Глава 12

В дверь нагло позвонили. В чем разница между звонком настойчивым и наглым – Сурков бы не объяснил, но он знал, что человек, стоящий за дверью, уверен в себе больше, чем это необходимо.

– Какого черта?

– Сурков Игорь Николаевич? – ответили из-за двери вопросом.

Сурков кивнул в знак согласия, но сообразив, что его не видно за дверью, снова спросил:

– Какого черта?

– Откройте, полиция.

– А может, картофельное пюре?

Но на лестничной площадке действительно находилась полиция. Офицер в заломанной фуражке и с прокурорскими петлицами, а также целая дюжина вооруженных до зубов головорезов в черных шапочках с прорезанными для глаз и рта отверстиями. Они опасливо щерились короткими стволами автоматов и были так напряжены, что когда на верхних этажах хлопнула входная дверь, попадали на пол, а где не было места – друг на друга.

– Выучка, – гордо сказал офицер.

Одного бойца тут же унесли. У него случился сердечный приступ, и двое его товарищей быстро поделили трофейное снаряжение.

– Собирайтесь, Сурков, – предложил офицер, – поедете с нами.

– Зачем?

– Посидите пару лет за неуплату налогов.

– А я заплачу, – пообещал Сурков.

– Это вам так кажется, – щелкнул языком полицейский, – нам еще никто не платил сполна. Я имею в виду, многие пытались, но рассчитаться никому не удавалось. Короче, Сурков, – дохлый номер.

– Извините, я уважаемый в обществе человек, у меня есть недвижимость.

– Это сейчас вы уважаемый человек, и это сейчас у вас есть недвижимость, а попадете к нам – все резко изменится.

– Не понял?

Полицейского стала раздражать непоколебимая тупость Суркова, и он приказал одному из головорезов надеть на хозяина квартиры наручники. После того, как Сурков был закован и сопровожден в полицейский УАЗ, офицер тщательно исследовал туалет. Наркотиков он не обнаружил. Зато нашлась бутылка шампанского, спрятанная Людмирским девять лет назад. Увидев год выпуска и оценив раритет по достоинству, офицер решил не выходя из туалета откушать напиток. Он даже вспомнил, как это звучит в служебной инструкции: «Исследование доказательств на месте».

Но то ли офицер разучился открывать шампанское, то ли оно перебродило от долгого безделья, только когда пробка почувствовала свободу, мигом покинула бутылку и, пару раз уйдя от кафельных стен на рикошет, встретила лоб правильной формы. При этом пробка произвела громкий хлопок, неоднократно усиленный гулким помещением так, что оставшиеся в квартире головорезы решили открыть ответный огонь. Когда они второй раз сменили магазины, в комнате стоял дым коромыслом. Подумав, что выбрать направление стрельбы уже невозможно, головорезы прекратили огонь.

Пришедший в себя офицер тут же вспомнил о своих естественных потребностях, которые не откладывая в долгий ящик справил. При этом он издал звук не менее громкий, чем пробка от шампанского, что вызвало новый шквал огня со стороны его подчиненных. Не имевшие практического опыта боя на ограниченном пространстве, они быстро израсходовали боекомплект и, оказавшись один на один с неизвестной угрозой, на всякий случай решили сдаться. Они подняли руки вверх и стали ждать, пока рассеется дым, но когда он все же рассеялся, увидели сквозь прозрачную от дыр дверь печального вида офицера. Последний сидел на фаянсовом стульчаке и размышлял, кого же он убьет первым? Поняв это, головорезы сделали вид, будто вкручивают лампочки, а так как лампочка была в комнате одна, то они встали горкой, показав отменную выучку акробатов.

Офицер не спешил с наказанием; он велел все сфотографировать, измерить и сделать макет из папье-маше один к десяти. Его большой ошибкой было знание слова папье-маше и незнание его правильного произношения. Большинство головорезов тут же отправились на поиски Маши, а то, что у Маши должна быть большая попье, – подразумевалось как должное. Но офицер этого не знал. Он спустился по мусоропроводу на первый этаж и, смахнув с фуражки неизвестно откуда возникший листик салата, скомандовал:

– Правое плечо вперед, в изолятор!

