Спустя два дня у Лили закончились книги. Дориан оказалась ненасытной читательницей и молниеносно проглотила все заначки Лили. Лили предложила ей карманный считыватель, но Дориан отказалась, презрительно фыркнув.

– Все электронные книги редактируются и чистятся. Я работала на заводе Умных Книг: правительственные чиновники были повсюду, редактируя содержание. Предпочитаю отпечатанные экземпляры: их труднее переделать после публикации. В Лучшем мире вообще не будет никакой электроники.

Лучший мир. Лили думала, что это только лозунг, который «Голубой Горизонт» использует, чтобы содеянное ими казалось безобиднее. Но теперь она призадумалась. Высокий англичанин, Тир, казалось, не сомневался, что это возможно.

– Нет никакого Лучшего мира.

– Будет, – спокойно ответила Дориан. – Он уже близко… так близко, что можно потрогать.

Тир говорил то же самое. Слова напоминали церковный псалом, но Дориан казалась слишком практичной для этого. И, если уж на то пошло, Тир тоже. Последние пару дней Лили полазила по сети, но сведения оказались слишком скудными. Она узнала, что Уильям Тир родился в английском Саутпорте в 2046 году и что одиннадцать лет назад был награжден Военным Крестом за героизм на службе Специальных Воздушных Сил. Лили предположила, что Специальные Воздушные Силы были британской версией старых Американских Воздушных Сил, но, углубившись в вопрос, обнаружила, что американским аналогом СВС были на самом деле американские морпехи. Теперь она убедилась, что нашла того человека. Благодаря Грегу она знала множество полувоенных типчиков, от которых прямо-таки разило непобедимостью. Тир производил такое же впечатление, но в нем было и что-то еще, что-то, близкое к всезнанию. Несколько безумных мгновений в детской Лили казалось, что он знает о ней все.

Никаких других сведений о Тире не находилось – фантастика! Лили могла посмотреть рецепты своих друзей – во всяком случае, на легальные препараты, – их родословные, медицинские предписания, налоговые декларации, даже последовательность ДНК, если бы захотела. Но Уильям Тир родился, служил в британском спецназе, и все. Остальная часть его жизни исчезла. Поискав Дориан Райс, Лили нашла то же самое. На запрос выскакивало множество свежих новостных сюжетов о взрывах на авиабазе. Грег говорил, что Дориан сбежала из Бронкской Женской Исправительной, но онлайн-записи об аресте не было. Не нашлось ни сведений о семье Дориан, ни свидетельства о рождении. Словно кто-то стер Дориан с Тиром со страниц истории. Но только Безопасность имела право удалять информацию из сети: времена, когда граждане могли редактировать свои данные, прошли с принятием закона о Чрезвычайных Полномочиях.

Лили подумала было расспросить Дориан, но ей не хотелось, чтобы та узнала, что она сует нос не в свое дело. Дориан перестала подскакивать от каждого шороха, но по-прежнему проявляла странную паранойю, то накатывавшую, то отступавшую. Она не хотела обсуждать Уильяма Тира, а когда Лили его упоминала, огрызалась: «Без имен!», из-за чего Лили чувствовала себя чуть ли не богохульницей. Теперь Дориан могла сидеть, ходить по детской, но все равно замирала, когда звонил телефон, и не любила, когда ее трогают. Она настояла на том, чтобы самой делать себе уколы.

Тир оказался не единственной закрытой темой. Когда разговор заходил о Лучшем мире, Дориан становилась раздражающе уклончивой, бросала туманные фразы и не давала никаких конкретных ответов. Лили не могла понять, скрывает ли она что-нибудь: может, последователи Тира не понимали Лучший мир, может, они тоже блуждали во тьме. И все же Лили отчаянно хотелось узнать. Видение, которое посетило ее в тот вечер с Тиром, завладело ее разумом: огромное поле, засеянное пшеницей, и голубая лента реки. Ни охраны, ни стен, ни блокпостов, только маленькие деревянные домики, свободно идущие мимо люди и бегущие через поле дети.

– Когда он настанет, этот Лучший мир? – спросила Лили.

– Не знаю, – ответила Дориан. – Но, думаю, уже скоро.

В воскресенье Лили пришлось покинуть Дориан, чтобы сходить в церковь, и она всю службу не находила себе места, едва ли слушая проповедь о греховности бездетной женщины, хотя священник как всегда смотрел прямо на Лили и других отступников, затесавшихся в его паству. Грег положил руку Лили на спину, пытаясь засвидетельствовать сочувствие, как она полагала, но странный блеск в глазах мужа ее встревожил. Конечно, Грег что-то задумал, и, разумеется, ничем хорошим это не кончится.

На мгновение она задумалась, вдруг он собрался с нею разводиться: даже после Фревеллских Законов правительство все-таки облегчило жизнь богатым руководителям, желающим избавиться от бесплодных жен. Однако теперь Лили начинала видеть и то, чего не понимала раньше: для Грега она была собственностью, а Грег был не из тех, кто швыряется активами, пусть и подпорченными. Интересно, изменится ли что-нибудь, когда она станет безнадежно бездетной.

«Веселенькие мысли, бздунишка», – прошептала Мэдди, и Лили зажмурилась. С тех пор, как Дориан перекатилась через бетонную стену в их сад, Мэдди, казалось, была повсюду, всегда готовая поделиться своим мнением. Но обычно это было не то, что хотелось услышать Лили.

После церкви Грег велел своему водителю, Филу, отвезти их в клуб. Обед в клубе был воскресной традицией, но Лили хотела бы с него отпроситься. Сегодня мысль о друзьях казалась почти невыносимой. Лили хотела вернуться в детскую к Дориан, попытаться разгадать тайну Лучшего мира. Когда они выехали с церковной парковки, Грег нажал кнопку, поднимающую перегородку между ними и Филом. Лили испугалась, увидев сияющие от счастья глаза мужа.

– Я нашел доктора.

– Доктора, – осторожно повторила Лили.

– Он не дешевый, но у него есть лицензия, и он готов это сделать.

– Что сделать?

– Вживить тебе кое-что.

Лили не сразу поняла, о чем он говорит. Слово «вживить» напомнило ей об имплантатах, и мозг автоматически переключился на бирку в плече. Но нет, Грег имел в виду что-то другое. В голову пришла поистине ужасная мысль, и Лили сжалась, но прекрасно поняла, что именно Грег имеет в виду.

– Из пробирки?

– Конечно! – Грег взял ее за руку, наклонившись вперед. – Только послушай. Доктор сказал, что может использовать мою сперму, просто соединив ее с яйцеклеткой другой женщины. У тебя будет ребенок, и никто в жизни ни о чем не узнает.

Мозг Лили отключился. На мгновение ей захотелось распахнуть дверь автомобиля, выпрыгнуть на полном ходу и бежать. Но куда?

– А что, если проблема не в моей яйцеклетке?

Грег нахмурился, нижняя губа выпятилась на долю дюйма. Теперь Лили поняла: он ожидал, что его идея будет встречена с энтузиазмом, а в ней множилось и бродило чистейшее презрение, поднявшее голову в ночь появления Дориан («в ночь изнасилования», – напомнила ей Мэдди). Грег возомнил, что ему в голову пришла отличная идея, что Лили сойдет с ума от счастья, если в нее насильно запихнут яйцеклетку другой женщины. И она впервые задумалась, понял ли Грег, что он ее изнасиловал. После Фревелла доказать факт изнасилования было почти невозможно, а за изнасилование в браке уже много лет не привлекали к ответственности. Что согласие вообще значило для Грега? Большую часть сексуального образования он получил от отца и дружков, и это явно не пошло ему на пользу. Лили прочистила горло, вытягивая слова, словно лебедкой.

– Прошлой ночью…

– Прости, Лил, – Грег взял ее за руку, перебивая. – Я не хотел вываливать все это на тебя. На работе, даже не считая бомбежки, последнее время все не слава богу.

– Ты изнасиловал меня.

Грег разинул рот, и на его лице отразилось такое недоумение, что Лили поняла: она была права – он не понимал. Она отвернулась, уставившись в окно. Они как раз въезжали во внушительную каменную арку Загородного Клуба Нью-Ханаана, за которой до самого горизонта тянулись поля для гольфа. Грег откашлялся, и Лили поняла, что произойдет, даже раньше, чем он заговорил.

– Ты моя жена.

