В конечном счете я все же покинула ее – благодаря любезности Анкуматы н’Румеме Гбори.

Не знаю, что именно он сказал сэру Адаму, но, думаю, это как-то касалось моего обещания, данного ему перед отбытием в Зеленый Ад. Оба хотел знать, почему я его не сдержала, и отказался позволить кому-либо из ширландцев допрашивать меня вместо него. Конечно, это трудно было назвать свободой: из Пойнт-Мириам в Атуйем и обратно меня сопровождал вооруженный конвой. Однако для меня это было просто спасением. Сэр Адам вышел из себя раньше, чем я успела проболтаться, что успех моего плана зависит от разговора с оба, иначе я так и осталась бы под замком.

На сей раз дело обошлось без людных церемоний и толп придворных прихвостней. Оба предпочел выразить свое недовольство конфиденциально. Кроме стражи внутри и снаружи, в зале присутствовал только его гриот, да его сестра Галинке.

– Золотой владыка даровал тебе то, чего ты пожелала, – сказал гриот. – В ответ ты обманула его.

То, что со мной говорил гриот, было дурным знаком. Таков байембийский обычай, подчеркивающий высоту положения оба: он говорит с гриотом, а гриот передает его слова тем низменным душам, что недостойны слышать их из царственных уст. Прежде Анкумата оказал нам с мистером Уикером честь, удостоив нас своего дружелюбия, но теперь я утратила право на эту привилегию.

Галинке сидела, сложив руки на коленях и опустив глаза. Реприманд оба предназначался ей в той же мере, что и мне – ведь это она предложила брату воспользоваться мной и, следовательно, подвела его. А я, в некотором смысле, подвела ее.

Я присела, склонившись в самом глубоком и почтительном реверансе, на какой только была способна.

– Благодарю вас, челе, за то, что призвали меня к себе. Вы еще многого не знаете, но сэр Адам не соглашался освободить меня, чтобы я смогла сообщить вам все это.

Анкумата подал знак гриоту.

– Говори, – сказал тот.

Эту речь я репетировала всю дорогу от Пойнт-Мириам:

– Вы велели мне принести яйца. Означало ли это, что мне следовало собрать их, выменять или украсть, я вскоре обнаружила, что для мулинцев все это было бы смертельным оскорблением, и поступить так в ответ на их гостеприимство и помощь, без которых я наверняка погибла бы в болотах, было бы просто бесчестно. Мое обещание было дано опрометчиво, и впредь я подобной ошибки не повторю. Но, сколь бы опрометчивым и слепым оно ни было, я нашла способ сдержать слово.

Возможно, внимательные читатели вспомнят, как Йейуама сказал Оквеме, что вернется к вопросу о моих намерениях украсть яйца после того, как я пройду испытание островом. В тот день я решила, что он имеет в виду мою возможную гибель, которую вполне можно счесть справедливой карой за преступные намерения. Но, когда мы обсуждали возможность остановить воинов Иквунде и строительство плотины, он объяснил, что имел в виду – и это оказалось совсем не тем, чего я ожидала.

Почетная обязанность тех, кто касается драконов, состоит в том, чтобы переносить их яйца туда, куда требуется. До посещения острова любая моя попытка вмешаться в этот процесс – посредством кражи или обмена – была бы сочтена страшным кощунством, заслуживающим смерти и только смерти.

А вот после испытания островом… Теперь я имела полное право переносить яйца, куда потребуется!

– Мулинцы позволили мне предложить вам в дар яйца драконов, – сказала я. – Правда, сейчас у меня их нет, придется подождать следующего откладывания. Но, когда придет время, особые люди из мулинцев принесут вам яйца и научат, как за ними ухаживать. Когда один из ваших драконов умрет, они принесут еще, поскольку звери из яиц, которые они доставят, не смогут размножаться. Не сочтите это оскорблением: таково неизбежное следствие биологии болотных змеев. Но если вы поселите этих драконов в реки выше Великого Порога, они послужат вам защитой не хуже той, что спасла Пойнт-Мириам.

Оба выслушал все это совершенно бесстрастно, пряча мысли под каменной маской человека, уцелевшего в политических водах куда опаснее тех, что пытались преодолеть лабане.

