Часть VII
Вышел зайчик погулять!

– В следующий раз позволь мне захватить багаж, чтобы я мог остаться подольше.

Раздражения и обиды в голосе Перстон-Смайта почти не слышалось, – скорее, он говорил философски.

– Как вы вернулись из Турции? – полюбопытствовал я.

– На самолете ВВС США – паспортный контроль не проходил, – ответил доктор и куда серьезнее спросил: – Что ты сделал с Коксом?

Я обернулся и проверил, не подбирается ли кто к телефонной будке.

– Кокс в полном порядке. Верните Милли Харрисон.

– С чего ты решил, что она у АНБ?

– Хорош гнать пургу! Кокс признался, что забрал ее. Передайте его боссу, что, если Милли не отпустят, я устрою зарубежный мини-тур каждому агенту АНБ, до которого доберусь. Дорогое удовольствие, да? Если это не поможет, переключусь на администрацию президента.

– Но ведь…

Я повесил трубку и прыгнул в Техас, на скалистый выступ над каньоном. На островке в паре футов друг от друга сидели Матар и Кокс. Матар был в одном белье, его брюки и рубашка сушились на мескитовых кустах, а Кокс – голый. Лицом к Матару, он сидел на уголке спального мешка, а остальную часть обмотал вокруг тела. У Кокса был пистолет Матара и две гранаты, у Матара – рассеченная губа и синяк под глазом. Я прыгнул Коксу за спину и прижал ему к затылку холодный массивный конец стального прута. Поза вышла совсем как у террористов с «Арго», в кают-компании прикрывавшихся заложниками. Кокс замер, а я велел:

– Отдай мне пистолет.

Кокс протянул оружие через левое плечо рукоятью вперед, и я спрятал его в карман куртки.

– Теперь гранаты.

Гранаты я убрал в другой карман, прыгнул к себе в убежище и пополнил разложенный на столе арсенал. На миг я застыл, разглядывая пластиковый пистолет баскского террориста, пистолет с транквилизатором от Кокса и девятимиллиметровые пистолеты, самые распространенные. В правую руку я взял пистолет, в другую – гранату.

Малый «бах!» и большой «бах!». Горничная с «Арго» умерла оттого, что девятимиллиметровая пуля пробила ей аорту и полулунную заслонку. Граната напоминала о маминой гибели, но почему-то еще больше – о террористе-смертнике. Наверное, сказались два дня вылавливания его останков из пруда.

Зачем люди выпускают эти страшные игрушки?

Я содрогнулся и положил оружие обратно на стол.

– АНБ не ведет переговоры с террористами. Такова наша политика.

Я уставился на телефон, невольно вытаращив глаза. Дара речи я лишился, потому что был очень-очень зол.

– Вы меня слушаете? – осведомился чиновник АНБ, пожелавший остаться неизвестным. Перстон-Смайт представил его как супервайзера Кокса.

– О чем это вы, черт подери?

– Переговоры с террористами не соответствуют политике нашего правительства.

– Так вы считаете меня террористом?

– Разумеется. – Ответ прозвучал чуть ли не чопорно. – Вы захватили заложника.

– Террористы нападают на невинных людей ради достижения своих целей, – процедил я. – Если вы собираетесь назвать Кокса невинным обывателем, говорить нам не о чем.

– Террористы зачастую…

– Да пошли вы! Хотите терактов, чтобы причислить меня к террористам? Ядерный арсенал страны вам от меня не уберечь. Что мне уничтожить первым? Пентагон? Белый дом? Здание конгресса? Некий объект в Москве или в Киеве? Разве не интересно? Как по-вашему, ракеты запустятся?

– Вы этого не сделаете. – Чопорности в голосе значительно поубавилось.

– Нет-нет, сделаю. Потому что я не террорист! – Я с грохотом повесил трубку и прыгнул.

В техасском каньоне Матар держал в руке камень размером с кулак. Он притаился на травянистой части островка и внимательно следил за Коксом. Тот сидел в нескольких ярдах на спальном мешке и якобы игнорировал Матара, хотя спиной к нему не поворачивался.

– Еда! – объявил я.

Матар отшатнулся от меня, а Кокс демонстративно зевнул, хотя картонное ведерко с жареной курицей его заинтересовало. Я поставил ведерко на землю и зашагал прочь от них вглубь острова. Кокс положил несколько кусков на крышку ведерка и снова уселся на спальный мешок. Матар подошел, внимательно осмотрел ведерко и унес его к себе на траву.

– Старый рецепт полковника лучше, – объявил он, повернувшись ко мне.