Не осознавая, что делает, она рассмеялась. Лицо Грега потемнело: до него не доходило, что Лили смеется не над ним, а над собой. Фревеллская чушь подействовала и на нее, потому что до прошлой ночи она честно верила, что брак делает мужчин лучше, превращает их в защитников. Но брак никого не меняет. Лили вышла замуж за человека, воспитанного отцом, который положил руку Лили на ягодицы на свадебном обеде и поинтересовался, может ли он получить кусочек торта заранее. Так стоит ли удивляться тому, до чего они докатились? Да и разрешено ли ей вообще жаловаться?

«Бирка, Ли», – прошептала Мэдди, и была права. Бирка – великий уравнитель. Лили не могла убежать, потому что независимо от того, куда он побежит, никакие деньги в мире не удержат Грега от того, чтобы найти ее, и Безопасность и пальцем не пошевелит, чтобы помешать ему забрать ее обратно. Да они в лепешку расшибутся, чтобы помочь одному из своих!

Машина остановилась у подъезда, и Лили почувствовала облегчение Грега оттого, что разговор закончен. На Лили обрушилась холодность, осознание сложившейся ситуации. Она впервые поняла, что угодила в бо́льшие неприятности, чем прошлой ночью. Лили знала, что бездетность обернулась для Грега профессиональными неприятностями, она, безусловно, препятствовала его карьере. Но она недооценила, в каком он пребывал отчаянии и как далеко был готов зайти. Они двинулись через огромный мраморный подъезд клуба; здание обычно восхищало Лили, но сейчас она едва ли его видела: мысли стремились вернуться в неприятную колею. Экстракорпоральное оплодотворение объявили вне закона, когда Лили училась в начальной школе, но оно стало процветающим черным рынком среди состоятельных пар, видевших в дополнительных детях способ получить фревеллские налоговые льготы.

Если Грег нашел доктора, способного сделать искусственное оплодотворение, сможет ли этот доктор определить, что Лили пила противозачаточные? Есть ли способ вымыть гормоны из организма? Она не могла поискать в Интернете: стоит только попробовать, как к тебе тут же заявится Безопасность.

«Почему ты не скажешь ему, что не хочешь детей?»

Но такой возможности больше не стало, если она вообще когда-нибудь была. Она намекала Грегу, потихонечку, уже много лет. Он ничего не слышал. К тому же прошлая ночь доказала: желания Лили не стоят выеденного яйца. Ей придется найти способ обойти репродуктолога, как систему видеонаблюдения дома. Но сейчас она не могла ни о чем думать. Все годы ее замужества, годы, которые она провела, шифруясь, пытаясь спрятаться от этой удавки… теперь, казалось, плотно затянулись на ее шее. Лили поняла, что у нее осталось менее половины дюйма пространства.

В ресторане метрдотель проводил их к столу, за которым Лили увидела нескольких друзей: Палмеров и Кит Томсон. Лили не нравился хоровод придурков, каковым был обед с приятелями Грега по гольфу и их женами, но сейчас их присутствие внезапно показалось удачей. Это всяко лучше, чем сидеть напротив одного лишь Грега. И Кит не так уж плох, он, определенно, ее любимец из Греговых друзей. Он никогда не косился, не лез и не выстреливал завуалированными колкостями, что Лили никак не беременеет. Он был торопливым коротышкой, дослужившимся до президента семейной продуктовой сети, где его отец был председателем. На одной из вечеринок до жути пьяный Кит забрел на кухню, где Лили сервировала десерт, и у них завязался долгий разговор, в ходе которого он признался Лили, что просто ждет, когда умрет отец. Но сегодня он пил только воду, и его ломкая улыбка рассказывала сотрапезникам, в каком гробу он их видал.

– Мэйхью!

Марк Палмер встал, и Лили поняла, что он уже пьян: щеки разрумянились, и ему пришлось ухватиться за край стола, чтобы не потерять равновесие. Мишель, сидевшая рядом с ним, ловила свой собственный кайф: ее глаза помутнели, и она только кивнула, когда Лили поприветствовала ее, усаживаясь.

Когда Доу и Пфайзер объединились, образовавшаяся компания оставила Марка и уволила Мишель, но у Мишель по-прежнему оставались друзья где-то на производственной линии. Она из-под полы продавала болеутоляющие половине Нью-Ханаана, получая неплохую прибыль. У Лили все еще болело тело, когда она садилась, и на мгновение она подумала провернуть небольшую сделку с Мишель, но потом отбросила эту идею. Она прячет в детской террористку, Грег хочет затащить ее к подпольному врачу. Обезболивающие сделают Лили такой же вялой, как Мишель, бывшую своей собственной лучшей клиенткой, а Лили не могла себе этого позволить. Но в какой-то момент им все равно придется прогуляться в уборную, чтобы Лили вернула Мишель книги и попросила другие.

Грег заказал виски, бросая еще один обиженный взгляд на Лили, когда официант ушел, что означало: «Я пью из-за тебя». В глазах Грега не читалось никакой рефлексии, слово «изнасиловал», казалось, скатилось с него, словно вода. Внезапно Лили вспомнила выходные в колледже, когда они отправились на побережье. Не куда-то определенно, просто катались, Лили выставила правую ногу из окна, а Грег положил левую руку ей на бедро. Что случилось с теми двумя детьми? Куда они делись?

Обед уже подали, но Сара и Форд не появлялись, что было странно: они всегда обедали в клубе по воскресеньям. Лили не видела их и в церкви.

– Где Сара? – наконец спросила она у Мишель.

Все за столом замолчали, и Лили поняла, что все знали что-то, чего не знала она. Мишель неодобрительно покачала головой, а Марк тут же начал рассказывать историю о какой-то неразберихе на работе. Через несколько минут Мишель дернула подбородком в сторону фойе, и Лили встала.

– Ты куда?

Грег схватил ее за запястье и посмотрел прищуренными, подозрительными глазами. Лили вдруг поняла, что ненавидит своего мужа, ненавидит сильнее, чем когда-либо в жизни кого-либо ненавидела.

– В уборную. С Мишель.

Грег отпустил, слегка дернув ее при этом, и Лили вышла из-за стола. Кит Томпсон следил за нею чуть озабоченным взглядом, и Лили захотелось сказать ему, что все хорошо, но это казалось слишком оптимистичным.

В уборной Лили снова спросила:

– Что случилось с Сарой?

Мишель прекратила подкрашивать глаза.

– Это произошло три дня назад. Как вышло, что ты не знаешь?

Справедливый вопрос. В Нью-Ханаане не было никаких секретов: обычно Лили узнавала обо всех соседских скандалах задолго до них самих.

– Была занята.

– Чем?

– Ничем особенным. Что случилось?

– Сара под арестом.

– За что?

– Пыталась вытащить бирку.

Мгновение Лили молчала, пытаясь увязать эту новость с Сарой, которая однажды сказала Лили, что, поколачивая ее, муж проявляет заботу. Лили никогда бы не подумала, что Сара отважится на что-то подобное.

– Что случилось?

– Не знаю. – Мишель взялась за помаду. – Она воткнула нож себе в плечо. Промахнулась мимо бирки, но чуть не умерла от потери крови. Форд ее сдал. Ну, это было в порядке вещей. Однажды, во время семейного отдыха, Форд оставил Сару на стоянке на Пенсильванской магистрали. Если бы Сара не позвонила ему несколько минут спустя, он бы, возможно, доехал до Гаррисберга, прежде чем заметил, что она пропала.

– И что с ней теперь будет?

Мишель пожала плечами, и Лили поняла, что та уже начала забывать о Саре, чтобы жить дальше. «Забывание», когда кто-то пропадал, так укоренилось, что вести себя по-другому казалось дурным тоном. Лили не могла забыть Мэдди, но это другое.

– Я принесла твои книги, – Лили вытащила их из сумки, но прежде чем успела передать, Мишель пошатнулась, согнулась, и ее вывернуло в раковину. Еще до того, как она закончила, очистной механизм раковины начал вытирать рвоту, издавая слабые, методичные подметающие звуки.

– Ты в порядке? – спросила Лили, но Мишель отмахнулась от нее. Когда она заговорила, ее голос исказился.

– Я снова беременна.

– Поздравляю, – машинально ответила Лили. – Мальчик или девочка?

Мишель сплюнула в раковину.

– Мальчик, и это тоже хорошо. Если бы у нас снова получилась девочка, Марк бы так этого не оставил.