Сглотнув, я продолжила:

– Однако, чтобы это соглашение вступило в силу, мулинцам нужно кое-что взамен. С немалым риском для себя они уберегли вашу землю, а теперь предлагают вам настоящее сокровище, а то, чего они просят, необходимо, чтобы сокровище это жило и процветало. Надеюсь, великодушие и мудрость подскажут вам, как важно удовлетворить их просьбу.

Здесь я сделала паузу, ожидая, пока гриот не велит продолжать. Настал самый деликатный момент: разгневав Анкумату так же, как сэра Адама, я рисковала вновь отправиться под замок, и на сей раз – навсегда.

Но отступать было поздно.

– Речь о плотине, – сказала я. – О той, что собираются строить на западе. Ее воздействие на болота будет катастрофичным и для мулинцев, и для их драконов. Если вы хотите, чтобы описанный мной план осуществился, постройке плотины нужно воспрепятствовать.

Наступила тишина. Анкумата оперся на протез, не сводя с меня немигающих глаз, и я едва удержалась, чтобы не съежиться под тяжестью этого взгляда. Восемьдесят процентов мощности, говорил сэр Адам… Драконья доля. И можно было не сомневаться: большая часть работ и материалов будет оплачена не Ширландией, а Байембе. Сделка явно не в пользу оба. Но мог ли он расторгнуть ее? И хотел ли?

Следующие слова произнес не гриот. Молчание нарушил сам Анкумата.

– Для твоего народа нет выгоды в этой сделке.

– Мы уже получили свою выгоду, – ответила я. – Те, кто мог бы погибнуть при нападении лабане, остались живы, – в горле пересохло. Да, он заговорил со мной без посредства гриота, и это было добрым знаком, однако слова его напомнили о том, что опасность грозит мне с разных сторон. – Что же до остального, челе… – я беспомощно пожала плечами. – Я могу сделать только то, что считаю справедливым. Для как можно большего числа людей. По-моему, строительство плотины лучше запретить. Но, может быть, мое суждение неверно.

Вновь тишина. Трудно было судить, размышляет Анкумата или просто выжидает, дабы никто не мог подумать, что решение принято сгоряча.

Когда он наконец заговорил, я чуть не выскочила из собственной кожи.

– Дар хорош. Плотине не бывать.

Только теперь, разом обмякнув, я осознала, что все мышцы мои были сжаты, как пружина. Но вероломный язык тут же выдал меня с головой:

– Вы уверены? Боюсь, сэр Адам будет зол…

Глаза Анкуматы блеснули – думаю, от сдерживаемого веселья.

– Ваша страна обещала помощь в обороне Байембе. Я принимаю помощь, оказанную Ширландией в твоем лице.

В договоре определенно не было таких формулировок, но если оба полагал, что сможет вывернуться с помощью этого аргумента, кто я такая, чтобы спорить? И я спросила:

– Поэтому вы и отправили в болота меня, а не кого-нибудь из своих? Чтобы это можно было назвать помощью Ширландии? Нет, не может быть. Поначалу я решила, что вы сочли нашу возможную гибель меньшим из зол. Потом мне пришло в голову, что вам было бы легче отречься от наших действий, если мы вдруг натворим бед. Но если так, вы могли отправить Велюа. Или нас обоих – хотя о моей неприязни к этому человеку вам, уверена, доложили. Отчего же вы не послали его? Мне ничего не приходит в голову, кроме того, что я из Ширландии, а он – нет.

Вот отчего я всегда отказывалась от дипломатических постов. Когда я стала старше (и, теоретически, уравновешеннее), многим правительственным чиновникам приходила в голову мысль извлечь пользу из моего опыта и международных связей, отправив меня послом в ту или иную страну. Но я в любом возрасте была склонна говорить, что думаю, не всегда подумав о том, с кем говорю.

Однако байембийский оба не стал наказывать меня за прямоту.

– Если бы Велюа был женщиной, – сказал он, – он не пошел бы в агбан.

Не сразу сообразив, что он имеет в виду, я бросила взгляд на Галинке. Та улыбнулась, и я вспомнила дни, проведенные в разговорах с ней. Да, мое заточение было не вполне добровольным, но я почла за лучшее отправиться в агбан и не рисковать обидеть хозяев, что могло бы поставить под угрозу мою конечную цель.