И действительно, водитель направил автомобиль к следственному изолятору, где с Суркова сняли наручники и препроводили в камеру с такими же головорезами, но без масок.

– Новенький! – обрадовались заключенные, увидев Суркова.

– Новенький, – согласился Сурков.

– Как же тебя угораздило?

– Пока не знаю, – ответил Сурков.

– И никогда не узнаешь, – сказал один из заключенных.

– Почему?

Камера ответила громким хохотом. К Суркову подбежал щуплый зек и, обняв, стал рассказывать о том, как ему предстоит спать возле параши, слушаться паханов и кукарекать по утрам.

Перспективы были печальными, и под ложечкой у Суркова засосало, как от предвкушения драки, результат которой предрешен в пользу более сильного противника. Щуплый зек оставил Суркова так же внезапно, как появился. Виляя воображаемым хвостом, он почти подполз к сидевшему на нарах старику с прилипшей к нижней губе сигаретой и протянул авторучку. Сурков мог поклясться, что это его паркер, но как и когда зек ее вытащил, он не заметил. Рванувшись вперед, Сурков наступил на чью-то ногу, взмахнул пару раз руками и растянулся на грязном полу, как раз перед стариком.

– Это моя ручка! – закричал Сурков.

– Была твоя, – согласился старик.

– Верните!

Камеру снова наполнил смех, а Сурков почувствовал невероятное унижение, и не столько от того, что у него из под носа увели авторучку, сколько из-за наглых смешков, летевших с разных сторон.

– Верните, – прошептал Сурков, но выглядело это жалко.

Камеру залил очередной приступ веселья. Сурков сел, с трудом сдерживая слезы. Он никогда не думал, что в течение минуты сможет быть подавлен, унижен и втоптан в грязь. Руки не слушались, кончики пальцев подрагивали, а в голове шумела кровь, заглушая далекий Ниагарский водопад. Сделать было ничего нельзя, и Сурков стал смотреть, как старик аккуратно снимает колпачок и проводит пером по ладони, дышит на него, снова пытается что-то написать на руке.

Взгляд старика на секунду дрогнул, он стер с ладони выступившую кровь и снова провел кончиком пера.

Внезапно Суркову все стало ясно. Раздробленная мозаика сложилась у него в голове, и, окончательно успокоившись, он сел рядом со стариком.

– Тебе сказали, где твое место? – небрежно промычал старик.

– А ты составишь компанию? – спросил Сурков.

В камере стало так тихо, что если бы в соседнем здании изнасиловали комара, все присутствующие могли бы выступить свидетелями.

– Что? – старик допустил ошибку, переспросив, но тут же спохватился и приказал: – Жопа, разберись!

Жопой, как и следовало ожидать, оказался зек, укравший ручку. Он подошел к Суркову и, брезгливо ущипнув за воротник, потянул к себе.

– Иди сюда, родной, – ехидно сказал Жопа.

– В друзья набиваешься? – спросил Сурков.

Он быстро выдернул душу из Жопы и, не обращая внимания на обмякшее тело, стал размахивать ею над головой. Душа была тяжелой, и устав от упражнений, Сурков сунул ее в парашу. По какой-то причине присутствующих больше интересовало бездыханное тело на полу. Зеки сгрудились над ним, осматривая труп, ропща и причитая.

– Кто еще хочет породниться? – спросил Сурков.

Желающих не нашлось. Тогда Сурков снова сел к старику и протянул руку.

– Ручку! – приказал он.

Старик, не делая резких движений, оторвал сигарету от нижней губы и потушил окурок о ладонь Суркова. Сигарета пискнула, выпустила белое колечко пахучего дыма и смертельно потемнела.

– Ручку, – повторил Сурков, сдувая пепел.

