Глава 2
Голубая мечта вора
Ростов-на-Дону, 1962 год
Все шло хорошо, как по маслу. Космонавт, Буровой, Кузьма принесли сумки с деньгами за неделю. Общак увеличивался, уже можно было самолет купить, если бы они продавались. Правда, Сторублей сообщил настораживающую новость: на его цеховиков легавые наехали – свою долю требуют, иначе, мол, пересажаем! Неожиданный оборот, раньше такого не было… И что делать? «Стрелку»-перестрелку им ведь не назначишь! Студент покрутил на пальце перстень. Ладно, видно будет. С фарфоровым китайцем посоветуюсь, что-нибудь да подскажет…
Вдруг среди ночи – громкий пронзительный звон. Как спицей в оба уха. Студент вскочил с кровати, ничего не соображая. Что случилось? Стоял, таращась в темноту, сердце: бух, бух… Дошло.
Включил свет, прошлепал босыми ногами к окну. Маленький фарфоровый китаец на подоконнике колотился мелкой припадочной дрожью и ездил туда-сюда по гладкой крашеной доске, как заводной заяц. Удивительно, как только не свалился. Брезгливо морщась, Студент накрыл его рукой и сразу отдернул. Будто током ударило.
Похоже, что-то случилось. Или вот-вот слу…
Сзади, за спиной, вдруг послышалось бормотание. Мужской голос. Студент резко обернулся, даже подскочил. Из гостиной падал мерцающий голубоватый свет. Работал телевизор. Просто взял и включился, сам собой. Бормотание заглушила бравурная музыка, раздались аплодисменты. И опять кто-то забубнел…
«Все нормально, – успокаивал себя Студент. – Это Лютый шуткует!»
Вообще-то, ему такие шутки не нравились, но у него никто не спрашивал. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он пришел в себя и нехотя двинулся в гостиную. На ватных ногах. С Лютым встречаться не хотелось. Да и неизвестно, чем закончится очередная шутка. Может, сдерут с него кожу и повесят вниз головой…
Уже несколько месяцев Лютый не давал о себе знать. Наверное, все шло как надо – рэкет процветал, группировка росла и крепла, нужда в дополнительных консультациях отпала. А что случилось на этот раз?
На экране телевизора – залитая огнями студия с трибунами и эстрадой. Громадными веселенькими буквами на заднике написано: ГРАНДИОЗНАЯ ЛОТЕРЕЯ! ЛЮБОЙ КАПРИЗ ЗА 10 000 CОВЕТСКИХ РУБЛЕЙ!
Сидят какие-то разношерстные разномастные граждане – кто-то на урку испитого похож, кто-то, наоборот, прифасоненный, во всем импортном – и в камеру ладошкой машут. Был там даже один тип в тюремной робе с номерком на груди. Студент пригляделся, и показалось ему, будто узнал он в этой компании Деда, известного московского вора-«законника», а рядом, облаченный в роскошный вельветовый костюм, сидел вроде как сам Император, «авторитет» из Ленинграда… Но всмотреться как следует не успел, камера переползла на сверкающий раструбами оркестр, а потом на эстраду, где разгуливал чернявый мужчина во фраке… Лютый, кто ж еще. И улыбочка на миллион. Вот только что-то с Лютым было не то…
Ага. Он без штанов. Под ослепительно-белой сорочкой курчавилась густая с проседью звериная шерсть. Все ноги облеплены этой шерстью, тела не видно. И колени гнутся в обратную сторону… Твою мать!.. И копыта вместо ступней…
Студент опустился на ковер.
– Приветствую вас, господа воры, медвежатники, шнифера, домушники, марвихеры, шопенфиллеры, резинщики, ширмачи и прочие деловики! Разожмите очко, брателлы, расслабьтесь! Сегодня у нас очень необычное мероприятие! Те из вас, кто умеет читать, уже догадались, что это – грандиозная, эпическая мега-мега-мегалотерея!!! – радостно прогорланил из экрана Лютый.
Зал взорвался аплодисментами, трубы и саксофоны выдали ликующий аккорд. Но вот Лютый поднял руки, и все смолкло. Зрители замерли на своих местах, разной степени потрепанности лица вмиг преобразились и сделались как у дошколят на новогоднем утреннике.