А вот Велюа подобные соображения и в голову бы не пришли.

Поймите, все это не означает безоговорочного уважения ко всем йембийским или, скажем, мулинским традициям. Многие годы различного рода романтики изображали меня чем-то вроде человека-хамелеона, без всяких трудностей и сомнений адаптирующегося к любой социальной среде, но это вздор. (Лестный, но тем не менее вздор.) Как я упоминала, описывая ритуал избавления от злых чар, главным для меня неизменно оставались исследования. Однако, преследуя собственные цели, я исходила из того, что сотрудничать с окружающими, как правило, полезнее, чем игнорировать их. Временами это раздражало, а иногда оказывалось грубой ошибкой, но в целом этот подход сослужил мне добрую службу.

В данном случае это объясняло, чем привлекло Анкумату мое решение проблемы.

Я снова склонилась в реверансе и сказала:

– Благодарю вас, челе, – тут мне пришла в голову еще одна мысль. – Но если… Если мне будет позволено спросить…

Изобразив на лице весьма преувеличенную настороженность, оба сделал знак продолжать.

– Приходилось ли вам в жизни убивать? Не мух и тому подобное, а животных или людей?

Ладонь Анкуматы вновь легла на стальную скобу протеза. Да, протезы давали ему ряд преимуществ, включая такие, каких не могли бы предоставить здоровые ноги, однако были отнюдь не всесильны.

– Я не охотник, – ответил он.

Я кивнула.

– Доставить вам яйца болотных змеев могут только те, кто никогда не убивал. Есть и другие требования, и их вам не выполнить… но, думаю, мулинцы будут рады узнать, что отдают своих драконов человеку, непорочному в этом отношении. Возможно, вы пожелаете найти и других, кто никогда не убивал, и взять их в помощники, – я мельком взглянула на Галинке. – И это могут быть не только мужчины.

Аудиенция со мной уже отняла у оба достаточно времени. Взмахнув веером из перьев, он дал понять, что я свободна.

– До твоего отъезда я прочту ваши исследовательские дневники.

Я не доверила бумаге ни одного секрета из тех, что раскрыл мне Йейуама, и посему с легкостью согласилась.

– Я обязательно пришлю вам и то, что опубликую в будущем, – пообещала я на прощание и с чувством неимоверного облегчения удалилась.

Естественные следствия договора о переносе яиц болотных змеев в пограничные реки Байембе стали полностью очевидны лишь спустя несколько лет после моего отъезда, поэтому здесь я их не коснусь. Эти материи – для следующих книг.

Политический же эффект не заставил себя ждать: меня обвинили в измене ширландской короне.

Обвинения эти следовали тремя отдельными волнами. Первая нахлынула сразу же, вслед за слухами о том, что я привела под стены Пойнт-Мириам целую армию и угрожала гарнизону форта. Думаю, это подготовило почву для дальнейших слухов: история получилась интересной, восхитительно скандальной, и полностью противоречила повести об Изабелле Кэмхерст, спасительнице Нсебу.

Вторую волну породил спор с сэром Адамом и последовавший за ним домашний арест. У губернатора хватило здравого смысла не разглашать подробности нашего разговора. Все знали одно: я сотворила нечто настолько ужасное, что меня потребовалось посадить под замок, а затем препроводить к оба под конвоем солдат. Когда тот же самый оба потребовал освободить меня, все зашептались о том, что верность моя принадлежит не родине, а ее колониальному союзнику. Никто не мог точно сказать, что же я сделала в его пользу (для этого пришлось подождать третьей волны обвинений), но слухи просто изобиловали разнообразными кляузными измышлениями.

Что до третьей волны, она обрела форму не сразу: Анкумата был слишком искушен в политике, чтоб сообщить сэру Адаму о договоренности с мулинцами раньше необходимого. К тому времени, как это вышло на свет, я была уже дома, в Ширландии. (И это к лучшему, иначе могла бы и не уйти из Байембе живой.) Но со временем и на родине стало известно обо всем – и о наших планах строительства плотины, и о том, что Байембе отказалась от этих планов в пользу какого-то соглашения с мулинцами. Это повредило торговым договорам с Ширландией, что, в свою очередь, породило интерес к Байембе в других державах и в итоге подорвало наше влияние на эту страну. Не сказала бы, что все это повредило Ширландии в плане ущерба для ее народа, однако лишило нас возможных выгод, причем немалых. Для некоторых этого было вполне достаточно, чтобы объявить меня изменницей.

