Царская келья

Вот, кажется, мы уже жалеем, что пустились в это предприятие. Пыльная дорога поднимается все выше, закручиваясь в немыслимую спираль. Какая-то гигантская змея, все время ползущая и не способная остановиться… Кажется, что конца не будет этой дороге. Легко пройдена дивная тропинка от Пантелеимонова монастыря до Ксиропотама. С мостиками над пересохшей речкой, с оградами из стопок каменных «блинов». Трудно понять, как из афонского камня можно сделать такой «блин», да еще затем принести сюда и положить один на другой без цемента, чтобы лежали они добрую сотню лет. Спрашивается: зачем? Когда и так, без всяких архитектурных дополнений, можно спокойно пройти по тропинке? Да, вечный вопрос современного человека — «зачем» — здесь остается без ответа. А ведь носили отцы, трудились и складывали и ни на секунду не оставляли молитву и не задумывались: «Зачем?» Действительно, зачем для каких-то паломников, вечно снующих ротозеев, проливать столько потов? Сами-то, как горные козочки, и без тропинки пробежали бы. Но дорога пройдена, и перед нами пыльный ковер, периодически выбиваемый автомобилями. Творение нового времени, пожалуй, первый шаг Афона в сторону цивилизации.

Уже наступил вечер, и спрашиваешь себя невольно: «Что потянуло нас сегодня в Карею?» Но вот терпение наше кончается, и мы останавливаем редкую в это время машину. Двое рабочих помогают нам забраться в кузов. Едем минут десять. Проскакиваем какой-то перекресток, видим стоящую там «Ниву». И вдруг едва не на ходу выскакиваем: кто-то глазастый увидал в ней о. Р. — известного иеросхимонаха, приехавшего не так давно на Афон. Александр — Саша, Шурик, как мы его называем, — был у старца на Кавказе, и тот помнит нашего спутника. Трудно передать любвеобильный взгляд старца, и кажется, все неудачи дороги и разногласия куда-то унеслись и стерлись каким-то чудесным ластиком.

Старец прощается и приглашает зайти к нему в келью, если дорога приведет к ней. Теперь мы уверены в правильности своего выбора: дорога была не напрасной, в Карею мы идем уже в сопровождении послушника из сербского монастыря. Кто-то из нас замечает странную башню на высоком месте. Странную своей новизной. Раньше мы никогда ее не замечали. Драган объясняет нам, что это некая телефонная башня, куда сходятся разные кабели, наверное, в том числе и от автоматов, которые настойчиво расставлены около каждого монастыря. Европейский сервис. Вот еще один поворот, и перед нами открывается «орех» — так переводится с греческого слово «Карея» (или точнее — «Кариес»). Драган показывает нам высокое здание в три или четыре этажа. Это сербское подворье. Ранее здесь была знаменитая Благовещенская келья не менее знаменитого о. Парфения, ученика великого старца Хаджи-Георгия. Отец Парфений какое-то время жил здесь со своим старцем, а после его смерти собрал около сотни русских монахов, основал издательство, которое и напечатало житие старца. И могучая келья, возвышающаяся над всей афонской столицей, стала бельмом на глазу для борцов с русским засильем. Слишком мало мы знаем о русских келиотах. Но в этом случае как-то не испытываешь особенной горечи от утраты русскими очередной кельи, здесь теперь подвизаются братья-сербы, которым русский человек может говорить только слова благодарности.

Но это не главное строение здесь: наш взор привлекает громада Андреевского собора. С высоты скит кажется могучим воином, облаченным в каменные доспехи и увенчанным металлическим шлемом. Мы спускаемся, подходим ближе, и собор удивляет уже не размерами, а своим, как ныне принято выражаться, аварийным состоянием. Одна из главок, бывшая завершением параклиса, как бы отломанная невидимой силой, застыла под углом градусов в тридцать к вертикали…

Вспоминается наше посещение скита года два назад. Мы долго ходим по заброшенным помещениям под стенами монастыря, пытаясь угадать, где и что размещалось. Скит имел мастерские: иконописную, столярную, слесарную, портняжную и др. Интересно, что в начале века здесь уже была фотомастерская. Имелась хорошо оборудованная больница и даже аптека. Где все это теперь? Жизнь как будто остановилась здесь несколько десятков лет назад. Вот брошенные колеса от телеги, какие-то металлические детали. У входа в монастырь — баскетбольная площадка. Как же упустили такой кадр нынешние комсомольцы? Монахи-то, оказывается, в баскетбол играют. Мы же, слегка удивленные этим соседством, быстро находим объяснение: здесь располагается известная афонская школа для мальчиков.

