Глава 27

Сестры в отделении для новорожденных возбужденно переговариваются. ЛаДонна хватает меня за локоть и отводит в угол:

– У нас возникла проблема.

– Мать Санквиты? – спрашиваю я, прекрасно зная ответ.

ЛаДонна кивает и оглядывается по сторонам, желая удостовериться, что нас никто не слышит.

– Да, явилась как снег на голову. Ее зовут Тиа Робинсон. Едва держится на ногах – то ли напилась, то ли еще что… В общем, кошмарная особа… – (Холодная волна паники накрывает меня с головой.) – Говорит, что приехала за внучкой.

Сестра ЛаДонна качает головой, давая понять, что не одобряет этой безумной идеи.

Язык отказывается мне повиноваться, и лишь несколько мгновений спустя удается выговорить:

– Но… разве это возможно? Разве такой женщине могут отдать ребенка?

– В этой жизни возможно все, – пожимает плечами ЛаДонна. – Если у ребенка есть близкие родственники, желающие взять его на свое попечение, им, как правило, не отказывают. Меньше забот органам опеки.

– Нет, Остин нельзя отдавать этой страшной женщине! Я этого не допущу. Я удочерю Остин. Я же говорила вам, об этом просила меня перед смертью Санквита.

Сестра хмурит брови:

– Я-то не сомневаюсь, что малышку надо отдать вам, и никому другому. Но, увы, не мне принимать решение. Кстати, у нас в клинике есть консультант по социальным вопросам. Ее зовут Кирстен Шерцинг. Вам бы надо с ней поговорить.

– Да, конечно, – вздыхаю я, ощущая себя полной идиоткой. Почему я решила, что усыновить ребенка, оставшегося без матери, будет легко и просто? – Несколько раз я пыталась поговорить по телефону с сотрудницей органов опеки, но ее все время не было на месте. Конечно, мне давно уже следовало встретиться со здешним консультантом, но я была так занята моей малышкой.

– Я позвоню Кирстен прямо сейчас. Если она не занята, вам лучше не откладывая поговорить с ней.

ЛаДонна уходит и возвращается через несколько минут с листком из блокнота в руках.

– Сейчас Кирстен уезжает на какую-то деловую встречу. Она готова повидаться с вами завтра, в четыре. Ее кабинет на втором этаже, комната номер двести четырнадцать. – Она вручает мне листок. – Я все записала.

Я тупо пялюсь на листок. Голова у меня идет кругом.

– Вам придется сражаться за ребенка, – доносится до меня голос ЛаДонны. – Миссис Робинсон полна решимости забрать внучку.

– Но зачем ей малышка? – растерянно спрашиваю я. – Она собственную дочь не смогла вырастить.

– Ну, это ясно как день. – ЛаДонна усмехается. – Она рассчитывает на деньги. До восемнадцати лет Остин будет получать социальное пособие, примерно тысячу долларов в месяц.

Душа моя погружается в темный омут страха. Эта женщина, настоящее порождение ада, хочет похитить мое дитя. Ею движут причины, старые как мир, – корысть и алчность. И закон, возможно, окажется на ее стороне, потому что она бабушка Остин. А я посторонний человек, учительница, не имеющая никаких прав на ребенка своей ученицы, с которой я была знакома всего пять месяцев.

Следующие два часа я провожу за ширмой с Остин на руках. Мурлычу вполголоса, подпевая очередному презенту Герберта. Это айпод, на который записаны песенки, подходящие для молодой матери, вроде «I Hope You Dance» или «You Make Me Feel Like a Natural Woman». Очень трогательный подарок. Наверняка он потратил несколько часов, подбирая этот репертуар. Но вдруг я так и не стану молодой мамой? Сердце мое сжимается. Не отрывая глаз от Остин, я пытаюсь подпевать Элисон Краусс.

– Это чудо, что ты умеешь разговаривать с моим сердцем…

Малышка сжимает и разжимает крошечные кулачки, зевает и закрывает глазки. Я смеюсь сквозь слезы и глажу ее по спинке. Неожиданно чья-то рука ложится мне на плечо.

