Я уже говорила, что байембийский оба вначале пригласил нас во дворец, но после не проявил к нам никакого внимания. Я никогда не была сильна в политике и о его мотивах могу только догадываться, но думаю, он проверял истинность цели, с которой мы якобы явились в его страну. А говоря короче, просто поместил нас под присмотр и предоставил самим себе с тем, чтобы посмотреть, что мы станем делать.

Набор причин, приводивших ширландцев в Байембе, был очень невелик. Первыми были купцы, торговавшие через порт Нсебу еще до того, как он стал ширландской колонией. За ними, дабы обеспечить наш интерес в эриганском железе, явились дипломаты. Они подготовили почву для военных (которые вооружали йембе и обучали их обращению с антиопейским оружием для обороны от саталу и иквунде) и инженеров (которым предстояло построить железные дороги и плотины к последующей выгоде Ширландии). Кроме этого, здесь имелась горстка шелухим и охотников наподобие мсье Велюа, а остальных – считаные единицы.

Таким образом, наша маленькая группа оказалась отклонением от нормы и, как я со временем поняла, не могла не привлечь особого интереса со стороны оба. Когда стало очевидно, что Натали выживет, но до полного выздоровления ей еще требовалось оставаться в постели, он прислал гонцов и призвал нас с мистером Уикером наконец-то встретиться с ним.

Вызов породил в сердце тревожный холодок. Учитывая прежнее невнимание оба, мне оставалось только предположить, что сэр Адам имел с ним разговор, и теперь он намерен приказать как минимум Натали, а может, и всем нам покинуть страну, пока лорд Денбоу не поднял вопрос о нас в Синедрионе и все это не привело к дипломатическим осложнениям. На этот случай я не могла придумать ни единого довода, способного спасти ситуацию.

Тщательно сделанная прическа вряд ли могла бы поколебать его решение, однако я отнеслась к собственному туалету со всем возможным старанием – куда большим, чем когда-либо в жизни. (Фальчестерский Сезон не в счет: в то время об этом заботились мама́ и горничные.) С трепещущим от волнения сердцем отправилась я во двор перед золотой башней Атуйема, на встречу с правителем Байембе.

Учитывая, о ком пойдет речь, мне следует начать с некоторой предыстории. За свою жизнь Анкумата н’Румеме Гбори был мифологизирован настолько, что я полагаю необходимым уточнить ряд фактов, прежде чем перейти к описанию наших деловых сношений.

Он действительно родился от четвертой жены отца (и, таким образом, не принадлежал к тогдашней правящей династии), и притом – калекой. Точный медицинский характер его увечья мне неизвестен, но его ноги не способны были выдержать вес тела; здоровый во всех иных отношениях, он долго не мог ходить. Согласно одним источникам, это обстоятельство изменилось, когда ему исполнилось семь, согласно другим – десять. Но точный возраст для нас сейчас неважен.

Важно то, что мать его умерла – согласно заслуживающим доверия уликам, была убита одной из других жен. Та же участь ждала бы и Анкумату, если бы один из придворных отца не увез его и не вырастил вдали от Атуйема как собственного сына. И так уж вышло, что человек этот был кузнецом.

Я не в силах адекватно передать важность этого обстоятельства неэриганской аудитории. Для моих ширландских читателей кузнец – неотъемлемая черта сельской жизни, человек сильный, умелый, но не слишком смышленый. Но в Эриге – особенно в восточной части континента – кузнецы имеют куда более впечатляющую репутацию. Немало жителей этих земель прослеживают их происхождение от легендарного короля-кузнеца, а еще больше – наделяют тех, кто работает с железом, волшебными силами. Частью это можно отнести на счет глубокого уважения ко всем искусным ремесленникам вообще, однако тут дело в другом. Этнограф на моем месте мог бы изложить вам ряд теорий, гласящих, что эти воззрения как-то связаны с изобилием железа в эриганских недрах, или каким-либо иным аспектом эриганской жизни, я же могу только сообщить сам факт. Подданные Анкуматы воспринимали это так, как если бы он был взращен неким чрезвычайно мудрым магистром – из тех, кому ведомы секреты оживления големов.