Старик не хотел отдавать авторучку. Он прекрасно понимал, что вместе с ней расстанется со своим авторитетом. Но ситуация была нестандартной, старик к ней был не готов, и единственное, на что он мог решиться, не сулило перспектив. Наконец он позвал:

– Фикса!

Камера ответила могильной тишиной.

– Разберись, Фикса, я разрешаю.

Теперь Сурков увидел, к кому обращался собеседник. Из-под маленького морщинистого лба, сквозь две заплывшие щелочки, с высоты двух метров на Суркова прищурилась башня тяжелого танка, такая же несокрушимая и тупая.

– Душой слаб, – определил Сурков.

– Он тебя по стенке размажет, – пообещал старик.

– Старик, – укоризненно хмыкнул Сурков, – я твоей Фиксе сейчас преподам урок, который она запомнит на всю жизнь, и даже после смерти будет помнить, но ты от этого пострадаешь гораздо сильней.

– Посмотрим, – спокойно сказал старик.

Но Сурков видел, как душа его сжалась, стала маленькой и черной.

– Хорошо, – согласился Сурков.

Он достал из параши душу Жопы и, размахнувшись, со всей силы бросил в Фиксу. Фикса свалился как подкошенный, его душа сцепилась с Жопой, и они принялись кататься по полу. Долго Сурков не мог сообразить, где же здесь Фикса, а где – Жопа. Обе души были темными. Но по трусливым повадкам Жопы понял и, подняв ее за шиворот, втолкнул в тело Фиксы. Оставшуюся душу он загнал в Жопу, и только когда покончил с хлопотами, понял, что в камере никого нет. Заключенные в ней были, их по-прежнему было около двадцати человек, но все они прилипли к стенам, притворяясь штукатуркой.

– Не сметь! – закричал Сурков. – Не сметь бояться, сукины дети! Если увижу трусость вашу, душевную расхлябанность и страх – всех накажу.

О том, чтобы дышать, не могло быть и речи. Зеки готовы были умереть, съесть друг друга и вернуть украденное, лишь бы не находиться в одной камере с Сурковым.

– Так, – сказал Сурков приходящему в себя Фиксе, – ты теперь будешь Жопа.

Сурков на секунду задумался:

– А ты, Жопа, будешь теперь с зубами.

По всей вероятности, в изоляторе существовала потайная сеть коммуникаций. Сурков не видел телефона или телеграфа, но по какой-то причине весть о том, что старик больше не у дел, появилась в утренних газетах.

Старик долго просил тело Фиксы свернуть ему шею, но последний так и не смог объяснить, что он теперь Жопа, а где Фикса – Жопа не при делах.

Суркова на допросы не вызывали. Он большую часть времени лежал на нарах и размышлял о мироздании. Теперь получалось, что Сурков действительно последние девять лет провел в Аду, а не лежал как бревно в больничном коридоре. Это знание волновало, и в то же время не было радостным. Получалось, что после смерти Сурков снова попадет туда, откуда с таким трудом выбрался. Для него не имело большого значения – Ад это будет или Рай, важен был факт или осознание того, что его душа не успокоится и будет проводить остаток вечности не имея шансов на отдых.