Я сильно удивился: у Матара разговорный английский, американское произношение. Это делало его человечнее и разрушало придуманный мной образ, поэтому я взволновался. Монстр, убивший мою мать, не должен разговаривать как человек. Вспомнилась лекция Перстон-Смайта о предрассудках и предубеждениях. Боже, Дэви, по-твоему, только американцы – люди?

Кокс доел второй кусок курицы и спросил:

– Долго ты намерен меня тут держать?

Вопрос Кокса напомнил мне комментарии его босса и снова разозлил.

– Сколько потребуется. Если объяснишь, где прячут мисс Харрисон, дело пойдет быстрее.

– Если честно, я понятия не имею, где она. – Кокс пожал плечами. – В надежном месте. Я даже телефона не знаю. Когда хотел поговорить с ее охранниками, секретарша меня соединяла.

Я бесстрастно смотрел на Кокса. Может это быть правдой?

– Как твоя голова?

– Нормально, – ответил он, поморщившись. – Кофе не помешает.

Я глянул на Матара: тот по-турецки сидел на траве. Темные глаза на узком лице казались неестественно большими.

– Он понимает, почему здесь оказался? – спросил я Кокса.

– Не желает со мной разговаривать. – Кокс покачал головой. – Когда он выбрался из воды, мы немного поспорили из-за его оружия.

Матар взглянул на Кокса и сплюнул на землю.

– Кофе хочешь? – спросил я его.

Матар медленно кивнул:

– С сахаром и сливками.

Я вопросительно взглянул на Кокса, и тот проговорил:

– Черный, пожалуйста.

По-моему, «пожалуйста» он добавил автоматически. Я снова повернулся к Матару:

– Мою мать звали Мэри Найлс.

Матар нахмурился, словно помнил имя, но не мог определить, где именно его слышал.

– Ты взорвал ее на Кипре. Выпустил на взлетно-посадочную полосу и разорвал на куски радиоуправляемой бомбой.

И даже не помнишь, как ее звали…

Я прыгнул в нью-йоркский мини-маркет и купил два больших кофе в пластиковых стаканах. Других посетителей в магазине не оказалось, я дрожащими руками отсчитал деньги и прыгнул в каньон, обернувшись менее чем за две минуты. Увидев меня, Матар снова вздрогнул. Выражение лица у него изменилось – он вытаращил глаза и приоткрыл рот. Я прыгнул прямо к нему – Матар отшатнулся и попятился от меня. Я поставил кофе перед ним и прыгнул к Коксу, протягивая кофе ему.

Кокс вздрогнул, но умело это скрыл. Я метнулся в горное убежище, взял стул и, вернувшись на островок, устроился футах в двадцати от Кокса и Матара. Я сел скрестив ноги и стал наблюдать за пленниками. Матар медленно приблизился к стакану с кофе и взял его осторожно, словно боялся укуса. Вот он снял крышку и принюхался.

– Не отравлено, – объявил я.

– Что ты за существо? У тебя все как по волшебству появляется.

– Может, я джинн или африт. А может, ангел.

Кокс слушал нас с интересом.

– Может, ты шайтан.

Я поднял глаза на Кокса, и тот услужливо подсказал:

– Сатана.

Я растянул губы в улыбке, а Матар побледнел.

– Очень может быть, – проговорил я. – Добро пожаловать в ад!

– Вы готовы отпустить Милли Харрисон?

– Мы не ведем переговоры с террористами.

– Я не террорист, – устало проговорил я. – К тому же это чушь. США всегда вели переговоры с террористами. Иначе почему мы продали оружие Ирану?

– Отпустите Брайана Кокса. Мы подумаем над вашей просьбой.

– Милли Харрисон удерживают незаконно. Брайан Кокс ее похитил. Так кто тут террорист? Кто нападает на невинных обывателей? Отпустите Милли, и я верну вам Кокса. – Я повесил трубку.

Я принес на островок хворост, спички и газеты. Кустарник из пустыни, сухой, как пергамент, горел ярко. Матар и Кокс придвинулись к костру. После заката в каньоне стало холодно. Я принес стул и уселся – мы втроем напоминали вершины равностороннего треугольника. В безветрии искры поднимались вертикально вверх на струях дыма и таяли среди холодных точек звезд.

– Откуда ты на самом деле? – спросил Кокс.

– Из города Станвилла. Штат Огайо. Соединенные Штаты Америки. Континент Северная Америка. Планета Земля. Солнечная система. Галактика Млечный путь. – Последние три координаты я добавил для пущей выразительности.

«Другие прыгуны на свете существуют, а, Кокс?» – добавил я мысленно.