Дергаем за массивное металлическое кольцо. Слышны шаги, и вот мы уже входим внутрь. Перед нами монах Андреас. Из общения на плохом немецком языке мы узнаем, что теперь здесь всего несколько греческих монахов, а его послушание — водить экскурсии в Андреевский собор, единственное место, которому было уделено внимание реставраторов. А еще позже я узнаю, что монахов вообще только двое: Андреас и его сын — иеромонах-иконописец. Есть или был еще третий, имевший самое слабое отношение к монашеству, — художник-француз, который по неизвестной причине и хозяйничал в скиту, оставляя за собой окурки в поруганном алтаре одного из приделов, и, более того, мой афонский знакомый уверял, что в нашем русском скиту этот француз выставлял свои творения в стиле не то конструктивизма, не то постимпрессионизма, не то какого-то еще модернизма. Это уже слишком даже для нас, переживших советское поругание святынь. Но самым страшным по своей невосполнимости является то, что француз открыл дверь в книгохранилище интересующимся. Это стало ясно, когда ссылки на ранее недоступные афонские источники стали звучать на различных научных конференциях. Сколько не будет уже никогда услышано! Когда я в 2002 году был в Андреевском скиту, мне четко и ясно было сказано, что архив монастыря не сохранился. Плодами таких «научных изысканий» в хранилищах монастырей почти всегда становятся легенды. Такую легенду мы читаем у одного современного писателя: «…Эмблематичной для данного вопроса (греко-русских отношений на Афоне) является встреча в начале 1914 года представителей Андреевского скита с Николаем II, во время которой царь после благочестивой беседы наибольший интерес высказал к стратегическим характеристикам бухты в Македонии, приобретенной обителью… Это маленькое продолжение легенд XIX столетия о захвате Афона русскими солдатами, переодетыми в монашеские одежды.

Да, да, этот скит, ставший как бы русской славой на Афоне, построенный на русские деньги, теперь представляет собой руины. Келья, некогда называвшаяся Сераем, была приобретена русскими подвижниками Виссарионом (Толмачевым) и Варсонофием (Вавиловым) в 1841 г. и к началу XX века получила весьма благолепный вид, уже утраченный сегодня. По данным на 1903 год, в скиту проживали около 500 монахов. Это место мистически, неведомым образом связано с Россией. Построивший в XVII веке здесь тогда келью Вселенский патриарх Афанасий нашел свое последнее пристанище в России в Лубенском монастыре, где и пребывали его святые мощи. Через сто лет келью стал расширять другой Вселенский патриарх — Серафим, и он тоже нашел упокоение в том же Лубенском монастыре рядом со своим предшественником. Вот такая необъяснимая связь этого места с Россией. Даже здесь, среди скал и гор, этот скит нашел для себя равнинный участок. И климат-то, говорят, здесь прохладный, похожий на русский. Теперь же он, величественный и могучий, как некогда и сам русский народ, так же, как он, повержен и измучен и управляем уже не русскими людьми. Как, впрочем, и северная Родина… Андреевский скит уже давно не русский по своей принадлежности.

Построенный на земле монастыря Ватопед, он был обречен на «случай», который и произошел в далекой России в 1917 году и привел к угасанию русского монашества на Афоне; и после долголетней агонии юридическое стало фактическим: в монастыре нет ни одного русского. Музей русской славы…

Мы входим во двор монастыря и стоим перед собором, одним из самых больших в православном мире. Своими размерами он подчеркивает нелепость наименования этого места скитом. Куда до него Ватопедскому монастырю… Интересно, что название бывшей здесь кельи Серай переводится как «красивый дворец». Это один из крупнейших православных соборов. После восстановления храма Христа Спасителя и сооружения собора св. Саввы в Сербии он занимает, пожалуй, третье место по величине. Интересно, что это не единственная русская святыня, находящаяся вне России. Многих удивит, что самый древний русский храм находится здесь, на Афоне, в скиту Ксилургу, в котором зарождалось русское монашество. И опять после… После разрушения Десятинной церкви в Киеве в 1935 году.