Зеки избегали Суркова, его поведение казалось им странным, и на всякий случай они боялись. Сначала Суркова это раздражало, но скоро он привык. Чтобы не чувствовать себя одиноким, Сурков стал обучать тело Жопы немецкому, но так как сам он этот язык знал слабо, а в Жопе сидел тупой Фикса, ничего не получалось. Сурков бросил безуспешные попытки и перешел к телу Фиксы. Он не на шутку занялся его душой, стараясь искоренить трусость. Сурков заставлял Фиксу участвовать в кулачных боях, поочередно со всеми сокамерниками. Очень скоро камера опустела. Зеки сознались в совершенных преступлениях и отбыли – кто в тюрьму, кто на зону. Старика выкупили подельщики. Его тут же застрелили, облили бензином и кислотой, сожгли, взорвали и заасфальтировали место. Сурков не подозревал, что в его отсутствие мир стал настолько жесток, иначе ни за что бы не отпустил старика. Впрочем, узнав об этом, он не сильно расстроился, но находиться в камере только с Фиксой и Жопой становилось скучно. По какой-то причине и тот, и другой откликались на оба имени, и окончательно запутавшись, кто где, Сурков написал на лбу Фиксы: «Я – Фикса», а на лбу Жопы: «Я – Жопа». Установив тем самым видимость порядка, Сурков задумал план побега. Сводился он к обычному распиливанию решетки. Вскоре выяснилось, что Фикса прекрасно перекусывает полуторачетвертную арматуру, из которой сварена решетка. Удалив таким образом два прутка, Сурков оказался во дворе изолятора. Мимо него проходил молодой человек, опасливо косившийся по сторонам.

– Товарищ, – обратился к нему Сурков, – вы не подскажете, где здесь выход?

– Сам ищу, – ответил молодой человек.

Выяснилось, что молодой человек, также как Сурков, пошел в побег, но не знает, в какой стороне выход. Беглецы решили пробираться вместе и вскоре встретили охранника, который и объяснил, как можно выйти на свободу.

– А я не знал, что здесь все так просто, – удивился Сурков.

– А, – махнул рукой попутчик, – теперь все просто. Ты за что сидел?

– Я? – почему-то спросил Сурков.

– Ну не я же.

– Да налоги не успел заплатить.

– Расстреливать вас, сукиных детей, надо, – возмутился беглец.

– Почему?

– Потому что Родину не любите.

Суркову стало стыдно, и он, густо покраснев, решил расплатиться при первой возможности.

– А ты за что?

– Окно разбил.

– Где?

– Да, – протянул беглец, – в подводной лодке.

– Куда, молодые люди? – спросил охранник возле блестящего турникета.

– Домой, – ответил попутчик Суркова. – Ну, отец, у вас тут и лабиринты. Мы уж думали, здесь навсегда останемся.

Охранник добродушно улыбнулся в рыжие усы и открыл турникет.

– Приходите еще, – сказал он на прощание.

– Нет, уж лучше вы к нам.

Сурков и его попутчик вышли на улицу, где проносились автомобили и прогуливались молодые мамы. Мир казался невероятно цветным.

– Может, забухаем? – предложил попутчик.

– Нет, – протянул Сурков, – мне еще налоги платить.

– Это правильно, – согласился попутчик. – Как хоть тебя зовут, приятель?

– Сурков, – протянул ему руку Сурков, – Гоша.

Рука так и осталась висеть в воздухе. Его собеседник мгновенно исчез, словно родился голограммой.

После третьей неудачной попытки открыть дверь, Сурков позвонил в собственную квартиру.

– Кто? – раздалось из-за двери.

– Я, – спокойно ответил Сурков.

– Я бывают разные, – раздраженно вывел женский голос.

– Сурков.

Дверь через минуту открыли, но, как выяснилось, из любопытства, дабы узнать, кто же такой Сурков.

– Ты, что ли, Сурков? – спросила губастая цыганка лет пятидесяти.

– Я.

– И че те?

– Я здесь живу, – Сурков показал ключ.

– Я эту квартиру купила. У судебного исполнителя.

– Где его найти?

– В суде, где же еще?

– А как его зовут?

– Как, как – Сидоров.

Уходить Суркову не хотелось, но делать ничего не оставалось, и он направился в суд разыскивать судебного исполнителя Сидорова. В суде ему сказали, что служебная информация не подлежит разглашению, и что Сидоров будет только завтра.

– Как же так? – возмутился Сурков. – А где же я буду ночевать?

– А где вы ночевали сегодня? – спросила работница суда.

– В тюрьме.

– Вот туда и отправляйтесь.

Делать было нечего, и Сурков еще раз нанес визит губастой цыганке.