– Что?

– Мне в любом случае все равно.

Лили уставилась на нее. Мишель никогда не говорила так раньше, и, хотя Лили представляла, что быть женой Марка Палмера – не сахар, она всегда считала, что Мишель была такой же, как ее остальные подруги: счастливой матерью. Мишель всегда ходила на футбольные матчи и хвасталась успехами своих детей. Лили снова неуверенно предложила ей книги, и Мишель засунула их в огромную сумку. Размер сумки Мишель служил поводом для шуточек, но зато в нее помещалась вся контрабанда, которую она транспортировала по всему Нью-Ханаану. Многие из своих сделок Мишель провернула в этой самой уборной, одном из немногих мест в городе, где не стояли камеры наблюдения.

– Что ты собираешься делать? – спросила Лили.

– Рожать. Что мне еще делать? Марк уже похвастался на работе.

– А как же обезболивающие?

Мишель прищурилась.

– А что с обезболивающими?

Лили поджала губу, чувствуя себя неприятной компаньонкой на вечеринке.

– Они не навредят ребенку?

– Кого это волнует? Восемьдесят процентов богатых мамочек сидят на транквилизаторах или обезболивающих, или и на том и на другом. Ты это знаешь?

– Нет.

– Конечно, не знаешь. Фармацевтические компании не хотят, чтобы эти сведения стали достоянием общественности. Люди могут начать спрашивать, почему. – Мишель пригвоздила ее брезгливым взглядом. – А тут еще ты. Никогда не забеременеешь, да? Никогда не станешь матерью.

Лили отпрянула. Они с Мишель никогда не были близкими подругами, но всегда ладили… но теперь Лили поняла, как мало это значило.

– Марк постоянно смеется над вами, Грегом и его пустой духовкой. Но зато на тебе никогда не повиснут четверо орущих засранцев, а?

Лили попятилась, увидев, как обычно красивое лицо Мишель исказилось ненавистью и… завистью? Да, так и есть. Но она почувствовала, как в ней закипает гнев. Картина, описанная Мишель, была стереотипом бедной женщины, нарожавшей слишком много детей. Лили видела таких на государственных плакатах, когда в Конгрессе продвигали какой-нибудь социальный законопроект. Но у Мишель на троих детей было две няни, а некоторые из ее подруг заводили по три, а то и по четыре няни. Она исполняла материнские обязанности максимум по часу в день. Мишель достала пузырек с таблетками и с легкостью проглотила две. Цифровой уборщик уже закончил, и теперь раковина сверкала первозданной чистотой. Мишель плеснула на лицо немного воды и вытерлась полотенцем.

– Пора возвращаться.

Когда они сели за стол, Кит наклонился и спросил Лили:

– Ты в порядке?

Лили кивнула, натягивая на лицо приятную улыбку. Остаток трапезы она старалась не пялиться на Мишель, но ничего не могла с собой поделать. Все ли ее подруги на самом деле несчастны? Сара исчерпывающе ответила на этот вопрос. Быть может, счастлива Джесса? Ее муж, Пол, казался вполне приличным парнем, когда не пил. Кристин? Лили не знала. Глаза Кристин постоянно остекленело блестели, то ли от наркотиков, то ли от религиозного рвения: Кристин была главой Женского Библейского Кружка в их церкви. Лили никогда не доверяла ни одной своей подруге, но думала, что знала их.

За обедом Лили пыталась поговорить с Китом, который спрашивал ее о матери и планах на остаток лета. Но теперь Грег тоже пялился на Кита тем же прищуренным, подозрительным взглядом. Генри, их пес, который не любил ни с кем делиться своими изжеванными игрушками, бывало тоже так смотрел. Вот оно: Лили больше не принадлежала себе. Она была куклой, которую Грег купил, заплатив полную стоимость.

«Есть способы это обойти», – прошептала Мэдди, ничуть не смягчая беспокойства Лили. Клиника доктора Дэвиса – одно дело, но найти врача, который сделает аборт… это совершенно иной уровень противозаконности. Вдруг она вспомнила женщину на поздних сроках, которую видела в клинике, ту, что залила кровью все кресло. А что, если доктор Дэвис тоже делает аборты? Лили никогда не слышала об этом, но, конечно, откуда ей было слышать. О таком никто никому не рассказывает.

Грег остался в клубе поиграть в гольф с Марком и несколькими их друзьями, так что Лили отправилась домой одна, радуясь тихой пустоте заднего сиденья. Когда Фил высадил ее, она приготовила Дориан бульон и отнесла в детскую вместе с бутылкой воды. Она переживала, что кормит Дориан только куриным и мясным бульоном, но даже если той надоело меню, она ничего не сказала. Войдя в детскую, Лили обнаружила Дориан на полу, делающую растяжку. Ее рубашка намокла от пота. Должно быть, ей стало лучше, раз она могла дотянуться до пальцев ног, но девушка по-прежнему выглядела очень бледной.

– Швы не разойдутся? – поинтересовалась Лили.

– Неважно, – хмыкнула Дориан. Она заплела светлые волосы в неаккуратные косички, став еще больше похожей на Мэдди. – Не могу позволить себе залеживаться.

– Уверена, он предпочел бы, чтобы ты сперва выздоровела. – Из уважения к Дориан Лили не произносила имени Тира вслух. Но задумалась: неужели англичанин действительно так требователен и ожидал, что Дориан оправится через два дня после того, как в нее выстрелили? Или она сама себя подстегивала?

– Классная детская, – заметила Дориан. – Но я не вижу здесь ни одного ребенка.

Нервный смешок сорвался с губ Лили.

– Я не хочу детей.

– Я тоже.

– Нет, я имею в виду, что, возможно, хочу их. Но не здесь. – Она неопределенно махнула рукой. – Не так. Я принимаю таблетки.

Она надеялась удивить Дориан, может, произвести на нее впечатление, но Дориан лишь кивнула и продолжила растягиваться.

– А ты была замужем?

– Нет, конечно. Я лесби.

Лили слегка шокированно отпрянула.

– Ты занимаешься сексом с женщинами?

– Ну да.

Беззаботность, с которой Дориан призналась в этом, ошеломила Лили. Открыто признаться незнакомому человеку в преступлении, особенно таком тяжком, как гомосексуализм… это казалось настоящей свободой. Указав на шрам на плече Дориан, она спросила:

– Это от бирки?

– Ага. Первое, что мы сделали, – удалили этого маленького ублюдка.

– Как?

– Не могу сказать, – ответила Дориан, запыхавшись, дотягиваясь до пальцев ног. – Слишком ценная информация, если тебя когда-нибудь арестуют.

– Я не расскажу.

Дориан мрачно улыбнулась.

– Там все, в конце концов, рассказывают.

– Я надежная.

– Тогда доверь мне секрет. Где ты хранишь таблетки?

Лили показала Дориан незакрепленную плитку в углу с кучей контрабанды за нею.

– Хорошо, отлично замаскировано. И сколько у тебя тайников?

– Только этот.

– А вот это плохо. Тайников всегда должно быть больше одного.

– Я больше нигде не могу прятать. Грег найдет. Он устраивает проверки. Но никогда не заходит сюда.

– Джонатан говорит, что ты подправила записи камер наблюдения. – Дориан посмотрела на нее с откровенным восхищением. – Где леди-за-стеной научилась такому?

– У моей сестры. Она была хорошим компьютерщиком.

– Я бы все равно сделала еще один тайник. Одного всегда мало.

– А сколько у тебя?

– Когда я была ребенком, – десятки. Но сейчас ни одного. – Дориан поднялась и потянулась за миской с бульоном. – В Лучшем мире мы не должны ничего скрывать.

– Я не понимаю. Этот Лучший мир библейский? Ангелы спустятся с небес и очистят землю?

– Нет, конечно! – рассмеявшись, ответила Дориан. – В Лучшем мире никому не понадобится религия.

– Не понимаю, – повторила Лили.

– А зачем тебе понимать? Лучший мир не для таких, как ты.

Лили отшатнулась, как будто от удара. Дориан не заметила: она ела бульон, глядя через стеклянные двери во двор. Она ждала, теперь поняла Лили, ждала, когда англичанин придет и заберет ее. Какая-то ее часть уже ушла.

Лили вышла из детской, аккуратно закрыв за собой дверь, и спустилась вниз. Это все ерунда, убеждала она себя. Тир и его люди, вероятно, сумасшедшие, все поголовно. Но все же она чувствовала, словно они ее бросили.