Кокс смотрел на меня прищурившись. Я пожал плечами и повернулся к Матару. Скрючившись у огня, тот бросал взгляды то на меня, то на Кокса.

– Зачем? – наконец спросил я. – Зачем ты убил ее?

Матар расправил плечи:

– Зачем? Зачем ваше правительство поддерживает израильских фашистов в Ливане? Зачем ваша страна свергла демократию в Иране и вернула к власти шаха? Зачем ваши нефтяные компании лишают наши страны богатства и власти? Зачем запад оскверняет нашу религию, зачем плюет на нашу веру и наши святыни?

Меня замутило.

– Разве моя мать в этом была виновата? Понятно, почему вы злитесь на наше правительство. Но зачем вы нападаете на беспомощных женщин и детей, а не на политиков? Разве это честно и благородно? Разве этого хотел бы Мухаммед?

Матар плюнул в костер.

– Ты ничего не знаешь о благородстве! У вашего правительства чести нет и в помине. Вы – нечестивые пособники шайтана. Твоя мать погибла за правое дело. Она не жертва, а мученица. Тебе впору гордиться ею.

Прыжок – я присел и ударил Матара по лицу. Кулак скользнул ему по скуле, и Матар откинулся назад. Костяшки пальцев заболели от удара, и я снова прыгнул, чтобы увернуться от пинка. Матар поднялся, а я сделал замах, прыгнул ему за спину и ударил по пояснице над почкой. Матар отпрянул в сторону и схватился за бок. Он замахнулся на меня левой рукой, но я снова прыгнул и со всей силы влепил ему пощечину. Потом еще одну, под другим углом. У Матара аж голова назад качнулась. Он прижал ладони к лицу, а я пнул его в пах. Матар упал на землю, а я пинал его снова и снова. Он сжался в комок, пряча голову. Лицо он заслонял локтями, к промежности подтянул колени.

– Тебе впору гордиться! – орал я. – Ты мучишься за правое дело! – Я наступал на Матара, не прыгал, а просто наступал – шаг-пинок, шаг-пинок, пока он не плюхнулся в холодную воду на отмели.

Господи, что я творю?! Я еще хуже отца!

Из груди вырывались всхлипы, по щекам текли слезы, руки тряслись. Я обернулся. Кокс стоял у костра и смотрел на меня разинув рот. Я прыгнул в горное убежище, подальше от чужих глаз, чтобы спрятать свой стыд. Там свернулся калачиком на кровати и накрылся одеялом, хранящим запах Милли. Перед мысленным взором стояло отцовское лицо, перекошенное от злости.

Вдруг я сел на кровати: шальная мысль пронзила сознание и показалась абсолютной истиной.

Там, на островке, сидят двое, что лишили меня дорогих мне женщин. Кокс отнял у меня Милли, а Рашид – маму. Хотя отец тут тоже виноват.

Отцовский дом оказался пуст и заперт. Я не увидел даже агентов АНБ. Хотя, может, они действуют издалека, опасаясь, что я снова заброшу их на Ближний Восток. Я прыгнул в центр Станвилла и обнаружил отца в таверне, у конца барной стойки. Через большое витринное окно я увидел перед ним стакан с жидкостью янтарного цвета. Отец прижал руки к стойке и смотрел на стакан, как на змею. Он начал поднимать его, но отдернул руку, словно обжегшись. Он не сделал ни глотка, но вот заметил в дверях меня и залпом осушил стакан, будто боялся, что я отниму.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он зло, но при этом испуганно.

Отец вжался в барный табурет, хотя я остановился посреди таверны. Я сжимал и разжимал кулаки, спрятав их в карманы куртки. Руки болели, костяшки пальцев пульсировали, словно распухая. Боль напомнила, как я снова и снова бил Матара по лицу. С сидящим за стойкой хотелось проделать то же самое.

– Что тебе надо? – спросил отец громче, и бармен на него покосился.

На этот раз в дребезжащем голосе ясно слышались страх и отчаяние.

Я прыгнул к нему, схватил за спину и выпустил на островке, в паре футов от костра. Отец ничком упал на песок. Вот он отполз от костра и поднялся.

Матар стоял по другую сторону костра и дрожал. Увидев меня, он поднял руки, защищаясь от ударов. От его сырой одежды шел пар.

Кокс сидел чуть дальше – обернулся спальным мешком и устроился на моем стуле. Отец озадаченно оглядывался по сторонам. Не злобно, не испуганно, а именно озадаченно. Я разозлился еще сильнее, прыгнул к нему и ушибленной рукой ударил в челюсть, звучно захлопнув ему рот. Отец повалился назад, а я прыгнул к костру, прижимая гудящие пальцы к груди. Матар уполз от огня во тьму.