– Вашему вниманию предлагаются экспонаты одного из самых ценных музейных собраний мира! – Козлоногий Лютый как-то необычайно ловко крутнулся на эстраде, взмахнув фалдами фрака, и наставил на публику руки с выставленными пистолетами указательными пальцами. – Ну-ка, кто тут у нас самый догадливый?
– Лувр! – выкрикнул кто-то с места.
– Эрмитаж круче, че! – перебил его другой голос.
– Третьяковка!
– Этот, как его… Алмазный фонд!
Лютый слушал, подперев рукой подбородок и состроив на лице выражение комически-внимательное и снисходительное. Когда некий франт в белоснежном шарфике поднял унизанную перстнями ладонь и прокуренным голосом каркнул: «Метрополитен-музеум, бля буду!», он громко цыкнул зубом.
– Нет, нет и нет! Ничего подобного, господа-товарищи! Говоря «самое ценное собрание», я имел в виду не только художественную ценность. Там, куда мы отправляемся, горы золотых побрякушек, бриллиантов и всякой разнообразной драгоцухи. Просто горы, догоняете?
Он еще раз окинул взглядом зал. Подмигнул. Зрители завороженно хлопали глазами, шевелили губами, но, видимо, не догоняли.
– Добро пожаловать в Оружейную палату, олухи мои дорогие! – торжественно объявил Лютый.
За его спиной бесшумно разъехался в стороны занавес. Зал потрясенно охнул. Взорам открылся великолепный зал с колоннами, высокими сводчатыми потолками, стеклянными витринами, за которыми сверкали рыцарские доспехи, оружие, шитые золотом одежды, драгоценная посуда, украшения, ордена и многое-многое другое. Зал врастал в телевизионную студию серо-бело-черными мраморными плитами пола и зеленоватой, с бронзовыми фризами, штукатуркой стен. Стык был неровный, хаотичный, кое-где торчали задравшиеся, лопнувшие доски и дранка, мрамор местами пошел трещинами – такое впечатление, что два здания столкнулись во время глобальной катастрофы.
«Оружейная палата», – подумал Студент. Точно. Та самая, кремлевская. В натуральную, как говорится, величину. Только девять ее залов, раскинутых по двум этажам, каким-то волшебным образом сплавились в один огромный зал, дальний конец которого терялся где-то в бесконечности… Он сам никогда там не был, но прочел о Палате все, что можно было достать, впору экскурсии водить. И картинок насмотрелся столько, что, кажется, мог бы пройти по ней с зажмуренными глазами… Потому что здесь, в бронированным стеклянном саркофаге с тройной сигнализацией, как Белоснежка в ожидании принца, томилась его голубая мечта – шапка Мономаха. Царская регалия, символ власти, бесценное произведение искусства. Почти килограмм чистого золота и 43 драгоценных камня. Его давняя мечта, самый желанный трофей… Из тех, что способны сделать удачливого ростовского вора таким же знаменитым, как сам Иван Грозный!
– …Сколько «рыжья», братва!!! – выдохнул кто-то на зрительских трибунах.
– Сверкальцы!
– Драгоцуха!
– Пацаны, я сплю или это в натуре Фаберже? Только, чур, не будите меня!!!
– А чего мы здесь сидим?!
Тип в белом шарфике первым выскочил в проход между рядами и почти тут же упал – кто-то подставил ногу. А в следующую секунду все зрители вскочили разом, как футбольные фанаты во время гола. Сшибая стулья, горланя, матерясь, топча друг друга, они устремились в Оружейную палату… Но там, где начинался мрамор и золотое великолепие, точно по линии открывшегося занавеса, находилась какая-то невидимая и весьма прочная стена. Один, второй, третий зритель налетели на нее с глухим отчетливым стуком, рухнули как подкошенные. Но движение не прекращалось: задние напирали и давили, передние били лбами в прозрачный бубен и падали. И все ревели диким ревом.
Лютый отошел в сторону, взял прямо из воздуха дымящуюся толстенную сигару, пустил в потолок колечко и равнодушно наблюдал это безобразие. В какой-то момент он прочистил горло, по-военному гаркнул:
– А ну, отставить!!! Охрана! Где охрана?!
