Я нервничал. У меня началась бессонница. Дни утекали один за другим. Где-то на западе Великая Скорбь подтачивала свой берег. Четвероногое чудовище мчалось к хозяину с вестью о том, что план раскрыт. Душечка и Госпожа не делали ничего.

Ворон оставался в ловушке. Боманц все шел через неугасимый огонь, который и вызвал сам себе на горе. Приближался конец света. И никто пальцем о палец не ударил.

Я закончил перевод. Мне это не помогло. Так казалось. Хотя Молчун, Гоблин и Одноглазый продолжали возиться со списками имен, с перекрестными ссылками в поисках системы. Госпожа заглядывала им через плечо чаще, чем я. Я кропал Анналы. И маялся: как же попросить, чтобы она вернула те, что я потерял у моста Королевы?

Я нервничал. Изводил себя и других. На меня уже злились. Чтобы успокоиться, я стал гулять при луне.

Той ночью было полнолуние, над восточными холмами взошел толстый оранжевый пузырь. Величественное зрелище, особенно когда на фоне пузыря пролетает стая скатов. Горизонт почему-то светился сиреневым. На холодном ветру металась выпавшая днем тонкая пыль. Далеко на севере поблескивала буря перемен.

Рядом со мной возник менгир. Я подпрыгнул фута на три.

– Опять чужаки на равнине? – спросил я.

– Не больше чужаки, чем ты, Костоправ.

– Шутник нашелся. Чего тебе надо?

– Мне – ничего. Тебя хочет видеть Праотец-Дерево.

– Да? До скорого.

Я двинулся к Норе. Сердце мое заходилось.

Дорогу мне заступил другой менгир.

– Ну, раз вы так… – Я изобразил на лице героизм и пошел вверх по ручью.

Они все равно привели бы меня. Лучше избежать унижений.

Вокруг пустоши гулял ветер, но стоило пересечь границу, как вступил в лето. Полный штиль, хотя листва звенит. И жара как в горне.

Луна поднялась достаточно, чтобы затопить прогалину серебристым светом. Вот и Дерево. Я не мог оторвать взгляда от руки, все еще торчащей, сжимая корень, все еще, как мне казалось, живой. Но корень разросся и обволок руку, как живое дерево обволакивает намотанную на него проволоку. Я остановился в пяти шагах от ствола.

– Подойди ближе, – сказал Праотец.

Нормальным голосом. Обычным тоном.

Я икнул и поискал глазами выход. Прогалину окружала тьма-тьмущая менгиров. Беги, коли охота.

– Стой спокойно, однодневка.

Мои ноги примерзли к земле. Однодневка, да?

– Ты просил помощи. Ты требовал помощи. Ты ныл, и клянчил, и молил о помощи. Стой спокойно и прими ее. Подойди.

– Решился?

Я сделал два шага. Еще один – и я ему на корни наступлю.

– Я обдумал проблему. То, чего вы, однодневки, так боитесь, то, что спит в земле далеко отсюда, станет угрозой моим детям, если оно пробудится. Я не вижу силы в тех, кто противостоит ему. Поэтому…

Я не люблю прерывать собеседника, но не заорать не мог. Кто-то вцепился мне в лодыжку. Так сильно, что хрустнула кость.

Ну, старикашка, ты еще пожалеешь об этом.

Мир посинел. На меня обрушился ураган боли. В ветвях Праотца-Дерева засверкали молнии. Над пустыней прокатился гром. Я поорал еще немного.

Вокруг мелькали синие разряды, едва не задевая меня заодно с моим мучителем. Но наконец рука разжалась.

Я попытался сбежать.

Упал на первом же шаге. И продолжал ползти, пока Праотец-Дерево извинялся и пытался меня вернуть.

К дьяволу! Я менгир насквозь пробью, если придется…

В сознании возникла картина. Праотец-Дерево передавал сообщение напрямую. И наступила тишина: только – фьють! – исчезли менгиры.

Со стороны Норы несся гомон. Чтобы выяснить, кто устроил представление, высыпал весь Отряд.

Первым добежал Молчун.

– Одноглазый, – выдавил я. – Одноглазого сюда.

Кроме меня, он единственный что-то смыслит в медицине. И, несмотря на склочность, указания мои выполнит.

Тут же явился Одноглазый, а с ним еще человек двадцать. Дозорные не оплошали.

– Лодыжка, – сказал я. – Видимо, сломана. Дайте свет. И лопату, мать ее!

– Лопату? Головой ударился? – переспросил Одноглазый.

– Я сказал – принеси. И что-нибудь против боли.

Материализовался Эльмо, застегиваясь на ходу.

– Костоправ, что случилось?

– Старик захотел поболтать и послал за мной каменюги. Говорит, что решил нам помочь. Только я уши развесил, эта лапа как вцепится! Чуть ногу не оторвала. А шум – это Дерево говорило: «Не хулигань».

– Закончишь с ногой, оттяпай ему язык, – приказал Одноглазому Эльмо. – Что нужно Дереву, Костоправ?

– Уши в Норе забыл? Праотец решил помочь нам справиться с Властелином. Говорит, мол, покумекал и решил, что в его собственных интересах оставить Властелина под землей. Помоги встать.

Усилия Одноглазого начали приносить плоды. Он прилепил к моей лодыжке, раздувшейся к этому времени втрое, травяной шарик из своих запасов, и боль спала.

Эльмо покачал головой.

– Если не поможешь встать, – процедил я, – я тебе самому ногу сломаю.

Эльмо с Молчуном подхватили меня под мышки и поставили.

– Лопаты принесите, – приказал я.

Мне тут же подали с полдюжины. Солдатских, конечно, – не заступов.

– Раз уж вы собрались помочь, волоките меня к Дереву.

Эльмо зарычал. На мгновение показалось, что заговорит Молчун. Я посмотрел на него с выжидающей улыбкой. Двадцать с гаком лет жду.

И ничего. Что бы ни происходило, на челюстях Молчуна висел стальной замок. Я видел его таким злым, что он готов был глодать гвозди, и таким возбужденным, что он терял контроль над сфинктером. Но чтобы нарушил молчание – никогда.

В ветвях Дерева еще метались синие искры. Звенели листья. Свет луны и отблески факелов смешивались, от каждого сполоха пускались в пляс немыслимые тени…

– На другой стороне, – указал я своим носильщикам.

Раз не вижу его отсюда, значит он по ту сторону ствола.

Ага, вот и он, в двадцати футах от комля. Росток. Немного выше человека.

Одноглазый, Молчун, Гоблин – все наши выпучили на него глаза, как стая обезьян. Кроме старины Эльмо.

– Притащите пару ведер воды и хорошо промочите землю, – приказал он. – И найдите старое одеяло, чтобы обмотать им корни вместе с землей.

Все правильно. Крестьянин, чтоб его!

– А меня опустите, – потребовал я. – Хочу сам посмотреть лодыжку, при свете.

На обратном пути мы с тащившими меня Эльмо и Молчуном повстречали Госпожу. Она изобразила трогательную заботу – все хлопотала вокруг моей персоны. Пришлось вытерпеть уйму многозначительных ухмылок.

Даже тогда правду знала только Душечка. И может быть, догадывался Молчун.