Зилотский флаг

Но вот мы идем, поднимаясь все выше и выше по довольно хорошей дороге. Устав, мы делам небольшой привал у очередного поворота. Нам, ленивым, привыкшим к физическому безделью, трудно дается афонская тропа. Походив афонскими дорогами пару неделек, к концу своего пребывания на Афоне паломник приобретает «монашескую» легкость в движении. Но человеческая слабость иногда заставляет мечтать о четырехколесной оказии. Вот она уже зудит над ухом: «Здесь можно спокойно прокатиться на автомобиле, к чему физические упражнения?» Я хорошо помню, что представляла собой эта дорога несколько лет назад — сплошные ямы и ухабы. Тут извечное афонское противоречие: плохи и развалины, но и удобства на Афоне совершенно ни к чему. Как разрешить этот вопрос? Необходима золотая середина. Быть может, она и была найдена в гармоничном сочетании общежительных монастырей и отшельнических келий. Только гармония эта всегда была короткой. Наш монастырь, да и Андреевский скит обладали многими мастерскими. В скиту была даже фотолаборатория. Но тут же мне вспоминается описание кельи одного русского подвижника, жившего где-то здесь, неподалеку от Пантелеимонова монастыря, в XIX веке. «Там, между двух камней, в темном углублении, увидели мы стенку, прикрытую сверху хворостом, а в стенке дверь… В келье темно — свет едва проникал в небольшое отверстие над дверью. Постели никакой не было. У правой стенки мы заметили полку. На полке стоял кувшин и череп человеческий». Но привал закончен, и снова в путь.

Несомненно, мы идем не самым коротким путем. В афонских тропинках очень легко запутаться. Где-то в 15 минутах ходьбы от Нагорного Руссика была Благовещенская келья с большим виноградником. На территории этого виноградника, как сказано в описании Руссика прошлого века, тогда еще виднелись развалины древнего монастыря Кацари. Монастырь этот был передан русским монахам в 1363 г. Он никогда не был многолюдным, в нем жили по несколько человек, а затем он и вовсе был разрушен. Земля же его, неизвестно как и когда, оказалась в ведении Ксенофонтского монастыря, и на ней теперь располагается Ксенофонтский скит. Ну вот наконец показался сам Руссик. Нужно сделать небольшой виток, и мы у цели. Вот возвышается большой собор великомученика Пантелеимона.

Трудно поверить, что этого огромного по афонским меркам храма не так давно не было. «Отцы святые! Что же у вас в запустении святое место?» — воскликнул в изумлении преосвященный Александр Полтавский, когда увидел руины русского монастыря. «Владыко святый, — нашлись тут же монахи, — освятите воду и сделайте закладку, да будет место сие благословлено от ваших святительских рук». И 25 июля 1868 года владыка сделал закладку корпуса с храмом св. Саввы Сербского. История сохранила воспоминание, что владыка, совершая литию по усопшим, «плакал навзрыд и высказывал желание, чтобы как можно скорее возобновилось здесь богослужение». Да, вот она — святая ревность по русскому Афону. Была она и у мирян, и у владык. Русские переселились в этот монастырь в 1169 году, и шесть веков наши соотечественники жили, молились и умирали в этом монастыре. С 1740 по 1869 год, то есть 125 лет, монастырь находился в полном запустении. И не только у русского владыки развалины русского монастыря вызывали скорбь. В 1867 году здесь побывал великий князь Алексей Александрович, а еще ранее — архимандрит Леонид (Кавелин), тогда настоятель посольской церкви в Константинополе, который даже пытался спланировать, что и где должно находиться в новом возрожденном монастыре.