– Бретт, к вам пришел посетитель. Он на ресепшн.

Меньше всего на свете я ожидала увидеть своего старшего брата. Однако это он, в костюме и галстуке. Явно пришел сразу после работы.

– Джоад, что ты здесь делаешь? – удивленно спрашиваю я.

– В последние две недели тебя невозможно застать дома. – Он наклоняется и целует меня в щеку. – До меня дошли слухи, что у тебя появился новый маленький друг. Кэтрин проливает слезы умиления над фотографиями, которые ты присылаешь.

– Джоад, произошло нечто ужасное. Мать Санквиты приехала из Детройта. Она хочет забрать мою малышку. – Я вспоминаю отвратительную сцену, свидетельницей которой была сегодня, и кричу почти в истерике: – Этого нельзя допустить! Я не отдам ей Остин.

– Ты собираешься помешать ей забрать внучку? – Джоад хмурится. – Каким образом?

– Я удочерю Остин.

– Пойдем выпьем по чашечке кофе, – предлагает он и добавляет, пристально взглянув на меня: – Или, еще лучше, пообедаем. Когда ты в последний раз ела?

– Я не голодна.

– Тем не менее поесть тебе необходимо. – Джоад качает головой. – В спокойной обстановке расскажешь мне обо всем.

Он берет меня за руку повыше локтя, но я высвобождаюсь:

– Нет! Я не могу оставить малышку. Вдруг эта женщина вернется и заберет ее?

Джоад смотрит на меня с откровенной тревогой:

– Бретт, держи себя в руках. Иначе совсем свихнешься. Выглядишь ты ужасно. Такое впечатление, что последние две недели ты вообще не спала. Ребенок отсюда никуда не денется. – Он поворачивается к сестре Кэти, сидящей за стойкой. – Мы скоро вернемся.

– Попросите сестру ЛаДонну глаз не спускать с Остин, – умоляю я, пока Джоад тащит меня к лифту.

Мы устраиваемся за пластиковым столиком в дальнем углу больничного кафетерия. Джоад ставит передо мной тарелку спагетти.

– Ешь! – приказывает он. – И с набитым ртом рассказывай, как ты намерена поступить с ребенком Санквиты.

Мне не нравится тон, которым он произносит «ребенок Санквиты». Похоже, брат отнюдь не уверен, что Остин уже стала моей. Я разворачиваю салфетку, беру вилку и нож. При виде спагетти мой желудок протестующе сжимается, однако я послушно накручиваю их на вилку и отправляю в рот. Героическим усилием воли я прожевываю и глотаю. Вытираю рот салфеткой и откладываю вилку в сторону.

– Остин – мой ребенок. Я ее удочерю. – Рассказываю о смерти Санквиты и о ее последнем желании, о сегодняшнем появлении миссис Робинсон и о том, в каком она была состоянии. Джоад слушает, не перебивая. – Завтра у меня встреча с консультантом по социальным вопросам. Я должна спасти малышку. Она во мне нуждается. И я обещала Санквите вырастить ее ребенка.

Джоад, не сводя с меня глаз, пьет кофе, потом ставит чашку на стол и качает головой:

– Мама здорово свернула тебе мозги этим кретинским списком, верно?

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе не нужен чужой ребенок. Ты должна родить своих собственных детей. Рано или поздно, но это непременно случится. Надо просто подождать.

– Джоад, я не хочу ждать. Мне нужен этот ребенок. И к маминому завещанию это не имеет абсолютно никакого отношения. Я люблю Остин. И я ей нужна.

– Наверняка сейчас у тебя неважно с деньгами. – Будто не слыша, брат гнет свою линию. – Но эту проблему можно решить. Я готов дать тебе в долг и…

У меня глаза лезут на лоб от ужаса.

