьет кулаком в белую стену. – Зашибись, как я все это ненавижу. Как же мне закончить гребаную работу? Я даже поговорить с клиентами не могу. Марина! Марина! Добудь мне траффик. До чего я докатилась, сижу тут, словно гребаный прол.

Она слышит движение за дверью, выходящей на улицу.

– Марина?

Марина вновь и вновь предупреждала Ариэль не оставлять дверь открытой. Здесь небезопасно. Войти может любой. В этом-то идея, дорогая. Закон всегда открыт. На что Марина отвечает: «Кто притащил тебя сюда на своем горбу? Ты ни за что не будешь в безопасности».

В прихожей что-то движется.

– Марина?

Ариэль рывком встает с Трона Справедливости и цепляется пальцами за сеть, что покрывает потолок маленькой квартиры. Маховыми движениями перемещается в главную комнату.

Стоящий там человек поворачивается.

Сперва она чувствует кулак, потом – пинок.

Она наверху, в поперечной трубе, одном из забытых служебных туннелей, которые идут сквозь голый камень, соединяя квадры друг с другом. Они старые, пыльные, их пронзает пугающая радиация. Позади нее полночь в квадре Антареса, впереди – утро в Орионе. При ней пояс со старыми грязными напечатанными деньгами от клиентов, немного лапши с карри и лунные пироги для фестиваля, и она идет домой, к Ариэль.

Поперечные трубы длинные и полны теней. Луна бросает устаревшую инфраструктуру. Детишки, бунтари и отщепенцы находят для нее собственное применение.

Они ждали. Они были умелыми, они знали ее привычки и что она несла. Она их не заметила. Ну конечно, она их не заметила. Если бы она их заметила, они бы не смогли ее ударить. Первый кулак пришелся в середину спины. Из темноты, по почке, он вышиб из нее дух и мысли, и она рухнула на сетчатый пол.

Потом пинок. Она видит его сквозь красный туман боли и успевает отпрянуть. Он попадает в плечо, не по голове.

– Хетти, – хрипит она. Но никого нет. Она отключила фамильяра, уступая данные Ариэль для ее консультаций.

Рядом с ее головой опять поднимается ботинок. Она тянется к нему, пытается оттолкнуть, прежде чем он раздавит ее череп о титановую сеть. Ботинок опускается на руку. Марина кричит.

– Нашел, нашел, – вопит кто-то. Нож срезает ее пояс с деньгами.

– Я хочу ее убить.

– Оставь ее.

Марина еле дышит, у нее течет кровь. Ботинки на пешеходной тропе. Она не может разглядеть, женские они или мужские. Она не может их остановить. Она не может к ним прикоснуться. Они забрали ее деньги, ее лапшу с карри и ее лунные пироги.

Она не смогла к ним прикоснуться. Это испугало ее сильней, чем кровь, побои, мучительная боль в почке, треснувшие ребра, почерневшие пальцы. Когда-то она расшвыряла пылевиков «Маккензи Металз» в шлюзе обиталища Бэйкоу, словно они были игрушками. Двое грабителей в поперечной трубе в полночь – и она не смогла тронуть их даже пальцем.

– Я бы предложила вам джин, но он закончился. Я бы сделала вам чай, но не занимаюсь такими вещами, и я заняла единственный стул, – говорит Ариэль Корта. – Простите. Есть гамаки, или вот можете опереться о что-нибудь.

– Обопрусь, – говорит Видья Рао. Э устраивается на краешке стола Ариэль. Э прибавилэ в весе с их последней с Ариэль встречи в поблекших декорациях Лунарского общества. Э теперь человек-луковица; походка вразвалочку, движения неуклюжие, одежда многослойная. У э брыли и мешки под глазами.

– Жаль видеть вас в стесненных обстоятельствах, – говорит Видья Рао.

– Я радуюсь тому, что просто дышу, – говорит Ариэль. – Вы все еще работаете на «Уитэкр Годдард»?

– Консультирую, – говорит Видья Рао. – У меня свои клиенты. И я по-прежнему погружаю пальцы в рынки – достаю, что могу. Я следилэ за вашими недавними делами. Понимаю, почему вы избрали своей специализацией семейное право. Этому развлечению нет конца.

– Это развлечение – надежды, сердца и счастье людей, – говорит Ариэль. Джин. Ей нужен треклятый джин. Где ее джин, где Марина? Ариэль вкручивает капсулу в вейпер и резко бьет ногтем по кончику. Загорается нагревательный элемент, она вдыхает облако изготовленного на заказ спокойствия. Ее легкие заполняет безмятежность. Почти джин.

– Репутация по-прежнему вас опережает, – говорит Видья Рао. – Мой софт по распознаванию образов соответствует последнему слову техники, но, по правде говоря, он мне не понадобился, чтобы разыскать вас. Для женщины в бегах вы демонстрируете особенный шик. Весьма театрально.

– Ни разу не встречала законника, который не мечтал бы втайне быть актером, – говорит Ариэль. – Суды и сцены: это все представление. Помню, вы говорили, когда я была членом вашего маленького и веселенького политического клуба, что ваш софт определил меня как инициатора движения и сотрясателя основ. – Она взмахивает вейпером, и завиток дыма огибает все три с половиной комнаты ее империи. – Луна так и не вздрогнула. Извините, что разочаровала Троих Августейших.

– О нет, она сотряслась, – говорит Видья Рао. – Теперь мы переживаем сейсмические последствия.

– Сомневаюсь, что меня можно считать причастной к тому, что случилось с «Горнилом».

– Но есть закономерности, – говорит Видья Рао. – Сложнее всего заметить те, которые настолько велики, что выглядят, словно пейзаж.

– Не стану утверждать, что меня слишком уж расстроило, когда Боб Маккензи принял душ в тысячу градусов, – говорил Ариэль, взмахнув вейпером. – Жить под миллионом тонн расплавленного металла – значит искушать если не Провидение, то какого-нибудь злого шутника. О, не смотрите на меня так.

– Ваш племянник был там, – говорит Видья Рао.

– Ну, с ним явно все в порядке, иначе вы бы этого не сказали. Закономерности. Какой племянник?

– Робсон.

– Робсон. Боги… – Она не думала о своем племяннике с той поры, как через старые юридические знакомства получила известие о том, что мальчик теперь под опекой Маккензи. Лукасинью, Луна, кто угодно из детишек, выжившие. Она не думала про волка-Вагнера или про Лукаса, жив он или мертв. Она не думала ни о чем, кроме себя, собственной жизни и выживания. Ариэль резко затягивается, чтобы скрыть, как от потери и угрызений совести у нее вздрагивает лицо. – Его родительский контракт все еще принадлежит Маккензи?

– Он под опекой Брайса Маккензи.

– Я должна его оттуда вытащить. – Ариэль стучит кончиками пальцев друг о друга. Контракты Маккензи всегда можно отличить от других. Неряшливая работа.

– Что еще важнее, после Железного Ливня земные сырьевые рынки лихорадит, – говорит Видья Рао. – Цены на гелий-3 и редкоземельные элементы вчера достигли рекордных отметок за все время и сегодня установят новый рекорд. G10 и G27 призывают к стабилизации цен и производства.

– В вакууме никто не услышит твой крик, – говорит Ариэль.

– Луна и Земля связаны не только гравитацией, – говорит Видья Рао. Ариэль выдыхает длинный завиток пара.