И в сей миг стало тихо. Толпа вздрогнула и застыла в причудливых позах. По ту сторону невидимой преграды, откуда-то снизу, такое впечатление, что прямо из-под мраморных плит, вдруг выдернулась голова в милицейской фуражке. А-а, понятно… там лестница в подвал, а под лестницей – пульт охраны, крашенная серой масляной краской панель с кнопками и лампочками.
– Капитан вневедомственной охраны Короедов заступил на пост согласно распорядка! – отрапортовала голова.
Лютый выплюнул сигару под ноги.
– А вот и главный герой нашего вечера – пропойца несусветный, мусор стопроцентный! Прошу любить и жаловать! А ну, вылезай, морда твоя тюленья!
Капитан Короедов нисколько не обиделся на такое обращение. Кряхтя и зачем-то бормоча извинения, он показался наружу весь – помятый, несимпатичный, заросший ночной щетиной. Фуражка оказалась единственным предметом форменной одежды на нем, а место положенного обмундирования занимали майка и пижамные штаны в шотландскую клетку. Короедов оглядел странную публику, столпившуюся перед Оружейкой, посмотрел на часы, почесал в затылке, проговорил неуверенно:
– Так, это… Безобразие ведь, а? Не положено как бы…
– Пра-а-альна, Короедов! Не положено! А в карты играть с блатными служителю закона положено? А карточный долг не отдавать положено?
Разношерстная публика возмущенно загудела.
Лютый, даже не запнувшись, прошел сквозь барьер, подошел к охраннику, щелчком сбил с него фуражку, растрепал жиденькие волосы на темени, обнял за шею и поволок на эстраду.
– Зацените, господа-товарищи! Перед вами капитан Короедов – спонсор нашего сегодняшнего мероприятия! Если б он не проиграл Митяю Хваленому десять «косых», не было бы у нас никакой лотереи и дрыхли бы вы все этой ночью без задних ног!
Он свистнул залихватски, по-разбойничьи – и тут же всех зрителей, и стоячих, и лежачих, невидимым ветром зашвырнуло обратно на трибуны, каждого на свое место. Кто-то – с перепугу, наверное, – захлопал в ладоши. Короедов покраснел, неловко раскланялся.
– В общем, это, уважаемые телезрители и гости нашей студии… – начал он, вытирая вспотевший лоб. – Продулся я вчистую, выходит. Водку жрал на даче в Сосенках, догонялся местным самогоном. Его там так и зовут: «мутный». А еще – «лунная дорожка», «луноход», «туман»…
– Ты нам рекламу не впаривай! Дело говори! – прокаркал белый шарф.
– Так в том-то и дело, что после «мутного» я впал в расстройство, уехал в Мамыри, а там сел играть с Хваленым на деньги. На этом, уважаемые зрители, спокойная жизнь моя закончилась, поскольку Митя Хваленый долгов не прощает, а запугать человека до смертной икоты ему раз плюнуть…
– Не жалься, мусор! – строго прикрикнули в зале.
– …И я решил: а пошло оно все в жопу!!! – заорал вдруг Короедов, будто его ущипнули. – Каждый день приходишь на работу, смотришь, как дурак, на все это золото, на это богатство! Миллионы, миллионы, миллионы! А мне нужно всего десять тысяч!!! Копейки!!! Да гребись оно все веслом!!! Достало!!!
Лютый, стоявший рядом с оратором, заботливо поднес ему стакан белесого самогону с огурцом. Короедов выпил, шумно утерся.
– Короче, брателлы, была не была, решился я на ограбление!!! В особо крупном размере! Совершенное организованной группой! Статья девяносто три прим Уголовного кодекса, вплоть до расстрела! А мне плевать!
Зал вежливо зааплодировал.
– По этой причине ищу толкового вора, кто возьмется аккуратно вынести из Оружейки любой приглянувшийся ему предмет! Я говорил со знающими людьми, с нашими сотрудниками, они сказали, что даже самая мелкая хрень из экспозиции, типа ножичка какого-нибудь или колечка, на черном рынке потянет никак не меньше ста тысяч. Из-за своей исключительной, как они сказали, уникальности… Моя доля – всего десять тысяч! Мне только с Хваленым рассчитаться, больше ничего не надо!
– А если я царский золотой экипаж хочу? – раздался вопрос из зала.