Примерно это и совершил наш кузнец. Когда Сунда н’Халелу Гама привел Анкумату в свой дом, мальчик еще не мог ходить – он ехал верхом на спине своего спасителя. Но, оказавшись дома, Сунда (который в более драматической версии этого сказания был не кем иным, как самим Аду, йембийским богом кузнечного дела) смастерил ему пару железных опорных протезов, позволявших сделать то, что было не по силам собственным костям и мускулам мальчика. И столь чудесно были сделаны они, гласит сказание, что не весили ничего, и Анкумата, едва надев их, перепрыгнул дом кузнеца, дабы выразить, сколь он счастлив.

Уверена, правда куда более прозаична: ни разу не довелось мне видеть, чтобы оба прыгал хоть на пядь. Однако протезы действительно существуют, и я полагаю, ходить без них он бы не мог, а это значит, что Сунда заслуживает каждого слова возносимых ему похвал. Возможно, скорее благодаря ему, чем кому-либо другому (за исключением собственных отца и матери Анкуматы), оба и стал тем человеком, что вернулся в Атуйем, занял трон Байембе (о чем имеются особые сказания) и правил страной многие-многие годы.

Что же сказать о нем как о человеке? Определить его возраст оказалось затруднительно. Согласно истории, ему было лет пятьдесят или около того, хотя, как я уже говорила, мифологизация образа Анкуматы затмила некоторые действительные подробности его жизни. Лицо его, подобно лицам многих йембе, отличалось резкостью черт, а бритая голова, на мой взгляд, должна была скрыть естественное облысение (бритый череп выглядит куда царственнее плеши, окруженной кустиками волос). С виду он был одновременно умен и добродушен – сочетание весьма впечатляющее, удающееся немногим из людей, вне зависимости от пола.

Анкумата встретил нас, сидя на табурете, великолепие коего резко контрастировало с намеренной простотой его протезов. Табурет, как некоторым может быть известно – одна из регалий сагао, перенятых йембе от своих приречных подданных много веков назад, и, хотя его часто уподобляют антиопейским тронам, на самом деле значимость его, как символа, намного ближе к короне. Йембийские правители вступают во власть, садясь на табурет – и это касается не только оба, но и любого главы рода, в каждом из которых имеется родовой табурет. Табурет Анкуматы был так велик, что я могла бы назвать его скорее скамьей, и вдобавок отлит из чистого золота, но вел свое происхождение от гораздо более скромных деревянных табуретов, какие можно увидеть в каждом туземном доме.

Помимо этого, зрелище было вполне обычным. Я в свои годы повидала довольно глав государств и знаю, что почти все они восседают в некоем обрамлении – на фоне гобелена, или живописного полотна, или герба, на возвышении или, как в данном случае, под роскошным навесом, в окружении министров, слуг и различных прихлебателей. Как же без всего этого человеку постичь их величие? Были здесь и жены Анкуматы, и разного возраста молодежь, имевшая столь явное сходство с одной из дам либо с самим оба, что я без труда могла догадаться: все это – его дети. Вместе со всеми стояли и олори Деньу н’Кпама Валейим с сыном Оквеме, видеть коих я была вовсе не рада.

Не рада я была видеть и сэра Адама в компании нескольких военных. Для моих взвинченных нервов их присутствие послужило еще одним подтверждением тому, что нас выдворят из пределов страны с приказом возвращаться в Ширландию. (Самая иррациональная часть моей души даже попыталась связать это с одной из других моих проблем и измыслила сценарий, согласно коему Натали с мистером Уикером отошлют назад, а меня силой выдадут замуж за Оквеме.) Но отвлекаться на них было нельзя: все внимание без остатка следовало обратить на оба Байембе.

Загодя инструктировавший меня придворный чиновник сказал, что мне позволено выразить оба почтение на ширландский манер (то есть сделав реверанс), а не по-эригански (преклонив перед столь августейшей персоной, как оба, колени и коснувшись лбом земли). Мои реверансы особой грацией никогда не отличались, зато колени, когда я нервничаю, склонны дрожать и давать слабину, и я едва ли не жалела об этакой поблажке: на коленях легче сохранять равновесие. Но, попытайся я преклонить колени, это могло бы выглядеть шутовством, и я присела в реверансе рядом с мистером Уикером, приветствовавшим оба поклоном.