Естественно, с моей стороны все это вышло совершенно неумышленно, но что толку было кричать «Я всего лишь хотела изучать драконов»? Наука неотделима от политики. Как бы мне ни хотелось, чтобы наука оставалась чем-то непорочным, существующим в некоем интеллектуальном мире, не запятнанном человеческими дрязгами, она всегда будет неразрывно связана с миром, в котором мы живем.

(Это ложь, но я оставлю ее как есть. Нет, речь не о связи с жизнью, это как раз правда, а о моем желании, чтоб все было иначе. Будь наука вещью чисто академической, никак не связанной с человеческой жизнью, она была бы одновременно бесполезна и скучна. Но временами мне очень хочется обрезать некоторые нити, связующие науку со всем остальным, чтобы не спотыкаться о них по пути.)

Вследствие всех этих обвинений, а также и других, возникших во время экспедиции (например, сплетен о близости с Томом), и байембийское, и ширландское общество утратило всякий интерес к моим научным открытиям. Пока мы с товарищами приходили в себя после выпавших на нашу долю испытаний – в Нсебу, так как сэр Адам не позволил нам вернуться в Атуйем даже после отмены моего домашнего ареста, – нам то и дело приходилось отвечать на бесконечные вопросы, из коих ни один не имел отношения к естественной истории. Следуя совету Тома, я избегала отвечать на них, насколько это позволяла моя несдержанность и положение допрашивающего. Политические переговоры, как я и предпочитала, прошли при минимуме нашего участия, и вместо этого я занялась приведением в порядок записок о сделанных в Мулине наблюдениях, так как в условиях болот вести дневники должным образом было просто невозможно.

Странное это было время. Если уж ненадолго покинуть Зеленый Ад и выйти в саванну по пути к Великому Порогу оказалось так непривычно, представьте, насколько непривычнее было снова сидеть на стуле, в ширландском доме, спать в кровати, носить юбки! После удушливой влажности болот воздух казался прохладным и сухим, а небо без джунглей вокруг – чудовищно огромным. То, что за последние несколько месяцев вошло в привычку, вновь стало совершенно невообразимым: неужели я вправду ела насекомых?! И напротив: то, что раньше было шокирующим, перестало быть таковым: если все женщины, которых вы встречали за последние полгода, были одеты лишь в набедренные повязки, габборидский обычай оставлять одну грудь обнаженной кажется вполне благопристойным.

И над всем этим довлела уверенность, что в Эриге нам оставаться недолго.

– Отволокут нас домой, – предрек Том вскоре после нашего воссоединения. – По пути сюда солдаты болтали, будто правительство собирается отозвать из Нсебу всех штатских, если Иквунде продолжит наступать. Естественно, кроме служащих торговых компаний. А уж теперь, после того, что сделали вы… – он задумчиво покачал головой. – Думаю, без расследования не обойдется.

Натали рассмеялась. Видимо, недавние сюрпризы совсем ее доконали: держалась она так, словно махнула на все рукой и попросту ждала, что будет дальше.

– Пожалуй, я достаточно испортила себе репутацию, чтоб избежать замужества, – сказала она, – и при должном хитроумии еще могу избежать сумасшедшего дома. Полагаю, я готова ехать домой.

Но я еще не была готова к отъезду. Теперь, зная, что саблезубы – это детеныши болотных змеев, я хотела более подробно изучить их жизненный цикл; возможно, оценить, скольким из них удается пережить эту стадию и стать взрослыми. Мне хотелось увидеть сезонное спаривание болотных змеев в озере за Великим Порогом, понаблюдать, как великолепные драконьи матки откладывают яйца, и разнести яйца по лесу вместе с Йейуамой и другими. Хотелось понаблюдать, как чувствуют себя вылупившиеся детеныши в реках Байембе – и это еще не зная, что случится после их переселения!