Придя в себя, Келси услышала гром. Подняв взгляд, обнаружила блаженный уют книжных полок Карлин, длинные ряды томов, каждый – на своем месте. Она протянула руку, чтобы коснуться книг, но потом печаль Лили, эхом отозвавшаяся в голове, потащила ее назад через столетия.

«Почему я это вижу? Почему должна страдать вместе с ней, когда ее история уже завершена?»

Снова грянул гром, вместе с ним исчезло последнее воспоминание о Лили, и Келси насторожилась. Не гром, но множество ног двигались по коридору. Келси отвернулась от книг и обнаружила, что Пэн стоит прямо за ней, внимательно прислушиваясь. Он казался таким серьезным, что Келси забыла на него сердиться.

– Пэн, что это?

– Я хотел пойти и проверить, госпожа, но я не мог оставить вас в такое время.

Теперь Келси услышала глухой, невнятный стон, слегка отдаленный, словно идущий из коридора.

– Пойдем посмотрим.

– Думаю, это Кибб, госпожа. Он два дня как заболел, и ему становится все хуже и хуже.

– Чем заболел?

– Никто не знает. Может, простудился.

– Почему никто мне не сказал?

– Кибб не хотел, госпожа.

– Что ж, пойдем.

Она вывела его в коридор, где ничего не двигалось, только мерцали факелы.

В полумраке коридор становился вдвое длиннее: казалось, он тянулся на несколько миль от затемненной двери комнат стражников до хорошо освещенного аудиенц-зала.

– Сколько времени? – прошептала она.

– Полдвенадцатого.

Снова раздался глухой стон: приглушенная агония, на этот раз слабее, рядом с комнатами стражников.

– Булава не одобрит ваше появление там, госпожа.

– Пойдем.

Пэн не пытался ее остановить, отчего Келси почувствовала удовлетворение. Слабый факельный свет поблескивал из открытой двери одной из комнат почти в конце коридора, Келси прибавила шаг, ноги сами ее понесли. Свернув за угол, она оказалась в мужской спальне. Все, казалось, было темным, с небрежной отделкой, но Келси восхитилась аскетизмом комнаты: именно так она и представляла себе комнаты стражников.

Кибб, обнаженный по пояс, лежал на кровати, его лоб блестел от пота. Над ним склонился Шмидт, лекарь, которого Булава вызывал в чрезвычайных ситуациях. Элстон, Корин и Веллмер стояли у постели, Булава, скорчившийся в изножье, завершал картину.

Когда Келси вошла в комнату, лицо Булавы помрачнело, и он только пробормотал:

– Госпожа.

– Как он?

Шмидт не поклонился, но Келси не обиделась: эго ни в какое сравнение не шло с востребованностью врача. Он проговорил с сильным мортийским акцентом:

– Аппендицит, Ваше Величество. Я бы попробовал прооперировать, но это бесполезно. Он лопнет прежде, чем я успею его вырезать. А если вырежу предельно быстро, Кибб умрет от потери крови. Я дал ему морфин, чтобы унять боль, но больше ничего сделать не могу.

Келси в ужасе моргнула. Аппендэктомия считалась обычным делом для предпереходной хирургии, таким заурядным, что Лили оперировали машины, а не хирург. Но мрачное смирение на лице лекаря говорило само за себя.

– Мы пообещали заботиться о его матери, госпожа, – пробормотал Булава. – Устроили его как можно удобнее. Больше мы ничего не можем сделать. Вам не следует здесь находиться.

– Возможно, но и уходить уже поздно.

– Эл? – позвал Кибб. Его голос звучал невнятно, пробиваясь сквозь наркотическую пелену.

– Я здесь, придурок, – пробормотал Элстон. – И никуда не уйду.

Келси заметила, что Элстон держит Кибба за руку. Это выглядело забавным: маленькая рука Кибба, утонувшая в лапище Элстона, но она даже не смогла улыбнуться. Они все делали вместе, Элстон и Кибб, и Келси не могла припомнить, когда видела одного без другого. Лучшие друзья… но теперь, глядя на их сжатые руки, на агонию, которую Элстон так отчаянно пытался скрыть, мозг Келси подкинул ей третий и четвертый кусочки информации для размышления. Ни у Элстона, ни у Кибба не было женщин в Цитадели, а их комнаты соединялись.

Элстон молча на нее посмотрел, и Келси изо всех сил постаралась не покраснеть. Она обхватила вторую руку Кибба, сжатую в кулак. Его глаза были закрыты, зубы стиснуты, чтобы удержать очередной стон, на шее проступили жилы. Келси видела капельки пота, скатывающиеся по вискам и щекам в волосы. Почувствовав прикосновение ее руки, он открыл глаза и попробовал улыбнуться сквозь стиснутые зубы.

– Ваше Величество, – прохрипел он. – Я тирский королевский стражник.

– Да, – ответила Келси, не зная, что еще сказать. Язык сковала собственная беспомощность. Она просунула свою руку в его ладонь, чувствуя, как он нежно ее сжал.

– Мое почтение, госпожа, – Кибб улыбнулся наркотической улыбкой, и его глаза снова закрылись. Элстон задохнулся, отведя взгляд, но Келси не смогла. Шмидт, несомненно, был лучшим лекарем, которого Булава сумел отыскать, но он был только тенью прошлых поколений. Настоящей медицины больше не осталось: все кануло вместе с Белым кораблем, медперсонал сгинул, разметанный штормовыми волнами. Келси сейчас бы все отдала за одного из тех врачей! Она подумала о зверском холоде, который они, должно быть, вытерпели, барахтаясь в воде посреди Океана Господня, пока изнеможение не заставило их опуститься под воду. Под конец они, наверное, ужасно мучились. Холодный воздух, казалось, обвился вокруг Келси, и она беспомощно задрожала, ноги свело. Перед глазами начало темнеть.

– Госпожа?

Что-то врезалось Келси в грудь, да так сильно, что она ахнула. Если бы Пэн не поддержал ее сзади, она бы упала. Она сильнее сжала руку Кибба, пытаясь удержать его, откуда-то зная, что, если отпустит, заклинание нарушится и все будет потеряно…

Живот разрывало от боли. Келси сжала губы, но вопль зародился за зубами, и все тело протестующе выгнулось.

Невыносимое давление пронзило живот и, казалось, рвануло мышцы, растягивая их до предела.

– Держите ее! Следите, чтобы рот оставался открытым!

Чьи-то руки удерживали ее ноги и руки, но Келси едва ли их чувствовала.

Давление на желудок удвоилось, все возрастая, чувство походило разве что на усиливающийся визг чайника. Тело продолжало колотить, каблуки вонзились в пол, но внутренняя Келси находилась в тысячах миль отсюда, борясь во тьме Океана Господня, пытаясь не уйти под воду. Волна ледяной воды обрушилась на нее, сомкнувшись над головой, и Келси почувствовала горечь соли. Пальцы заставили ее рот открыться – откуда-то она знала, что они принадлежат Пэну – и нащупали язык, но все это казалось очень далеким. Существовали только расползающаяся агония в животе и парализующий холод, казалось, охвативший весь мир. Келси дышала неглубокими вдохами, пытаясь не подавиться вторгшимися в рот пальцами, удерживающими язык.

– Ты! Доктор! Иди сюда!

Теперь руки легли ей на плечи, оставляя синяки, с огромной силой удерживая ее. Руки Булавы, его лицо, раздираемое тревогой, зависло над ней, а он выкрикивал команды, потому что так Булава справлялся с кризисом. Иногда казалось, что кроме как давать команды он больше ни на что не способен.

Боль прошла.

Келси глубоко вдохнула и замерла. Через несколько мгновений руки на ее плечах расслабились, но не отпустили полностью. Она подняла взгляд и увидела, что все склонились над нею: Булава, Пэн, Элстон, Корин и Веллмер. Потолок над их головами казался мешаниной непонятных плиток. Пробормотав извинения, Пэн убрал пальцы из ее рта. Келси чувствовала себя легкой, чистой, словно кровь заменила вода. Вода из родника возле коттеджа, такая кристально чистая, что они брали ее для приготовления пищи прямо из озерка. Неестественный холод ушел, и Кесли стало тепло, почти дремотно, словно ее завернули в одеяло.

– Госпожа? Вам больно?