Анкумата н’Румеме Гбори

Наш прогресс был отмечен звучной речью так называемого «гриота», стоявшего рядом с оба. Этих ученых людей иногда называют бардами, но чаще используют тьессинское слово, служащее синонимом для целой дюжины понятий из различных эриганских языков. Равным образом и я могла бы использовать дюжину понятий для описания их по-ширландски: историки, сказители, поэты, музыканты, воспеватели и так далее. Они принадлежат ко дворам королевских и аристократических семейств и, зачастую, сами – полноправные аристократы со всем вытекающим отсюда влиянием и богатством.

Речи гриота я разобрать не смогла: согласно традиции своего ремесла, он говорил на очень архаичном йембе, похожем на обычный йембийский не более, чем ахиатская или йеланская каллиграфия – на обычную скоропись, а для меня оказался еще менее понятным. (В отличие от речи, каллиграфия по крайней мере сидит смирно и дает время приглядеться к ней и подумать.) Однако, зная о байембийских обычаях все известное мне сейчас, могу предположить, что большая часть речи представляла собой декламацию хвалебных имен оба, имен его предков и их хвалебных имен, и прочего, призванного внушить нам, сколь мы ничтожны и мелки в сравнении с ним.

Одно из этих хвалебных имен в переводе на ширландский означает «тот, чьи ноги сделаны из железа», или «Железноногий», хотя последнее, на мой взгляд, звучит неизящно, больше похоже на кличку, какой матросы могли бы наградить некоего особо просоленного морем капитана. Между тем его протезы – по крайней мере, в новейшем своем воплощении – определенного изящества речи заслуживали. Они были украшены золотым геометрическим орнаментом, характерным для йембийского искусства – ведь правителю государства не подобает носить на себе хоть что-нибудь обычное. Но отполировать их никто даже не пытался: это в корне противоречило бы их назначению. В отличие от многих придворных, оба не носил и ткани, обернутой вокруг бедер в виде длинной юбки, которая могла бы скрыть протезы. Вместо этого на нем была искусно украшенная набедренная повязка: Анкумата н’Румеме Гбори прекрасно понимал роль своего увечья и избавления от него в легендах о себе и использовал все это к собственной выгоде.

Таким образом, это был человек, превративший свою слабость в силу. Если вы проникнетесь хотя бы вышесказанным, этого будет довольно.

За церемонными приветствиями последовали расспросы о здоровье Натали. Я уже не сомневалась, что далее разговор перейдет к требованиям сэра Адама, но нет – посол хранил молчание (и, правду сказать, несколько скучал), а оба не обмолвился о лорде Денбоу и словом.

Вместо этого он подал мальчику, овевавшему его огромным опахалом, знак оставаться на месте и встал. При этом я услышала тихое шипение: его протезы таили в себе хитроумно сконструированную гидравлику.

– Прогуляйтесь со мной, – сказал он нам с мистером Уикером мягким, но ничуть не скрывающим весомость приказа голосом.

– Слушаю, челе! – хором ответили мы.

Думаю, это слово можно перевести как «ваше величество», поскольку оба – самодержавный правитель своего народа (хотя и в несколько ином смысле, чем король Ширландии), однако так будет утрачено происхождение этого слова от слова «эче», по-йембийски означающего «золото». Таким образом, подобающее обращение к оба означает нечто наподобие «золотой владыка».

К моему удивлению, приглашение оба было предназначено только для нас двоих и гриота. Едва заметными знаками Анкумата дал женам и слугам понять, что им следует остаться, а слуги – уже не столь незаметно – передали его повеление нашим ширландским соотечественникам. Под затихающие позади протесты сэра Адама мы вслед за оба прошли под тенистую арку и оказались в саду – том самом, где я гуляла с Галинке несколько месяцев назад.

Шел оба медленно, но насколько причиной тому были протезы, а насколько – неторопливость, приличествующая высокому положению, сказать не могу. После того как мы удалились от арки и оказались вне досягаемости слуха остальных (хотя не покинули пределов досягаемости стрелы или пули стражей на высоких стенах), он обратился к мистеру Уикеру:

– Ты изучал драконов. Что ты узнал?

