Глава 29

В теплом майском воздухе стоит легкая пелена дождя. Я спускаюсь по ступенькам крыльца с красным зонтиком в одной руке и собачьим поводком в другой. Последние полтора месяца бедный Руди, словно ребенок разведенных родителей, жил на два дома – то у меня, то у Селины с Бланкой. К счастью, мои замечательные хозяйки любят эту глупую псину не меньше меня. Но на эти выходные они обе уехали в Спрингфилд, где проходит конкурс марширующих оркестров. Оставить Руди мне не с кем, поэтому мы залезаем в машину и едем к Брэду.

В доме Брэда нас встречает аромат кофе и горячих булочек с маком. Я усаживаюсь за кухонный стол и вижу под миской с клубникой два розовых конверта. После того как судья Гарсиа признал меня матерью Остин, я ожидала, что Брэд объявит выполненной цель номер один. Но на столе два конверта, и надпись на втором – «Номер семнадцать, влюбиться» – заставляет меня вспыхнуть.

Брэд усаживается напротив.

– Когда займемся этим, до завтрака или после? – спрашивает он, указывая на конверты.

– Давай прямо сейчас, – говорю я и добавляю, опустив глаза в чашку с кофе: – И давай сегодня ограничимся только конвертом номер один.

– Это еще почему? – смеется Брэд. – Ты сама сказала, вы уже говорили о свадьбе. Разве это не означает, что ты влюблена?

Я беру из миски клубничину и внимательно ее разглядываю:

– Просто мне хочется… растянуть удовольствие. Маминых писем осталось так мало. – Брэд молча бросает на меня недоверчивый взгляд, а я указываю на конверт номер один: – Давай открывай его скорее.

Несколько мгновений он медлит и наконец распечатывает конверт. Прежде чем Брэд успевает спохватиться, что забыл надеть очки, я нахожу их на дальнем конце стола и протягиваю ему. Он расплывается в улыбке:

– Мы с тобой здорово сработались. Настоящая команда.

– Да, – киваю я, чувствуя, как все струны моей души натянуты.

Мы бы могли стать прекрасной командой, если бы не… Господи, сколько можно изводиться этими «если»! – тут же одергиваю я себя. Мы с Гербертом практически помолвлены.

Брэд начинает читать:

– «Дорогая Бретт! Однажды Микеланджело спросили, как ему удалось создать восхитительную статую Давида. Он ответил: я ничего не создавал. Давид был здесь, в этой глыбе мрамора. Я просто отсек все лишнее. Надеюсь, в эти месяцы тебе тоже удалось отсечь все лишнее, все то, что скрывало твое истинное „я“. Надеюсь, я немного помогла тебе в этом. Ты стала мамой, моя девочка! Я всегда знала, ты создана для материнства. И я счастлива, что с моей помощью ты осуществила свое предназначение. Несомненно, материнство многое изменит в твоей жизни. Тебя ожидают трудности, разочарования, восторги. А самое главное, тебя ожидает счастье. Счастье, которого ты никогда не узнала бы, откажись ты от этой чудесной роли, которую возложила на нас природа. Где-то я слышала слова, которые показались мне очень верными: „Цель матери состоит не в том, чтобы растить ребенка, а в том, чтобы вырастить взрослого человека“. Я уверена, ты талантливый скульптор и сумеешь вылепить из своего ребенка замечательного человека. Уверена, ты всегда будешь помнить о том, что мы должны учить наших детей не только твердости и выносливости, но и доброте. Более надежного способа сделать этот мир добрее не существует. А теперь осуши слезы и улыбнись. Твоему ребенку очень повезло с мамой. Если рай существует и я пребываю в нем сейчас, если Бог наградил меня крыльями, обещаю следить за ней с небес и ограждать от всех бед.

Люблю вас обеих так сильно, что это невозможно выразить. Мама».

Брэд забирает у меня платок, насквозь промокший от слез, и протягивает чистую салфетку, потом встает, подходит ко мне и кладет руку на плечо.

– Господи, как жаль, что Остин никогда ее не узнает! – всхлипываю я.

