Глава 8. Удачное «легендирование»

Романцев прошел в жаркую прачечную, где молодая миловидная девушка с толстой косой, аккуратно спрятанной под белый платок, полоскала белье в большом цинковом жбане. Посмотрев на вошедшего, она задорно улыбнулась:

– Ви щось хотили, пан?

Взгляд наивный, детский. Такую даже обижать грех.

– Как тебя звать?

– Агапия.

– Ты знаешь, кто я такой?

– Вийськовий.

– Хм… Все так, военный. Вот ответь мне откровенно, Агапия, за кем ты должна была следить в госпитале?

– Не за ким пан, ничого не знаю, – перепугалась девушка.

– Ни за кем, значит, а кому тогда записку передавала? Агапия, я человек не злой, зла тебе тоже не желаю, но, если ты будешь упрямиться, разговор будет суровый. За кем ты должна была следить? – строже спросил Романцев.

– Полонянкою спостеригати. И за тими, хто з нею рядом.

– Кто тебе сказал, чтобы ты за ними следила?

– Не знаю, як звати, а тильки вин сказав, що якщо я не зроблю цього, так вин моих родителй убьет. Так воно и було бы. Вони все злые!

– А записку кому передала?

– Ему и передала.

– Что было в той записке?

– Написала, скильки людина ие стережуть.

– И сколько же?

– Пятнадцять чоловик.

– А тех, что в левом крыле находятся, тоже сосчитала?

– Да.

– А ты, я смотрю, глазастая. Как он выглядел?

– Молодий такив, годков тридцять. Високий, як и ви. Що мени дальше робити?

– Ты ведь стирала? Вот и продолжай, – сказал Тимофей и вышел из душной прачечной.

Здание госпиталя было затемнено, горели окна только в углу первого этажа, там, где находилась пленница. Первый этаж караулил часовой, его можно было увидеть, когда он проходил по коридору вдоль освещенных окон. Иногда он заглядывал в палату к задержанной и, убедившись, что запястье крепко привязано к спинке кровати, следовал по привычному маршруту.

У входа позевывал второй часовой – крепкий, коренастый. Свернув цигарку, он сладенько затянулся и глянул на россыпь звезд. Затем в глубокой задумчивости посмотрел на густые заросли боярышника, разросшегося за оградой госпиталя. В глубокой тени госпитального двора стояла низенькая узкая скамеечка, на которой сидели молодой солдатик с перевязанным плечом и совсем юная сестричка. У девушки было ночное дежурство, и она, вырвавшись ненадолго, хотела скоротать с любимым хотя бы несколько минут.

Любовь на фронте – явление привычное. Чаще всего пронзительная, острая, нежданная, невесть откуда взявшаяся, способная разрыхлить даже самые черствые сердца. Такая любовь выворачивает душу наизнанку даже у тех, кто, казалось бы, пережил нечто подобное и посчитал, что неспособен на более сильные чувства.

А у этих двоих чувство было особенное, трепетное, потому что с любовью повстречались впервые. На фронте нередко встречается и такое. Скороспелая, в чем-то диковатая любовь накрыла их с головой обоих, и молодые, спрятавшись от чужих взглядов за беспросветную темноту и глухо вздыхая, не замечали вокруг никого: ни проходящих иной раз раненых, ни озороватых сестричек, бросавших веселые взгляды в их сторону, ни часового, стоявшего поодаль верстовым столбом и посматривавшего на них. Замкнулись в себе, как будто бы являлись сосредоточением вселенной. Хотя кто знает, быть может, так оно и было в действительности.

Засмотревшись, часовой не услышал, как к нему со спины неслышно подкрался человек в форме старшины Красной армии. Тюкнув его по темечку чем-то тяжелым, он подхватил падающее тело под руки и оттащил в сторону к густым зарослям. Тотчас из темноты вынырнул другой в такой же красноармейской форме и заторопился к зданию.

Дверь в госпиталь была открыта. Скрипнула разок на крыльце свежеструганая дощечка, предупреждая о нежданном визите, а потом вновь установилась тишина. Первым шел мужчина среднего роста, но очень крепкий, с мускулистыми руками. За ним, отставая на несколько шагов, шел молодой, на вид не более двадцати лет, с костистым лицом и тонкой шеей. Неизвестные бесшумно прошли по коридору и легко отыскали палату, в которой находилась пленница.

– Нам сюда… Не отставай, – поторопил крепыш и потянул на себя дверь.

Навстречу им шагнул часовой и с удивлением произнес:

– Вы кто такие?

Здоровяк с силой ткнул его под самую грудную клетку. Тот охнул и перегнулся пополам. Сцепив ладони в замок, крепыш с размаху ударил часового по затылку и, ухватив падающее тело под руки, втащил его в палату к задержанной.

– Теперь не поднимется, – уверенно сказал крепыш, посмотрел на девушку, оторопело на него таращившуюся, и поторопил: – Чего лежишь? Поднимайся! Не ровен час, подойдет кто-нибудь.