Короедов озадаченно почесал в затылке, посмотрел на Лютого.
– Да хоть вон ту мраморную колонну! – махнул рукой Лютый. – Если унесешь!
– Чего-то дороговато – десять тыщ! А скидочку по состоянию здоровья? – просипел тщедушный хмырь в тюремной робе.
– Может, тебе еще «фомку» от профсоюза бесплатную выдать?
Лютый трижды хлопнул в ладоши. Свет в зале моргнул и ушел в интимный полумрак, оркестр с томной хрипотцой затянул «Подмосковные вечера». Где-то с краю, в области полной темноты, нарисовался яркий белый конус, в котором шагала, высоко бросая загорелые породистые ноги, девица в купальнике, будто сошедшая с плаката Минздрава о пользе сочинских морских курортов. Зрители одобрительно загудели и захлопали. Цокая босоножками на высокой шпильке, девица описала круг по эстраде, остановилась рядом с Лютым, жеманно приставила согнутую в колене ногу и одарила зал ослепительной улыбкой.
– Вот так вот, дорогие мои висельники! Розыгрыш нашей лотереи можно считать открытым! – объявил Лютый. – Если никто из вас не против, то начнем помалу!
Где-то вверху страшно прогрохотало, и пол в зале вздрогнул, сиденья качнулись. Стало совсем темно. Полыхнула молния, над эстрадой из пустоты выклюнулись ослепительные-огненные шары, понеслись по кругу с низким гулом, роняя на пол искры. Лютый подфутболил один из них копытом, тот взлетел вверх, девица в купальнике ловко его поймала в руку, нисколько не боясь обжечься. После чего под потолком ярко вспыхнули лампы и оркестр выдал громкий бравурный аккорд.
– В кого попадет шар, тот и выиграл! Поехали! О-па!..
Лютый махнул перед собой открытой ладонью. Что-то черное вылетело из его рукава, вспыхнуло в воздухе, взмахнуло кожистыми крыльями и вдруг с пронзительным клекотом вцепилось прямо в лицо девицы. Та не вскрикнула, не вздрогнула, даже не шевельнулась, только заулыбалась еще шире. Верхнюю часть ее лица закрывала черная глухая маска в виде летучей мыши. Лютый схватил девицу за плечи, закружил ее на месте, как водящего в игре в «слепого кота». Отпустил. Она еще покружилась по инерции на одной ножке, остановилась, застыла спиной к залу. Чуть покачнулась, широко расставила ноги, перебросила с руки на руку роняющий искры шар.
– Эй, мы здесь!!!
– Обернись, красотка! Ау-у!!!
– Сюда бросай!!!
– Прыгай сама!!!
Зрители вскочили с мест, кричали и размахивали руками, как потерпевшие кораблекрушение сигналят проходящему мимо лайнеру. Красотка эффектно качнула бедрами, развернулась к залу лицом. Послышался хрипловатый чувственный смех.
– Дай мне его! Сюда, сюда!!!
Она сделала ложный замах – навстречу из зала взметнулся лес рук. Девица покачала головой. Осторожно ступая, прошлась вдоль эстрады. Капитан Короедов, оказавшийся на ее пути, запутался в своих пижамных штанах и чуть не упал…
Затем на экране произошло движение, едва успевшее отпечататься в мозгу Студента. Девица вдруг повернулась в сторону камеры, стремительно надвинулась, словно перелетела. Улыбка сползла с ее лица, и само лицо исказилось: его нижняя часть невероятным образом выехала вперед, рот по-волчьи растянулся, зубы хищно клацнули. Она взмахнула рукой с шаром.
…Экран телевизора взорвался с громким плотным звуком, похожим на пистолетный выстрел. Студент едва успел пригнуться, как над ним пронеслось что-то обжигающее, ослепительное. Где-то там, за спиной, в кухне, прогремело в ответ, жалобно звякнуло стекло.
Он замер в согнутой позе, подождал. В доме было тихо и темно, пахло горелой пластмассой. Разогнулся. Встал. Включил свет. В комнате плыл туман. По центру закопченного экрана телевизора зияла ровная оплавленная дыра, из которой сочился желтоватый дым.