– Узнает, – возражает Брэд.

Он прав. Я расскажу Остин о своей удивительной маме. И об ее удивительной маме тоже.

Я сморкаюсь и смотрю на Брэда:

– Она знала, что у меня будет дочка. Ты заметил? – Я беру письмо и читаю: – «…обещаю следить за ней с небес и ограждать от всех бед». Как она могла знать заранее?

– Никак, – пожимает плечами Брэд. – Думаю, это случайное совпадение.

– Нет, – качаю я головой. – Она знала. Знала, что у меня будет девочка. И я чувствую, именно она помогла мне стать мамой Остин Элизабет. Она смягчила сердце Джин.

– Тебе виднее. – Брэд откладывает письмо и отпивает кофе из своей чашки. – Как ты думаешь, она была бы рада за тебя, знай она Герберта?

– Конечно! – уверенно восклицаю я, но сердце мое по непонятной причине сжимается. Руди подходит ко мне, и я чешу его за ухом. – Герберт – именно тот мужчина, которого хотела видеть рядом со мной мама. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, – пожимает плечами Брэд. – Просто пришло на язык. Я ведь встречался с доктором Мойером один-единственный раз. Ты лучше меня знаешь, что он за человек.

– Превосходный человек! Лучше не бывает!

– О, я в этом не сомневаюсь. Только… – Он осекается.

– Слушай, Мидар, не темни. Говори, что хотел сказать…

Он смотрит мне прямо в глаза:

– Я… я только хотел сказать… что не всякий превосходный человек подходит тебе как муж.

Господи, он это заметил! Небольшую рябь на безмятежной поверхности моего счастья. Рябь, на которую я старательно не обращаю внимания, надеясь, что она исчезнет сама собой. Пустяк, о котором я не рассказываю ни Шелли, ни Кэрри. Потому что не хочу, чтобы кто-нибудь усомнился в моей любви к Герберту. Я люблю Герберта… то есть я сумею его полюбить…

– На что ты намекаешь? – спрашиваю я нарочито беззаботным тоном.

Брэд отодвигает миску с клубникой и подается вперед:

– Ты счастлива, Б. Б.? Ты и в самом деле так счастлива, что готова перепрыгнуть через луну?

Я встаю, подхожу к раковине и начинаю мыть чашку. Помимо Герберта, в моей жизни появилось столько поводов для счастья. Остин, новая работа, новые друзья…

– Ты даже не представляешь, как я счастлива! – говорю я, повернувшись к нему.

Несколько мгновений Брэд буравит меня взглядом, потом вскидывает руки, словно сдаваясь:

– Рад слышать. Прости мои глупые сомнения. Конечно, Герберт – превосходный человек.

На следующий день, в воскресенье, шестого мая, Остин, весом четыре фунта двенадцать унций, в розовом конверте, подаренном тетей Кэтрин, прибывает домой. Утром у нас с Гербертом завязывается целая баталия. Он считает, что мы с дочерью должны вернуться на Астор-стрит, но я и слышать об этом не хочу. Сейчас наш дом в Пилсене. Кроме того, Селина и Бланка будут безутешны. Они уже целый месяц умиляются фотографиям Остин, покупают ей башмачки, чепчики и игрушки. Уехать от них сейчас – это настоящее предательство.

Герберт без конца фотографирует нас: в коридоре больницы, у ее дверей, в машине. Смеясь, мы устраиваем Остин в детском креслице. Оно так велико для нее, что она того и гляди из него выскользнет. Приходится закутать ее в одеяльце.

– Похоже, ты ошиблась с размером, – усмехается Герберт.

– Вот и нет. Креслице осмотрели в больнице и, веришь ты или нет, сказали, что этот размер подходит для Остин.

Герберт, скептически пожав плечами, закрывает дверцу, поспешно обходит машину и помогает мне устроиться на сиденье рядом с Остин. Собственноручно застегивает на мне ремень безопасности, словно я тоже ребенок.

– Герберт, это слишком. Если хочешь кого-то баловать, балуй малышку, а не меня.