Келси все еще сжимала что-то твердое: руку Кибба. Она села, чувствуя, как Пэн сдвинулся, чтобы придержать ее за плечи. Кибб лежал неподвижно, его глаза теперь были закрыты.

– Он умер?

Шмидт наклонился к Киббу, и его руки запорхали под восхищенным взглядом Келси: лоб, пульс, снова лоб. Но он проверял эти области с растущим волнением, прежде чем, побледнев, наконец, повернулся к Келси.

– Нет, Ваше Величество. Пациент дышит.

Он неуверенно надавил Киббу на живот, готовый убрать руки при малейшей судороге. Но ничего не произошло. Даже Келси теперь видела, что грудь Кибба вздымается и опадает, он дышал свободно и ровно, как человек, находящийся в темных глубинах беспамятства.

– Температура спала, – пробормотал Шмидт, изо всех сил надавливая на живот Кибба, словно отчаявшись получить ответ. – Так, надо вытереть и укрыть его, а то чего доброго простудится.

– А аппендицит? – спросил Булава.

Шмидт покачал головой, присаживаясь на корточки. Келси потянулась к своим сапфирам. Они не говорили с нею с Аргоса, но все же их вес утешал: нечто твердое, за что можно подержаться.

– Сэр? – один из новых стражников заглянул в дверной проем. – Все в порядке? Мы слышали…

– Все нормально, – ответил Булава, окидывая угрожающим взглядом всех в комнате. – Возвращайся на пост, Аарон, и закрой за собой дверь.

– Да, сэр, – Аарона как ветром сдуло.

– Он в порядке? – прошептал Веллмер. Его лицо оставалось бледным и молодым, как и много месяцев назад, когда Келси впервые его встретила, прежде чем жизнь заставила его немного возмужать. Булава не ответил, только повернулся к Шмидту с покорным выражением лица человека, ждущего приговора, зная, что он осужден.

Доктор вытер лоб.

– Припухлость пропала. Внешне он выглядит совершенно здоровым, не считая потоотделения. Но это можно объяснить ночным кошмаром.

Теперь все, кроме Элстона, не отрывавшего глаз от Кибба, повернулись к Келси.

– Вы в порядке, госпожа? – наконец спросил Пэн.

– В порядке, – ответила Келси. Она думала о той первой ночи, когда порезала руку. Она делала это неоднократно: это был механизм преодоления, а ее тело оказалось отличным местом, чтобы перенаправить гнев. Ноги даже лучше, чем руки – легче спрятать. Но это было что-то другое или то же самое? Если дело в драгоценностях, то почему они не подадут какой-нибудь знак? Келси почувствовала, словно на плечи навалились кирпичи.

– Только устала. Нужно поспать.

Лицо Шмидта стало расстроенным, глаза заметались между Келси и Киббом.

– Ваше Величество, не знаю, что я только что видел, но…

Булава схватил доктора за запястье:

– Вы ничего не видели.

– Что?

– Никто из вас ничего не видел. Кибб болел, но этой ночью ему стало лучше.

Келси поймала себя на том, что кивает.

– Но…

– Веллмер, используй мозг, которым наделил тебя Господь! – огрызнулся Булава. – Что случится, если пойдет слух, что королева может исцелять больных?

– Ох, – Веллмер на мгновение призадумался. Келси тоже попыталась подумать, но она слишком устала. Слова Булавы звенели у нее в голове: исцелять больных…

– Понял, сэр, – наконец ответил Веллмер. – У всех найдется больная мать или ребенок…

– Кибб! – Булава наклонился и стиснул плечо Кибба, а затем слегка шлепнул его по лицу. Элстон поморщился, но ничего не сказал. – Кибб, очнись!

Кибб открыл глаза, и в изменчивом факельном свете Келси показалось, что его зрачки почти прозрачные, словно их вычистили и заменили… чем? Светом?

Она обратилась внутрь себя, осматривая собственное тело, прислушиваясь к пульсу. Все двигалось быстрее. Она покачала головой, пытаясь избавиться от лучей, которые, казалось, сияли сквозь ее разум. Они ушли, но слабое озорное мерцание не давало развеять ощущение захлестнувшей ее нереальности.

– Как ты себя чувствуешь, Кибб? – спросил Булава.

– Легко, – простонал Кибб. – Очень легко.

Келси посмотрела на доктора, снова уставившегося на нее.

– Ты что-нибудь помнишь?

Кибб тихо рассмеялся.

– Я был на краю скалы и сползал. Королева втащила меня обратно. Все было так четко…

Булава скрестил руки на груди, стискивая зубы от досады.

– Ведет себя как человек под действием опия.

– Он протрезвеет, госпожа? – спросил Корин.

– Откуда мне знать? – огрызнулась Келси. Все, даже Пэн, смотрели на нее с одинаковым подозрением, словно она что-то от них скрывала, какую-то многолетнюю тайну, которая наконец-то вышла на свет. Она думала о порезах на руках и ногах, но заставила себя отмахнуться от этой мысли.

Булава досадливо крякнул.

– Будем надеяться, что он скоро придет в себя. Оставим его здесь и выставим стражника. Никаких посетителей. Госпожа, а вы возвращайтесь в постель.

Это звучало так замечательно, что она просто кивнула и поплелась прочь, не обращая внимания на почти беззвучную поступь Пэна за спиной. Ей хотелось во всем разобраться, но она слишком измоталась, чтобы думать. Если она может исцелять больных… она покачала головой, отсекая остальное. Да, то была сила, но сила разрушительная. Даже сейчас она чувствовала острые края мысли, зародившейся у нее в голове.

Слова Булавы звенели, словно колокольчики, в ее сознании, как бы она их ни отталкивала.

Следующим вечером, после ужина, Келси как обычно спорила с Арлиссом, когда прибыл гонец с вестью, которую она ждала и страшилась: шесть дней назад мортийцы перешли границу. Раздосадованный несколькими атаками лучников с деревьев, Дукарте в конце концов прибегнул к самому простому способу и просто спалил весь холм. Чутье подсказало Холлу вывести батальон обратно к Алмонту и избежать прямого боя, но почти все его лучники оказались в огне, заживо сгорев в кронах деревьев. Теперь мортийцы перетаскивали тяжелую технику через склон, а основная часть их пехоты двигалась к Алмонту. По приказу Бермонда тирская армия отступила к Кадделлу. Огонь все еще бушевал на Пограничных холмах: если в ближайшее время не пойдет дождь, будут уничтожены тысячи акров отличного леса.

Келси думала, что готова к этой новости: в конце концов, это было неизбежно с самого начала. Но все же мысль о мортийских солдатах на тирской земле оказалась для нее сильным ударом. Последние две недели отдельный фланг мортийской армии осаждал Аргосский перевал, прямо как предупреждал Бермонд: Мортийская трасса была гораздо более удобным маршрутом для перевозки запасов из Демина, чем пересеченная местность Пограничных холмов. Но пока Аргос не пал, а мортийцы держались собственной территории, вторжение казалось не таким реальным. Поживиться в Алмонте мортийцам было нечем: восточная половина королевства почти опустела, осталось только несколько изолированных деревень на северной и южной окраинах, жители которых решили никуда не уходить.

Мортийцам было нечего грабить, но Келси все равно ненавидела саму мысль о том, что они там, движутся, словно неторопливая темная волна, по ее земле. Она скомкала послание в кулаке, чувствуя, как на внутренней стороне бедра открывается новый порез. Порезы удерживали злость внутри нее, не давая выплескивать ее на окружающих, но как же она чертовски устала от это вечной необходимости сдерживаться! Келси тосковала по настоящей цели, по врагу, чтобы по-настоящему его покалечить, и эта тоска заставляла ее рассекать кожу глубже, наслаждаясь болью, но при этом буквально истекая кровью.

Порезы с невероятной скоростью заживали сами по себе, иногда даже раньше, чем один день сменялся другим, поэтому оказалось довольно легко спрятать их ото всех остальных… кроме Андали, которая отдавала белье в прачечную. Андали молчала, но Келси знала, что она беспокоится. Несмотря на летнюю жару Келси надевала только плотное черное платье с длинными рукавами, и это только усиливало ее сходство с Лили Мэйхью, которой столько всего приходилось скрывать.