– Теперь моя очередь?

– Что?

– Спрашиваю, теперь моя очередь? – проговорил Кокс, выпрямив спину. – Ты ведь разборку начал. Мне встать? – Он приподнялся.

– Замолчи! Сиди смирно!

– Это ведь твой отец? – спросил Кокс, усаживаясь.

Я смерил его хмурым взглядом.

Отец сидел, прижав к нижней челюсти обе ладони, и стонал. Захотелось снова ему врезать. Даже сильнее, чем хотелось продолжить разборку с Матаром.

– Долго же ты отца не трогал. Почему раньше его не убил? Со своими фокусами ты мог обставить все как самоубийство или обеспечить себе железное алиби. То есть… Осторожно!

Зашуршал песок, и я прыгнул на пять футов в сторону. На место, где я только что стоял, влетел Матар. В руке он сжимал камень размером с кулак, причем держал его острым концом вперед. Из-за моей увертки Матару пришлось прыгать через костер. Получилось неловко, и он повернулся ко мне, оскалившись.

– Брось камень в воду, – велел я.

Матар захлопал глазами. Я замахнулся как для пощечины, хотя стоял в десяти футах от него. Матар быстро повернулся к озеру и бросил камень во тьму. Раздался плеск, и я опустил руку.

– Это мой отец, – проговорил я, показав на папу, озадаченный взгляд которого превратился в откровенно ненавидящий. – Папа, это Рашид Матар. Убийца мамы.

Они уставились друг на друга с любопытством и опаской.

– Почему он еще жив? – спросил отец.

Я вгляделся в костер. Его отблески напомнили мне взрыв на кипрской взлетно-посадочной полосе.

– Почему ты еще жив? Хочешь убить его, убивай сам.

Кокс поднялся, кутаясь в спальный мешок, – совсем как индеец! Я прыгнул ему за спину и велел:

– Не брыкайся!

Я схватил его за пояс и поднял. Кокс напрягся, но не шевельнулся. Я перенес его в Вашингтон, на автостоянку у Пирс-билдинг, откуда забрал накануне вечером. Охранник в стеклянной будке увидел нас и нажал на кнопку. Где-то сработала сигнализация.

Кокс огляделся, переступая с ноги на ногу на ледяном тротуаре, узнал место и удивленно на меня посмотрел.

– Кокс, другие подобные мне существуют? – спросил я.

Мне следовало это выяснить.

Взгляд Кокса стал недоуменным, потом задумчивым. Я ответил на некоторые его вопросы, теперь пришла пора выяснить, ответит ли он тем же.

– Нет, – наконец проговорил Кокс. – По нашим данным – нет.

Один. Навсегда один…

Горло у меня сжалось, плечи ссутулились.

– Если Милли отпустят живой и невредимой, я прекращу разбрасывать агентов АНБ по разным частям света. Оставлю вас в покое. Если ее не выпустят… – Я осекся. – Просто отпустите ее. Она вам ничего не сделала.

Кокс облизал губы и задрожал. Из Пирс-билдинг выбежали люди.

Я прыгнул.

Меня никогда не оставят в покое.

Обернувшись одеялом, я сидел на полу в своем горном убежище и подкладывал хворост в печь. Что бы я ни сделал с папой и с Рашидом Матаром, маму не вернешь. Она погибла. Она мертва. Ее едят могильные черви, как греческую горничную с «Арго», как тощего арабского террориста-смертника. Мама не вернется.

Когда-нибудь АНБ оставит попытки поймать меня, использовать меня, а если не удастся, то убить меня? Когда-нибудь прекратит дергать Милли? Мы когда-нибудь будем счастливы?

Я хлопнул заслонкой – искры полетели вверх, потом упали на каменный пол и на одеяло, прожигая в нем крохотные дырки. Я машинально потушил их и встал, сбросив одеяло. Прыгнул на дно каньона.

У самой воды Матар повалил отца на спину и душил, сжимая ему горло. Отец вяло хватал Матара за руки. В отблесках костра его лицо казалось темным. Прыжок, и я пнул Матара по ребрам. Он слетел с отца, снова упал в воду и схватился за спину. Похоже, пару ребер я ему сломал.

Отец задышал, глубоко и хрипло. Я схватил его за шиворот и перетащил от озера поближе к костру. Матар выбрался из воды. У него дыхание было слабым, поверхностным.

Зачем я его остановил? А если прыгнуть в убежище за гранатой, вернуться сюда и выдернуть чеку? Успею ли я прыгнуть прочь до взрыва? Хочу ли я успеть?