– Ну уж нет. Я намерен избаловать до безобразия обеих моих девочек.

Внезапно почувствовав себя пленницей, я слегка ослабляю ремень. Конечно, то, что Герберт заботится о малышке, невероятно трогательно. А что касается меня, подобная заботливость иногда кажется мне чрезмерной. Я чувствую, как кровь начинает стучать у меня в висках, и мысленно упрекаю себя за холодность и неблагодарность. Все это мои собственные проблемы, не имеющие никакого отношения к Герберту.

Войдя в свою квартиру с дочкой на руках, я вдруг ощущаю присутствие мамы так остро, что мне хочется ее позвать. О, она была бы счастлива увидеть мою малышку. Увидеть свою дочь, которая стала матерью. Она расцеловала бы меня, а потом выхватила бы Остин у меня из рук и устремила бы на нее взгляд, полный любви.

– Это куда положить?

Обернувшись, я вижу Герберта с сумкой в руках. Сейчас он лишний, совершенно лишний. Этот момент принадлежит только мне, Остин и маме. Герберт, ворвавшись к нам, разрушил все очарование.

Но он сделал это не нарочно. Он хотел как лучше. Он такой заботливый, такой предупредительный. С этой смешной розовой сумкой в коричневый горошек он выглядит невероятно мило. Я улыбаюсь:

– Поставь куда-нибудь в угол. Потом я разберу ее.

Герберт послушно ставит сумку в угол и потирает руки:

– Может, перекусим? Могу приготовить отличный омлет. Если только ты…

– Не надо! – вырывается у меня, но в следующую секунду меня пронзает чувство вины. Почему, почему я такая неблагодарная? – Я хотела сказать… Омлет – это здорово! Спасибо!

В памяти всплывает фраза из фильма «Язык нежности». «Не надо восхищаться мной, пока я этого не заслужила». Мне всегда казалось, эти слова я должна воспринимать как руководство к действию. Но почему? Неужели человек, которого я считала отцом, оставил в моей душе такой глубокий шрам, что даже сейчас, став взрослой, я не верю, что способна возбудить искреннее чувство. Я так отчаянно старалась заслужить одобрение Чарльза Болингера, а потом одобрение Эндрю, что в результате принесла в жертву собственную индивидуальность. И все равно ничего не добилась. Но с Гербертом все иначе. Наконец-то я могу быть собой. Он любит меня такой, какая я есть. Впервые в жизни мне не нужно из кожи вон лезть, чтобы заслужить одобрение мужчины. Именно этого хотела мама.

Герберт подходит к холодильнику, достает кусок сливочного масла и картонку с яйцами. Улыбается, поймав мой взгляд. У него простодушная мальчишеская улыбка. Я подхожу к нему, беру его голову в ладони и смотрю ему в лицо так пристально, что на щеках у него выступает краска. Припадаю к его губам долгим, отчаянно долгим поцелуем. Моя душа и мой разум, каждая клеточка моего тела и каждая капля крови приказывают: «Люби его!»

Все, что я хочу сейчас, – выполнить этот приказ неукоснительно.

Весенние нарциссы увяли, уступив место маргариткам. Лето медленно вступает в свои права, а я упиваюсь каждой минутой, проведенной с Остин. Деловые костюмы и туфли на высоком каблуке я сменила на шлепанцы и сарафаны. Вместо ежедневной трехмильной пробежки я теперь неспешно прогуливаюсь с коляской. К счастью, у дочки спокойный, веселый нрав, и, за исключением редких приступов чихания, она совершенно здорова. Когда я разговариваю с ней, пою или читаю ей вслух, она не сводит с меня больших внимательных глаз, и мне кажется, я вижу перед собой любознательное личико Санквиты. Я начала вести дневник, который, надеюсь, Остин со временем прочтет. Тщательно отмечаю все черты, которые достались дочке от Санквиты, пытаюсь воспроизвести в мельчайших подробностях образ смелой, красивой и самоотверженной девочки, которая подарила жизнь Остин и наполнила смыслом мою собственную жизнь.