Он выдернул вилку из электророзетки, заглянул в открытые внутренности телевизора. Ничего не увидел. Спотыкаясь, прошел на кухню. Там тянуло холодом и тоже пахло… Непонятно чем. Не пластмасса, не порох, а какой-то другой, резкий, незнакомый, тревожный запах. На треснувшем оконном стекле отпечатались похожие на черную звезду мутные брызги. Будто взорвали хлопушку или взрывпакет. Или что-то посерьезнее.
Фарфорового китайца-советчика на месте не было.
Студент перерыл всю кухню, заглянул под буфет и холодильник. Ни осколков, ничего, будто китаец просто испарился.
* * *
Ему снилась шапка Мономаха. Она просто висела в воздухе, а он смотрел на нее, как завороженный. Долго смотрел, весь остаток ночи. Потом протянул руку и почувствовал щекочущий, упругий соболий мех под пальцами. А еще золотую тяжесть шапки и чуть затхлый запах стеклянного плена, в котором она пробыла долгие годы. И сразу проснулся.
Было утро, ничего не изменилось. Все осталось как было. Оплавленная дыра в телевизоре, черная клякса копоти на окне. Китаец так и не восстал из осколков, атомов или пепла – из того, во что его превратила шаровая молния. Было чувство важной и безвозвратной потери, как будто он покидает дом, в который больше никогда не вернется. Но вместе с тем в голове свежо и ясно, каждый нейрон работает в полную силу, каждая мышца знает, что ей делать… Так, наверное, и бывает, когда приближаешься к своей заветной цели, к вершине, к которой шел всю жизнь.
Он включил погромче радио, сварил кофе, соорудил огромный бутерброд с колбасой. Поднося ко рту чашку, заметил, как горит, наливается внутренним светом камень на львином перстне.
Значит, все идет как надо. И чем дальше, тем будет лучше.
После завтрака он достал из-под кровати дорожный чемодан и стал укладывать вещи.
* * *
По дороге на работу Короедов остановился у газетного киоска, чтобы купить папиросы. Он стал курить больше, пачки на день уже не хватало. Хотя во рту и саднило от табака и удовольствия никакого он не испытывал, даже противно было, все равно курить хотелось постоянно.
Пока киоскер отсчитывал сдачу с рубля, Короедов воткнулся взглядом в пожелтевший от времени и осадков рекламный листок над окошком. «Граждане, покупайте билеты денежно-вещевой лотереи!» Мужик в меховой шапке, баба накрашенная – муж и жена типа, – в руках картонные коробки из магазина еле помещаются, а мужик еще санки детские на плечо повесил. Улыбаются во весь рот.
Короедов взял сдачу, взял папиросы, задумчиво побрел к остановке. Странно на него подействовала эта рекламка. Будто напомнила о чем-то, прочно забытом по пьяни… Как тогда, с Хваленым этим… Лотерея, лотерея. Именно это слово почему-то беспокоило, щекотало его мозг. При чем тут лотерея? А может, что-то приснилось?
Ехал в троллейбусе, вспоминал. Вроде вспыхивает картинка какая-то: козлоногий человек (что за хрень?), трубы оркестра, огненные ядра летают… а еще женщина какая-то полуголая превращается в дикого зверя (это вообще!)… Но только он пытается сосредоточиться на этом, ухватить, размотать тонкую паутинную ниточку, как все сразу рассыпается, превращается в бессмыслицу.
Так и не ухватил.
Ночная смена – с половины пятого вечера до шести утра. Сменщик сдал Короедову ключи и пульт, расписался в ведомости.
– Толика Ревуна на комиссию отправляют, не слыхал еще? – спросил как бы между прочим.
– Нет. А что случилось? – поинтересовался Короедов.
– Он прошлой ночью дежурил, где-то часа в четыре на центральный пост позвонил: тревога, посторонние на объекте. Примчалась опергруппа: в чем дело? А Толик сидит за пультом, глаза по пять копеек, белый, трясется. Говорит, человек пятьдесят сюда ломились, ограбить хотели. «Это как же они ломились и откуда?» – спрашивают его. Да из четвертого измерения, говорит, урки какие-то продвинутые. Они, мол, сделали так, что все стены здесь стали стеклянные и прозрачные, как в аквариуме, а потом стали бить их снаружи, чтобы сюда попасть. Умно придумали, говорит. Головами били и ногами и все равно не разбили, не сработало там у них что-то… Опергруппа проверила пломбы, сигнализацию, все чисто, все на месте. Уехали и Толика с собой забрали. А меня срочно вызвали на пост, вместо него поставили дежурить.