– Зачем вы сюда пришли, Видья?

– Чтобы принести вам приглашение.

– Если на фестиваль, я лучше проткну себе глаза иголками. Если это политическое, Корта политикой не интересуются.

– Это приглашение на коктейльный прием. «Кристалайн», мохалу, 13:00 по времени квадры Ориона.

– «Кристалайн». Мне потребуется платье, – говорит Ариэль. – Настоящее коктейльное платье. И аксессуары.

– Разумеется.

Бейжафлор шепчет: «Безналичный перевод». Денег хватит на платье и аксессуары, на новое кресло, на моту. Джин. Прекрасный, прекрасный джин. И превыше всего остального: данные. Бейжафлор заново подключается к сети. Ощущение мира, входной поток информации, сообщения, чат, слухи и новости одновременно, и ее любопытство спешит вовне, как ребенок на утренний свет, и все это несет мощный чувственный заряд.

– Бейжафлор, найди мне Марину, – командует Ариэль. Бейжафлор уже открывает каталоги и книги узоров. – Мне надо, чтобы она забрала заказ из принтера.

– Вы можете себе позволить доставку на дом, – говорит Видья Рао, стоя у двери. – Не любопытно, с кем вы встречаетесь?

– Не имеет значения. Я все равно устрою спектакль.

– С Орлом Луны.

Марина ковыляет километр по поперечной трубе до квадры Ориона. Она жмет кнопку вызова лифта и вскрикивает от жуткой боли, которая пронзает почерневшие от синяков пальцы. Пока она едет в клетке лифта с крыши города, на память ей приходят все люди, которые умирали на Луне у нее на глазах; она думает о том, какими внезапными и случайными были их смерти. Голова, проломленная алюминиевым брусом в тренировочном ангаре. Горло, рассеченное лезвием ножа. Череп, пронзенный серебряным штырем вейпера. Она так и не выбросила из головы эту смерть. Она так и не выбросила из головы момент, когда глаза того мужчины из живых стали мертвыми. Она так и не выбросила из головы миг, когда он понял, что жить ему осталось долю секунды. Эдуард Барозу. Он искалечил Ариэль, убил бы ее, если бы Марина не схватила единственное оружие, которое было под рукой, и не воткнула в мягкое место под его челюстью так, что оно вышло через его мягкую макушку рожденного на Луне.

Как легко она могла бы присоединиться к этому перечню мертвых там, в туннеле. Они причинили ей боль. Они хотели ее убить. Они не должны были оказаться в силах причинить ей боль. Два молокососа из третьего поколения не должны были даже прикоснуться к ней.

Она матерится, дергая калитку почерневшими, непослушными пальцами, обессиленно приваливается к защитной решетке. Каждый вдох – как медленный и сильный удар ножом. Она бредет по 17-му западному уровню, ковыляет против движения, чтобы держаться за перила. Перед нею открываются ущелья квадры Ориона. Она тащится вдоль края обрыва, от опоры до опоры. Клиника находится в километре к северу от огромного цилиндра, где встречаются пять «крыльев» квадры Ориона. Опора за опорой она волочит свое тело туда, где должны помочь. У нее уходит десять минут на то, чтобы одолеть сто метров.

Она едва не шепчет команду перезагрузки Хетти. Позвать на помощь. Позвонить Ариэль. Ариэль поможет. Так говорят все в Байрру-Алту. Марина не в силах так поступить. Она потерпела неудачу. Она позволила им забрать деньги Ариэль. Как она может заявлять, будто защищает Ариэль, если даже ее деньги защитить не сумела? С того дня, как «Корта Элиу» пала в огне и крови и Марина забралась на крышу мира, рука за рукой, перекладина за перекладиной, с Ариэлью Кортой на плечах, она берегла эту женщину от множества врагов, жестоких и терпеливых.

Рука за рукой Марина тащится вдоль перил.

Позвони ей. Не усугубляй идиотизм гордостью.

Хетти загружается. Марину ждут три сообщения. Два про джин, и еще одно – о том, что кредитный лимит траффика исчерпан. Марина Кальцаге бьет раненым кулаком по перилам. Боль сильная, оправданная и очистительная.

Ее испугало не то, что они ее избили, а то, что они смогли ее избить.

Моту подъезжает и открывается.

– Ты работаешь с Ариэль, верно? – В салоне пассажир – мужчина средних лет, с волосами и кожей, серыми от многих лет воздействия медленной радиации.

Марина с трудом кивает.

– Залезай. Боги, у тебя дерьмовый вид.

Он помогает ей добраться до двери клиники.

– Я раньше работал на «Корта Элиу», – говорит этот мужчина. – Тогда я был пылевиком. – Потом он прибавляет на португальском: – Ссать я хотел на контракты Брайса Маккензи.

– Разумеется, с кредитом Ариэль все в порядке.

Клиника доктора Макарэг расположена в Хабе Ориона, на 17-м; все блестит, и оборудование отличное. Полированные боты, сияющие клиенты. Настоящие цветы на столе в приемном отделении, где Марина оставляет кровавые отпечатки на белом пластике. Доктор Макарэг – бывший врач Боа-Виста, личный доктор Адрианы Корты. Она лечила Ариэль Корту в медцентре Жуан-ди-Деуса, после того как Эдуард Барозу рассек ее позвоночный столб ножом, выращенным из собственных костей. Она ютилась вместе с семьей в переполненном, вонючем убежище, когда Боа-Виста был уничтожен; она ухаживала за выжившими – последнее, что она могла сделать для семейства Корта. Она переехала в Меридиан и открыла в Хабе Ориона клинику, оборудованную по последнему слову техники, близко к центрам общественной жизни и власти. Доктор Макарэг помнит о чести и верности, семье и долге.

– Просто не настолько в порядке, чтобы его хватило на обработку ран и сканирование.

Доктор Макарэг благотворительностью не занимается.

– Давайте только сканирование, – говорит Марина.

– Я бы посоветовала… – начинает доктор Макарэг, но Марина ее перебивает:

– Сканирование.

Сканер дешевый и поверхностный; два сенсора, пристегнутых к универсальным манипуляторам, но этого хватает. Марина встает в отмеченное место, и бот водит над нею «руками», проникая в сокровенные уголки каждого сантиметра ее тела. Ей даже одежду снимать не надо.

– Как долго?

– Один месяц – может, полтора.

Рука за рукой, перекладина за перекладиной Марина принесла Ариэль Корту вверх, на крышу мира, в Байрру-Алту, где собираются отщепенцы: бедняки, оставшиеся без контрактов, беженцы, больные и те, чьи легкие превращаются в камень после тысячи вдохов в среде, полной пыли. Те, за кем охотятся. Вверх по приставным лестницам и лестничным пролетам, в каморки, ячейки и пещеры, втиснутые в зазоры между старым оборудованием системы жизнеобеспечения и энергетическими блоками, подстанциями и резервуарами с водой. Марина познала этот мир. Проведя шесть недель на Луне и едва научившись ходить по прямой, она попала в Байрру-Алту после отмены контракта. Продавала мочу. Дышала вполсилы, чтобы какой-нибудь покупатель воздуха здесь, внизу, смог дышать полной грудью. Она и не думала, что вернется. Но она знала этот мир и знала, как в нем выжить. И она знала, что Ариэль Корта этого не знает и что неведение убьет ее быстрее, чем любой рубака Маккензи. Она нашла каморку, разыскала гамаки и сеть для потолка, копаясь в мусоре, и, экономя каждый битси, добыла все мелочи, нужные для жизни с некоторым уютом. Надежные данные. Надежная печатная мастерская с кое-какими представлениями о моде. Косметика. Холодильник и джин в холодильнике. Пока Марина плела жизнь для Ариэль Корты, она забыла о собственной жизни. Она забыла о своем теле. Она забыла о том, что Луна делала с этим телом – высасывала кальций из костей, силу из мышц, отнимала мощь Джо Лунницы, которая позволила ей швырять тех пылевиков в шлюзе Бэйкоу, словно тряпичных кукол, пока пара тощих молокососов не прижала ее к земле, не ограбила, не избила, обратив в ничтожество.