У Матара восстановилось дыхание, он начал говорить по-арабски и плевать на землю между нами. Я понял, что не могу подорваться на гранате. Если покончу с собой и АНБ об этом не узнает, Милли могут не отпустить вообще.

Женщина появляется в твоей жизни, потом навсегда исчезает – разве это нормально? Ох, Милли…

Я прыгнул Рашиду за спину, схватил за пояс и за шиворот, держа его сырую одежду на расстоянии вытянутой руки. Он пнул меня по голени, но я прыгнул на смотровую площадку Всемирного торгового центра.

Сто десятый этаж, двадцать футов от башни с ее стеклянно-стальными конструкциями. Воздух холодный, бодрящий. Мы камнем полетели вниз, к плазе. Матар закричал, когда я оттолкнул его от себя, бросив кувыркаться и барахтаться. Ветер надул мне куртку. Он развевал ее, как белье на веревке, и относил нас с Матаром все дальше друг от друга. Через девять секунд мы ударимся об асфальт и моментально умрем. АНБ опознает тела и отпустит Милли. Матар больше не убьет ни одного невинного, а у меня перестанет болеть душа.

Через две секунды ветер превратился в рвущий, цепенящий ураган. Через четыре секунды он стал равномерным давлением снизу вверх, и я вытянулся в горизонталь. Я падал ничком и видел, что Матар футов на тридцать ниже, а меня из-за куртки-паруса сносит в сторону. Я отвел руки за спину, и куртка соскользнула, будто снятая огромной рукой. Я полетел быстрее, сокращая расстояние до Матара. Подсвеченный фонтан на плазе неумолимо приближался. Матар голосил без умолку, но его вопли почти полностью заглушал ветер. Я невольно улыбнулся.

К черту все это!

Я прыгнул к нему, схватил за ремень и утащил в техасский каньон. Матар растянулся на песке, продолжая вопить во всю мочь.

Отец, сидевший у костра, уставился на Рашида.

– Что ты… – Он сглотнул и хрипло спросил снова: – Что ты с ним сделал?

– Достопримечательности ему показал. Теперь твоя очередь.

– Спасибо, не надо, – проговорил он. Я прыгнул ему за спину и поднял, схватив за шиворот. Ноги его не особо слушались. – Что ты…

Я прыгнул в Сосновые Утесы, на кладбище, и толкнул папу на траву. Перевалило за полночь, но ртутная лампа над кладбищенскими воротами ярко освещала надпись на памятнике: «Мэри Найлс, 13 марта 1945 – 17 ноября 1989».

Отец всхлипнул. Я швырнул его на могилу, а свободной рукой вытащил ремень у него из шлевок.

– Помнишь это, а папа? – Я махнул ремнем, и массивная серебряная пряжка качнулась, как маятник, мерцая на свету.

Резко замахнувшись, я хлестнул землю рядом с отцом так сильно, что травинки полетели.

– Сколько раз такое случалось? – Я хлестнул с другой стороны, и пряжка выбила комок земли. – Сколько раз?

Я прыгнул ближе и принялся хлестать памятник. Эмалевые накладки треснули и раскололись, серебряные края помялись. На камне появились царапины. Я швырнул ремень отцу на колени и показал на могилу:

– Лежала бы мама здесь, если бы ты не избивал ее? Если бы не третировал ее? Если бы не изуродовал ей лицо? Лежала бы мама в этой могиле, если бы ты перестал пить?

От моего крика отец задрожал сильнее, чем от ударов ремнем.

– Да что ты за человек?! Что за существо?! Что за жалкая пародия на человеческое существо?!

Я приблизился еще на шаг, и отец заплакал.

Что?

– Прости меня! Прости! Прости! Я не хотел. Я… я не хотел обижать ее. Я не хотел обижать тебя… – По щекам у него покатились слезы, и меня чуть не вырвало.

Чего я от него добиваюсь?

– А ну прекрати! Прекрати!

Отец снова вздрогнул и замолчал.

– Встань! – (Отец медленно поднялся, одной рукой придерживая брюки. Ремень с помятой пряжкой остался на могиле.) – Обернись!

Он обернулся, и я перенес его в Станвилл, на стоянку наркологической клиники «Ред пайнс».

– Ты знаешь, где мы? – спросил я, выпустив его.

– Да. – отец нервно сглотнул.

– Ну и?..

– Я не могу! Я работу потерял! У меня теперь нет страховки.

Боли в его голосе было больше, чем когда он передо мной извинялся. Он считал унизительным потерять работу, которой отдал всю жизнь, или признаться в этом мне.