Однако я ни разу в жизни не завершала экспедицию с чувством, будто узнала все, что могла, и получила ответ на любой мыслимый вопрос: мое любопытство, как вода, всегда находит новое русло. Но, несмотря на это, я искренне сомневалась, что готова вновь спуститься в Зеленый Ад – во всяком случае, так скоро. Подобно всякому, занятому тяжелым трудом, я, продолжая работу, думала, что сил хватит. Но стоило только остановиться, и безмерная усталость – как физическая, так и психологическая – тут же взяла свое. И, как ни непривычно было по ночам чувствовать под собой удобный матрас, снова менять его на сырой тюфяк совсем не хотелось.

В любом случае выбор был не за нами. Том оказался прав: еще до конца месяца сэр Адам известил нас, что нам надлежит вернуться в Ширландию.

– Наши визы аннулированы? – спросила я.

Вопрос был задан вполне учтиво, но сэр Адам был вовсе не склонен видеть в моих словах хоть толику благожелательности.

– Будут аннулированы, если иначе от вас не избавиться, – буркнул он в ответ.

– В этом нет необходимости, – поспешил заверить его Том, и с этим мы покинули губернаторский кабинет.

Несмотря ни на что, мы все же получили разрешение вернуться в Атуйем (конечно, не без сопровождающих), чтобы попрощаться. С Йейуамой я распрощалась еще две недели назад: передав пленных лабане солдатам гарнизона, мулинцы не стали задерживаться в Пойнт-Мириам. С ним я передала подарки – самые роскошные из тех, что смогла достать: еще несколько железных ножей, продукты, которых не найти в болотах, – все, что, на мой взгляд, могло оказаться полезным. Мулинцы почти не носят украшений, однако я передала Акиниманби резной деревянный амулет – талисман, по байембийским поверьям оберегающий младенцев от хворей. Нет, в его сверхъестественные свойства я не верила, да и Акиниманби вряд ли высоко оценила бы вещь, посвященную одному из йембийских богов, но это было лучшим, что я смогла придумать в качестве благодарности за ее помощь и долготерпение.

В Атуйеме, встретившись с Галинке, я крепко сжала ее ладони.

– Несмотря на все неприятности и неразбериху, которые из этого вышли, – сказала я, – я благодарна за то, что вы рекомендовали меня своему брату, так, что и словами не выразить. Хотелось бы мне в ответ сделать для вас что-нибудь столь же важное.

Она широко улыбнулась.

– Кое-что ты уже сделала. Чем надежнее оборона Байембе, тем меньше вероятность, что меня выдадут замуж за манса.

Я вовсе не забыла наших бесед о политике, немало повлиявших на мои решения.

– Тогда я рада, что смогла оказаться полезной, – ответила я.

Наша экспедиция принесла пользу не только Галинке. Фаджу Раванго, ввиду его происхождения, была отведена видная роль в новых контактах с Мулином. И Анкумата, конечно же, получил то, чего желал. Правда, личного прощания с ним мы не удостоились.

Говоря о трагедиях в моей жизни, люди обычно имеют в виду смерть – не только Джейкоба, но и всех тех, кто был рядом со мной и умер, вследствие опасности, по несчастной случайности, или просто с течением времени. Однако порой мне кажется, что подобные расставания следует оценивать столь же высоко – хотя бы только в реестре моих личных печалей. Акиниманби не погибла под копьями лабане, но после того, как я ушла к Великому Порогу, я больше никогда ее не видела, и в этом смысле я потеряла ее так же безвозвратно, как если бы она умерла. То же справедливо для Йейуамы. Фаджа Раванго я впоследствии видела только однажды, много лет спустя, а с Галинке мы хоть и переписывались, но подругами, какими могли бы стать, живи мы в одной земле, так и не стали. Так было со мной всю жизнь: я создавала отношения с людьми, а расстояние и время разрывали их, и я скорблю об этих утратах, хотя и знаю, что мои бывшие друзья живы, здоровы и счастливы в окружении родных и близких.

Но единственным способом избежать этих утрат было бы сидеть дома и никогда не покидать тех мест, которые легко можно навестить в любой день. А, как свидетельствует вся моя жизнь, на такие меры я не пойду никогда, и никогда не лишу себя радости любых преходящих дружб.

Итак, мы распрощались, уложили вещи, сели на пароход в гавани Нсебу и отправились в Ширландию – куда более смуглые, отощавшие и изнуренные, чем в день прибытия.