В день, когда Остин исполняется три месяца, мы с ней отправляемся в отделение для новорожденных Медицинского центра Кук-каунти. Дочка висит у меня на груди, привязанная слинг-шарфом. Медсестра ЛаДонна, увидев нас, вскакивает и бежит навстречу.

– Бретт! – Она заключает меня в объятия и заглядывает в личико малышки. – Господи боже, Остин Элизабет! Мы очень по тебе скучали!

Я касаюсь губами лобика дочки:

– Мы тоже скучали по всем вам.

Достаю Остин из слинга и передаю ЛаДонне.

– Привет, куколка! – воркует она, держа ребенка на вытянутых руках. – (Остин гукает и болтает в воздухе ножками.) – Как ты выросла!

– Восемь фунтов и одна унция, – с гордостью говорю я. – Мы только что были у доктора Макглю. Она сказала, что Остин – просто воплощение здоровья.

ЛаДонна чмокает малышку в щечку:

– Это самое главное.

Я достаю блюдо с печеньем и открытку, на которой отпечатан след ножки Остин:

– Мы привезли вам скромное угощение в знак благодарности за то, что вы так хорошо о нас заботились.

– Как это мило с вашей стороны, Бретт! Будьте добры, поставьте блюдо на стойку. К концу дня от печенья и следа не останется. – ЛаДонна внимательно смотрит на меня и добавляет: – Материнство вам идет.

– Правда? Неужели мне идут темные круги под глазами? – смеюсь я. – Честно вам скажу, ЛаДонна, никогда в жизни я не чувствовала себя такой усталой. И такой счастливой тоже. – Я смотрю на маленькое чудо, которое теперь принадлежит мне; встретив мой взгляд, дочка расплывается в улыбке, радостной, как солнечный луч, и сердце мое тает от блаженства. – Каждый день я мысленно благодарю Санквиту и молюсь за нее. Остин – это главное, что есть у меня в жизни. – Голос мой дрожит. – Мое единственное сокровище, которое будет со мной всегда.

– Бретт, как я за вас рада! – кивает ЛаДонна. – Посидите немного здесь. Морин и Кэти вышли перекусить. Они скоро вернутся. И конечно, они будут рады увидеть малышку.

– К сожалению, мы не можем ждать, – вздыхаю я, посмотрев на часы, висящие на стене. – Нам еще предстоит праздничный обед в Джошуа-Хаусе. Но мы непременно заедем к вам как-нибудь еще.

– Хорошо, Бретт, но не убегайте, не удовлетворив мое любопытство. Вы помолвлены с доктором Мойером? – ЛаДонна шутливо вскидывает бровь. – Вы же знаете, мы все здесь влюбились в вашего Губерта.

– В Герберта, – поправляю я. – Он предлагает сыграть скромную свадьбу седьмого августа, в день рождения моей мамы. Но мне кажется, спешить не стоит. К тому же сейчас я ни о чем не могу думать, кроме своей дочурки.

– Но малышке нужен папа, – говорит ЛаДонна.

– Конечно. Рано или поздно мы с Гербертом поженимся. Он обожает Остин! Видели бы вы их вместе!

ЛаДонна улыбается и гладит меня по руке:

– Ох, Бретт, судьба вам улыбается. Такая чудесная дочка… и этот красавчик, влюбленный в вас по уши! Похоже, у вас имеется крестная – добрая фея, которая даром времени не теряет.

Я думаю о маме. О Санквите. Да, они обе помогли мне стать счастливой. Но только помогли…

– Вы правы, ЛаДонна, судьба и в самом деле добра ко мне. Фея-крестная – это, конечно, неплохо. Но возможность осуществить свои желания дана каждому из нас. Надо просто найти в себе смелость.

– Хорошо сказано, – улыбается она. – Как приятно видеть человека, который нашел свое счастье!