– Машину можно продать.

– Ее за долги забрали! – Отец снова заплакал.

– Прекрати! Если бы деньги были, ты пошел бы лечиться?

Отец упрямо поджал губы.

– Сколько людей ты доведешь, прежде чем умрешь сам? Черт подери, это твоя жизнь! Покончи с собой, если хочешь! – Я стоял перед ним, скрестив руки на груди.

– Я не говорил, что отказываюсь лечиться. Я согласен. Сам собирался пойти сюда, пока не потерял работу.

Я прыгнул в горное убежище и вернулся с сумкой под мышкой. Вслед за мной отец поднялся по ступенькам и вошел. Документы мы заполняли добрых полчаса, но в итоге отец расписался везде, где нужно. Касаемо оплаты мне объяснили, что стандартный шестинедельный курс стоит двенадцать тысяч долларов. Я заплатил наличными и вперед.

К телефону подошел Кокс. Голос у него звучал устало:

– Милли Харрисон и ее соседку вернули в квартиру.

– Что?

– Девушек отпустили. Они дома в целости и сохранности. Федеральный судья из Уичито выписал ордера на арест меня, моих агентов и главы АНБ по обвинению в похищении. Мы могли бы блокировать ордера, но я отговорил начальство.

– Надолго отпустили девушек? Когда их снова схватят?

– Не знаю, – ответил Кокс, немного помолчав. – Я не знаю, кому еще известно твое имя и что Милли – твоя девушка.

– Тут ты мне точно не помогал!

Кокс откашлялся.

– Нет, не помогал. Но Милли мы освободили. Подумай об этом. Чем не жест доброй воли? Чем не жест вроде твоего, когда ты отпустил меня?

Я уставился на трубку:

– Я подумаю.

– Наш номер у тебя есть, – напомнил Кокс и отсоединился.

Милли я позвонил с таксофона, не уверенный, что Коксу стоит верить.

– Алло! – тут же ответила Милли.

В голосе у нее слышалась тревога.

– Страшилищ рядом нет? – весело спросил я, хотя горло сжалось, а глаза заволокло слезами.

– Ой, Дэви! Как твои дела? Как ты себя чувствуешь?

– Ты одна?

– Да! Тем мерзавцам лучше ко мне не приближаться, не то Марк обвинит их в…

Я прыгнул к ней в спальню, и Милли уронила трубку. Кровать стояла голая, на полу коробки с вещами. Потом я забыл обо всем – я прижался к Милли, упиваясь запахом ее волос и вкусом ее слез на щеках. Когда мы разжали объятия и наконец посмотрели друг на друга, Милли отметила:

– Ты плохо ел.

– Да, неважно, – засмеялся я. – Зачем эти коробки?

– Шерри уезжает. Не желает больше меня знать. Я общаюсь с «подозрительными людьми». Одна я эту квартиру не потяну.

– Вот так подруга!

– Она скорее соседка. – Милли пожала плечами. – Шерри целую неделю просидела взаперти только потому, что жила со мной в одной квартире.

– Вас обижали?

– Нет, с нами были любезны, только общаться ни с кем не позволяли. На второй день даже вопросы перестали задавать.

Получается, на второй день я начал отправлять агентов АНБ в Европу, в Африку и на Ближний Восток…

– Что собираешься делать? Снимешь квартиру поменьше?

– Ну, если не поступит предложений интереснее… – Милли пожала плечами. – И прекрати лыбиться!

Я поцеловал ее.

– Не хотелось бы тревожиться о том, что ко мне ворвутся головорезы. У твоего жилища неоспоримый плюс – уединенность.

– И арендная плата приемлемая.

Милли снова пожала плечами:

– Только придумай, как мне оттуда выбираться в экстренном случае. Еще я хочу нормальную ванную. Прекрати скалиться как идиот и помоги мне собраться.

Милли посмотрела на дно каньона. Матар сидел у дымящего кострища. Я отметил, что, когда хворост кончился, он сжег стул, а винт попытался заточить на куске песчаника, но твердый металл лишь прорезал на камне борозду.

– Что ты собираешься с ним делать? – шепотом спросила Милли.

– Могу снова сбросить с вершины Всемирного торгового центра, только на этот раз… – Я резко опустил кулак до уровня пояса и раскрыл ладонь. – Шлеп! Ну или можно опять спасти Матара в самый последний момент и повторять до тех пор, пока он не перестанет бояться. А потом дать ему разбиться.

Милли поморщилась:

– Если ты решил убить его, просто убей. А играть как кошка с мышью не надо.