Марина тянет к себе панель сканера.

– Там ничто не опровергнет мои слова, – замечает доктор Макарэг. Оно и не опровергает, но Марина сама должна увидеть цифры, говорящие о том, что ее Лунный день приближается, что он наступит скоро. День, когда ей придется решать, возвращаться ли на Землю или остаться на Луне навсегда. Месяц, может, полтора. Тридцать, сорок пять дней. Дней!

– Не говорите Ариэль.

– Не скажу.

Это она должна сказать Ариэль лицом к лицу. Сказать, что ее Лунный день уже не за горами. Сказать, что она ненавидит Луну, всегда ненавидела Луну, ненавидит то, что Луна делает с людьми, ненавидит страх, и опасность, и запах пыли, который проникает повсюду, в каждое моргание и каждый вдох – запах смерти. Что ей до боли хочется увидеть небо, горизонт, ощутить в легких бесплатный воздух, а на щеках – бесплатный дождь. Сказать Ариэль, что единственная причина, по которой она еще здесь, служит Ариэль, защищает Ариэль, заботится об Ариэль, заключается в том, что Марина не может ее бросить.

А после – не сказать ей ничего.

– Спасибо, доктор.

Доктор Макарэг прижимает пальцы к ее избитым ребрам, и от боли Марина падает обратно на каталку.

– Сиди тут и не шевелись. Сейчас мы тебя заштопаем.

В Меридиане наступает ночь Чжунцю. Квадра Водолея в красном и золотом убранстве; знамена с раздвоенными концами, молитвенные флаги и каскады фонарей льются с уровней, галерей и мостов, и каждая лестница, каждый наклонный въезд переливается от мигающих огней. Огромные фестивальные фонари раскачиваются наверху, на фоне потемневшей солнечной линии. Стайки заполненных гелием Нефритовых Зайцев проскальзывают в средних высотах, уклоняясь от флотилий красных шаров, которые вырвались из детских рук. Летающий дрон-дракон вьется между мостами и канатными дорогами. Здесь биолампы вспыхивают сквозь ветви деревьев и мерцают в кафе и чайных будках, в киосках с Лунными пирогами, которые выстроились вдоль проспекта Терешковой. Глядите-ка: витрины с коктейлями! Послушайте: дюжина мелодий состязается с жонглерами, уличными волшебниками и надувателями мыльных пузырей! На Луне мыльные пузыри достигают титанических размеров. Родители говорят детям, что пузыри могут схватить тех, кто плохо себя ведет, и утащить вверх, в Байрру-Алту – почтенная ложь. А тут разрисовывают лица. Всегда где-то разрисовывают лица. «Я тебя превращу в тигра», – говорит художница, поднимая кисточку. «А что такое тигр?» – спрашивает ребенок.

В квадре Водолея все нарядились в свеженапечатанные праздничные одежды. Улицы, уровни, переходы полны толп. Дети бегают от витрины к витрине, не в силах выбрать что-то из предложенных чудес. Подростки и юнцы передвигаются группками, презрительно взирая на весь этот популизм. Все они втайне любят фестиваль Лунных пирогов. Кое-кто побывал на нем в каждой из трех квадр Меридиана. Чжунцю – это фестиваль, на котором можно устроить свидание с тем, кого ты вожделел весь год, но так и не сумел собраться с духом, чтобы подойти. Вот! Видите это? Девушки и юноши – юноши ли? И девушки ли? – бегают и смеются в толпе, и на них нет ничего, кроме краски для тела. Десять Леди Лун, одна половина – живая и черная, другая – белая кость. Чжунцю – это время для наготы и дерзости.

Чжунцю справедливо принадлежит Чанъэ, Богине Луны, но Леди Луна – узурпаторша, притворщица, воровка – его похитила. Этой ночью Мадонна Любви и Смерти позволяет другим, менее важным святым и ориша, богам и героям разделить с нею почести. Сотня ароматов и благовоний возносятся к ней спиралью. Йеманжа и Огун принимают цветочные пироги и джин. Уличные храмы Богоматери Казанской сияют от сотен люминесцентных лампад. Триллион в бумажных деньгах этой ночью отправится в шредеры.

И Лунный пирог! Лунный пирог. Круглый, с бороздами, с отпечатанными девизами или символами адинкра, в форме кролика, зайца, единорога, маленького пони, коровы или ракеты. Все их покупают. Никто не ест. «Он такой жирный. Слишком тяжелый. Слишком сладкий. Только взгляну на него, и уже зубы ноют».

На лбу шлема – герб, прямо над лицевым щитком: лицо наполовину живое, наполовину костяное. Не лицо женщины, не лицо Леди Луны; морда животного, маска волка. Наполовину волк. Наполовину волчий череп. Шлем прицеплен сзади к рюкзаку пов-скафа, рюкзак висит на плече Вагнера Корты. Сквозь Лунные пироги и музыку, святых и секс он идет домой. Сильно уставший, но в приподнятом настроении – его тянут во все стороны зрелища, звуки, запахи, настроения, словно изящные крючки, воткнутые в шкуру.

Он движется сквозь фестиваль, как волк в его сердце, пробираясь все выше по рампам, лестницам и эскалаторам. Он легок, как свет, он светел и просветлен. Его обостренные чувства различают дюжину разговоров, разделяют сотни событий. «Мне нравится эта мелодия». «Попробуй это, ну же, всего кусочек». Прерванный поцелуй. Кто-то, вытаращив глаза, охвачен внезапным приступом рвоты: слишком много Лунного пирога. «Коснись меня, пока я танцую». «Можно мне шарик?» «Где ты?» Периферийным зрением он замечает фамильяра, одного фамильяра среди легиона цифровых ассистентов, потом пятерых, потом десятерых, дюжину других, которые движутся сквозь толпу в его сторону. Вагнер переходит на бег. Стая пришла его встречать.

Амаль, вожак стаи Меридиана, бросается к Вагнеру, борется с ним, ерошит его волосы, кусает его нижнюю губу в ритуальном подтверждении главенства в стае.

– Ах, ты, ты, ты…

Нэ приподнимает его вместе с пов-скафом, шлемом и всем прочим, кружит, и к тому времени остальная стая, собравшись, предается поцелуям, объятиям и слабым, нежным покусываниям. Руки лохматят его волосы, игриво бьют в живот.

Хладная смерть западного Моря Спокойствия, равнина, усеянная пов-скафами, ужас, от которого он оцепенел; все это сгорает в мощном пламени стайного поцелуя.

Амаль окидывает Вагнера взглядом с головы до ног.

– Выглядишь как смерть, Лобинью.