– Так ты думаешь, я хочу усыновить ребенка, чтобы получить наследство? – спрашиваю я дрожащим от обиды голосом и поднимаю взгляд к потолку, чтобы скрыть слезы. – Господи боже, Джоад! Значит, по-твоему, я ничуть не отличаюсь от матери Санквиты. – Я резко отодвигаю тарелку и ору как ненормальная: – Да пропади оно пропадом, это наследство! Я отдам его все, до последнего цента, лишь бы этот ребенок был со мной. Я понятно выражаюсь? До последнего гребаного цента!

– Хорошо-хорошо. – Джоад подается назад, словно в испуге. – Я понял, деньги здесь ни при чем. И все же ты поступаешь до крайности необдуманно. Мама заронила тебе в душу мысль о ребенке, и ты, извини меня, на ней зациклилась. Зачем тебе ребенок, который совершенно на тебя не похож? Какой она, кстати, национальности? Мексиканка? Или что-то средневосточное?

Мне кажется, передо мной сидит вовсе не мой брат, а его отец, Чарльз Болингер. Недоуменно качая головой, он спрашивает, какого черта я решила пойти на выпускной вечер с Террелом Джонсом. Кровь стучит у меня в висках, словно отбойный молоток.

– Мать девочки была метиской, – цежу я сквозь зубы. – Бедной девушкой, которая жила в приюте, потому что у нее не было крыши над головой. Об отце мне не известно ровным счетом ничего. Скорее всего, Остин появилась на свет в результате случайной связи. Я удовлетворила твое любопытство?

Джоад морщит нос:

– Хорошие гены, ничего не скажешь! И как относится ко всему этому Герберт?

Я подаюсь вперед и буравлю его глазами:

– Джоад, неужели ты настолько туп, что ничего не понимаешь? Я люблю эту малышку. Я жить без нее не могу. И она тоже не может без меня обойтись. Видел бы ты, как она прижимается ко мне, когда я беру ее на руки. Кстати, если тебя интересует Герберт, он меня полностью поддерживает. Впрочем, будь он против, ничего бы не изменилось.

У Джоада глаза лезут на лоб.

– Ты хочешь сказать, тебе плевать на его мнение? Но этот человек тебя любит. И, насколько я понимаю, у него серьезные намерения.

Я досадливо машу рукой:

– Тебе не кажется, что говорить о его намерениях несколько преждевременно? Мы знакомы всего два месяца.

– На прошлой неделе, когда мы обедали у Джея, он отвел меня в сторону. Возможно, решил, что, будучи старшим из твоих братьев, я заменяю тебе отца, или что-нибудь в этом роде. Так вот, он сказал мне, что надеется на ваше совместное счастливое будущее. В общем, почти попросил твоей руки.

– В любом случае решение относительно Остин принимаю я, а не Герберт, не ты и не кто-либо другой.

– Герберт – отличный парень. Думаю, ты сама это понимаешь. Если ты с ним расстанешься, потом всю жизнь будешь жалеть.

– Вряд ли, – говорю я, глядя ему прямо в глаза, потом встаю, резко поворачиваюсь и ухожу, предоставив Джоаду терзаться сомнениями: имела я в виду, что вряд ли расстанусь с Гербертом или что вряд ли буду сожалеть о разрыве?

Вечером, вернувшись домой, я нахожу на крыльце посылку. Обратный адрес – Висконсин. Значит, от Кэрри. Как это мило с ее стороны! Я поднимаюсь к себе и кухонным ножом срезаю печать. В пакете – целый зоопарк игрушечных зверей, книжки с картинками, ползунки, нагрудники, одеяльца и крошечные башмачки. Я долго держу в руках каждую вещицу, представляя себе, как Остин будет все это носить. Правда, для этого ей необходимо подрасти. Пока что в этих обновках она просто утонет. Ничего, она растет не по дням, а по часам! Тут на память мне приходит кошмарная женщина с гнилыми зубами. Злая ведьма, желающая разрушить жизнь моей дочурки. Я хватаю телефон и звоню Кэрри.