Келси долгое время пыталась понять Лили, разгадать, какая связь могла быть между ними. Она не верила, что может безо всякой причины видеть что-либо так детально и реалистично. С помощью отца Тайлера она перечитала все учебники истории Карлин, но не нашла ни одной записи о Лили. С исторической точки зрения Лили была не важна. Но когда Кесли была с ней, вплетаясь в ее жизнь, такого ощущения не возникало. Тем не менее, она вела свое исследование, посвящая много времени Лили и прошлому. Настоящее стало слишком страшным.

Так и держа послание Бермонда в плотно стиснутом кулаке, Келси вышла из кабинета Арлисса и направилась по коридору в свою комнату. Закрыв занавес перед Пэном, она направилась к камину. Портрет красавца по-прежнему опирался о стену, прикрытый тряпками. Келси обнаружила, что картина ее волнует: глаза мужчины в самом деле следовали за ней, куда бы она ни шла, и, казалось, что он над ней насмехается. Андали также испытывала к человеку на портрете сильную неприязнь. Если у нее, или Гли, и были какие-то еще видения, то Андали держала их при себе, но на портрет она смотрела, как на отраву, – именно она накинула простыню мужчине на лицо.

Теперь Келси сдернула простыню и уставилась на портрет долгим взглядом. Что ни говори, мужчина из камина был очень красив. Андали заявила, что он злой, и так оно и было: Келси чувствовала это даже по портрету, по намеку на жестокость в улыбке. Но Келси понимала, что это также и замысел художника. Мужчина уже несколько раз приходил к ней во снах, которые она едва могла вспомнить. В них она представала перед ним обнаженной на чем-то вроде огненного ложа. Келси всегда просыпалась прямо перед близостью на влажных от пота простынях. Это отличалось от того, что она чувствовала к Ловкачу, который, несмотря на все злодеяния, казался чрезвычайно порядочным. Порочность этого мужчины притягивала. Она провела пальцем по холсту, размышляя. Он сказал, что знает, как победить Красную Королеву. Келси поверила ему только наполовину, но мортийцы уже были здесь, и она больше не могла позволять себе отказываться от помощи. Незнакомец говорил, что жаждет свободы. Говорил, что придет, стоит ей только позвать. Келси села перед огнем, скрестив под собой ноги. Огонь омыл ее лицо жаром.

«Я просто рассматриваю все варианты, – решительно сказала она самой себе. – В этом нет ничего плохого».

– Где вы? – прошептала она.

Перед пламенем будто бы собралось что-то темное, словно уплотняющаяся угольная пыль, и мгновение спустя прямо перед камином появился он, высокий и осязаемый. Сейчас Келси отреагировала на его присутствие даже сильнее, чем раньше, она безуспешно пыталась утихомирить пульс и нервы.

«Откуда вы? – спросила она. – Вы живете в огне?»

Келси указала на портрет.

Он окинул взглядом портрет, на его лице появилась безрадостная улыбка.

Он положил руку чуть выше груди Келси. Ее плечи невольно дрогнули, но он, казалось, этого не заметил, глядя на нее испытующим взглядом.

Он улыбнулся, и Келси встревожил собственный ответ на эту улыбку.

Келси закрыла глаза, сосредотачиваясь, потом зашипела, когда открылся новый порез на предплечье. Он получился глубоким и болезненным, но успокоил ее, усмирив пульс и боль в груди.

Он ухмыльнулся, хотя его глаза вспыхнули красным.

Мужчина произнес это как комплимент, Келси не сомневалась, и он сработал: зажег в ней маленькую, теплую искорку. Но она одернула себя, зная, что не может отвлекаться.

Келси задумалась. Как-то все слишком быстро. Мортийцев тормозила их осадная техника: по оценкам Холла, у Келси был, по крайней мере, месяц, прежде чем они доберутся до города. Не слишком долго, но достаточно, чтобы подумать и принять правильное решение. А теперь Келси поразило новое беспокойство: если даже она каким-то образом уничтожит Красную Королеву, обязательно ли это приведет к победе над ее армией? Падет ли она, если ей отсекут голову, или, словно гидра, просто отрастит новую?

«Слишком много неизвестных», – и Келси поняла, что она права.

«Я подумаю», – ответила она стоящему перед ней мужчине.

Он моргнул, словно утомился, и Келси поняла, что он каким-то образом выглядит менее вещественным… Прищурившись, она увидела, что за ним отчетливо виден огонь, тускло мерцавший и через одежду, и через грудную клетку. Его лицо тоже побледнело от усталости.

Заметив, куда Келси смотрит, мужчина нахмурился. Он на мгновение закрыл глаза и сгустился прямо на глазах Келси, став менее прозрачным. Вновь открыв глаза, он улыбнулся с такой теплой, расчетливой чувственностью, что Келси сделала шаг назад. Ее возбуждение тотчас омрачилось, подернувшись страхом.

Его взгляд метнулся за Келси, за ее левое плечо, и лицо ночного гостя исказилось, губы приподнялись, обнажив белые зубы. Глаза сверкнули красным, вдруг осветившись пылающей ненавистью, и Келси отшатнулась назад, запутавшись ногами в платье. Она приготовилась приземлиться на копчик с резким стуком, но прежде чем это произошло, кто-то подхватил ее под руки. Когда Келси подняла взгляд, огонь погас и незнакомец пропал, но руки, придерживающие ее, остались, и она засопротивлялась, упираясь ногами в пол.

– Полегче, Королева Тира, – прошептал голос ей на ухо, и Келси успокоилась.

– Ты. Как ты прошел мимо Пэна?

– Он без сознания.

– С ним все в порядке?

– Конечно. Я лишь отключил его на некоторое время, достаточное, чтобы мы успели обделать кое-какие делишки.

Делишки. Конечно, делишки.

– Отпусти меня. Я зажгу свечу.

Ловкач отпустил ее, наградив фирменным шлепком, и Келси прошаркала к тумбочке. Щеки все еще горели, и она чувствовала, как в них пылает кровь. Она не торопилась зажигать свечу, пытаясь прийти в себя, но пока она шарила по столу в поисках спичек, у нее за спиной раздался голос:

– Два дюйма левее.

«Значит, он видит в темноте», – раздраженно подумала Келси. Наконец, она зажгла свечу и повернулась к нему, ожидая увидеть человека, которого помнила: вечно улыбающийся рот и танцующие глаза. Но знакомое лицо оказалось серьезным.

– Я знал, что рано или поздно он сюда заявится. Чего он просил?

– Ничего, – ответила Келси, понимая, что румянец на щеках может ее выдать. Она никогда не умела врать, и уж точно не Ловкачу.

Он уставился на нее долгим взглядом.

– Позволь дать тебе дружеский совет, Королева Тира. Я очень давно знаю это существо. Не давай ему ничего. Даже не общайся с ним. Он не принесет тебе ничего, кроме горя.

– Кто он?

– Раньше он был очень влиятельным человеком. Тогда его звали Роуленд Финн.

Имя отдалось колокольным звоном глубоко в сознании Келси. Карлин однажды упоминала Финна, рассказывая что-то о Высадке… но что? Ловкач подошел ближе. Он рассматривал ее лицо, поняла Келси, выискивая изменения, и она опустила подбородок, поглядывая на него исподлобья, притворяясь, что изучает пол. Он выглядел здоровым, хотя и более худым, чем в прошлый раз, когда она его видела. Его лицо немного загорело, словно он побывал на юге. Он по-прежнему притягивал ее, как и всегда, и тяга сопровождалась болезненным чувством утраты, притаившимся где-то в глубине живота. Все вожделение, что управляло ее телом последние несколько минут, легко перенеслось на Ловкача. И теперь она поняла, как обманчива была ее прежняя реакция: то, что она чувствовала к этому мужчине, затмило все, что она когда-либо чувствовала к кому-либо еще. Она мечтала о том дне, когда снова увидит Ловкача, когда поприветствует его не как круглолицая девочка, а как симпатичная женщина, возможно, даже красивая. Но ей совсем не нравилось, как он на нее смотрел.

– Кто ты, Ловкач? У тебя есть настоящее имя?

– У меня много имен. И все полезные.

– Почему бы не сказать мне настоящее?

– Имя – это сила, Королева Тира. Когда-то тебя звали Рэйли, теперь – Глинн. Эта перемена ничего для тебя не значит?