В отличие от друштаневского боярина, некогда задававшего тот же вопрос лорду Хилфорду, Анкумата, очевидно, ждал ответа с искренним интересом. Собравшись с мыслями, мистер Уикер изложил ему краткое резюме открытий, сделанных нами до сих пор, и с сожалением добавил (на взгляд моих все еще натянутых нервов, совершенно напрасно):

– Затем болезнь мисс Оскотт вынудила нас на время приостановить работу.

Оба кивнул и без всяких предупреждений заговорил со мной:

– Ты желаешь изучать драконов на болотах.

Сердце так и екнуло в груди. Это вовсе не было тайной, но об этом я говорила лишь очень и очень немногим, и легкость, с которой здесь разносятся слухи, мне ничуть не понравилась. Но врать этому человеку я не могла, и потому сказала:

– Да, челе. Мы еще многое могли бы узнать о драконах здесь – полагаю, работы хватило бы не на один год, однако сопоставление чрезвычайно важно. В некоторых отношениях, наблюдая за мулинскими болотными змеями, мы могли бы узнать о степных змеях и прочих видах драконов больше, чем изучая только их.

Мы достигли противоположной стороны сада и оказались у лестницы, ведущей на стену. Шипящим механическим шагом Анкумата двинулся наверх. Мы, озадаченно переглянувшись, последовали за ним.

Поднявшись на стену (стражники почтительно удалились в стороны), оба указал вниз.

– У меня есть степные змеи, изловленные в буше. Но пользы, кроме дыхания, от них нет: в цепях они не могут бегать, а если я снимаю цепи, убегают.

Я опустила взгляд. Там, под стеной, на туго натянутых цепях, расхаживали по дну сухого песчаного рва два очень недовольных дракона.

– Вы используете их для охраны? – спросила я.

– Они производят впечатление на людей, – сказал оба. – И больше ни на что не годны.

Взяв из рук гриота кусок вяленого мяса, он бросил его вниз, на песок. Один из змеев взглянул на угощение без всякого интереса – скорее обреченно. (Да, они едят падаль, но предпочитают, чтоб пища была посочнее и пыталась удрать.)

Предлагать совет самодержавному правителю государства – дело щекотливое, но его молчание явно приглашало меня высказаться.

– Эти были пойманы детенышами или взрослыми? – осторожно спросила я.

Кивок оба указал на то, что верно первое, и я задумчиво почесала подбородок.

– Хм-м-м. Возможно, если бы вы вырастили их из яиц… некоторые птицы запоминают существо, которое видят первым. Правда, мне неизвестно, относится ли это и к драконам.

Анкумата улыбнулся. Это должно было придать мне смелости: улыбка означала, что он не оскорблен. Однако в его лице не было радости – я бы сказала, на нем отразилось удовлетворение. Как будто я сыграла ему на руку.

– Вы отправитесь в Мулин и принесете мне яйца болотных змеев, – сказал он.

– Прошу прощения? – хором переспросили мы с мистером Уикером.

– Мы пробовали выращивать степных змеев из яиц. Из этого ничего не вышло. Но маури, крестьяне, живущие на границах лесов, говорят, что мулинцы выращивают своих драконов из яиц, потому-то болотные змеи и не трогают их, хотя пожирают всякого, кто попытается проникнуть в их болота. Вы принесете мне яйца, и я смогу попробовать сам.

Сей королевский приказ был отнюдь не из легких.

– Челе, но как знать… Что, если и мы будем сожраны драконами? Или падем жертвами болезней, или погибнем от рук мулинцев? Я слышала, они убивают любого, кто войдет в их лес.

Оба отверг все это небрежным взмахом руки.

– Людей губят не мулинцы. Людей губит сам лес. Да, они не любят охотников, но вы – дело иное. И еще я пошлю с вами Фаджа Раванго.

Я не забыла гонца, присланного встретить нас в доках. Низкорослый по сравнению с йембе, красноватый оттенок кожи, нейембийское имя… Так он – мулинец? Я мысленно прокляла Ива де Мошере, истратившего все слова на невероятные сказки о Зеленом Аде и не оставившего ни словечка для описания его обитателей.

