Пришло время ежемесячного собрания. Общего сборища, которое ничего не решает. Каждый носится со своим любимым проектом, осуществить который невозможно. Через шесть-восемь часов болтовни Душечка прекращает прения и объясняет, что нам делать.

Как всегда, на стенах висели карты. На одной отмечено, где, по мнению наших лазутчиков, сейчас находятся Взятые. На другой – указанные менгирами места вторжений. На обеих огромные белые пятна – неизвестные нам области равнины. Третья карта – любимый проект Лейтенанта – с бурями перемен за этот месяц. Он искал закономерности. Как обычно, бури бушевали на окраинах. В этом месяце их было необычайно много, и больше обычного – в центральных областях. Сезонные колебания? Действительно сдвиг?

Кто знает? Мы недостаточно долго наблюдаем за ними. А менгиры такие мелочи объяснять не удосуживаются.

Душечка немедленно кинулась в атаку.

– Налет на Ржу, – показала она, – возымел действие, на которое я надеялась. Наши люди сообщают о повсеместных антиимперских выступлениях. Это отвлекает внимание властей от нас. Но армии Взятых продолжают усиливаться. Особенно агрессивна в своих вторжениях Шепот.

Этим утром пришло сообщение, что Шепот оставила гарнизон в дне пути от границы. Она возводит укрепления в ожидании нашего ответа.

Стратегия Шепот была ясна. Создать на равнине сеть поддерживающих друг друга крепостей; надстраивать ее медленно, пока не покроет всю равнину. Опасная женщина. Особенно если она подсказала эту стратегию Хромому и другим военачальникам.

Эта стратегия уходит корнями в незапамятные времена и применяется снова и снова каждый раз, когда регулярная армия сталкивается с партизанами в диких местах. Она рассчитана на длительный срок и требует от победителя большого упорства. Если оно есть, стратегия оправдывает себя; если его нет – терпит провал.

В нашем случае она сработает. У врага было двадцать с лишним лет на подготовку. И ему не надо удерживать равнину, разделавшись с нами.

С нами? Лучше сказать – с Душечкой. Остальные в уравнение не включены. Если Душечка потерпит поражение, восстания не будет.

– Они отнимают наше время, – продолжала Душечка. – Нам нужны десятилетия. Надо что-то делать.

«Вот мы и приехали», – подумал я. Читаю на ее лице: сейчас выйдут на свет результаты долгих угрызений совести.

Так что я не был особенно удивлен, когда она сообщила:

– Я посылаю Костоправа добыть завершение рассказа, который содержится в полученных им посланиях. – О письмах уже знали, Душечка растрезвонила. – С ним пойдут двое помощников: Гоблин и Одноглазый.

– Не буду молчать! Посмотри на меня. Я никто. Меня и не заметят – так, бродит себе старикан. Таких на свете полно. Но трое! Один из них негр! Другой карлик с…

Гоблин и Одноглазый окинули меня испепеляющими взорами.

Я хихикнул. Моя выходка поставила их в неловкое положение. Идти они хотели не больше, чем я иметь их под боком, но согласиться со мной на людях им не позволяла гордость. Хуже того – им пришлось бы согласиться друг с другом. Самолюбие!

Но я был прав. Гоблин и Одноглазый – фигуры известные. Я, впрочем, тоже, но меня, как я верно сказал, трудно приметить.

– Опасность заставит их сотрудничать, – показала Душечка.

Я отступил на последний рубеж обороны:

– В ту ночь, когда я был один в пустыне, со мной связалась Госпожа. Она ждет меня.

Душечка подумала секунду.

– Это ничего не меняет. Мы должны получить остаток рассказа, прежде чем Взятые доберутся до нас.

Она была права. Но…

– Пойдете вы трое, – прожестикулировала она. – Будьте осторожны.

Следопыту наш спор переводил Масло.

– Я пойду, – предложил Следопыт. – Я знаю север. Особенно Великий лес. Там я получил свое имя.

Пес Жабодав у его ног зевнул.

– Костоправ? – спросила Душечка.

Я еще не примирился со своим уходом. Я взвалил решение на нее:

– Как решишь, так и будет.

– Тебе пригодится боец, – показала она. – Скажи, что ты его берешь.

Я хмыкнул, побурчал под нос и повернулся к Следопыту:

– Она говорит, что ты тоже пойдешь.

Его это порадовало.

Душечка сочла вопрос закрытым. Собрание переключилось на доклад Шпагата, намекавшего, что Кожемякам не повредил бы налет вроде пережитого Ржой.

Я исходил злостью и паром, и никто не обращал на меня внимания, кроме Гоблина и Одноглазого. По их взорам я понял, что еще пожалею о своих оскорблениях.