– Убирайся, – кричала последняя, так и не открыв дверь.

Сурков вернулся в суд и стал объяснять, что с ним произошло чудовищное недоразумение. Но клерк осталась холодна к его просьбам. Когда рабочий день закончился, работник суда закрыла двери на ключ и отправилась готовить мужу ужин.

Сурков вышел на улицу и побрел к Людмирскому. Оказалось, что его друг уже давно не живет в панельной пятиэтажке. Его дом находился за городом, и Сурков дошел туда только к утру.

– Просрал квартиру? – предположил Людмирский.

– Так точно, – согласился Сурков.

– Заходи, – пригласил Лешка.

Он налил неведомый доселе скотч и за рюмкой чая стал объяснять Суркову, что изменилось за последние девять лет.

Оказалось, что больше не надо платить комсомольские взносы, страной управляет президент, а наши ракеты не нацелены на США. Сурков так и не смог поверить, будто танки расстреливали парламент, а посреди Москвы взрывали жилые дома. Что на западном Кавказе идет уже вторая гражданская война, страну поделили с помощью каких-то ваучеров и подставных фирм, а станцию «Мир» утопили в Тихом океане. Папа Римский сломал руку, на Красную площадь сел немецкий самолет, и больше никто не верит в победу коммунизма.

– Нет больше Советской власти! – кричал Людмирский. – Теперь демократия. Товарищ – ругательное слово, все теперь господа: и кто ворует, и кто работает. Все себя считают крутыми. Крутой – это самое распространенное прилагательное, теперь никто не говорит: хороший, умный, смелый, правильный. В стране шестнадцать партий. По телевизору показывают гомосексуалистов. В киоске Союзпечати можно купить порнографический журнал. Водку продают круглосуточно. Можно получить разрешение на ношение оружия, верхнего предела самообороны нет. Смертную казнь отменили. В Приморье зимой не отапливают дома. Туристы летают в космос. Сотовый телефон есть у каждого дворника. Священники насилуют своих прихожан. Видеомагнитофоны выбрасывают на свалку, пенсионеры собирают бутылки. Проститутки дают объявления в газетах. В любую точку земного шара можно позвонить из автомата на углу. Детей выращивают в пробирках, роботы платят профсоюзные взносы.

– А марсиане к вам не высаживались? – перебил его Сурков.

– Не веришь мне? – возмутился Людмирский.

– Не то, чтобы совсем.

– Ах, так? – Людмирский включил телевизор, где по всем каналам показывали фильм про космическую атаку Нью-Йорка. Город был окутан клубами дыма, по улицам бежали напуганные люди, и прямо на них рушились небоскребы. – Думаешь, это кино или фантастика? Нет, это всего лишь вечерние новости.

– Лешка, а ты не болен?

Людмирский с минуту смотрел на мелькавшие картинки, выключил телевизор и устало сел в кресло:

– Да, – заключил он. – Наверняка, этого сразу не понять, или мы мало выпили? Ты, кстати, почему не пьешь?

– Я Лешка теперь на многие вещи смотрю по-другому. Скажи, а вот такое пойло теперь везде продают? – Сурков посмотрел через стакан.

– Теперь все продают, но не всем по карману.

– А чего теперь нет? В смысле – теперь нет, что было раньше.

– Очередей нет. А впрочем, – Людмирский задумался, – на почте есть, в сбербанке, в налоговой, поликлинике есть. Дефицита нет. Все, что пожелаешь, – только плати.

– Знаешь, это время я уже застал.

Людмирский почесал затылок.

– Комаров меньше стало.

– Почему? – не понял Сурков.

– А черт его знает.

– Нет, Лешка, черти этого точно не знают.

– А ты, как всегда, в курсе?

– Виделись. Я понимаю, Лешка, что теперь у тебя есть повод мне не верить, но я все эти девять лет провел в Аду и насмотрелся всякой нечисти.

– Знаешь, чем отличается новый русский от совка? – спросил Людмирский.