Келси моргнула: его вопрос заставил ее думать не о Барти и Карлин, и даже не о родной матери, но о Мортийском соглашении, подписанном красными чернилами. Истинное имя Королевы Мортмина скрыто от мира. Почему она прятала его так тщательно? Теперь Келси была Глинн, но в детстве она тоже была Глинн, потому что весь мир искал девочку по имени Рэйли. Но почему такая могущественная женщина, как Красная Королева, скрывала свое настоящее имя? Так хочет забыть свое прошлое?

Ловкач подошел к ее столу, перебрал лежащие на нем бумаги.

– Ты похудела, Королева Тира. Ты вообще ешь?

– Даже многовато.

– Тогда перестань прятать лицо. Дай посмотреть, что ты с собой сделала.

Отступать было некуда. Келси позволила ему провести осмотр, не отрывая взгляда от пола.

– Ты изменилась, – безапелляционно заявил Ловкач. – Ты этого хотела?

– Что ты имеешь в виду?

Он указал на ее сапфиры.

– Мои знания об этих вещицах не слишком обширны. Но на моем веку они не впервые исполняют желания. Ты совершила великий подвиг в Аргосе. Что еще ты смогла сделать?

Келси сжала челюсти:

– Ничего.

– Я знаю, когда ты лжешь, Королева Тирлинга.

Келси отпрянула. Его тон пугающе напоминал Карлин, когда она ловила Келси на каких-то мелких проступках: когда та таскала печенья с кухни или уклонялась от своих обязанностей.

– Ничего! Мне иногда снятся сны. Видения.

– О чем?

– Эпоха до Перехода. Женщина. Что это значит?

Он прищурился.

– Когда, за все время нашего знакомства, ты самостоятельно решала какие-либо вопросы?

Самообладание Келси прогнулось, словно прут из непрочной древесины.

– Я больше не ребенок в твоем лагере! Не смей так со мной разговаривать!

– Для меня ты ребенок, Королева Тира. Даже младенец.

Злые слезы навернулись Келси на глаза, но она поборола их, глубоко вдыхая. В голове крутилась мрачная мысль:

– Как выглядит эта предпереходная женщина? – спросил Ловкач.

– Она высокая, симпатичная и печальная. И почти никогда не улыбается.

– Ее имя?

– Лили Мэйхью.

Ловкач улыбнулся тягучей искренней улыбкой, ослабившей гнев Келси, смывая его основу, словно волной.

– А эта девушка там? У нее длинные рыжеватые волосы?

Келси моргнула. И, быстро пробежавшись по воспоминаниям Лили, покачала головой, изумившись, увидев разочарование на лице Ловкача. Он хотел, чтобы она ответила «да», очень хотел.

– Кто такая Лили Мэйхью?

Ловкач покачал головой. Его глаза мерцали, словно были полны слезами, хотя Келси отказывалась в это верить: она никогда не видела, чтобы этого человека что-либо так трогало.

– Просто женщина, полагаю.

– Если ты собираешься задавать вопросы, но не давать ответов, тогда проваливай к черту.

– Следи за языком, Королева Тира.

– Я не шучу. Говори прямо или убирайся.

– Хорошо, – он сел в кресло и, откинувшись назад, скрестил ноги, волнения и слез как не бывало. – В Мортмине растет недовольство.

– Я слышала. Лазарь послал им кой-какие припасы.

– Им нужна бо́льшая поддержка.

– Так поддержи их. Моему королевству едва хватает денег на вооружение.

– Я поддерживаю их. Пустил на это значительную часть собственного богатства.

– Ах. Значит, это ты. Левье, да? Взялся за старое? Ты никогда не думал о том, чтобы пустить часть этого богатства на помощь Тиру?

– До недавнего времени, Королева Тира, я бы скорее вложил деньги в волшебные бобы. Теперь я обязан этим людям, которые хотят видеть Мортмин более справедливым. Но им нужны победы, чтобы двигаться дальше. Открытая поддержка Тира серьезно подняла бы моральный дух.

– А что Кадар?

– Кадарцы уже начали саботировать поставки дани Мортмину, что служит полезным отвлечением. Но мортийцы не слишком уважают кадарцев, в то время как вы – гораздо более любопытная фигура, особенно среди бедных.

– Я подумаю. Мне нужно посоветоваться с Лазарем.

– Ты знаешь, что мортийцы перешли границу.

– Да.

– Что собираешься делать, когда они придут?

– К тому времени все население переберется в Новый Лондон. Будет тесновато, но город сдержит их, хотя бы на время. У меня имеется целый батальон, заготавливающий припасы для осады и укрепляющий заднюю часть города.

– Рано или поздно они сломают стены.

Келси нахмурилась.

– Я знаю.

– И что будешь делать?

Она не ответила, отведя глаза от камина. Ловкач больше на нее не давил, только оперся подбородком на кулак, наблюдая за ней, явно позабавленный.

– Ваш ум – удивительная вещица, Ваше Величество. Всегда в движении.

Она кивнула, направляясь через комнату к своему столу. И вдруг, поняв, что пытается выставить себя на первый план, заставить его заметить ее, как она всегда замечала его, сама себе показалась омерзительной. Она была такой же Келси, как и всегда, а раньше он ее никогда не хотел. Если он вдруг захотел ее сейчас, из-за того, что она обзавелась симпатичным лицом и телом, что это говорило о нем?

Я в тупике. Ее прежняя внешность была истинной и ничего ей не давала. Но ее новая внешность была еще хуже, пустая и фальшивая, и все, что она получит благодаря ей, будет нести эту ложь, словно болезнь. Если это работа ее драгоценностей, то Келси такого больше не хотела.

– Ты похорошела, Королева Тира.

Келси покраснела. От сообщения, которое порадовало бы ее минуту назад, теперь подташнивало.

– Как собираетесь распорядиться своей новой красотой? Поймаете в сети богатого мужа?

– Я не намерена ни с кем делить свой трон.

– А как насчет наследника?

– Для этого не обязательно выходить замуж.

Запрокинув голову, он рассмеялся.

– Практично, Королева Тира.

Келси посмотрела в сторону занавеса, думая о Пэне. Если его не разбудил смех Ловкача, он, должно быть, в отключке.

– Твой стражник в порядке. Я разбужу его на обратном пути. Если это тебя утешит, он надежней, чем были стражники твоего дяди. По крайней мере, Элкотт не спит на дежурстве.

Почувствовав возможность сменить тему, Келси за нее зацепилась.

– Полагаю, я должна поблагодарить тебя, что украсил мою лужайку.

Лицо Ловкача изменилось, в мгновение стало задумчивым.

– Томас умер достойно, хотя мне и неприятно это признавать. Он умер как мужчина.

Умер достойно. Келси закрыла глаза и снова увидела приближающихся мортийцев, пересекающих Кадар и ломающих стены. Она отвернулась, уставившись в камин. Где тот красавец, Роуленд Финн, сейчас? Куда он исчез?

– Не думайте о нем, Королева Тира.

Келси повернулась к нему.

– Ты читаешь мысли?

– Нет нужды. Ты никогда ничего от меня не скрывала. Я не могу запретить ему являться сюда, когда ему вздумается, но повторю свое предупреждение: ничего ему не давай. Ничего, что он просит, не пускай в свой разум. Знаю, он обольстительное существо…

Келси вздрогнула, чувствуя, что ее подловили.

– …даже я обманулся однажды, давным-давно.

– Насколько давно? – выпалила Келси. – Сколько тебе лет?

– Слишком много.

– Почему же ты не умер?

– Наказан.

– За что?

– За самое страшное из всех преступлений, Королева Тира. А теперь помолчи и послушай.

Келси вздрогнула. Он снова использовал тон Карлин, тон, подходящий для капризного ребенка. И Келси почувствовала внезапный порыв доказать, что он неправ, показать, что она больше не ребенок. Но она не знала, как.

– Роу Финн, тот человек, был лжецом, – продолжил Ловкач. – И остается им. Мортийская Королева имела глупость уступить ему. Ты тоже дура?

– Нет, – промямлила Келси, хотя и знала, что это не так. Она стала симпатичной и больше не чувствовала себя ребенком. Но она была худшей дурой в мире, думая, что для Ловкача это имело хоть какое-то значение. Он по-прежнему находился за пределами ее досягаемости, как и всегда.

– Ты удивила меня, Королева Тира. Смотри не испорти теперь впечатление. – Ловкач встал с кресла, вытаскивая что-то из кармана, и Келси увидела, что это его маска, та же ужасная маска, что он любил носить за пределами города. Он собирался уходить. Вот и все, что она получит.