– Купи мне выпить, ради всех богов, – говорит Вагнер.

– Еще рано. Тебя ждут в Земмеринге.

– А что там, в Земмеринге?

– Спецпосылка для тебя, Маленький Волк, от Хоан Рам Хуна-Маккензи. И поскольку это связано с Маккензи, мы идем с тобой.

Спозаранку, прежде чем остальные волки поднимутся, Вагнер выпутывается из спящей стаи. Он вытряхивает из головы сон. Общие сны тяжелые, прилипчивые, западающие в память. Пришлось приложить усилия, чтобы отключиться от стайного сна. Одежда. Не забыть про одежду.

Куча одеял на шезлонге, где он уложил мальчишку спать, пуста. Место, где спал Робсон, отчетливо пахнет чужаком. Мед и озон, пот и слюна. Жирные волосы и угри. Одежда, которую носили слишком долго, и кожа, которую не мыли слишком давно. Грибок стопы и подмышки. Бактерия, обитающая за ушами. Мальчики-подростки смердят.

– Робсон?

«Вы все спите вместе?» Чжунцю завершался среди разбитых фонариков, пролитой водки и растоптанных Лунных пирогов, когда стая вернулась в Меридиан. «Волки», – шептали люди и спешили уйти с дороги плотно сбитой, целеустремленной группы людей с хмурыми лицами, окружающей мальчика в светлом костюме с закатанными рукавами. Робсон еле держался на ногах, но упрямо и тщательно обследовал дом стаи. Вагнер понял, что делает мальчик: сливается с территорией. Изучает волчий мир.

«Я тебя как-нибудь устрою, – сказал Вагнер. – На шезлонге. У нас действительно нет отдельных кроватей».

«А каково это, спать всем вместе?»

«Нам снятся одни и те же сны», – сказал Вагнер.

Он находит Робсона в столовой: мальчик, ссутулившись, сидит на высоком табурете возле барной стойки, простыни ниспадают вокруг него. Он снимает колоду карт – половину колоды, замечает востроглазый Вагнер, – одной рукой, искусно, поднимает верхнюю часть стопки, выдвигает нижнюю, меняет их местами, складывает, снова и снова.

– Робсон, ты в порядке?

– Спал неважно. – Он не отводит глаз от собственной руки, маниакально снимающей колоду.

– Прости, мы постараемся напечатать тебе кровать. – Вагнер говорит по-португальски. Он надеется, что старый язык будет звучать для Робсона сладостно и успокаивающе.

– Сойдет и шезлонг, – отвечает Робсон на глобо.

– Принести тебе что-нибудь? Сок?

Робсон стучит кончиком пальца по стакану чая на столике перед ним.

– Скажи, если что-то понадобится.

– Конечно, скажу. – По-прежнему глобо.

– Тут скоро будет многолюдно.

– Я не стану никому мешать.

– Тебе стоило бы подумать о том, чтобы что-то надеть.

– А им? – Карты делятся и меняются местами.

– Что ж, если тебе и впрямь что-то понадобится…

Робсон поднимает взгляд тогда же, когда Вагнер отворачивается. Боковым зрением он замечает движение глаз племянника.

– Можно напечатать кое-какую одежду?

– Конечно.

– Вагнер…

– Что такое?

– Вы с ребятами все делаете вместе?

– Нам нравится быть друг с другом. А что?

– Можно мы с тобой пойдем куда-то позавтракать? Вдвоем?

После двадцати дней на стекле Вагнер Корта не уставал так сильно, как после трех дней с Робсоном Маккензи. Неужели тринадцатилетние мальчишки требуют столько времени и сил? Питание: пацан все время ест. Он совершенная машина по превращению массы в энергию. То, что он ест и чего не ест; то, где он это съест или не съест. Вагнер ни разу не побывал ни в одной закусочной дважды.

Дыхание. Контракт по усыновлению с Маккензи гарантирует мальчишке Четыре Базиса. Брайс Маккензи из тех, кто может нарушить контракт исключительно по злобе. Стая тратит час в режиме полного гештальта, чтобы тайком подключить чиб Робсона к вторичному счету через сеть фальшивых компаний-матрешек. Дыши свободно, Робсон.

Образование: контракты далеки от простых. Индивидуальное обучение или групповой коллоквиум? Специализация или общие знания?

Мастурбация: отыскать уединенное местечко в доме волков, чтобы этим заниматься. Если он вообще этим занимается. Вагнер уверен, что в таком возрасте ничего подобного не делал. И ведь еще отдельный вопрос, где пацан располагается в рамках спектра: что ему нравится, кто ему нравится, кто ему нравится больше остальных, если вообще ему кто-то нравится.

Финансизация: боги, пацан стоит дорого. За все, что касается тринадцатилетних, приходится платить.

Изоляция: мальчишка милый, серьезный, забавный, и он разбивает Вагнеру сердце дюжину раз на день, но каждый миг, проведенный с ним, – это миг, проведенный вдали от стаи. Для волков все иначе; нужда быть вместе физическая, она выжжена в их костях синим светом Земли. Вагнер чувствует ноющую боль разлуки каждую секунду, пока он с Робсоном, и знает, что собратья по стае ощущают разрыв. Он видел взгляды, чувствовал изменения в эмоциональном климате. Робсон тоже это почувствовал.

– Кажется, Амаль меня не любит.

Они обедают в «Одиннадцатых вратах». Робсон одет в короткие белые шорты с аккуратными складками, укороченную белую майку без рукавов с напечатанными большими буквами «WHAM!». «Вэйфэреры» в белой оправе. Вагнер в двойном дениме. Некоторые стаи одеваются только согласно собственному стилю; преобладает готика. Меридиан всегда в тренде.

«Одиннадцатые врата» – это шумная лапшичная вун сен. Наступило временное затишье после Чжунцю, но Вагнер настороже. Его волчьи чувства направлены на тех, кто обедает и пьет чай по соседству. Из всех проблем, которые Робсон привез с собой из Земмеринга, безопасность – самая главная.

– Нэ в твоем присутствии неуютно.

– «Как и многим из нас».

– Что же мне делать?

– Вопрос не в том, что ты можешь делать, а в том, чего не можешь. Эката.

– Я слышал это слово. – Теперь они разговаривают на португальском. «Эката» – волчье слово, которое волки взяли из пенджабского и присвоили.

– Я не могу его по-настоящему перевести. Он означает единство душ. Христиане бы назвали его братством, мусульмане – вроде бы, умма, но на самом деле оно куда сильнее. Цельность, единение. Более того. Ты открываешь глаза – и я вижу через них. Мы понимаем без того, чтобы понимать… Я волк; не уверен, что могу объяснить это тому, кто не является волком.

– Мне нравится, как ты это произносишь. «Я волк».

– Так оно и есть. Мне понадобилось много времени, чтобы это осознать. Я был твоего возраста, когда понял, что означают все эти перемены настроения, личностные сдвиги и приступы гнева. Я не мог спать, меня тянуло к насилию, я был гиперактивен, а потом наступали другие периоды – темные периоды, – когда я по несколько дней ни с кем не разговаривал. Я думал, что болен. Думал, что умираю. Доктора пичкали меня лекарствами. Моя мадринья знала, в чем дело.

– Биполярное расстройство.