– По-твоему, я должен его убить?

– Это не мне решать. – Милли посмотрела на горизонт и вздохнула. – Матар убил не мою мать, верно?

Я кивнул:

– Но это изменит твое отношение ко мне.

Теперь кивнула Милли и серьезно на меня посмотрела.

– Я хотел оставить его в каньоне. Принести еды на несколько лет и навещать раз в пару месяцев. Так он больше никого не убьет.

– Безумие! Получается, ты берешь на себя ответственность за него, и тебе придется постоянно о нем заботиться.

– Да уж… Тем более рано или поздно Матара обнаружат или он выцарапает в камнях ступеньки и выберется.

Милли опять кивнула:

– Просто передай его АНБ.

– Американскому правосудию? Матар был в маске, когда убил гражданку США. Сомневаюсь, что его посадят. Горничную он убил в водах Египта на борту греческой яхты. Боже… Я забыл про горничную. Ее тело в Балтиморе, и там понятия не имеют, кто она такая.

– Ее семья…

Я кивнул, прекрасно понимая, что чувствуют эти люди.

Я назначил Коксу встречу у морга Балтиморского Центра травмы и шока и ждал, внимательно глядя по сторонам. Кокс явился один и принес документы. Тело горничной, Марии Каликос, положили в похоронный мешок. В газетах напечатали ее имя и подняли шум вокруг ее исчезновения. Мария Каликос… Я хотел запомнить это имя навсегда. Кокс расписался в получении тела и отвлек работника морга. Я тем временем перенес тело в аэропорт Афин и положил на пустую багажную тележку у взлетно-посадочной полосы. Потом я вернулся в Балтимор и перенес в афинский аэропорт Кокса.

Солнце садилось. В Афинах вечерело, а в Балтиморе было еще утро. Кокс взглянул на часы.

– Десять минут, – объявил он, вытащил нож и срезал с похоронного мешка этикетку с надписью «Балтиморский морг».

– Без проблем, – отозвался я и прыгнул в аэропорт Хитроу.

Корсо, с фотоаппаратом и диктофоном в руках, ждал у билетной стойки авиакомпании «Эйр Каледония». Мы свернули за угол, и я перенес его в Афины.

– Брайан Кокс, Агентство национальной безопасности США. Жан-Поль Корсо, информационное агентство Рейтер. Мистер Кокс будет «анонимным сотрудником американских спецслужб».

Корсо скривился, но мы договорились именно так – об эксклюзивном, но с определенными ограничениями репортаже о передаче террориста. Коксу затея нравилась еще меньше, только среди прочих условий я выдвинул это.

– Хорошо, – отозвался Кокс.

– Я быстро, – пообещал я и прыгнул на дно каньона.

Матар был уже готов. Я заранее надел на него наручники, кандалы и усадил на стул. Увидев меня, он, как всегда, вздрогнул и вжался в стул. Я улыбнулся и подумал, не стоит ли еще разок сбросить его с вершины Всемирного торгового центра. Нет, Милли это не понравится.

– Как звали мою мать?

– Мэри Найлс, – ответил Матар, облизав губы.

– Верно! – радостно подтвердил я. – А горничную с «Арго»?

– Мария Каликос.

Бейсджампингом мы с Матаром больше не занимались, но я пригрозил, что займемся, если он посмеет забыть эти имена. Если погубил человека, изволь помнить его имя.

Матар закричал, когда я перенес его на асфальтированную площадку, но осекся, сообразив, что стоит на земле, а не падает. Я подтолкнул его к тележке для багажа, на которой лежал мешок с телом. Кокс протянул мне листок бумаги и греческие монеты.

– Позвони по этому номеру и сообщи, какой у нас выход. Пока все не уедут, на глаза не показывайся. Плохо уже то, что мы знаем твое имя.

Кокс начинал мне нравиться. Доверия к нему не было ни капли, а вот симпатия появилась.

– Запомни: если сбежишь, я разыщу тебя, – сказал я Матару. – Если тебя не посадят, я разыщу тебя. Если убьешь снова, я разыщу тебя, и, клянусь, ты этому не обрадуешься.

Матар не взглянул на меня, но заметно побледнел.

Милли ждала меня в терминале с биноклем на шее. Я заранее доставил ее в афинский аэропорт, потому что она хотела увидеть передачу Матара.

– Метаксас, – представились на другом конце провода.

– Выход номер двадцать семь, – сообщил я.

– Сейчас же пришлю людей, – пообещал Метаксас с сильным греческим акцентом.