– Чем?

– Глуп. Совок ни во что не верит, зашаркан, закомплексован, тени своей боится. А новый русский этого не догоняет. Ему невдомек, что бассейн на пятом этаже не выроешь. Верит во все, как дитя. Вот и тебе, Гоша, я поверю, если ты мне покажешь свои рога.

– Нет у меня рогов, – развел руками Сурков. – Я в черти не выслужился, да и у тех, скажу тебе, голова круглая. Но доказать это смогу.

Сурков сгреб большую настольную зажигалку и, налив в ладонь остатки скотча, поджог его.

– Красиво, – согласился Людмирский, глядя на синее пламя. – Только я тоже так могу.

Он вылил содержимое бутылки на себя и чиркнул большой каминной спичкой. Через пять секунд он уже превратился в барбекю и, жалобно повизгивая, обратился к Суркову:

– Пожалуй, хватит, – с этими словами Людмирский стал сбивать с себя пламя, но проклятый скотч не хотел погасать.

Суркову пришлось набросить на Людмирского плед и даже потоптать ногами.

– Вот видишь, Гоша, – любой идиот с этим справится.

– Да, Лешка, но при этом у меня нет ожогов.

– А думаешь, у меня есть? Это – так, просто краснота от скотча, это не считается.

– Хорошо. Масло у тебя есть? Любое: подсолнечное, оливковое, сливочное.

– На кухне, – сказал Людмирский, чувствуя неладное.

– Идем, – Сурков поднялся на пол-уровня в просторную кухню, без труда разобрался с холодильником и керамической плитой. Он налил в широкую кастрюлю подсолнечное масло и включил максимальный подогрев.

– Что это? – спросил Людмирский.

– Это масло. На таком грешники поджариваются.

– И ты поджаривался?

– И я, конечно.

Сурков сунул палец в кастрюлю и стал помешивать масло, пока оно не нагрелось градусов до ста.

– Попробуешь? – предложил он.

– Разумеется, – согласился Людмирский.

Он осторожно опустил руку и, с трудом ворочая языком, сказал:

– Масло как масло, только горячее, – выдернув покрасневший палец, он долго дул на него, после чего стал обильно смазывать кремом.

– Согласен, Лешка.

– С чем?

– С твоим определением нового русского. Действительно – тупой, действительно – наивный, но вот в то, что во все верит, – это ты загнул.

У Людмирского уже выступили слезы, и он решил прекратить эксперименты с огнем:

– Больше не буду заниматься членовредительством, но ты меня не убедил.

– Я могу рассказать тебе о твоей душе.

– Что у нее вырос хвост, я и так знаю.

– Хочешь, я расскажу, о чем ты сейчас думаешь?

– Попробуй.

– Ты мне не веришь и думаешь, что я дурю тебе голову.

– Эка, телепат, так и я могу. Нет, Гоша, хватит дурковать.

– Что же тебя убедит?

– А зачем? Давай каждый останется при своем мнении. А если хочешь меня убедить, верни себе квартиру, с твоими способностями это наверняка несложно.

– Не знаю, – ответил Сурков. – Вообще-то, я не представляю, как это можно использовать.

– Подумай, отдохни, пару дней поживи у меня. Как говорится, утро вечера мудренее. Мы за разговором и не заметили, что утро за окном, а мне пора бабки зарабатывать, иначе их кто-нибудь другой заберет.

Людмирский удалился приводить себя в порядок, а Сурков лег на короткий кожаный диван и стал размышлять о своем положении. Скоро его душа отделилась от тела и, вылетев в окно, понеслась пугать губастую цыганку. Людмирский уехал на работу, а к его дому подкатил большой черный джип с драконом на левой дверце. Из машины вышли трое бандитов и направились к двери. Позвонив и не получив ответа, один бандит решил:

– Дома нет.

– Прячется, – уверенно предположил Второй.

– Будем звонить дальше, – решил Третий.