Молитвы владыки, а русские епископы посещали тогда Афон крайне редко, были услышаны Господом, и уже 3 июня 1871 года архимандрит Макарий освящает новый братский корпус с храмом св. Саввы. Алтарь нового храма воздвигнут как раз на месте древнего храма св. Иоанна Предтечи, где принял постриг сербский царевич. История о Растко, ставшем Саввой, чаще других вспоминается в связи с прошлым Старого Руссика. В этот же день архимандрит Макарий закладывает и новый соборный храм в честь вмч. Пантелеимона. Вот что он пишет архимандриту Леониду, ставшему на тот момент наместником Троице-Сергиевой Лавры. «Вам как историку-археологу понятно, какие чувства наполняли наш дух и все человеческое существо в это время, особенно же во время бдения при ночной темноте. Когда все в природе покоилось, казалось, как бы сонмы русских подвижников, живших на том месте, соприсутствуя нам невидимо, с необыкновенной радостью разделяли наше земное торжество, которым возобновлялось наше общение с ними через приношение за них бескровной жертвы». Как хотелось бы, чтобы наши современные архимандриты научились говорить, как о. Макарий, ни академий, ни университетов не кончавший.

Далее он поясняет причину закладки соборного храма. «Начатие же соборного храма не приходило нам и на мысль, но один боголюбец убедил нас к тому, предложив на начало сего дела и средства: мы же сочли это особым указанием Промысла Божия ко всецелому восстановлению древнейшей русской обители на Афоне. Нельзя не поведать во славу Божию, что все относящееся к сему делу устраивалось весьма благопоспешно, как бы чьим-то неземным распоряжением, а что будет далее, нами предоставляется воле Того же вседействующего Промысла. Ему же Единому и подобает хвала и благодарение за все совершившееся во времени для памятующих о вечности!» Видите, русский архимандрит надеется не на спонсоров, а на Бога. И надо сказать, слова о. Макария оказались пророческими. Вначале усилиями благотворителей стройка шла весьма успешно. Немало помог липецкий купец Игнатий Иванович Окороков, окончивший свой жизненный путь в афонском монастыре как схимонах Илия. Неоднократно еще до начала постройки этого храма живущая в окрестных кельях братия слышала на месте бывшего монастыря звон и пение, а некоторые видели и огонь, восходивший к небу. Но вскоре, по воле Божией, строительство останавливается на целых 37 лет. Можно посчитать причиной этого русско-турецкую кампанию 1877–1878 годов, но мы лучше вспомним слова о. архимандрита и посчитаем сие за действие Промысла. И вот стоит храм без кровли, доведенный почти до сводов, — печальное зрелище, нашедшее отражение даже в тогдашней русской печати. Только в 20-м году двадцатого века храм был полностью восстановлен и освящен митрополитом Антонием (Храповицким). Судя по фотографиям, собор весьма велик. Его величина как бы входит в противоречие с тишиною и покоем этого места. Не так давно он был отреставрирован и… закрыт. Опять вспомним о Промысле. В Старом Руссике живет только один монах — о. Иона. Да и тот часто отлучается в Пантелеимонов монастырь. Вот и сейчас он отсутствует. Мне ни разу не удалось переступить порог этого храма, всегда я находил только запертые двери. Но что это? Во дворе появилось множество ульев. В Руссике теперь крылатые насельники, напоминающие своими непрестанными трудами современных русских монахов. Если не ангелоподобные жители, то хоть крылатые монахи.

Павловский в своем путеводителе пишет о двух параклисах Старого Руссика: 40 мучеников Севастийских и вмч. Екатерины. Но описание Старого Руссика, выпущенное в 1868 году, говорит о параклисе 42 мучеников Аморейских и мцц. Варвары, Екатерины, Александры, Параскевы и всех прочих мучениц. Павловский застал здесь лишь руины и каменный крест на месте святого храма. Интересно, что при раскопках древнего храма были найдены иконы вмч. Пантелеимона и евангелиста Луки.

Конечно, любой обитатель Афона или даже просто знакомый немного с историей Святой Горы тут же укажет пирг (башню), откуда будущий святитель Савва и бывший царевич Растко бросил княжеские одежды посланнику своего отца и сделал таким образом выбор. Как хорошо, что именно здесь, в русском монастыре, духовно родился св. Савва, великий сербский святой! Он стал для Сербии тем, кем для Руси были и навсегда останутся преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский.