– Это не расстройство, – говорит Вагнер, а потом понимает, что ответил слишком быстро, слишком резко. – Не обязательно называть это расстройством. С этим можно совладать с помощью лекарств или направить это в совершенно другое русло. Можно сделать это чем-то бо́льшим. Что сделали волки, так это создали социальную базу для этого, культуру, которая это принимает и поддерживает. Питает.

– Волки.

– На самом деле мы не волки. Мы не меняемся физически вместе с циклами Земли. Ну, мозговая химия меняется. Мы принимаем лекарства, которые воздействуют на химические процессы в нашем мозге. «Вервольфы» – это богатое и вызывающее эмоциональный отклик метафорическое определение того, как мы циклично перемещаемся от одного психологического состояния к другому. Обратные вервольфы. Вервольфы наоборот. Мы воем в свете Земли. Впрочем, у биполярников встречается чувствительность к свету. Так что, быть может, свет как-то со всем этим и связан. Послушай, я, вероятно, говорю быстро и отрывисто?

– Верно.

– Это светлый аспект. Я принимаю много лекарств, Робсон. Как и все мы. Мадринья Флавия знала, что я такое, и она связала меня со стаями, когда еще работала в Боа-Виста. Они мне помогли, показали, что я могу делать. Они никогда на меня не давили. Я должен был сам принять решение. Это богатая жизнь. Это суровая жизнь, когда ты каждые пятнадцать дней становишься кем-то другим.

Робсон вздрагивает, выпрямляется. Лапша и креветки выпадают из его палочек.

– Каждые пятнадцать дней. Я и не знал…

– За это приходится платить. В Боа-Виста ты всегда видел лишь одного меня; темного меня, и вы все думали, что это и есть Вагнер Корта. Вагнера Корты не существует; есть волк и его тень.

– Я тебя почти не видел в Боа-Виста, – говорит Робсон.

– Были и другие причины, – говорит Вагнер, и Робсон понимает, что эти вопросы надо оставить на другой раз.

Мальчик спрашивает:

– Вагнер, когда ты перестанешь быть волком. Когда ты сделаешься тенью. Что случится со мной?

– Стая распадется. Мы отправимся к нашим теневым жизням и теневым любовям. Но стая никогда не перестанет существовать. Мы бережем друг друга. Я волк, но я по-прежнему Корта. Ты Корта. Я буду рядом.

Робсон ковыряет палочками в миске.

– Вагнер, как, по-твоему, я могу повстречаться с друзьями из Царицы?

– Пока нет.

– Ладно. – Еще один взгляд через «вэйфэреры». – Вагнер, я должен тебе рассказать, что пытался найти свою команду трейсеров.

– Я знаю. Робсон…

– «Робсон, будь осторожен в сети». Я не смог их отыскать. Я боюсь за них. Боб Маккензи сказал, что не причинит им вреда…

– Но Боб Маккензи мертв.

– Да. Боб Маккензи мертв. – Робсон оглядывается по сторонам. – Мне нравится это место. Я бы хотел сюда приходить регулярно. – Отыскать подходящую закусочную – ритуал становления взрослым. – Это ничего?

– Нормально.

– Вагнер, я занимаю много твоего времени. Я отнимаю тебя у них. Это проблема?

– Это создает напряженность.

– Вагнер, как ты думаешь, я смогу научиться экате?

Моту оставляет двух женщин у двери «Кристалайна». Марина бьет по кнопке, и инвалидное кресло раскрывается. Ариэль забирается в него. Члены персонала поворачиваются и пялятся, не понимая, что делать, как обслуживать. Они молоды и никогда не видели инвалидных кресел.

– Я могу тебя толкать, – говорит Марина.

– Я сама себя толкаю, – говорит Ариэль.

Ариэль катится по полированному полу из синтера мимо барной стойки, и люди в кабинках и за столами поворачивают головы. «Она вернулась; поглядите на нее, я думал, она умерла». Марина идет спокойно, с достоинством, в двух шагах впереди, расчищая дорогу, но Ариэль видит, как она прихрамывает и морщится, скрывая боль. Доктор Макарэг стянула, заштопала, перевязала и обезболила наиболее тяжелые раны; остальное Ариэль прикрыла тканью и макияжем.

– Слава богам, они не тронули твое лицо, – сказала Ариэль. Марина гримасничала, пока Ариэль натягивала кружевную перчатку на опухшие пальцы. – Ты потеряешь пару ногтей. Я тебе напечатаю новые.

– У меня вырастут новые.

– Мы столько времени провели вместе, и ты по-прежнему такая земная? – Ариэль почувствовала отклик в руке, которую держала, и физические повреждения были тут ни при чем. – Ну вот. – А теперь последние штрихи, подводка, еще разок начесать волосы. К коктейлю готовы.

Орел Луны ждет в частной комнате, что прячется позади другой частной комнаты. Стол накрыт среди истекающих влагой сталактитов и сталагмитов, все вместе образует струящийся и булькающий водяной парк. Ариэль находит это весьма топорным. Вода пахнет свежестью и чистотой. Она делает глубокий вдох.

– Дорогой, если осторожность превыше всего, не заставляй меня дефилировать через весь «Кристалайн».

Орел Луны хохочет. Ждут напитки: вода для него, запотевший «мартини» для нее.

– Ариэль. – Он наклоняется и берет обе ее руки в свои. – Чудесно выглядишь.

– Я выгляжу дерьмово, Джонатон. Но верхняя часть моего тела воистину сильна. – Ариэль кладет локоть на стол, выпрямив предплечье – классический вызов армрестлера. – Я могу справиться с тобой и, возможно, со всеми в баре, кроме нее. – Она кивает своим большим начесом в сторону Марины. – Эдриан сегодня не с тобой?

– Я не сказал ему, куда иду.

– Заговоры, Джонатон? Как мило. Толку от этого не будет. Слухи к настоящему моменту уже дошли до Невидимой стороны. А Эдриан всегда был таким прилежным Маккензи.

– Прямо сейчас у него есть более неотложные заботы, – говорит Орел.

– И на какой же он стороне, отца или дяди?

– На своей. Как всегда.

– В высшей степени разумно. А какую позицию в гражданской войне Маккензи занял Орел Луны?

– Орел Луны выступает за свободные контракты, экономический рост, ответственное гражданство и бесперебойные потоки доходов от аренды, – говорит Джонатон Кайод, одновременно касаясь пальцем правого глаза; сигнал, что этот разговор теперь будет вестись без фамильяров. Пиксели кружатся и шипят на линзах. Пусто. Орел Луны чуть склоняет голову, кивая Марине.

Когда Марина закрыла дверь в слабо освещенную, полную журчания сталактитовую комнату, Ариэль говорит:

– Знаешь, что мне больше всего нравится в моей работе? Сплетни. Я слышала, совет КРЛ не доволен тобой, Джонатон.

– Совет КРЛ хочет, чтобы я ушел, – говорит Орел Луны. – Мне повезло, что они слишком недоверчиво относятся к кандидатурам друг друга, чтобы выдвинуть вотум недоверия. Земля разминает мышцы. Это началось после развала «Корта Элиу».

– Развал, – повторяет Ариэль. – Речь о моей семье, Джонатон.