Позвонив еще сорок минут, Первый бандит попросил его подменить.

– Палец устал, – объяснил он.

– А я устал стоять, ну и что теперь? Работа у нас такая, мы же крутые пацаны.

Бандиты звонили еще полчаса с тем же результатом. Тогда один из них, окончательно устав от бандитского образа жизни, решил прислониться спиной к двери. Людмирский же в это утро дверь не запер, поэтому бандит повалился в прихожую, перепугав оставшихся на улице пацанов. Последние подумали, что одного из них пытаются втянуть в дом. Чтобы братан не смалодушничал и не сдал своих пацанов, решили товарища застрелить. Они уже извлекли на воздух стволы, когда поняли, что он просто оступился.

– Открыто, в натуре, – заявил бандит, поднимаясь.

– Засада, – понял все Первый бандит.

– Уходим? – предположил Второй.

– Нет, – категорически возразил Первый, – от нас только этого и ждут. Как повернемся затылками, тут же получим из стволов.

– Что же делать? – спросил Третий.

– Мочить всех будем, – решил Второй, – к оружию, пацаны!

Он пнул дверь так, как это показывали в кино, и пропустил вперед оставшихся. Расчет его оказался верным. Первый и Третий бандиты, воодушевленные действиями Второго, ринулись по коридору, даже не оглянувшись назад.

– Я прикрою, – пообещал Второй бандит.

Он занял место за мраморным бюстом Людмирского и напряженно вслушивался в тишину. Очень скоро послышался звон разбитого стекла и интеллигентная ругань.

– Что там? – спросил он Первого бандита, выходя из-за статуи, но только после того, как понял, что опасаться нечего.

– Никого. Труп в комнате, бабла нет.

– Мы сюда не за баблом приехали. Где хозяин?

– А я почем знаю? – возмутился Первый. – Мочканул кого-то и смылся.

– Может, это он сам?

– Не, этот худой.

Второй бандит прошел в комнату, и лично удостоверившись, что тело на диване не подает признаков жизни, удрученно хмыкнул:

– Странно, как же его грохнули?

Тут он заметил стаканы на столике и, понюхав содержимое, авторитетно сказал:

– Отравили.

В это время довольная душа Суркова вернулась в бренное тело, заняла свое место и, как говорится, пришла в себя.

– Я много пропустил? – спросил Сурков, потягиваясь.

Бандиты от неожиданности побросали на пол оружие и бросились бежать. Они сбились в кучу у входной двери, толкая и мешая друг другу.

– Извините, ребята, если я вас напугал, – сказал подошедший Сурков и протянул одному из бандитов пистолет.

Не разобрав намерений Суркова, бандиты быстро сдавали друг друга, малину, общак и все, что только знали, но Суркову их несвязная речь была непонятна. Из нее он только уловил, будто миштяковых пацанов послал некто Федор, и что Людмирский задолжал ему то ли за электричество, то ли за газ. Пацаны говорили о каком-то счетчике и про какую-то стрелку, но свою речь пересыпали настолько дивными наречиями, что Сурков сказал:

– Ладно, ребята, не напрягайтесь. Починит Лешка счетчик и стрелку впаяет, куда надо. Вы своему Федору передайте.

– А ты кто? – осторожно поинтересовался Второй бандит.

– Я тут недавно. Меня, наверное, мало кто знает. Сурков Гоша, – Сурков протянул Первому и Второму бандитам их оружие и вернулся в комнату, чтобы принести его Третьему, но только увидел, как рванул с места черный «лендровер».

– Товарищи! – крикнул он, выходя на крыльцо.

Но Второй бандит приказал не жалеть импортной резины, и вскоре автомобиль превратился в маленькую точку на горизонте.

– Ты слышал? – спросил он Третьего бандита.

– Слышал, – ответили ему, – неужели тот самый Сурков?

– Он. Он, падла, старика опустил, а из Фиксы пидора сделал. Чуяло мое сердце. Во бля, не повезло!