В путь отправились очень скоро, четырнадцать часов спустя. Все для нас уже было готово. Из постели меня выволокли чуть за полночь, и вскоре я уже прятался в кораллах, наблюдая, как спускается небольшой летучий кит. Позади меня лопотал менгир, учил обихаживать болезненное китовое самолюбие. Я не обращал внимания. Слишком быстро все происходит. Меня усадили в седло, прежде чем я решился ехать. Я отстал от событий.

Оружие, амулеты, деньги, провизия – все, что могло мне понадобиться, уже было собрано. Гоблин и Одноглазый, помимо такой же клади, волокли целый арсенал тавматургической мишуры. После того как кит высадит нас за вражескими позициями, мы постараемся купить фургон.

– Чтобы везти все это барахло, – ворчал я, – потребуются два фургона.

Следопыт путешествовал налегке. Еда, набор оружия из того, что нашлось в арсенале, и дворняга.

Кит взлетел. Нас окутала ночь. Я ощутил себя потерявшимся. Меня даже не обняли на прощание.

Кит поднимался до тех пор, пока воздух не стал холодным и разреженным. На востоке, юге и северо-западе я различил блеск бурь перемен. Они действительно участились.

Полеты на китах меня совершенно пресытили. Я скорчился, дрожа. И, не обращая внимания на непрерывно болтающего о каких-то мелочах Следопыта, заснул.

В себя я пришел оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Ко мне нагнулся Следопыт.

– Проснись, Костоправ, – повторял он. – Проснись. Одноглазый говорит, что у нас неприятности.

Я вскочил, ожидая увидеть кружащих за бортом Взятых.

Нас и вправду окружали – четыре летучих кита и пара десятков скатов.

– Откуда эти взялись?

– Прилетели, пока ты дрыхнул.

– Так в чем проблема?

Следопыт ткнул пальцем в сторону того, что на корабле было бы штирбортом.

Буря перемен. Проявляется.

– Просто вынырнула ниоткуда. – Ко мне подошел Гоблин. Он слишком нервничал, чтобы злиться. – Серьезная, если судить по скорости роста.

Сейчас буря имела в поперечнике не больше четырехсот ярдов, но ярость пастельных молний в ее сердцевине предсказывала: расти буря будет быстро и страшно. Похуже обычного кошмара. Многоцветные вспышки раскрашивали скатов и китов в немыслимые тона. Наш конвой поменял курс. На летучих китов бури влияют меньше, чем на людей, но киты предпочитают все же избегать опасности. Ясно было, однако, что хоть краем, но буря нас заденет.

Пока я додумывался до такой мысли, буря росла. Шестьсот ярдов в поперечнике. Восемьсот. Цвета кипели и бурлили в чем-то похожем на черный дым. Молнии, беззвучно шипя, змеями кидались друг на друга.

Нижний край бури коснулся земли.

Молнии обрели голос. А буря разрасталась все быстрее, расплескивая во все стороны тот прирост, что должен был уйти в землю. Сила ее была невероятна.

Бури перемен редко приближались больше чем на восемь миль. Даже на таком расстоянии они весьма внушительны – так что искры трещат в волосах и рвутся нервы. В те времена, когда мы еще служили Госпоже, я беседовал с ветеранами кампаний Шепот, и те рассказывали о своих мучениях в этих бурях. Я никогда не верил их байкам до конца.

Когда край бури настиг нас, я поверил каждому слову.

Одного из скатов захлестнуло. Он стал прозрачным, забелели в накатившей тьме кости. Потом он изменился.

Изменялось все. Камни и деревья поплыли. Надоедавшие нам мелкие тварюшки оборачивались чем-то еще…

По одной из гипотез, удивительные твари равнины обязаны своим происхождением бурям перемен.

Считалось также, что бури создали и саму равнину. Что каждая из них оттяпывает еще один кусочек нормального мира.

Киты уже не пытались обогнать бурю. Они опустились к земле, к границе бури, чтобы, если их превратит в нечто к полету неспособное, падение было не слишком долгим. Наилучшая тактика при любой буре перемен. Лежи и не рыпайся.

Ветераны Шепот поговаривали о ящерицах, вырастающих со слона, о пауках-чудовищах, о появляющихся у ядовитых змей крыльях, о разумных существах, теряющих рассудок и убивающих все, что попадается им на глаза.

Я испугался.

Впрочем, не настолько, чтобы не смотреть по сторонам. Показав нам косточки, скат обрел нормальный облик, но он вырос. Как и второй, когда буря захлестнула его. Не свидетельствует ли это о тенденции к росту на границах бури?