– Однажды ты сказала мне, что благодаря семейству Корта там, наверху, горит свет. Земля боится нехватки электроэнергии, темных городов. Цена местной электроэнергии выросла в три раза. Я был в «Горниле», Ариэль. Я видел, как поезд горит. Дункан и Брайс вцепились друг другу в глотки. Они нанимают силовиков даже на Земле. Рубаки дерутся на проспектах Меридиана. Цены на сырье растут. Предприятия закрываются. Старая Земля смотрит на Луну и видит мир, который разваливается на части. Она видит Орла, который не может выполнить свой контракт.

Ариэль делает глоток «мартини». Орел слишком хорошо ее знает. Напиток идеален: холодный, вяжущий, сказочный.

– Джонатон, если бы КРЛ действительно хотела избавиться от тебя, они бы подкупили телохранителей, чтобы те выпотрошили тебя во сне.

– Как ты пользуешься моей защитой, так я пользуюсь защитой Драконов. Ни один из них не хочет, чтобы мое место заняла марионетка КРЛ. Суни боятся очередной попытки Народной республики захватить контроль. Москва никогда ничего не признает, но Воронцовы регулярно раскрывают ее агентов и вышвыривают их из шлюза. Асамоа меня не любят, но Москву и Пекин любят еще меньше. Маккензи погрузились в свою войнушку, но победитель встанет на сторону того, кто предложит «Маккензи Металз» бо́льшую свободу.

– А Корта?

– Нет власти, нет богатства. Нет статуса, чтобы его защищать, нет семьи, чтобы ее оберегать. Нечего терять, нечего бояться. Поэтому я хочу нанять тебя в качестве юридического советника.

Замечает ли Орел мгновенную дрожь потрясения, которая пробегает по мениску ее тринадцатикомпонентного ботанического джина?

– Я заключаю брачные контракты. Я беру человеческую страсть и человеческую похоть вместе с человеческой глупостью и нахожу для них как можно больше путей побега.

– Ты можешь все вернуть, Ариэль. Все, что ты потеряла, все, что у тебя забрали. – Он наклоном головы указывает на инвалидное кресло.

– Не все, Джонатон. Некоторые вещи не в твоей власти. – Но Ариэль ставит стакан на место прежде, чем дрожащий джин выдаст ее. Она никогда не верила в особую умбанду матери – никогда не верила в веру. Ей было тринадцать, когда Адриана привела ее в новый дворец, Боа-Виста. Выйдя с трамвайной станции, она была почти ошарашена размерами, светом, перспективами. Она ощутила запах камня, свежего гумуса, растущей зелени, пресной воды. Она вскинула руку, чтобы защитить глаза от сияния неба, прищурилась, попытавшись сфокусироваться на объектах, расположенных дальше нескольких десятков метров. Жуан-ди-Деус был тесным и битком набитым. Это место казалось бесконечным. Затем она увидела лица ориша – каждое сто метров высотой, они были высечены из того же материала, что и сам Боа-Виста, – и поняла, что никогда не поверит. Богам нельзя смотреть в глаза. Они выглядели глупыми и бесчувственными. Мертвыми и недостойными веры. Она испытала замешательство: эти штуковины хотели, чтобы она им доверилась?

Но мадринья Амалия всегда ей говорила, что святые – дело тонкое, и Ариэль приняла истины ориша, которые оберегали ее всю жизнь. Нет ни рая, ни ада; ни греха, ни вины; ни осуждения, ни наказания. Один шанс, один раз – вот и все, что они предлагают. Такова благодать святых. Она заслуживает платья от Марка Джейкобса и туфли от Мод Фризон, квартиру на низком уровне хаба Водолея, место в круговороте вечеринки, свиту обожателей. Она заслуживает славу и чествования. Заслуживает снова ходить.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала, Джонатон?

– Я хочу, чтобы ты была моим адвокатом на крайний случай. Я хочу, чтобы ты была моим советником, когда все остальные бросят меня. Для этого мне нужен кто-то, у кого нет корыстных интересов, нет семейной приверженности, нет политических амбиций.

Она чувствует вокруг себя ориша, словно плащ; они нематериальны, но толпятся, им не терпится увидеть, примет ли она их подарок. Еще нет, святые. Знак хорошего адвоката – вот этого адвоката – все подвергать сомнению. Даже святых. Хитрый ход, дешевый трюк – вот столпы лунного права. Маландрагем.

– Ты отчаялся, раз выбрал меня, – говорит Ариэль.

– У меня есть другие консультанты. Мои враги ожидают такого. Я им не доверяю.

– Это твои советники по контракту.

– Леди Луна еще не заключила контракта, которого бы не нарушила.

– Я не хочу прятаться, Джонатон. Я не буду перешептываться с тобой в чулане. Вся Луна должна знать, что Ариэль Корта – твой советник.

– Договорились.

Ариэль допивает коктейль. Люби меня, говорит спираль лимонной корки в пустом бокале. Люби меня снова. Возьми меня. Ее пальцы прикасаются к ножке, готовые повернуть бокал на четверть оборота – общепринятый знак «принесите еще». Стол почувствовал бы это, служитель принес бы ей его, чистый, запотевший и очищающий. Почти. Она отпускает бокал.

– Какова роль Видьи Рао?

– С человеком, который утверждает, что может предсказывать будущее, лучше сотрудничать, чем враждовать.

– Когда имеешь дело с тем, кто может предсказать будущее, не следует делать выводов исходя из того, на чьей стороне этот человек.

– Наши отношения изменились. Мы были советником и тем, кто выслушивал советы. Теперь мы союзники.

– Видья однажды сказалэ мне, что эйные машины отметили меня как того, кто совершит на Луне великие дела. Что они сказали о тебе, Джонатан?

– Орел полетит.

– Ну разве можно не влюбиться в это пророчество? Я согласна. Одно условие. Я хожу на каждое совещание. Бейжафлор получает каждый отчет. Мне нужно видеть их лица.

– Спасибо, Ариэль.

– Это было мое условие. А вот мой райдер. Марина – моя охрана. Мне нужен бюджет на одежду. Я хочу прекрасную квартиру, минимум сто квадратных метров, в хабе. Не выше 15-й улицы. Я хочу свои ноги обратно. Побыстрей. Но сначала…

Она щелкает вейпером, раздвигая на полную длину, фиксирует его. Затем поворачивает ножку бокала «мартини».

Волки танцуют, но Робсон Корта не танцует. Для него эти движения просты – большинство волков плохо владеют телом и танцуют так же, он мог бы перефанковать любого из них, и музыка – точнее, музыки, ведь они могут следовать двум ритмам одновременно – не слишком болезненна, но Робсон не присоединяется к буги. Вагнер кивает ему; Амаль протягивает руки, приглашая, но Робсон трясет головой и потихоньку уходит от ритмов и тел на балкон. Этим утром Амаль едва его не укусилэ. Он шарахнулся и избегал нэ до конца дня, но теперь думает, что это мог быть комплимент. Волки: ему еще во многом предстоит разобраться.

Клуб находится на 87-м уровне в восточной части Крикалева, в конце проспекта; немодный – далеко от хаба, репутация неважная – слишком высоко. Робсон не хотел идти, но стае трудно отказать. Волки любят собираться, когда Земля полная. Стая Меридиана соединяется со стаей Тве: члены стаи приходят и уходят. Будет много секса.

Робсон наклоняется над железными перилами. Проспект Крикалева – каньон света, хаб Антареса выглядит как далекая светящаяся галактика. Вагончики канатных дорог образуют цепочки качающихся фонарей; байкеры, несущиеся по 75-му, превращаются в полоски света, которые мчатся вниз по уровням и лестницам так быстро, так захватывающе. Робсон задерживает дыхание. Однажды он делал подобное, когда был мальчиком, упавшим на Землю.