Но и другие события в этом монастыре прочно связали сербский и русский народы. В начале XIV века Хиландарский монастырь был осаждаем каталанцами и несколько раз отражал нападения этих разбойников, организовавших неподалеку на полуострове Кассандра свою базу. Все попытки пиратов захватить монастырь оказались тщетными благодаря мудрому игумену Даниилу. Разбойники исполнились злобы по отношению к нему, и началась охота за игуменом. Игумен Даниил с двумя своими учениками нашел убежище у своего духовного отца в Руссике. Найдя двух изменников, пираты послали их к игумену, надеясь выманить его из монастыря, но тот распознал коварный замысел, и у бандитов остался только путь открытого вторжения в монастырь, что они и сделали. Игумен с русскими монахами заперся в пирге, и каталанцам пришлось поджечь пирг. Но Господь по молитве святого игумена укротил пламя, а между разбойниками возникли раздоры, и безбожники с позором удалились.

Иеросхимонах Сергий Святогорец так описывает в своих письмах тогдашнее состояние монастыря: «Старый Руссик своими живописными развалинами, перевитыми диким плющом, покоится теперь в прахе, как летопись глубокой старины в пыли и тесноте душного архива. Высокие пирги (башни) его с южной и восточной сторон только каменными стенами отстаивают себя от вековых потрясений времени, в исполинском виде возникая над мертвой тишиной умилительной пустыни и над непробудным сном в Бозе давно почивших ее смиренных обитателей. Деревянные работы давно в пиргах истлели. Местность старого русского монастыря чрезвычайно тиха и увлекательна безмятежием и строгостью отшельничества. Нагорный лес со всех сторон утаивает монастырь, и только северо-западная сторона его, с развитой равнины, открывает поразительный вид заоблачных высот далекого Олимпа и играющие волны Монте-Санто. Шумный ключ, выходя из соседственной горы и пробиваясь сквозь камни и живописную ливаду (поляну), легко и быстро охватывает монастырь с севера и, невдалеке от него уносясь в дебрь, теряется в ее низменных кустарниках». Святогорцу часто приходилось видеть эти развалины, ведь жил он неподалеку — в полутора километрах на юго-восток, в келье свв. бессребреников Космы и Дамиана.

Этим можно было бы и окончить о бывших развалинах. Но одно вызывает недоумение. «Отец» всех русских паломников, пешеходец Василий Барский, посетив Старый Руссик, застал там четырех иноков: двух русских и двух болгар. Когда же он вторично посетил монастырь в 1744 году, то не нашел в Руссике ни одного русского монаха. Русская община, постепенно умаляясь, в соединении с болгарами продержалась до 1735 года, после этого монастырь перешел в полное владение греков, которые при поддержке молдавских и валахских господарей прожили в обители до конца XVIII столетия. После того как они переселились в прибрежный район на место современного Пантелеимонова монастыря, Протат в 1803 году обратился к Константинопольскому патриарху Каллинику с просьбой исключить имя русской обители из числа святогорских монастырей, земли же его продать греческим монастырям. Но вразумленный свыше патриарх увидел корыстное устремление афонских греков и, учитывая русские успехи в борьбе с Турцией, велел не только не ликвидировать монастырь, но и найти опытного старца для восстановления общежительной обители.

Святогорец же описывает руины в 1843 году. Следовательно, Старый Руссик был попросту разгромлен и растащен на стройматериалы, как это частенько происходило в нашем отечестве в недавнее время.

А вот и соседняя Почаевская келья, в «обычном» для русских келий состоянии. Былое величие и скудное настоящее. Построена она, как говорится в путеводителе по Афону за 1913 год, «заботами старца кельи св. Димитрия Солунского схимонаха Киприана (Бирюкова), получившего от Почаевской иконы исцеление». Еще там же говорится, что рядом находилась келья Илии Пророка. Теперь она уже совсем разрушена. Поэтому мы ее и не видим. Но что это справа, рядом с дорогой? Огромные штабеля кругляка. И откуда он берется? Ведь куда ни глянь, вокруг вроде бы заросли кустарника. Но где-то находят деревья, и не в малых количествах. Теперь вспоминается, что, когда мы подходили к Руссику, нам навстречу ехала машина с рабочими-греками (или албанцами, которых здесь множество).