Неожиданно я ощущаю укол беспокойства. Интересно, мама согласилась бы со словами сестры ЛаДонны? Или все же решила бы, что я пошла на компромисс? Причем именно там, где, по убеждению мамы, компромисс невозможен. Может, я должна, пока не поздно, набраться смелости и отказаться от мистера Совершенство? Но ради кого? Ради мистера Туманная Надежда? Впрочем, смелость здесь ни при чем. Скорее, подобный крутой вираж станет свидетельством моего легкомыслия и глупости. О, как все-таки трудно провести границу между отвагой и безрассудством, между мечтой и бесцельной грезой, между тем, что принадлежит нам по праву, и необоснованными притязаниями!

Примерно полчаса у меня уходит на то, чтобы собрать все необходимое и поменять Остин подгузник. Уложив дочку в коляску, я выхожу на улицу. Никак не могу взять в толк, куда я девала пропасть свободного времени, пока не стала мамой?

С начала июля стоит жара, но сегодня небо затянуто тучами, и легкий прохладный ветерок заставляет мои голые руки покрыться мурашками. Подходя к кафе «Эфебина», издалека вижу Брэда, сидящего за уличным столиком под полосатым зонтом. Он бросается нам навстречу и обнимает меня.

– Как поживает наша красавица? – спрашивает он, доставая Остин из коляски.

– Остин, скажи дяде Брэду, что у тебя все отлично, – говорю я. – Покажи ему, как ты неотразимо улыбаешься.

– У тебя сегодня хорошее настроение, котенок? – воркует Брэд и тычется носом в щечку Остин, а свободной рукой извлекает из кармана конверт.

Цель номер семнадцать.

– Влюбиться, – бормочу я себе под нос.

– Поздравляю, Б. Б.! До сентября еще целых два месяца, а ты уже почти все выполнила. Остались сущие пустяки: купить домик и завести лошадку. Герберт в курсе твоей ситуации?

– Угу.

Брэд подходит ко мне ближе:

– Что-то не так?

– Все прекрасно. – Я забираю у него сонную малышку и укладываю ее в коляску. – Не тяни. Открывай конверт.

Он смотрит на меня так пристально, словно хочет просверлить насквозь:

– Вижу, сегодня ты настроена решительно. Я уже несколько раз предлагал открыть этот конверт, но ты всегда отказывалась. Разобралась наконец в своих чувствах?

– Разобралась. Открывай.

Брэд качает головой, давая понять, что не слишком верит моим словам, тем не менее послушно открывает конверт, достает сложенный листок, кладет его на стол и смотрит мне прямо в глаза:

– Даю тебе последний шанс, Б. Б.! Если ты не влюблена в Герберта, скажи об этом сейчас.

Сердце мое колотится, как отбойный молоток. Я смотрю на Брэда так пристально, что у меня начинает ломить глаза. Раздумья и сомнения, одолевавшие меня четыре месяца, всплывают на поверхность. Я опираюсь локтями на стол и опускаю голову на руки:

– Я совсем сбилась с толку. Мне казалось, я люблю Эндрю, самого эгоистичного человека на свете. А сейчас, по непонятным причинам, я не могу как следует влюбиться в замечательного парня, который ради меня готов на все. – Я запускаю руки себе в волосы. – Почему я такая идиотка, Мидар? Неужели я по-прежнему ищу мужчину, которого придется завоевывать, как Чарльза?

Брэд гладит меня по голове:

– Любовь – странная вещь, не подвластная никаким резонам. Если бы мы могли выбирать, в кого влюбляться, неужели я выбрал бы женщину, которая живет в двух тысячах миль отсюда?

– Но Герберт – это образец совершенства. Он меня любит. Он любит мою дочку. И он хочет на мне жениться. Расстаться с ним – это непростительная глупость! А если я никогда больше не встречу человека, который полюбит меня так, как он? Останусь одна на всю жизнь, и Остин вырастет без отца.

– Этого не будет.

– Ты же не провидец. Откуда тебя знать?

– Знаю, и все. Твоя мама оставила в списке только те цели, которые ты в состоянии достичь. Она знала: ты непременно встретишь человека, в которого влюбишься без памяти.