Перемена достигла нашего кита – тот спускался медленнее остальных. Несмотря на молодость, кит старался удержать нас на спине. Мои волосы звенели. Казалось, вот-вот окончательно откажут нервы. Взгляд, брошенный на Следопыта, подтвердил, что сейчас разразится эпидемия паники.

Кто-то из колдунов – то ли Гоблин, то ли Одноглазый – попытался поиграть в героя и остановить бурю. Проще остановить морской прилив. Грохот и рев заклятия сгинули в гневе стихии.

Когда край бури настиг нас, на мгновение наступила тишина. А потом – адский рев. Бушевавший внутри ветер поражал своей яростью. Мне хотелось только одного – вцепиться во что-нибудь и держаться. Вокруг летали вещи, превращаясь друг в друга по пути. Потом я бросил взгляд на Гоблина. Меня едва не стошнило.

Действительно Гоблин. Его голова раздулась вдесятеро. А все остальное точно наизнанку вывернулось. Вокруг кишела орда паразитов, из тех, что живут на спинах летучих китов, некоторые размером с голубя.

Следопыт и пес Жабодав выглядели еще хуже. Дворняга стала со слоненка ростом, клыки вытянулись, глаза светились лютой злобой. На меня пес смотрел с леденящей душу голодной страстью. А Следопыт стал чем-то вроде демона, напоминающего обезьяну, но много разумнее. Оба походили на самый жуткий кошмар художника или колдуна.

Меньше всего изменился Одноглазый. Раздулся немного, но остался Одноглазым. Может быть, это оттого, что он за свои годы слишком укоренился в этом мире. По слухам, ему скоро полтора века стукнет.

Тварь, что была псом Жабодавом, двинулась ко мне, скаля зубы… Летучий кит коснулся земли, и от толчка все мы полетели вверх тормашками. Вокруг завывал ветер. Необычная молния сковала небо и землю. Сама почва, которой мы касались, плыла. Ползли камни. Корчились деревья. Обитатели этой части равнины все выбрались наружу и заметались, теряя облик; жертва кидалась на хищника. Жуткое действо освещалось переменчивым призрачным светом.

Потом нас окутала пустота в сердце бури. Все застыло в той форме, которую только что приобрело. Ничто не двигалось. Следопыт и пес Жабодав, сброшенные толчком, валялись на земле. Одноглазый и Гоблин сидели нос к носу, готовые позволить своей вражде выйти за пределы обычных перебранок. Прочие киты, с виду не изменившиеся, лежали невдалеке. Из цветных лент в небе вылетел скат, упал и разбился.

Пауза продолжалась минуты три. В тишине рассудок вернулся к нам. Потом буря перемен начала сворачиваться.

Распад бури происходил медленнее, чем рост, но и спокойнее. Терпеть пришлось несколько часов. Потом все сгинуло. Единственной жертвой оказался разбившийся скат. Но боги, как же мы все были потрясены!

– Нам чертовски повезло, – заметил я, пока мы перебирали багаж. – Могло и вовсе убить.

– Удача тут ни при чем, Костоправ, – ответил Одноглазый. – Как только наши чудовища почуяли бурю, они тут же направились в безопасное место. Туда, где ничто не сможет прикончить нас. Или их.

Гоблин кивнул. Что-то часто они друг с другом соглашаются в последнее время. Но мы все помнили, как они только что едва не растерзали друг друга.

– А на что я походил? – спросил я. – Сам никаких перемен не почувствовал, только нервничал очень. Вроде как напился, накурился и умом тронулся одновременно.

– Очень было похоже на Костоправа, – задумчиво ответствовал Одноглазый. – Только вдвое уродливее.

– И скучнее, – добавил Гоблин. – Ты произнес очень вдохновляющую речь о доблести Черного Отряда в сражениях с харчами.

Я расхохотался:

– Бросьте!

– Нет, правда. Ты так и остался Костоправом. Может, от тех амулетов и есть толк.

Следопыт перебирал оружие. Пес Жабодав дрыхнул у его ног. Я показал на него пальцем и вопросительно посмотрел на Одноглазого.

– Не видел, – прожестикулировал тот.

– Он вымахал, – вставил Гоблин, – и когти отрастил.

Их это, кажется, не беспокоило. Я решил последовать примеру колдунов. В конце концов, китовые вши были не многим лучше дворняги.

Летучие киты остались на земле – вставало солнце. Их спины приобрели бурый, с охряными пятнами цвет, и мы стали ждать ночи. Скаты пристроились на спинах остальных четырех китов. К нам они не приближались. Похоже, люди вызывали у них неприязнь.