Рядом с храмом могила иеросхимонаха Виссариона (Толмачева), основателя Андреевского скита, который почил 26 апреля 1862 года на 57-м году жизни и на 32-м пребывания на Святой Горе. Он же был и первым игуменом. Позже я прочитаю в летописи скита, что первый игумен был похоронен, соединив своим телом две территории. Голова покойного на ватопедской земле, а ноги на вновь приобретенной от Руссика. Какое перо опишет те труды, которые понес этот непрославленный святой, чтобы соединить эти две земли и поставить на них это русское чудо, которое мы преступно легко утратили. Спи, отче Виссарионе, хорошо, что не видят твои глаза, что сотворили с твоим детищем…

Величественный храм сей строился около тридцати лет: с 1867 по 1900 год, и израсходовано было 2 млн рублей. Приделы храма посвящены святому благоверному князю Александру Невскому и святой Марии Магдалине в память чудесного спасения государя Александра Николаевича в дни Всемирной выставки в Париже 25 мая 1867 года. Первый камень положил своими руками сын императора, великий князь Алексий, во время своего посещения Святой Горы в июне 1867 года.

Огромное пространство храма вызывает недоумение: неужели оно когда-либо могло быть наполнено, ведь на Афоне живут только монахи. Но в начале века на Святой Горе было около 4 тыс. русских, что весьма устрашало некоторых греческих националистов, потомки которых ныне считают революцию промыслительной для Афона: она-де освободила от русской колонизации. Слепцов хватает и среди греков. Тех, что предпочитают руины мощной православной молитве, пусть звучащей на другом языке — славянском. Да и руины не могут стоять вечно, и европейская «помощь» — логичное завершение этой истории.

Такое впечатление, что мы снова в России: вот иконы прп. Серафима, а вот — прп. Сергия Радонежского. Синодальный стиль иконописания, вышедший в современной Греции из употребления, здесь поражает своим величием. Византийский стиль настолько захватил нынешних греков, что для воссоздания росписей пришлось выписывать иконописца из России. Впрочем, позже в Москве, листая «Сообщения православного Палестинского общества» за 1906 год, я натолкнулся на поразившую меня заметку. Подписана она архим. Михаилом и называется «Искусство на Афоне». «На Афоне есть один очень поучительный… храм. Это Андреевский собор. В нем два храма: верхний и нижний; в верхнем — новая московская живопись, в нижнем — иконопись, прожившая чуть ли не тысячелетие. И вот в верхнем жалко и больно смотреть на стены. Мне стыдно было слушать, когда в моем присутствии расхваливали картину Алексия человека Божия, единственное достоинство которой было рубище и огромная дыра на его рукаве. Никакой религиозной мысли, дешевая ничтожная эффектность, не стоящая ломаного гроша». Но у нас нет таких ощущений. Наверное, потому, что мы не настолько хорошо разбираемся в живописи. Да, икона для нас в первую очередь — икона. Икона — это видение небесного мира, и каждый народ немного по-своему воплощал в красках это видение. Времена тоже вносили свои коррективы. Были разные эпохи, но иконы все равно остаются иконами и достойны почитания. К тому же воспоминания архимандрита совсем не подходят к Андреевскому собору. Здесь чуть ли не впервые в жизни не умом понимаешь, а чувствуешь всей глубиной дыхания былую мощь России. Православную мощь. Истина и сила — единственное, пожалуй, в истории соединение, которое казалось нерушимым и вечным. Не уберегли мы сокровенную сердцевину этой мощи, и пал гигант.

Нельзя не сказать об одной трагической странице истории скита. Последним его игуменом был архимандрит Михаил, родом из Псковской губернии, лет пятьдесят безвыездно проживший на Афоне. В детстве ему трудно давалась учеба. Иногда это может довести ребенка до отчаяния, но в отличие от современного школьника мальчик из дореволюционного прошлого хорошо знал, где берутся средства для улучшения успеваемости. И обратился будущий афонский монах к Богу, и молитва ребенка, конечно, была услышана: мальчик стал учиться блестяще. Но главное, что он узнал, — это сила молитвы. И вот он оказался на Афоне. Здесь его способности нашли применение: о. Михаил стал библиотекарем, его усилиями скит получил великолепное собрание книг. Это было не просто коллекционирование. Один писатель из эмиграции, посетивший Андреевский скит уже на закате его величия, оставил следующее воспоминание о разговоре с архимандритом: «Какие только вопросы не были затронуты: и самые неожиданные для монаха, и понятные для университетски образованного человека, но больше всего о воспитании детей и о книгопечатании на Руси, причем почтительно выслушиваю настоящую лекцию с цитатами наизусть».