– Я не могу, пан, у меня рука пристегнута, – приподняла она руку.

– Вот злыдни! – выругался крепыш. – Дивчину привязать, кто же до такого додумался?

Вытащив из-за голенища нож, он разрезал ремень.

– Ой, спасибо, пан, руки занемели, – растерла девушка запястья.

– Идти сможешь?

– Смогу, – ответила Оксана, – только голова что-то закружилась.

Поддержав ее за локоть, здоровяк помог пленнице сойти с кровати. Тощий боец выглянул за дверь и взволнованно произнес:

– В коридоре никого нема! Можно выходить.

Небольшими шажками, держась за плечо крепыша, Оксана пересекла палату. Вышли в пустынный коридор. Худощавый, шедший впереди, остановился перед входной дверью, осторожно выглянул и осмотрел пустынный двор, убедившись в безопасности, махнул рукой:

– Виходимо.

Попридержав дверь, он дал возможность здоровяку с девушкой выйти во двор, после чего аккуратно прикрыл ее. Молодой парочки на скамеечке уже не было. Втроем пересекли больничный двор и вышли на дорогу, где стояла телега с сеном, запряженная крупным тяжеловозом.

– Сидай поудобнее, – сказал «старшина», хватаясь за вожжи, – ехать нужно, пока не хватились. Нам только отъехать, а далее нас не отыщут. Но, пошла!

– Ви от Остапа? – взволнованно спросила девушка.

– От него.

– Я знала, что он меня выручит с полону.

– Ты бы лучше сена пидклала, – предложил худощавый, – нам еще долго ехать.

Девушка послушно опустилась на сено и закрыла глаза.

– Пошла! – поторопил крепыш застоявшегося коня.

Лошадь энергично взмахнула гривой, всхрапнула разок и зацокала по дороге, устланной серым булыжником.

Отогнув ветку сирени, Тимофей Романцев внимательно наблюдал за милующейся парой. В тот самый момент, когда здоровяк оглушил часового, раненый паренек слегка отстранился от девушки и, подавшись немного назад, спрятался за глубокую тень кроны, слившись с растительностью. В приоткрытую дверь госпиталя шагнули двое: один был в форме офицера – крепкий, мускулистый, другой – тощий паренек лет двадцати в обмундировании красноармейца. Раненый вдруг поднялся со скамьи, что-то шепнул сестренке, и они быстрым шагом направились к воротам.

Еще через некоторое время из госпиталя вышел тощий красноармеец, а за ним Оксана, опиравшаяся на плечо здоровяка. Девушка что-то сказала крепышу, и тот, удовлетворенно кивнув, шагнул за деревья, связанные разросшимися кронами и растянувшиеся в длинную цепь.

Некоторое время Романцев выжидал, а когда стало ясно, что они ушли далеко вперед, подошел к распластанному часовому:

– Чего разлегся, Сорочан? Вставай! Еще простудишься ненароком.

Часовой, почесывая затылок, поднялся:

– Крепко меня старшина вдарил. Неужели только кулаком?

– Кулаком, не переживай. Шишку просто заработаешь.

– Тяжелая у него рука. Такое впечатление, что кувалдой лупанул! Ну, хоть за дело-то пострадал?

– Да, сержант, за дело.

– А кто видел, как я падал?

– Оксана видела через окно, а еще молодая пара, что за госпиталем наблюдала.

– Уж не тот ли раненый, что с сестричкой миловался?

– А ты глазастый, он самый!

– Как тут такое не заметить? Меня прямо завидки брали, когда деваха к нему все льнула и плечиком прижималась. Вот, думаю, почему так другим везет? Мне уже тридцать пять скоро, а вот такой дивчины, как эта, у меня отродясь не бывало. Значит, наш план сработал, товарищ капитан?

– Сработал, сержант, теперь дело за Игнатенко.

– Старший лейтенант Игнатенко не подведет, он свое дело знает.

Романцев вернулся в штаб, устроившись за столом, вытащил из папки несколько белых листочков и принялся составлять срочное сообщение в Главное управление.

Написав, внимательно перечитал:

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

Тимофей отнес донесение в шифровальный отдел и распорядился немедленно отправить его в ГУКР «СМЕРШ».

Откуда-то навалилась усталость, прошедший день прошел нелегко. Сняв с вешалки телогрейку, Романцев сложил ее вчетверо и положил в изголовье. Затем стянул с раскаленных ног сапоги, лег на кушетку и почувствовал невероятное облегчение во всем теле. Ложе получилось небогатым, но большего он и не желал. Запоздало подумал о том, что не выключил настольную лампу, и вот теперь ее свет назойливо бил по глазам, а сил, чтобы подняться и погасить ее, у него более не оставалось. Еще через минуту Тимофей провалился в глубокую вязкую темноту и перестал замечать и невыключенный свет, и прочие неудобства.