И опять что-то почувствовал Короедов. Щекотание в мозгу. Даже страшно стало на мгновение. Но виду не подал, посмеялся только, попрощался со сменщиком и заступил на дежурство.
…Вечер пятницы, посетителей больше, чем обычно. Туда-сюда ходят, шаркают ногами, охают, ахают, перешептываются. Много приезжих, это он сразу определяет по говору, по одежде. Публика, одним словом. Праздношатающиеся граждане. Никому из них невдомек, каково это – носить в себе тяжеленный десятитысячный долг. Как булыжник, который вложили за грудину, как раз под ключицами, грязный и тяжеленный. Давит на сердце, на легкие, и кусачие мураши расползаются от него по всем внутренностям…
Мысли капитана Короедова потекли в своем обычном русле. Так… План. Срочно нужен план…
Он дожидается ночи, отключает сигнализацию, вскрывает одну из витрин… Скажем, витрину № 10, с золотой и серебряной посудой XVII века. Крупные, яркие экспонаты не трогает, чтобы не сразу заметили пропажу. А вот эта небольшая золотая чарка с жемчугами подойдет. За нее спокойно можно просить десять тысяч, никак не меньше. Но на всякий случай можно прихватить и вон тот ладьевидный ковш. Для перестраховки.
Потом он вставляет стекло витрины на место, включает сигнализацию и дожидается утра. Утром сдает пост и отправляется домой. Или нет, сразу к ювелиру. К коллекционеру…
И вот тут начинаются проблемы. К какому коллекционеру? У него ведь нет знакомых коллекционеров. Он легавый, у него есть знакомые легаши, знакомые военные, есть даже один врач-дерматолог знакомый. Какие, к лешему, коллекционеры?
Познакомиться. Ага, познакомиться с коллекционером… Хрен. Это ведь вещи семнадцатого века, из самой Оружейной палаты, никто даже связываться не станет… Эх, бляха-муха. На блошиный рынок, что ли, снести? Нет, просто отдать ковш этому Хваленому: на, гад, подавись. Пусть сам крутится, сбывает через своих барыг.
А что? Кажется, это вариант. В каком-то фильме проигравшийся бандюган вернул вместо денег другому бандюгану серебряный браслет. И все проканало, никаких претензий.
Но в какой-то момент Короедов понял, что дело даже не в этом. Он просто не сможет открыть витрину. Даже если отключит сигналку. На витринах американские замки с тройной блокировкой, какие-то сверхточные титановые ключи, доступ к которым есть только у директора и главного хранителя музея… И бронированное стекло с защитой от взрыва. То есть даже если он саданет по нему из табельного ПМ, там останется только вмятина с трещинами. Или без трещин…
– Простите, товарищ капитан. Я тут немного заблудился, вы не поможете мне?
Короедов поднял глаза. Перед ним стоял крепкий, с иголочки одетый бородатый мужчина в дымчатых очках.
– А ну, отойдите от стола, гражданин! Здесь посторонним находиться не положено! – рыкнул Короедов.
На мужчину нисколько не подействовал его суровый тон. Он даже будто не расслышал.
– Понимаете, я ищу шапку Мономаха, никак не могу найти! Такая круглая, золотая, с крестом, знаете? Обошел все залы и что-то не увидел… Может, ее украли, вы не в курсе?
Чего, чего?! Шутник, бляха… Короедов уже брови нахмурил, челюсть выпятил, собираясь послать гражданина куда следует… И тут его торкнуло.
КГБ!!! – нарисовались вдруг перед глазами три аршинные красные буквы с тремя восклицательными знаками. Товарищ из органов. Пронюхали, что он проигрался Хваленому! А теперь следят, ждут, когда кинется грабить Оружейную палату!.. Бляха-муха, вот это попал!
– Да что вы такое говорите, гражданин? – выдавил Короедов и сам свой голос не узнал. – В четвертый зал пройдите, там найдете вашу шапку…
– Точно найду? – уточнил гражданин. С намеком как будто, с подковырочкой.