– Я думала, из нас двоих я одна сумасшедшая. Теперь вижу, ты тоже.

– Ничего я не сумасшедший. Просто у меня такое ощущение, что твоя мама следит за тобой с небес… ну и… организовывает самые важные события в твоей жизни.

– Ну, если ты так считаешь, почему не предположить, что это она организовала мою встречу с Гербертом? Может, это она прислала его сначала в Чикаго, потом к моему брату на ужин. Сделала все для того, чтобы мы встретились и полюбили друг друга.

– Не думаю.

– Почему это?

По губам Брэда скользит едва заметная улыбка.

– Потому что ты не влюблена в него.

– Ничего, может, я еще сумею, – вздыхаю я. – Надо просто хорошенько постараться…

– Любовь – это не домашнее задание по алгебре. Тут стараться бесполезно.

– Но Герберт уверен, что мы будем вместе. И его уверенность небезосновательна. – Я снова вздыхаю и потираю виски. – Ох, если бы мама подала мне какой-нибудь знак. Помогла бы определить, нашла я уже свою любовь или нужно продолжать поиски.

Брэд указывает взглядом на сложенный листок, лежащий на столе:

– Ну так что, будем читать?

– Не знаю, – лепечу я. – Не уверена, что нужный момент настал.

– Давай хотя бы заглянем. Кто знает? А вдруг это письмо поможет тебе разобраться в собственных чувствах.

Шумно выдохнув, я сознаю, что несколько мгновений не дышала.

– Ладно, уговорил. Читай.

Брэд разворачивает листок и прочищает горло:

– «Дорогая Бретт, мне очень жаль, моя девочка. Но этот человек тебе не подходит. Ты не влюблена в него. Твоя любовь ждет тебя впереди, милая».

У меня отвисает челюсть.

– Слава богу! – восклицаю я, обретя дар речи. – Слава богу! – Я захожусь счастливым смехом. – Мама подала мне знак! Теперь все стало ясно. Я свободна!

Я ощущаю на себе внимательный взгляд Брэда. Он складывает письмо и убирает его в конверт. Интересно, а где его очки? Как он мог прочесть мамино послание без очков? Меня пронзает догадка.

– Ты обманщик! Ты сам все это выдумал! – Я делаю стремительное движение, пытаясь вырвать у него письмо, но он отводит руку в сторону:

– Выдумал я или нет, это уже не важно. Ты получила ответ. Разобралась в своих чувствах.

– Но Герберт обожает Остин. Он уверен, что у нас получится прекрасная семья. Как я могу нанести ему такой удар?

– Рано или поздно это все равно придется сделать. Или ты хочешь отказать ему, когда он встанет перед тобой на одно колено и протянет коробочку с бриллиантовым кольцом?

В полной растерянности я почесываю нос:

– Да нет, конечно. – Усилием воли я заставляю себя взглянуть Брэду прямо в глаза. – Значит, ты считаешь, я должна разбить сердце Герберту?

– Детка, а кто сказал, что любовь – это легкая и приятная вещь? – Брэд прячет розовый конверт в карман рубашки. – Прибережем его до следующего раза, – говорит он, похлопывая себя по карману. – До того дня, когда у тебя не будет сомнений, читать письмо или нет.

На душе у меня лежит камень. Скоро семь часов вечера, а это значит, вот-вот приедет Герберт. Только я закончила кормить Остин, звонит телефон. Я хватаю трубку, надеясь, что это Герберт, который хочет отменить сегодняшнюю встречу. Но это Кэтрин. Они с Джоадом только что вернулись после недельного отпуска, который провели на острове Сен-Барт. Я включаю громкую связь и устраиваю Остин на плече.

– Добро пожаловать домой, – говорю я, похлопывая Остин по спинке. – Ну как путешествие?

– Просто сказка, – отвечает Кэтрин. Голос ее, всегда холодный и спокойный, звучит сейчас жизнерадостнее обычного. – Отель пятизвездочный, система «все включено».