Когда в 1958 году вспыхнул страшный пожар на западной стороне скита, загорелась и уникальная библиотека, которую игумен собирал всю жизнь. А надо отметить, что тогда не только не было противопожарных средств, но даже и просто воды не было. Стихия и пять престарелых монахов с игуменом, которым уже под восемьдесят. Но по слову игумена убеленные сединами старцы, как молодые, бросились бы в пламя. «Пусть горит», — запретил архимандрит Михаил спасать дело своей жизни. Пожар бушевал четыре дня, и монахам оставалось только созерцать, как стихия уничтожает древние рукописи, церковную утварь, облачения и библиотеку в 20 тысяч томов. Вот оно — монашеское смирение: тушение пожара без воды было бы пустой затеей и могло только унести человеческие жизни. Кто знает, быть может, смотря на пламя, старый игумен думал о том, что пусть лучше пламя уничтожит страницы русских книг, чем они просто сгниют в заброшенном скиту, как сгнили в заброшенных русских кельях. Пусть лучше сгорят, чем их будут использовать как оберточную бумагу — ведь Карея с ее лавками совсем недалеко. Бывало и такое. Горел скит — большой и величественный, — как горел когда-то русский красавец «Варяг», не могу найти иного сравнения. Ведь в те годы доступ русским на Афон был попросту закрыт.

Прикладываемся к главе св. апостола Андрея Первозванного. Валерий умудряется что-то фотографировать, несмотря на слабые протесты о. Андреаса. Но тут невозможно его ругать, ибо хочется сохранить, пусть на клочке бумаги, кусочек воспоминания о Великой России.

Дальше? Дальше совершается небольшое афонское чудо, которое, наверно, происходит с каждым паломником в каждом афонском монастыре. Такая уж это земля. Отец открывает стоящую слева от иконостаса раку. Она пуста. Но мы ощущаем явное и сильное благоухание и недоуменно смотрим на Андреаса. Зачем смазывать благовониями пустую раку, да еще внешне не приведенную в порядок? Но Андреас подтверждающе кивает. Дальше из сбивчивого по причине разделяющего нас языкового барьера объяснения мы понимаем, что в этой раке находились мощи прп. Антония Великого. (Хотя мы хорошо знаем, что мощи преподобного находятся до сих пор в Египте. Потом мы уже поняли, что это была одна из рак с частицами мощей, располагаемых под сенью перед иконами.) Позже мы узнаем, что храм кельи Серай был посвящен прп. Антонию Великому. В 1849 году Серай стал общежительным скитом во имя апостола Андрея Первозванного и прп. Антония Великого. Поэтому неудивительно, что в храме находится рака преподобного. Затем, показывая на своды храма, наш проводник недобрым словом поминает коммунистов. Мы не знаем, каких коммунистов он имеет в виду, наших или греческих, которые могли нанести повреждения собору в период греческой гражданской войны, охватившей и Афон. Впрочем, это не так важно, ибо и те, и другие так или иначе приложили руку к разрушению храма. И мощи пришлось убрать. А благоухание осталось и сохранилось до сих пор.

Это маленькое дополнение к величественному храму периода великой России является тем необходимым звеном, которое соединяет личное и общее, делая общее не внешним фактом, а живой частицей, принадлежностью человеческой души. Это воспоминание навсегда свяжет нас с русским храмом на греческой земле.