Робсон держит свой коктейль над пропастью. В нем не только алкоголь. Хоан был строг насчет психотропных веществ. Вагнер понятия не имеет о том, что подходит детям. Хоан был силен по части границ; всегда соблюдал их, но всегда вел переговоры. У Вагнера границ нет. Не в волчьей ипостаси. Робсон скучает по Хоану. Робсон часто думает о последней лжи Хоана, оставшегося по другую сторону шлюзовой двери на станции Лансберг. Вагнер до сих пор не разрешил ему связаться с Хоаном, Дариусом или трейсерами.

Робсон опускает бокал, не притронувшись к коктейлю. В другую ночь и на другой вечеринке он мог бы его жадно заглотить и насладиться кайфом, но для того, что он сейчас хочет сделать, нужна ясная голова и послушное тело. Он достает спрятанную в гетрах палочку с краской. Робсон подозревает, что его тренировочный наряд в стиле 80-х изначально не был предназначен для парней. Парни бы добавили больше карманов. Но он выглядит в этом наряде хорошо, а чувствует себя еще лучше. Он рисует толстую белую полосу поперек губ. Резкое движение влево, вправо – и вот вдоль его скул тянутся белые линии.

Никто не видит, как Робсон Корта прыгает на перила; слева от него два километра светящегося пространства, и он бежит, легко и уверенно, до конца балкона. Волчья компания продолжает пировать. Два ритма то сливаются, то разделяются.

Это легкое место. Это место – как приставная лестница. Как крестики-нолики по сравнению с балконом наверху. Робсон одолевает небольшое расстояние, упирается ногой в стену, толкает себя вверх и назад. Взмывает в воздух. Переворачивается. Хватается за перила балкона уровнем выше и использует свою движущую силу, чтобы оторваться от перил, сделать трюк «saut-de-bras», ноги между руками. Бежит, прыгает, делает сальто, которое никто, кроме него, не видит – которое никто, кроме Робсона, и не должен увидеть, – и вот он среди опор верхнего уровня; бежит от балки к балке, пока не находит нужное место, развилку, где встречаются брус и распорка, откуда он может обозревать весь клуб. Робсон приседает, обнимает руками колени.

Раньше у него была стая. Баптист учил его движениям и тому, как они назывались. Нетсанет тренировала, снова, снова и снова, пока эти движения не стали для него привычными, как дыхание и сердцебиение. Рашми, которая открыла ему возможности его собственного тела. Лифен, который дал ему новые чувства и научил видеть не только глазами, чувствовать не только кожей. Заку, который сделал его трейсером. Его стая. Его эката.

Амаль выходит на балкон уровнем ниже. Нэ подходит к перилам полюбоваться видом. Нэ как будто нюхом его чует – и Робсон знает, что видел лишь малую часть того, на что способны волки, когда входят в групповое сознание. Амаль поднимает глаза. Их взгляды встречаются. Нэ кивает Робсону, который вцепился в ребра мира. Мальчик чуть заметно кивает в знак благодарности.

Теперь на балкон выходит Вагнер, и вот они вдвоем. Робсон наблюдает, невидимый, со своего высокого насеста. Коктейли медленными синими арками падают из их рук, пальцы рвут одежду друг друга. Амаль раздирает гуаяберу Вагнера до самого пупка. Нэ хватает зубами сосок и тянет. Робсон видит кровь. Робсон видит чужеродную радость на лице Вагнера. Нэ оставляет кровавые отметины укусов до самого тугого живота. Зубы Вагнера крепко прихватывают мочку нэйного уха, и нэ бормочет от боли и удовольствия.

Робсон смотрит. Кровь, страсть, тайна его скрытого наблюдения – все это возбуждает его, но Робсон смотрит, чтобы понять. Кровь течет из дюжины укусов, струится по темной коже Вагнера, и Робсон осознает, ему не постичь, каково это – быть волком. Нельзя научиться быть волком. Надо волком родиться. Робсон может быть в стае, укрытый, защищенный, любимый, но он никогда не сделается членом стаи. Волком ему не быть. Он всегда будет таким же, как сейчас – совершенно одиноким.

Стол Робсона находится в задней части «Одиннадцатых врат», прижатый к стеклянной стене газового уплотнения. Он крутит нетронутый стакан мятного чая: на четверть направо, обратно, на четверть налево, обратно.

– Ты не должен быть здесь один, – говорит Вагнер, занимая стул.

– Ты сказал, что это важный этап социализации – выбрать свою закусочную, – говорит Робсон. – Мне здесь нравится. И я уже не один.

– Ты должен думать о безопасности.

– Я знаю, где выходы. Я сижу лицом к наружной стороне. Это ты сидишь спиной к улице.

– Я не рад, что ты далеко от стаи.

– Это не моя стая. – Мальчик тянется через маленький столик, чтобы краем ногтя большого пальца ткнуть в укус на шее Вагнера. – Больно?

– Да, немного. – Вагнер не вздрагивает, не убирает руку Робсона.

– Больно, когда нэ тебя кусает?

– Да.

– Почему же ты позволяешь так поступать?

– Потому что мне нравится. – Вагнер считывает по лицу Робсона дюжину промелькнувших признаков отвращения, которые были бы незримы для не-волка. Мальчик хорошо прячет чувства. Он вырос в «Горниле», он жил в Царице Южной, страшась призыва вернуться домой – контроль стал для него необходимым навыком.

– Ты любишь нэ?

– Нет.

И опять он сжимает челюсти, напрягается уголок рта, взгляд на миг уходит в сторону.

– Робсон, мне надо уйти.

– Знаю. Та самая часть месяца. Ты темнеешь.

– Да, но ухожу я не поэтому. У меня работа. Я больше всего на свете хотел бы остаться, но мне надо работать. Я веду бригаду на стекло. Меня не будет семь, может, десять дней.

Робсон прислоняется к холодной стеклянной стене. Вагнер не может смотреть ему в глаза.

– Амаль присмотрит за тобой, – говорит Вагнер. – Кто-то должен остаться, чтобы следить за домом стаи. Но нэ изменится. Как я меняюсь. – Вагнер читает недоверие, опасения, страх в мельчайшей игре мышц под коричневой кожей Робсона. – Я знаю, Амаль тебе не нравится, но ты можешь доверять нэ.

– Но Амаль изменится. Нэ уйдет. Ты уйдешь. Вы все становитесь другими. Все уходят.

– Лишь на семь дней, Робсон. Может, десять. Я вернусь. Я всегда возвращаюсь. Я обещаю.

«Делегация прибудет на поезде, – гласило сообщение. – В 14:25 на станцию Жуан-ди-Деус, прямо из Царицы Южной. Частная автомотриса».

Уведомление пришло незадолго до события, которого все ждали. Никто иной, как Брайс Маккензи собрался проинспектировать новую штаб-квартиру «Маккензи Гелиум», поэтому Жуан-ди-Деус должен почтить его. Эскадрильи ботов убирают улицы и проспекты и соскребают с фасадов квартир граффити, посрамляющие Маккензи. Бригады печатают баннеры и вымпелы и вешают их с крыш и перекрестков. Слитые буквы эмблемы «Маккензи Гелиум» колышутся на постоянном легком ветру от работающих воздушных установок. Вре́менные заборы и плакаты прикрывают шрамы и пустые, испачканные сажей остовы, которые по-прежнему остаются заброшенными спустя восемнадцать месяцев после битвы при Жуан-ди-Деусе. Отряды рубак и дешевых силовиков патрулируют проспекты; безукоризненно одеты, еще более безукоризненно вооружены.