– Только что открыла твою чудную посылку, – говорю я, стараясь придать голосу жизнерадостности. – Ты не представляешь, как я тронута.

– Нам было так приятно все это покупать. Своего первенца Сэмми мы усыновили, когда ему был всего месяц от роду. Мы понятия не имели, как много нужно такому малышу. Скоро ты сама поймешь, какая удобная вещь слинг-шарф…

– Мать Санквиты хочет забрать Остин, – перебиваю я.

В трубке на несколько мгновений повисает молчание.

– Ох, Бретт, какой ужас…

– Этой женщине можно было бы посочувствовать… не будь она так отвратительна… – Торопливо рассказываю Кэрри историю о погибших братьях Санквиты. – Она пальцем не пошевелила, чтобы спасти своего маленького сына, который сгорел заживо. Спала, оглушенная наркотиками. А потом обвинила Остина в гибели брата. – Глаза мои наполняются слезами, голос дрожит. – Кэрри, мне так страшно! Вдруг малышку решат отдать ей? Тогда жизнь Остин превратится в ад.

– Молись, – говорит она. – И я тоже буду молиться.

Конечно, я молюсь, прося Бога оставить мне Остин. Но разве я не молилась о мамином выздоровлении? О том, чтобы выжила Санквита? Увы, молитвы остались безответными.

Стены офиса Кирстен Шерцинг увешаны фотографиями улыбающихся детишек, счастливых семей, стариков, с довольным видом восседающих в креслах-каталках, и жизнерадостных инвалидов. Как видно, у этой женщины с пронзительным, всезнающим взглядом отзывчивая и добрая душа. Но пока у меня не было возможности в этом убедиться. С нами она держится холодно и официально.

– Спасибо, что пришли, – говорит она, закрывая за нами дверь. – Садитесь, прошу вас.

Мы с Брэдом опускаемся в кресла, Кирстен садится на деревянный стул напротив нас, на коленях у нее блокнот, закрепленный на пластиковой дощечке. Пока я рассказываю о Санквите и ее предсмертной просьбе, Кирстен делает в блокноте какие-то записи, потом начинает листать блокнот, просматривая записи, которые сделала раньше.

– Согласно записям в медицинской карте, после кесарева сечения Санквита впала в коматозное состояние. По свидетельствам медперсонала, в течение последних тринадцати часов перед смертью она не приходила в сознание. Однако вы утверждаете, что разговаривали с ней, – произносит она тоном следователя, допрашивающего преступницу.

– Да, разговаривала, – отвечаю я, стараясь говорить как можно тверже. – Вечером того дня, когда ребенок появился на свет, Санквита очнулась.

Кирстен сосредоточенно записывает:

– Значит, она очнулась и попросила вас усыновить ребенка?

– Именно так.

Она вскидывает бровь и снова принимается писать.

– Кто-нибудь еще при этом присутствовал?

– Нет. Но утром, по дороге в клинику, Санквита сказала мисс Джин, директору приюта, что в случае своей смерти она хотела бы… хотела, чтобы я взяла ребенка себе. Впрочем, сомневаюсь, что мисс Джин согласится рассказать об этом суду. – Я сжимаю вспотевшие ладони и повторяю: – Санквита очнулась. Вы можете мне не верить, но это так. Она умоляла меня не оставлять малышку.

Кирстен откладывает ручку и наконец поднимает взгляд на меня:

– Что ж, так бывает. Порой умирающий приходит в себя лишь для того, чтобы попрощаться с близкими или выразить свое последнее желание.

– Значит, вы мне верите?

– Верю я вам или нет, абсолютно не имеет значения. Важно, чтобы вам поверил суд. – Кирстен встает и подходит к письменному столу. – Сегодня ко мне приходила миссис Робинсон. Она держалась очень спокойно и корректно.

У меня перехватывает дыхание.

– И что же она сказала?