«Скатертью дорога», – шепнул внутренний голос. Но Келси поняла, что это лишь печальная попытка ее разума защититься. Сейчас Ловкач исчезнет, оставив ее ни с чем. Она так хотела удержать хоть что-нибудь, и с этим тоскливым желанием в ней проснулся гнев. Она самая могущественная женщина в Тирлинге, и все же этот человек смог разбить ее какой-то парой слов. Неужели так будет всегда?

Она сделала глубокий вдох и, заговорив, с удовлетворением обнаружила, что ее голос стал тверже.

– Больше не смей заявляться сюда без приглашения. Тебе здесь не рады.

– Я буду приходить и уходить, когда мне угодно, Королева Тира. Как и всегда. Просто постарайся, чтобы мне не было нужды к тебе приходить. – Он водрузил маску на голову. – У нас уговор.

– К черту уговор! – прорычала Келси. – Это существо, Финн, предложил реальную помощь. А что предлагаешь ты?

– Всего лишь твою жизнь, неблагодарная мерзавка.

– Убирайся.

Он отвесил ей насмешливый поклон, сверкая глазами под маской.

– Возможно, со временем ты станешь такой же красавицей, как мать.

Келси схватила книгу с тумбочки и запустила в него. Но она лишь отскочила от его плеча. Ловкач рассмеялся горьким смехом, глухо донесшимся из-под маски.

– Ты не можешь причинить мне боль, Королева Тира. Никто не может. Даже я не могу ранить самого себя.

Он скользнул в переднюю Пэна, задернув за собой занавес, и был таков. Келси рухнула на кровать, зарылась лицом в подушку и заплакала. Она не плакала несколько месяцев, и слезы явились облегчением, ослабляя какую-то натянутую внутри нее нить. Но боль в груди не ослабевала.

«Я никогда его не получу». Она даже пробормотала это в подушку, но Ловкач никуда не делся, поселившись у нее в груди и в горле, словно она что-то проглотила, слишком большое, чтобы справиться. Заставить его уйти не получалось.

Рука осторожно коснулась плеча Келси, заставив ее подпрыгнуть. Подняв мутный взгляд, она увидела стоящего над кроватью Пэна. Она подняла руку, чтобы сообщить, что она в порядке, но он смотрел на нее с безмолвным ужасом, и тревога на его лице подстегнула новые слезы.

«Вот мужчина, в которого мне следовало влюбиться», – подумала она и только сильнее разрыдалась. Пэн сел на кровать подле нее и нежно прикрыл ее руку своей, сжимая ее пальцы. Незначительный жест разбил Келси, и она заплакала еще сильнее, лицо опухло, из носа текло. Столько всего в этой жизни оказалось сложнее, чем она предполагала. Она тосковала по Барти и Карлин. Тосковала по коттеджу с его спокойным укладом, где все было известно. Тосковала по маленькой Келси, принимающей решения только на день вперед и переживающей только из-за детской чепухи. Ей не хватало легкости жизни.

Через пару минут Пэн потянул ее от подушки и обнял, прижав к груди, укачивая, прямо как Барти, когда она падала. Келси поняла, что Пэн не собирается задавать ей никаких вопросов, и это казалось таким подарком, что слезы, наконец, начали уступать вздохам и икоте. Наслаждаясь ощущением, она прижалась щекой к голой груди Пэна, теплой, твердой и успокаивающей.

«Это может остаться тайной», – прошептал внутренний голос, мысль пришла из ниоткуда, но пару секунд спустя Келси поняла, что голос прав. Это может остаться тайной. Никто не должен знать, даже Булава.

Личная жизнь Келси – ее дело, и она поймала себя на том, что, повторяя мысль, шепчет вслух:

– Это может остаться тайной, Пэн.

Пэн отпрянул, глядя на нее сверху вниз долгим взглядом, и Келси с облегчением увидела, что он точно знает, что она предлагает, и ей не придется объяснять.

– Вы не любите меня, госпожа.

Келси покачала головой.

– Тогда почему вы этого хотите?

Хороший вопрос, но часть Келси рассвирепела оттого, что Пэн его задал. «Мне девятнадцать! – хотелось огрызнуться ей. – Девятнадцать, а я все еще девственница! Разве этого недостаточно?» Она не любила Пэна, и он не любил ее, но ей нравилось, как он выглядит без рубашки, и отчаянно хотелось доказать, что она не ребенок. Ей не нужны причины, чтобы хотеть того же, что и все остальные.

Но она не могла сказать это Пэну. Это его только ранит.

– Я не знаю. Просто хочу.

Пэн закрыл глаза, его губы изогнулись, и Келси отшатнулась, вдруг вспомнив о разнице их положения: не решил ли он, что она приказывает ему с ней спать? У Пэна были принципы, и, как он говорил, он служил в Королевской Страже. Может, того, что никто не узнает, недостаточно? Пэн будет знать, в том-то и беда.

– Это полностью твой выбор, Пэн, – сказала она, положив руку ему на шею. – Сейчас я не Королева. Я просто…

Он поцеловал ее.

Получилось совсем не так, как в ее книжках. У Келси едва хватило времени решить, что она чувствует: она слишком увлеклась, стараясь не показаться неумехой, стараясь понять, где положено находиться ее языку. «Тяжкий труд», – подумала она, немного разочарованная, но потом руки Пэна легли на ее грудь, и стало лучше. Ближе к тому, как она думала, должно было быть. Келси задумалась, должна ли сама снять с себя платье или позволить Пэну, но потом поняла, что тот уже ее опередил: половины пуговиц как не бывало. В комнате было холодно, но она вспотела, а потом губы Пэна нашли ее сосок, и она подскочила, подавив стон. Он стянул с нее платье и замер.

Келси опустила взгляд и увидела, что увидел Пэн: ее руки и ноги, исчерченные ранами на разных стадиях заживления. Они выглядели не так плохо, как при дневном свете, но даже Келси, привыкшая к своим травмам, знала, что ее тело представляет ужасное зрелище.

– Что вы с собой сделали?

Келси вцепилась в платье, дергая рукава обратно. Она все испортила, она вечно все портила, когда изо всех сил старалась вести себя, как взрослая.

Пэн остановил ее, осторожно взяв за запястье, его лицо стало нечитаемым:

– Вы не можете об этом говорить?

Келси затрясла головой, свирепо уставившись в пол. Пэн легко прошелся большим пальцем по шраму на ее бедре, и Келси вдруг осознала, что она почти голая, мужчина рассматривает ее тело, а она даже не покраснела. Возможно, она, в конце концов, слегка повзрослела.

– Понятно, – сказал Пэн. – Это не мое дело.

Келси удивленно подняла взгляд.

– Вы живете в мире, который никому из нас не понять, госпожа. Я признаю это. И ваш выбор – это ваш выбор.

Келси смотрела на него еще мгновение. Затем сняла его руку с бедра и осторожно положила себе между ног. Пэн поцеловал ее, и она вдруг обнаружила, что ее руки обвивают его, как будто не могут притянуть так близко, как хочется.

– Может быть больно, – прошептал он. – Будет, если у вас это впервые.

Келси уставилась на него, на этого мужчину, который несколько месяцев только и делал, что защищал ее от опасности, и поняла, что авторы большинства ее книг, в лучшем случае, сильно заблуждались. Они рисовали любовь как все или ничего. То, что она чувствовала к Пэну, даже близко не стояло к тому, что она чувствовала к Ловкачу. Но это все же была любовь, и она положила руку ему на щеку.

– Ты не сделаешь мне больно, Пэн. Я крепкая.

Пэн усмехнулся своей старой усмешкой, которую Келси не видела вот уже несколько недель. Потом толкнулся в нее, больно, обжигающе, и на мгновение ей захотелось сомкнуть ноги. Но Келси не хотела, чтобы Пэн догадался, и она подалась навстречу ему, пытаясь соответствовать его движению. Боль усилилась, но теперь пути назад не было: Келси казалось, будто она пересекла пропасть, и на дне лежит разрушенный мост. Где-то ждали мортийцы… Келси потрясла головой, пытаясь выбросить эту мысль. Вторжение не должно быть с ней здесь, не сейчас. Она попыталась сосредоточиться на Пэне, на своем теле, но обнаружила, что не может избавиться от виде́ния: впереди, словно ужасная волна, притаились мортийцы.