Вот и Почаевская келья. Вряд ли что-нибудь известно о ее истории, кроме единственной строки в старом путеводителе. Но все же немного мы знаем об одном из ее обитателей — схииеродиаконе Лазаре, почившем здесь 13 августа 1903 года. Раньше этот диакон, будучи еще не пострижен в схиму, жил в уединенной келье на Керашах. Потом эту келью он продал известному молдавскому подвижнику Иоанну Постнику и переселился в Старый Руссик. Звали тогда диакона Аполлос, и был он не просто диаконом, а архидиаконом и учителя имел в России весьма достойного — святителя Игнатия (Брянчанинова). Его же был и постриженником, а затем, наверное, решил на деле исполнить то, чему научился от русского богослова, автора «Приношения современному монашеству». Может, это и привело его на Кераши, а затем и сюда. А может, и иным путем шествовал сюда архидиакон — это никому не известно.

Подходим к калитке, но собственно калитки-то и нет, а есть какая-то немыслимая преграда, через которую надо перелезать, чтобы попасть в келью. Я отговариваю своих спутников это делать, но они неумолимы. Вот мы ходим по двору и пытаемся дозваться о. П., но напрасно — отец, видимо, не хочет нам отвечать. И тут Юрий указывает на небольшой черный флаг, даже, можно сказать, флажок. Это зилотский флаг. «Православие или смерть» — надпись, красующаяся на стене монастыря Есфигмен. Я вспоминаю одно из посещений этого монастыря. Все шло по чину, служба кончилась, монахи выстроились в цепочку и стали подходить к служившему иеромонаху и получать антидор. Но нам подходить бессмысленно: антидор раздают только зилотам, нам же — только простую просфорку и святую воду, чтобы запить. Обижайся — не обижайся, но таков здешний порядок. Далее трапеза. Вдруг я вижу среди греков пожилого монаха с явно русским лицом. После трапезы он сразу подходит ко мне и говорит: «Вы русский? Откуда? Я вас еще в храме заметил». Это был о. П. Далее выясняется, что у нас один путь к кораблю. На причале узнаю, что о. П. уже более 20 лет на Афоне и большую часть в Пантелеимоновом монастыре, но в последнее время перешел к зилотам Есфигмена. Долгие годы провел он в Старом Руссике, теперь живет около него в Почаевской келье. Приглашает зайти, когда наш путь будет пролегать мимо его кельи. Вот мы садимся в подошедшую лодку и уже качаемся на волнах. О. П. едет в Иверон, наш путь лежит в Ватопед. О. П. рассказывает о своей жизни: он был строителем, бетонщиком, гранитчиком. Его всячески зажимали, так как знали, что он верующий. Применяли и коллективные методы воздействия: говорили, что из-за него не платят премию бригаде и всякое подобное. В конце концов он попал под следствие и 5 лет провел в тюрьме. Слушаешь, затаив дыхание, боишься перебить, нарушить тонкую нить рассказа. Мои друзья, сидящие напротив, пускаются в опасное предприятие и фотографируют нас вместе. Отец, как большинство афонцев, не любит фотографироваться. Один профессиональный фотограф, грек по национальности, начавший свой жизненный путь, кажется, в Ташкенте и живущий теперь на исторической родине, ощутил всю силу презрения афонских отцов к его роду занятий при встрече с о. П. Особенные опасения корреспондента вызывала клюка, крепко зажатая в руках афонца. Но отец не замечает этого действия и продолжает свой рассказ. Я слушаю о том, как он поступил в Почаевскую Лавру и был рукоположен в сан иеродиакона. О том, как молился Божией Матери, чтобы привела Она его на Афон. И вот он здесь. Долгие годы провел в Пантелеимоновом монастыре, затем в Старом Руссике. Я про себя добавляю: «И нельзя назвать случайным, что теперь он живет в Почаевской келье». Так Божия Матерь иногда напоминает нам о Своем покровительстве. Как я уже знаю, потом о. П. ушел к зилотам. Монастырскому начальству Пантелеимонова монастыря о. П. не верит. Я узнаю, что у него в Руссике бывали высокие гости: митрополит Ювеналий, митрополит Кирилл, митрополит Антоний (Мельников). Разговор переходит на церковные темы. Отец говорит, что нужно покаяться за отношения с советской властью. Настойчиво указывает, что нужно принять соловецкое послание. Разговор мог бы продолжаться и дольше, но корабль пристает к ватопедской пристани…