– Передать вам наш разговор я не имею права. Но вы должны знать: решая вопрос об опеке, суд почти всегда отдает предпочтение родственникам ребенка. И у вас не так много шансов победить в этой борьбе.

Брэд прочищает горло:

– Я провел небольшое расследование относительно Тиа Робинсон. Она признана инвалидом вследствие психического заболевания. Несколько раз проходила лечение от алкогольной и наркотической зависимости. В Детройте она проживает в одном из самых криминогенных кварталов. У Санквиты было три сводных брата, все от разных отцов, и…

Кирстен не дает ему договорить:

– Мистер Мидар, вижу, вы времени даром не теряли. Но суд будет интересовать только одно: привлекалась ли эта женщина, которая является бабушкой ребенка, к уголовной ответственности. Напомню вам, что пристрастие к алкоголю и наркотикам не является уголовным преступлением.

– А ее сын, Деонт, который сгорел заживо? – спрашиваю я. – Если мать спит и не слышит, как ее ребенок умоляет о помощи, разве это не преступление?

– Я ознакомилась с этим делом. Никакого обвинения ей предъявлено не было. Согласно следственным материалам, в тот момент, когда на ребенке загорелась одежда, мать находилась в душе. Увы, все произошло слишком быстро.

– Это ложь. Она спала, потому что была мертвецки пьяна. Или находилась под действием наркотиков. Мне рассказывала об этом Санквита.

– Бездоказательно! – одновременно произносят Брэд и Кирстен.

Я бросаю на Брэда полный упрека взгляд. Предатель! Но, к сожалению, он прав.

– А все остальное? – спрашиваю я. – Психическое заболевание, алкоголизм, наркомания? Неужели все это не имеет значения для суда?

– В настоящий момент она не пьет и не употребляет наркотиков. Послушайте, если мы начнем забирать детей у всех родителей, которые когда-то впадали в депрессию или страдали от различных зависимостей, у нас появится целая армия сирот. Комиссия по опеке стремится по возможности оставлять детей в семье. Точка.

– Не слишком убедительная позиция, – качает головой Брэд.

Кирстен пожимает плечами:

– А что предлагаете вы? Отдавать детей тем, у кого просторнее дом и больше денег? Тем, кто счастливее и жизнерадостнее? Вы представляете, во что превратится общество, если мы будем руководствоваться подобными принципами?

Отчаяние лишает меня способности соображать. Я не могу отдать мою малышку этой ужасной миссис Робинсон! Не могу! Я обещала Санквите. И я не представляю, как жить без Остин.

– Санквита не хотела, чтобы ее мать на пушечный выстрел приближалась к ее ребенку! – говорю я. – Если опекуном может быть только член семьи, найдите кого-нибудь другого. Какого-нибудь родственника без вредных привычек.

– Идея неплохая, но, увы, других родственников в поле зрения не имеется. У Санквиты не было сестер. Ближайшей родственницей ребенка является бабушка. Кстати, ей всего тридцать шесть лет, следовательно, она в состоянии вырастить внучку.

Тридцать шесть? Женщина, которую я видела вчера, выглядела на пятьдесят! Я растерянно гляжу на мисс Шерцинг. Она сочувственно улыбается. Я обречена на поражение. Я подвела Санквиту.

– И что же теперь делать? – беспомощно спрашиваю я.

Кирстен растягивает губы в улыбке:

– Говоря откровенно, самый лучший выход в вашем положении – обуздать свои эмоции, смириться с неизбежным и психологически подготовиться к разлуке с ребенком. Есть все основания предполагать, что суд примет сторону миссис Робинсон и передаст ей опекунство над внучкой.

Я закрываю лицо руками и сотрясаюсь от рыданий. Брэд гладит меня по спине, в точности так, как я глажу Остин.

– Не отчаивайся, Б. Б., – шепчет он. – У тебя еще будут дети.

Рыдания душат меня, и я не в состоянии объяснить, что плачу не о себе. Возможно, у меня еще будут дети. Но у Остин никогда не будет матери.