Однако даже наличие проводника не гарантировало нам жизни. И уж тем более – успеха.

– Прошу простить меня, челе, но климат вашего королевства совсем не таков, как в Мулине. Сомневаюсь, что хоть одному из детенышей удастся выжить и вырасти. А если и удастся, то столько трудов ради нескольких дворцовых сторожевых драконов не…

Внезапное озарение заставило оборвать фразу на полуслове. И пришедшая в голову мысль, как нередко бывает со мной, тут же сорвалась с языка, не спросив разрешения разума.

– О, так они не для охраны дворца! Или вовсе не только для дворца. Вы надеетесь использовать их против иквунде. Или саталу.

Лицо оба затвердело. Обычно в разговоре с самодержцем или кем-либо еще из облеченных властью не рекомендуется говорить вслух о том, что он предпочел оставить невысказанным, особенно если это касается государственных дел. Но после непродолжительной паузы он рассмеялся долгим сердечным смехом, вызвавшим невольную улыбку и у меня.

– Вот видишь? Я не ошибся, посылая тебя туда. Твой ум остер, ты все прекрасно видишь.

Вдобавок я была иностранкой, чужой не только для мулинцев, но и для йембе. Если подобная персона и погибнет, потеря для его народа будет невелика.

Мы с мистером Уикером обменялись взглядами. С одной стороны, перед нами открывалась возможность для исследований, к которой мы так стремились, а риск был ненамного выше, чем без вмешательства оба. С другой стороны, на нас ложилось нешуточное бремя – из тех, с которыми мы могли и не справиться. Что, если он ошибается насчет власти мулинцев над драконами? А что, если мулинцы действительно умеют приручать их, но мы не сумеем понять, каким образом? А между тем теплота, с которой нас примут по возвращении из Зеленого Ада, могла очень сильно зависеть от того, с чем мы вернемся.

Я призадумалась. Много ли пользы могут принести эти яйца? Ни одна разновидность крупных драконов не достигает зрелости менее чем за два года, а некоторым требуется и больше. Неужели Анкумата ожидает, что угроза войны не исчезнет и за два года? Учитывая врагов с обеих сторон, нетрудно было предположить, что да. А если и нет, укрепление обороноспособности страны никогда не помешает. Вряд ли этот человек, наследник многовековой суверенности Байембе, был очень рад ее нынешней зависимости от Ширландии.

– Что, если мы откажемся? – осторожно спросил мистер Уикер.

Ответом ему был небрежный взмах темной руки, унизанной золотыми кольцами.

– Разве это не то, чего бы хотелось вам обоим и вашей юной помощнице? Вы, конечно же, захотите взять ее с собой после того, как к ней вернутся силы.

На этот раз мне удалось удержать свои мысли при себе. Речь шла о мзде, или, мягче выражаясь, о плате: если мы согласимся, он пресечет все поползновения сэра Адама отправить Натали домой.

– Но если мы не поедем в Мулин…

– Тогда, как мне представляется, эта девочка вернется к отцу. Ваш посол говорит, что он из влиятельных лордов, и мне не хотелось бы обижать его.

Вначале морковка, а затем и палка… Если мы не согласимся, Анкумата и пальцем не шевельнет, чтобы помешать сэру Адаму. А может, и этим дело не ограничится: если я начну протестовать или причинять слишком много беспокойств, меня вполне могут тоже выдворить из страны.

– Будет ли нам позволено обдумать ваше великодушное предложение? – спросил мистер Уикер. – Прежде чем принимать решение, нам нужно переговорить с мисс Оскотт.

– Конечно, конечно. Такие решения не должны приниматься в спешке.

Мы тронулись вниз, и в углу сада я увидела Галинке. Она сидела на скамье с тремя другими дамами, но, судя по наклону головы, наблюдала за нашей прогулкой по стене. Это подтвердило подозрения, что ее интерес ко мне был не совсем случайным, и что ее царственный брат знал кое-что из того, о чем мы говорили с ней. И это – по крайней мере, частью – пошло мне на пользу. Стоило ли благодарить ее за это? Это еще предстояло выяснить.