Поезд прибывает с точностью до секунды. Брайс Маккензи, его окружение и телохранитель выходят с пустынной станции на проспект Кондаковой. Хайме Эрнандес-Маккензи и его рубаки встречают почтенного генерального директора. Брайс распускает флот моту, которые должны доставить его в штаб-квартиру Жуан-ди-Деуса.

– Пойду пешком.

– Конечно, мистер Маккензи. – Хайме Эрнандес-Маккензи опускает голову, приказывает своему охраннику присоединиться к свите Брайса.

– Цифры, Хайме. Убеди меня, что ты навел здесь порядок и управляешь этим местом в духе Маккензи.

Хайме Эрнандес-Маккензи рассказывает про запуски экстракторов, оценочные запасы, показатели переработки и производства, резервы и графики поставок, поставки на орбиту и поступления с возвратной орбиты с Земли. Эти сведения можно было быстрее и эффективнее передать от фамильяра к фамильяру. Эти сведения Брайс мог бы получить в своем офисе в Кингскорте, не приезжая за тысячу километров в Жуан-ди-Деус. Но он завоеватель, показывающий побежденным свое право и силу. «Я хожу среди вас, и вы не можете прикоснуться ко мне».

– Ваши первоначальные кадровые проблемы уже решены? – спрашивает Брайс. Его узкие глаза в складках жира стреляют налево, направо. Брайс Маккензи не упускает ни одной детали.

– Решены, мистер Маккензи, – говорит Хайме. – И без крови.

– Рад это слышать. Не надо тратить зря хорошие кадры. Ты прибрался. Здесь чище, чем когда-либо было при Корта.

Хайме знает, что Брайс никогда раньше не был в Жуан-ди-Деусе.

– На поверхности, мистер Маккензи. Для того чтобы привести это место в соответствие с современными стандартами, необходимо заменить большую часть инфраструктуры. – Он осмеливается продолжить. – Как начальник производства, я был бы рад узнать, что мы можем спокойно вернуть экстракторы в Море Кризисов. Без угроз для моих джакару.

– Вашим джакару ничего не угрожает, – говорит Дембо Амаечи, начальник отдела корпоративной безопасности. – Я очистил Море Змеи, Море Кризисов и восточный сектор Моря Спокойствия. И также без крови. – Он улыбается. – Большой крови.

– И добыл голову Денни Маккензи, – говорит Альфонсо Перес-Трехо. – Это переворот.

– Не совсем, – с очевидным удовольствием говорит Роуэн Солвейг-Маккензи. – Какая-то команда стекольщиков «Тайяна» вытащила его из кратера Шмидта с десятью минутами О₂ в ранце.

– Он всегда был выносливым подвальным крысенышем, этот мой племянник, – говорит Брайс. – Но до той поры, пока мой брат снова льет раскаленный металл, я доволен. Пока что.

Брайс останавливается как вкопанный, свита замирает позади него миг спустя.

– Хайме, этот город под твоим контролем?

С центра пешеходной дорожки на 7-м западном свисает веревка. Свободный конец окрашен в красный цвет.

– Я это уберу. – Рубаки уже начали действовать.

– Разберись.

Брайс Маккензи движется дальше. Его охранник проверяет аркады и боковые переулки. Маленькое кровавое напоминание о том, что Маккензи сделали с Жуан-ди-Деусом, было быстрым, смелым поступком. Преступник не мог уйти далеко. Чей-то фамильяр должен был запечатлеть его деяние. Может, Брайс даже захочет допросить виновного лично.

В офисе «Маккензи Гелиум» в Жуан-ди-Деусе пахнет свеженапечатанной мебелью и напольным покрытием. Малочисленный персонал, похоже, должен был выглядеть компетентно, но еще не полностью освоился на месте. Есть свежие цветы – деталь, которой Брайс восхищается, втянув воздух носом. Никакого аромата. Асамоа разводят цветы для услады глаз, а не носа.

Брайс размещает свое массивное тело за столом. Тот создан с учетом его габаритов. Он не сомневается, что стол отправят в депринтер в тот же миг, как его вагон отойдет от станции Жуан-ди-Деус. Он изучает стол, стены, удобные и стильные стулья, выстроившиеся перед столом. Персоналу требуется минутка, чтобы осознать свою ошибку. Чей-то младший помощник бежит на кухню. Принтер скулит, вода с грохотом закипает – скоро будет обязательный чай.

– Я раздражен, – заявляет Брайс Маккензи, выражая недовольство. Кресло скрипит под его перекатывающимся весом. Его ноги от бессознательного раздражения болтаются. Все замечают, какие у него маленькие ступни. Изысканные ноги Брайса стали легендой Маккензи. – Мальчик! Меня оскорбляет сама мысль о том, что я не могу удержать родных под своей защитой и охраной.

– Он под защитой меридианской стаи, – говорит Дембо Амаечи.

– Меридианская стая! – рычит Брайс. Спины напрягаются, из кухни доносится звон разбитого стекла. – Гребаные детишки с их гребаными играми. Принеси мне мою собственность, Дембо.

– Я это устрою, мистер Маккензи, – говорит Дембо Амаечи.

– Побыстрее разберись с этим. Ариэль Корта вернулась. Дайте ей достаточно времени, и она проедется на гелиевом экстракторе прямо по моему контракту на усыновление.

Роуэн Солвейг-Маккензи и Альфонсо Перес-Трехо обмениваются взглядами. Это для них новость, плохая новость. Это провал корпоративной разведки.

– Мистер Маккензи, я бы мог нанять убийц… – осторожно предлагает Дембо Амаечи.

– Ты не тронешь ни единого волоса на ее лобке. Половина Меридиана видела, как она распивает коктейли с Орлом Луны. Он заключил с ней контракт.

– Орлу понадобился третьесортный адвокат по бракоразводным процессам? – удивляется Роуэн.

– Большие люди не обязательно дураки, – говорит Брайс, и все в комнате слышат сталь в его голосе.

– Мистер Маккензи? – Стоящий в дверях стажер держит в руках поднос с чайными стаканами и прикидывает, как бы с изяществом и осторожностью пройти между людьми, набившимися в комнату. Брайс машет ему, чтобы вошел.

– Добудьте мне Робсона Маккензи, – приказывает Брайс. – Если вы боитесь злого и страшного лунного волка, подождите, пока стая не рассеется.

Дембо Амаечи прячет вспышку гнева в глазах за коротким, послушным поклоном.

– Я лично за это отвечаю.

– Хорошо. Можно обойтись без лишней вежливости. – Брайс поднимает свеженапечатанный чайный стакан к своим полным, поджатым губам. Делает глоток, кривится. – Никакого вкуса. Ну никакого, твою мать. И слишком горячий. – Он ставит стакан на белый стол. Его спутники опускают свои нетронутые стаканы на поднос. Стажер весь серый от страха. – Думаю, все в этом нужнике, кто хотел меня увидеть, увидели? Тогда поехали обратно в Царицу.