Далее наш путь лежит к келье «Достойно есть». Это место знает каждый православный христианин. Здесь одному послушнику явился Архангел Гавриил и научил его дивному гимну Пресвятой Богородице «Достойно есть». Хотя среди греков находятся рационалисты, которые считают, что эта история была приукрашена славянской чувственностью. Но не будем внимать им. Начинается обычная афонская проблема с тропинками. Забираем слишком влево и попадаем к строящейся келье. Хозяина нет, а с рабочими мы в буквальном смысле не можем найти общего языка. Сегодня строительство на Афоне — вещь обычная, но часто красота полуразрушенных келий для нас предпочтительнее возводимых весьма и весьма обустроенных домов. Разруха на Афоне соответствует нашему духовному состоянию, а благоустройство с душем и электричеством — это еще одна ступень вниз, на которую не хочется опускаться. Пьем из источника, обильно изливающего воду, и идем назад. Где же ты, келья «Достойно есть»? Ясно, что эта каменная дорожка, спускающаяся вниз от скита, приведет нас к цели. Отцы, сколько же трудов положили вы, чтобы протянуть такую тропинку? И эти труды вы не почитали бессмысленными, столько времени от своей драгоценной жизни посвятив какой-то дорожке. Ноги скольких святых прикасались к этим камням? Какие отцы ходили этой тропинкой? Но главное, что каждая афонская тропа имеет свою историю. И после, в Москве, раскрыв случайно книгу о святом праведном Иоанне Кронштадтском, я неожиданно узнаю историю этой дороги и получаю ответ на один из заданных чуть выше вопросов, которые, казалось бы, навсегда должны были остаться безответными.

К настоятелю Андреевского скита о. Иосифу однажды подошел пожилой паломник и попросил принять его в братство, «коего было изобильно, да и охотников из паломников поступить было много молодых и способных на все дела, но только сей паломник заявил, что о. Иоанн Кронштадтский его к нему послал. О. Иосиф спросил:

— А какое-нибудь ремесло знаешь?

— Я каменщик и могу дороги мостить.

— А, если каменщик, то нам нужен. Надо из скита до водяной мельницы дорогу провести.

— Батюшка о. Иоанн мне так и сказал: «Поезжай на Афон в Андреевский скит и там дорогу будешь проводить».

Новый послушник вскоре принялся за возложенное на него послушание и за год провел до мельницы хорошую дорогу зигзагами, по которой свободно могут ехать в глубокое ущелье самые большие автомобили (каких здесь еще нет) и повозки, запряженные быками.

По окончании дороги каменщик заболел, слег в скитскую больницу и умер в ней схимником, прожив на Афоне два года». Так что, идя по этой дороге, помни, паломник, что с тобою благословение великого святого.

Иногда жалеешь, что где-то опоздал, но гораздо реже жалеешь, что куда-то попал слишком рано. Если бы прошел этим путем сегодня, то постарался бы найти келью Никодима Святогорца, где он писал «Невидимую брань». Попытался бы отыскать то место, где сподвижники и духовные братья Виссарион и Варсонофий встретили юродивого грека по имени Яни. Братья хотели купить келью монастыря Ксенофонт, чтобы преобразовать ее в русский скит. «Скажи, пожалуйста, есть ли на то воля Божия, чтобы Троицкая келья сделалась русским скитом?» — спросили они блаженного. В ответ Яни указал рукой на Серай и сказал: «Москов — это кало (хорошо), это кало». И в другой раз встретил о. Варсонофий юродивого Яни на том же месте. И тут уже сам он остановил будущего насельника Андреевского скита: «Вот Серай, скит руссов и москов». Опять не поверил ему о. Варсонофий: может ли быть такое, чтобы одна из лучших афонских келий досталась каким-то бедным русским монахам? Но воля Божия свершилась. Как свершилась она и теперь, и видим мы мерзость запустения. Да, если бы…

Вот мы уже стоим около искомой кельи «Достойно есть» в нерешительности. Время полуденное, время афонского отдыха. Но мы дерзаем постучаться и не получаем ответа. Вот уже надо поклониться и уходить, но… Валере, как всегда, приходит мысль что-то сфотографировать, он перешагивает через маленький заборчик. Этот шаг вызывает активность где-то внутри, диалог на разных языках, и нам открывает дверь грек о. Иоанн. Ах, этот Валера, но… так открывается перед нами небольшая страничка русской истории Афона. Старцем о. Иоанна был русский, и вообще келья с давних пор была славянской. О. Иоанн 20 лет прожил со своим старцем и 20 лет один. Ему есть за что любить русских и за что благодарить их. Поэтому, наверно, он так охотно с нами беседует.