– Это… Хе-хе… Не сомневайтесь… В четвертый зал, гражданин… Да, в четвертый. Вон там, направо, пожалуйста…
Короедов встал, вежливо указал ладошкой направление. Странный мужчина на ладошку даже не взглянул, окинул капитана взглядом и спросил строго:
– А фамилия ваша как?
– Короедов, – убито произнес капитан.
– Значит, все правильно! Это вы на сходняке были, всем бродягам предложение сделали, а я его выиграл. Значит, будем работать вместе!
Когда он ушел, Короедов упал на стул и какое-то время сидел не шевелясь. Совсем муторно стало на душе, пот прошиб. Из огня, что называется, да в полымя. И что ему теперь делать? Пойти застрелиться?..
Он мучительно прикрыл глаза, повторяя про себя, как молитву: «Что делать… что делать… что делать…» А когда открыл, то обнаружил свернутую в трубку бумажку размером с проездной талон. Она лежала на пульте, между двумя рядами кнопок, он ее только сейчас заметил. Короедов огляделся. Посмотрел на потолок. Развернул бумажку под столом.
«Знаю про твою беду. Помогу. В 6.30 на остановке у ГУМа».
Написано карандашом, ровный уверенный почерк. Совсем не похож на тот, что в записке от Хваленого. Но откуда записка-то взялась? Ответ мог быть только один: мутный мужик из органов подбросил. Ловко сработал. Это что получается: он хочет развести его, как дурачка, что ли? Как-то слишком просто все, наивно даже. Особенно для органов. А может, они именно так и работают – в лоб, напролом, чтобы сразу с ног сбить?..
Когда вечером ушел последний посетитель, когда захлопнулись двери за уборщицей и главным смотрителем, который обычно покидал музей последним, Короедов прошел в четвертый зал, убедился, что шапка Мономаха на месте. Даже все камешки на ней по каталогу сверил.
Эту ночь он не дремал, не расслаблялся, сидел за пультом, как вздернутый. Во время обходов ступал тихо, прислушивался. После полуночи со второго этажа спустился дежурный напарник Зудин, предлагал партию в рамс, Короедов отказался. Зудин посидел какое-то время, жаловался на жену, на маленькие премиальные, потом ушел к себе.
Под утро Короедов делал очередной обход. Между третьим и четвертым залом он увидел женщину в купальнике. Она жонглировала огненными шарами. Шары гудели и рассыпали искры. На ее лице прыгали и дрожали тени, и лицо постоянно менялось – то вытягивалось в оскаленную волчью морду, то втягивалось обратно. Не переставая жонглировать, женщина громко и внятно сказала:
– Ты дурак, Короедов. Органы тебя давно в бараний рог свернули бы, а не записочки писали. Мозгами шевелить надо. А будешь шкериться по углам – сам на себя руки наложишь.
Короедов повернулся кругом и пошел на место на прямых деревянных ногах. За пультом кто-то сидел. Когда подошел ближе, увидел, что это он сам и сидит. Пульт и стена залиты кровью, в черном опаленном виске – дыра, на полу под обвисшей правой рукой валяется «макаров».
Он открыл ящик стола, осторожно и почтительно отодвинув холодную руку, достал из потайного отделения заветную чекушку «Столичной» и отправился в туалет. Запершись в кабинке, выпил чекушку, выкурил подряд три сигареты. Когда вернулся на свое рабочее место, трупа уже не было. И крови тоже, и «макарова»…
* * *
Половина седьмого. Обошел все остановки возле ГУМа – на Красной площади, на Куйбышева, Сапунова и 25 Октября. Людей мало, ошибиться не мог – нет его. Обошел еще раз и испугался. Вдруг захотелось, чтобы непременно пришел, чтобы спас его. От страшного долга, от Хваленого, от черной опалины на пробитом виске. Нет больше сил терпеть… Ну а если он все-таки из органов, так пусть тогда арестует, хрен с ним, хоть какое-то облегчение. Короедов был на все согласен…
Когда в третий раз свернул с Красной площади – увидел. Он вышел из арки на противоположной стороне улицы, одетый в модную куртку с капюшоном. Остановился, призывно мотнул головой и пошел в сторону Манежки. Короедов подлетел к нему мелкой рысью, чуть не угодив под хлебный фургон.