– Рада, что вы хорошо отдохнули…

– Поверишь ли, мы в жизни не отдыхали так шикарно. В отеле было три ресторана, один лучше другого, и мы могли выбирать любой. Если бы не великолепный тренажерный зал, я бы набрала фунтов десять, не меньше! – смеется Кэтрин. – Все наши желания выполнялись за полчаса до того, как мы успевали их осознать.

– Здорово! – бормочу я, представляя собственный пятизвездочный отель под названием «Герберт».

Там тоже действует система «все включено» и все мои желания предвосхищаются.

– Да, это один из лучших курортов, на котором нам удалось побывать, а ты знаешь, мы повидали немало. Вы с Гербертом непременно должны там отдохнуть. Надо быть безумцем, чтобы не влюбиться в это место.

Внутренности мои болезненно сжимаются. Да, порвать с Гербертом – это чистой воды безумие. Всякая нормальная женщина считала бы такого мужчину подарком небес.

Внезапно я вспоминаю, как тринадцать лет назад мы с мамой провели неделю в Пуэрто-Вальярте. Мама решила свозить меня на этот мексиканский курорт в качестве награды за окончание университета. Мы обе впервые отдыхали в пятизвездочном отеле по системе «все включено». Отель «Гранд палладиум Вальярта» показался нам филиалом рая. Роскошные спа, где предлагали всевозможные процедуры, три огромных бассейна, изысканные яства и напитки в невероятных количествах. Но уже на третий день мне отчаянно захотелось оттуда сбежать. Я чувствовала себя виноватой за то, что не могу любить этот земной рай, столь тщательно продуманный и комфортабельный. Тем более что отдых здесь стоил маме целое состояние. Сказать, что мне здесь надоело, было бы проявлением черной неблагодарности.

В тот день, когда сотрудник бассейна в десятый раз осведомился, не принести ли нам сухие полотенца, выпивку, кока-колу, свежевыжатый сок, воду со льдом, мороженое, мама покачала головой. Мама всегда обладала даром ясновидения. Несомненно, в тот раз она тоже прочла мои мысли.

– Грасиас, Фернандо, нам ничего не нужно, – сказала она с приветливой улыбкой. – И в ближайшее время ничего не понадобится, так что не беспокойтесь. – Когда Фернандо отошел на безопасное расстояние, мама повернулась ко мне. – У меня такое ощущение, дорогая, что в этом раю я скоро свихнусь.

До сих пор не знаю, была она искренна или, заметив мое состояние, решила прийти мне на помощь. Помню, я расхохоталась так, что едва не вывалилась из шезлонга.

Смеясь, мы с мамой поднялись в номер, надели легкие платья и сандалии. На обшарпанном покосившемся автобусе отправились в Старый город, отыскали местный рынок, меркадо, и долго бродили там, отчаянно торгуясь. Потом зашли в таверну, где на ветхом деревянном помосте маленький оркестр наяривал народные мелодии. Все музыканты были одеты в костюмы с серебряными заклепками и огромные сомбреро. Мы с мамой, сидя за столиком, потягивали пиво, подпевали оркестру и по окончании каждой песни бурно аплодировали. Это был лучший вечер за весь наш отпуск.

Звук дверного колокольчика заставляет меня вздрогнуть.

– Извини, Кэтрин, кажется, пришел Герберт. Рада, что вы вернулись. Передай привет Джоаду.

С Остин на руках иду к дверям, вся еще во власти приятных воспоминаний, которые пробудил разговор с Кэтрин. Как видно, существуют два типа людей. Одних отели «все включено» приводят в восторг, на других нагоняют скуку. И может быть, люди, которые устают от навязчивого сервиса двадцать четыре часа в сутки, не такие уж безнадежные дураки?

Когда Остин засыпает, я на цыпочках возвращаюсь в гостиную. Герберт сидит на диване, потягивает шардоне и читает книгу, которую взял с моей полки. В груди у меня холодеет.

– Миссия выполнена? – Герберт поднимает голову и улыбается.

– Выполнена благополучно, – говорю я, скрестив пальцы.