Мы понимаем, что нам надо уходить, так как хозяин не хочет нас принимать, видимо, из-за нашего бесцеремонного вторжения. Мои спутники возвращаются обратно к Старому Руссику, я же присаживаюсь около баррикады и сижу. Через некоторое время раздается голос, который протяжно, с некоторым упором на «о», произносит: «Ну, что сидишь? Ты откуда?» Я отвечаю, начинается краткий диалог. О. П. приглашает меня зайти. Я зову своих друзей… К сожалению, у меня слишком много спутников, и это несколько шокирует старца. Но старец рад нам. Он предлагает нам скудное угощение: виноградные кисти и рыжеватые сухарики. В этом подобии сухариков есть откровение об уже почти ушедшем в прошлое аскетизме. Вернее, по мнению некоторых, ушедшем в прошлое. Говорили и об общецерковных вопросах, касались и реалий афонского бытия. Затрагивал разговор и конкретные личности. Слышим мы рассказ о захвате Ильинского скита. Все это происходило на глазах старца. Слышим мы и о хитроумных греческих политиках в рясах, и о невоздержанности скитоначальника, которая и послужила внешним поводом к изгнанию… Перескакиваем и на афонскую смуту, на споры об имени Божием. О. П. впервые заставляет меня задуматься о роли греков в этом конфликте. Ведь изгнание русских монахов было им весьма и весьма на руку.

Касаясь вопросов местной жизни, о. П. рассказывает нам краткую историю своего зилотского флага, который мы можем достаточно хорошо рассмотреть. Оказывается, о. П. здесь был кем-то вроде лесничего, прежний игумен благословил его приглядывать за лесом. И ему больно смотреть, как теперь этот лес уничтожают. Поэтому-то он и вывесил зилотский флаг. До нашего прихода он сильно конфликтовал с рабочими, производившими большой шум под самыми стенами кельи. И поэтому, увидев нас, он решил, что мы пришли для расправы.

Вот речь заходит о главной работе келиота. О. П. занят составлением нового календаря. На эту работу его благословил в свое время схимонах Никодим Карульский. Об этом труде, который пишет о. П., мне рассказывал уже Павле Рак. Он даже описал в своей книге встречу с иеродиаконом и немного сказал о календарной проблеме. Суть работы в каком-то согласовании юлианского и григорианского календарей — так я понял эту проблему. Можно было бы сказать: «Ну, вот еще один монах-простец, который взялся решить мировую проблему». Но о. И. из сербского монастыря, бывший астроном, другого мнения. Так что можно сказать, что работа о. П. поддержана научным авторитетом, а нам трудно вникнуть во все астрономические тонкости. Поэтому мы и не пытаемся. Да нас больше интересует разговор о Церкви. И разговор идет и идет, все больше вступая в конфликт с надвигающимися сумерками. Старец даже приглашает нас в келью. И мы видим его довольно большой храм, прикладываемся к Почаевской иконе Божией Матери. Находится даже для всех традиционное афонское угощение — ракийка. Стыдно грабить старца, практически не покидающего келью из опасения возможных конфликтов. Каждый сухарик, каждый выращенный плод здесь большая ценность. Вот, оказывается, где растут золотые плоды. Но Валерий нас подкрепляет надеждой, что завтра сходим в Карею и купим все нужное для старца. Стыдно, но все это оказывается утопией, и насыщенная афонская программа не оставляет нам времени для этого возвращения. Уже почти совсем темно. Старец нас провожает. Прощаясь, узнаем, что где-то невдалеке отсюда есть пресноводный пруд. Натуральный пруд с чистой пресной водой и рыбой. Но взглянуть на этот пруд у нас уже нет времени. Возвращаемся быстро: шагать вниз, конечно, значительно легче, да и продолжение оборванного разговора, увы, без его главного участника, позволяет нам не замечать ни времени, ни пространства, ни уже надвинувшейся темной южной ночи, правда, вскоре разорванной взошедшей луной.