Через пять минут у дальнего от нас конца терминала остановились две машины без номеров и «скорая помощь». Милли протянула мне бинокль. Из каждой машины вышли четверо. Лицо Матара сравнили с фотографией и усадили на заднее сиденье одной из машин. С обеих сторон от него сели по двое мужчин. Корсо делал снимки, а Кокс предусмотрительно стоял у него за спиной.

Потом открыли похоронный мешок, и лицо Марии Каликос сравнили с другой фотографией. Фельдшеры «скорой помощи» закрыли мешок, положили его, то есть ее, Марию, на носилки и загрузили носилки в машину «скорой помощи». «Мария Каликос», – повторил я про себя. Мне хотелось запомнить это имя. Кокс пожал руку одному из греков, и три машины уехали.

– Отнести тебя домой? – предложил я Милли.

– Я подожду, – сказала она, забирая у меня бинокль. – Сначала их отнеси.

Я поцеловал ее и прыгнул на асфальтированную площадку.

– Все в порядке? – спросил я Кокса.

– Да.

– Этого недостаточно, – покачал головой Корсо. – Мне нужно интервью.

– Извини, но бо́льшая огласка для меня рискованна. Думай о хорошем, если нужно срочно куда-то попасть, я всегда выручу.

– Ладно, – неохотно проговорил Корсо. – Настаивать не буду. Но если ты когда-нибудь захочешь выйти из тени…

– Тогда я знаю, к кому обратиться. Без вопросов. Я весь твой.

Я перенес Корсо обратно в Хитроу, а вернувшись, спросил Кокса:

– Ты готов?

– Нам нужен надежный способ поддерживать связь с тобой, – устало проговорил Кокс, явно выполняя поручение начальства.

Я покачал головой:

– Я же обещал просматривать объявления в «Нью-Йорк таймс». Других гарантий дать не могу. Увижу объявление – позвоню. Если тебе понадобится быстрый транспорт, тоже постараюсь помочь. Но я не шпион. И не агент АНБ.

– Чем же ты будешь заниматься? Только угонами? Рано или поздно до тебя доберутся. Ради этого могут даже фальшивый угон организовать.

– Не знаю. Может, устроюсь в пожарную команду. Может, начну помогать «Международной амнистии» – спасать узников совести. Или в отпуск отправлюсь.

– Ты точно не хочешь, чтобы мы охраняли Милли?

– Вы скорее привлечете к Милли ненужное внимание, чем защитите. Я сам буду ее охранять, вам лучше не вмешиваться.

Я перенес Кокса в Вашингтон и на прощание пожал ему руку.

Милли я перенес в техасский каньон. Здесь полдень еще не наступил, и солнечные лучи падали косо, не касаясь воды на дне каньона.

– Зачем мы сюда прыгнули? – спросила Милли, и я поднял руки.

– Все закончилось, а у меня такого чувства нет. Отец извинился, но это ничего не меняет. Матар передан спецслужбам, а я… не уверен, что поступил правильно.

– Твой отец признал, что обращался с тобой неправильно?

– Он извинился, сказал, что не хотел обижать нас с мамой, – хмуро ответил я, и Милли закрыла глаза:

– Это не признание вины. Это вроде «только не злись на меня».

Я поднял обугленный камень и швырнул в воду. Он упал, чуть не долетев до скалы, и поднял тучу брызг.

– Дэви, вину он может не признать никогда. Может, он никогда не сумеет.

Я нашел камень побольше и вытащил из песка. Этот бросок получился в два раза короче. Я начал выковыривать камень еще большего размера, но остановился.

– Я столько сил отдал!

Милли молча смотрела на меня – глаза блестят, уголки рта опущены.

– Так ты об этом говорила? Что я не смогу убежать от себя?

Милли кивнула.

– Это больно. Очень больно.

– Да, я знаю.

Я подошел к Милли и обнял ее. Пусть, пусть она обнимет меня, прижмет к себе, погладит по спине… Мне было так грустно, так невыносимо грустно…

Наконец я отстранился и сказал:

– Я готов обратиться за помощью. Ну, если мы вместе подберем хорошего психотерапевта.

– Конечно подберем.

Я слабо улыбнулся. Оказалось, улыбаться я способен, просто это очень, очень трудно.

Я прыгнул прочь и быстро вернулся.

– Что это?

– Гирлянда. Гавайская гирлянда из орхидей. – Я надел ее Милли на шею. – Это традиция, – добавил я, целуя ее.

– В техасской дыре довольно неуместная, – с улыбкой заметила Милли.

Я поднял ее на руки:

– Давай отправимся туда, где она уместна. Держись!

– Давай, – отозвалась Милли.

Мы прыгнули.