Вот мы в храме, прикладываемся к иконам. Стены кельи — настоящий русский исторический музей, все это сохранилось от русского старца. Угощает нас лукумом и ракийкой. У него о русских хорошие воспоминания. Солоухин как-то заметил, что прилагательное «русский» из обозначения высшего качества товара или вообще достоинства предмета или человека за короткий срок стало синонимом чего-то ужасного, неугодного. Так усилиями мнящих себя властелинами мира и при нашем пособничестве изменился толковый словарь, приняв соответствующее эпохе толкование.

Если бы не храм и не подрясник о. Иоанна, то можно было бы принять келью за маленький деревенский домик, а о. Иоанна за старого доброго крестьянина. Отец приветлив и нисколько не огорчается оттого, что мы лишили его дневного отдыха.

Дальше наше маленькое путешествие уже лишено всякого плана. Мы решаемся вернуться в Карею другой дорогой. И так попадаем к большой строящейся келье на другой стороне ущелья. Решаем зайти туда и не ошибаемся…

Здесь нас ждет гостеприимная встреча. Молодой послушник сетует, что их старец ушел в Карею, а то и он был бы нам рад. После традиционного угощения нас водят по всей келье. Мы узнаем, что в келье недавно был пожар и почти все сгорело, но сейчас волею Божией она возрождается. В ней уже 9 послушников. Нас даже ведут в библиотеку и показывают древние книги на церковнославянском. Мы оказываемся в реставрируемой трапезной, весьма обширной. Но больше всего поражает нас рассказ нашего провожатого, что ктитором кельи был святой царь-мученик Николай Александрович. История русского Афона, не нашла ты еще своего исследователя и летописца!

В келье два храма. Один посвящен святителю Иоанну Златоусту, другой — Благовещению. Отсюда и название кельи — Благовещенская. Реставрация Благовещенского храма еще не закончена, но кисть иконописца уже коснулась его белых стен. Послушник дарит нам иконки Благовещения. Стоя у окна, он немного рассказывает нам про соседние кельи. Вот там — келья «Достойно есть», в самом низу — келья прп. Сергия Радонежского, что недвусмысленно указывает на ее былую принадлежность. Наверху — келья Феофила Мироточивого, еще выше — Преображенская келья, недалеко — келья свт. Григория Паламы. Сколько келий на Афоне? Вряд ли кто ответит. И в каждой возносят хвалу Господу, в каждой трудятся послушники Пресвятой Богородицы. Пока…

Но было бы ложью утверждать, что на Афоне не бывает искушений. Бывают — и иногда заканчиваются самыми страшными историями.

«Вот там виднеется келейка, жил один монах, а рядом другой, — подвел престарелый русский монах из Андреевского скита писателя Дарова к этому же оврагу, в году примерно шестидесятом двадцатого века. — Один другому и говорит: «Не ходи по моему огороду и через мой виноградник». А тот ходит, для сокращения дороги в церковь. Тогда этот подговорил рабочего, и зарубил тот рабочий монаха топором. Доказать, конечно, нельзя было, но монах-злодей жил до 120 лет. Все никак не мог помереть, пока не покаялся. А рабочий-грек тоже монахом стал. Это совсем недавно было: лет сто назад». Вот такие поучительные истории происходили иногда на Афоне.

Перед прощанием келиоты окончательно сражают нас своим гостеприимством: у ворот кельи множество струганых палок. Оказывается, это дар паломникам, и нам предлагают выбрать себе по жезлу. Здесь не Россия, и такой подарок весьма ценен. Лес на Афоне совсем не российский и в основном представляет собой непроходимые заросли кустарника. Так что найти удобную палку весьма и весьма проблематично. Да, есть еще среди греческих насельников монахи, которые знают, за что надо благодарить Россию. И понимают, что от ее судьбы зависит судьба православного мира. Наверное, поэтому в царской келье есть небольшая святынька, пришедшая из современной России: кусочек камня, на котором молился великий русский подвижник — прп. Серафим Саровский. Для Царской кельи, такое название мы даем ей между собой, этот камешек необходим как маленькое основание.

Но это было два года назад, а сегодня у нас другая дорога. Уже смеркается, и ворота Кутлумушского монастыря, конечно, уже закрыты.

Остается один вариант, несколько необычный для Афона. В Карее есть маленькая гостиница. Правда, к ней, наверное, лучше отнести русское название «постоялый двор». Но по крайней мере есть крыша над головой и постель, а значит, есть возможность дать покой уставшему телу, чтобы завтра отправиться в путь.