– Двигай за мной, не шуми.
Минут десять шли, минут десять капитан Короедов пялился в широкую уверенную спину. Зашли во дворы на Горького, сели на скамейку за детской площадкой. Мужчина натянул на голову капюшон и заговорил, не поворачивая головы:
– У тебя долг перед Хваленым, десять «косых», так?
У Короедов сперло в горле. Он молча кивнул.
– Про Хваленого я слыхал. Дрянь человек, – мужчина вытянул ногу в узкой начищенной туфле, достал из кармана сигареты и зажигалку. Из раструба капюшона вылетел клуб сизого дыма. – Ему или деньги – или труп, других вариантов нет. Он с этого живет, ему иначе нельзя… Я бы на его месте точно так же делал. Понимаешь, да?
Короедов смотрел на руки незнакомца. Кожа в нескольких местах была подозрительно гладкой, «стеклянной», без рисунка морщин, как зажившие ожоги.
«Сведенные татуировки», – подумал он сразу. А еще заметил на пальце серебристый перстень в виде львиной морды с черным камнем в зубах.
«А ведь ни из каких он не из органов, точно… Бандюган обычный, вот он кто… Ну, может, не совсем обычный… С чего бы он тогда татухи стал сводить?.. А-а, ну и фиг с ним… Главное, не органы… Пронесло… Вот и ладно…»
– Если поможешь провернуть одно дело, деньги у тебя будут, – донеслось из капюшона. – Получишь десять «косых», в тот же день рассчитаешься с Хваленым и забудешь, как страшный сон.
– Какое дело? – хрипло спросил Короедов.
– На какое ты меня подписывал!
– Да я не… Ни на какое… Это сон был кошмарный…
– Мне нужна одна вещь из четвертого зала. Какая – догадайся сам.
Короедов сперва не понял. Потом вспомнил разговор в музее, и сразу дошло.
– Шапка Мономаха?!
Незнакомец только шморгнул носом и сплюнул.
– Но ведь все сразу заметят, – прошептал Короедов. – Это ж такая ценность! Мировая реликвия!..
– Никто ничего не заметит. Витрину вскрою точно по шву, а на место шапки положу копию. Копия хорошая, один в один. Может, несколько лет пройдет еще, пока кто-то врубится.
Прозвучало веско, хоть и несколько самонадеянно. А может, Короедов просто устал бояться и ждать. Он последний раз трепыхнулся:
– Ну, предположим. А что будет, когда все-таки врубятся? – забеспокоился Короедов. – Меня ведь сразу на допрос и в кандалы!
Пых-х! – из капюшона вылетел очередной клуб дыма.
– Тебя никто не заставляет сидеть в этом музее и дожидаться. Свалишь куда-нибудь, где тебя не знают…
– Что? Уехать из Москвы?
– А как ты хотел? Нечего было садиться с ворами в карты играть.
Короедов подумал. В общем-то, он надеялся, что жертвовать московской пропиской все-таки не придется.
– Но я все равно рискую! – сказал он. – Накинь хотя бы еще пять тысяч сверху!
Сидящий рядом мужчина даже не пошевелился.
– Ну, сам посуди, мне ведь нет никакого интереса подставляться, если я расплачусь с этим Хваленым, а сам останусь на бобах! – продолжил Короедов. – Я серьезно рискую. Ты возьмешь шапку, и поминай как звали, а мне тут еще…
– А ты жмот, верно? – перебил его капюшон.
– Но ведь это шапка Мономаха, сам подумай! Это один из самых ценных экспонатов!
Капюшон хмыкнул.
– Ладно. Накину еще пять «косых».
Короедов вздохнул. На душе немного полегчало.
– Только учти, там витрина из бронированного стекла, его даже взрывом не разобьешь…
– Ша! – перебил голос из капюшона. – Запомни, легаш: я лучший в Союзе спец по музейным делам. Таких, как я, больше нет… И не будет.
Короедов помолчал, взвешивая риски.
– Короче, так, – сказал наконец он. – Я проверю твою работу. Если действительно комар носа не подточит – разойдемся. Если нет, я тебя застрелю на месте, как застигнутого с поличным! Уж извиняй…