Я опускаюсь на диван рядом с ним и смотрю, что он читает. Из всех моих книг он выбрал «Улисса» Джойса, возможно самую трудночитаемую из всех англоязычных книг.

– Когда я училась в Академии Лойолы, этот роман входил в обязательную программу. Господи, как я ненавидела эту тягомотину!..

– Я читал его давным-давно, – перебивает Герберт. – Интересно было бы перечесть вновь. Ты не одолжишь мне эту книгу?

– Конечно-конечно.

Я забираю книгу у него из рук и кладу на кофейный столик. Сочтя это сигналом к действию, он наклоняется, чтобы меня поцеловать. Я не сопротивляюсь. Как бы мне хотелось, чтобы от его поцелуя голова у меня пошла кругом и в животе начали порхать бабочки! Но ничего не происходит. Я слегка подаюсь назад. Надо сделать это одним рывком. Это все равно как сорвать с раны присохшую повязку.

– Герберт, нам больше не надо встречаться, – выдыхаю я.

– Что? – Его взгляд полон недоумения.

Слезы застилают мне глаза, губы дрожат.

– Герберт, мне очень жаль. Видно, я какая-то ненормальная. Ты замечательный человек. Я в жизни не встречала никого лучше тебя. Но…

– Ты меня не любишь. – Он произносит это тоном утверждения, а не вопроса.

– Сама не знаю, – шепчу я едва слышно. – Но я не хочу проверять, так это или нет, рискуя твоим счастьем… и своим тоже…

– Ты ничем не рискуешь… – Герберт осекается и, прикусив губу, поднимает взгляд к потолку.

Отвернувшись, я зажмуриваю глаза. Куда меня несет? Этот человек меня любит. Еще можно все исправить. Надо только засмеяться, обнять его и сказать, что это была глупая шутка. Но я сижу на диване, словно превратившись в изваяние, и молчу.

Герберт поднимается. Он пристально смотрит на меня, и печаль на его лице сменяется раздражением. Возможно, характер у него не такой мягкий, как мне казалось.

– Бретт, какого черта тебе нужно? – (Я и не догадывалась, что он способен говорить так резко.) – Мечтаешь встретить очередного ублюдка вроде твоего бывшего бойфренда? Скажи, ты этого хочешь?

Сердце мое колотится как бешеное. А Герберт-то, оказывается, не такой уж ангел во плоти. Кто бы мог подумать, что он умеет чертыхаться… Пожалуй, мне это даже нравится… Может, я поторопилась… А вдруг мой дурацкий поступок пойдет на пользу нашим отношениям…

Довольно, обрываю я себя. Решение принято. Подгоревший пирог невозможно испечь заново.

– Сама не знаю, чего я хочу.

Не скажешь же ему, что я мечтаю о чуде. О встрече, которая перевернет всю мою жизнь. О любви, которая захватит мою душу целиком.

– Бретт, ты совершаешь большую ошибку. Уверен, в глубине души ты сама понимаешь, что делаешь глупость. Не рассчитывай, что я буду ждать тебя всю жизнь. Одумайся, пока не поздно.

Каждая его фраза словно вытягивает воздух из моих легких. Вдруг я действительно пойму, что упустила свой счастливый шанс, но будет уже слишком поздно? В оцепенении я наблюдаю, как он пересекает комнату и снимает с вешалки плащ от «Барберри». Взявшись за дверную ручку, он поворачивается и смотрит в мое залитое слезами лицо:

– Бретт, я и правда люблю тебя. И Остин тоже. Поцелуй ее за меня. – С этими словами он выходит прочь и закрывает за собой дверь.

Я рыдаю в голос. Господи, что я натворила! Почему я прогнала мужчину своей мечты, своего мистера Барберри? Я сворачиваюсь клубочком в кресле у окна и смотрю на ненастное небо, словно в поисках ответа, спрятанного между серыми тучами. Где сейчас мама? Видит ли она меня? Впав в ступор, я сижу у окна несколько часов, надеясь услышать ласковый мамин голос: «Завтра мы снова увидим солнце, любовь моя».

Но меня окружает молчание.