Мы все создаем этот мир
– Я выросла.
До восемнадцати лет я так и жила в Сиеста Корта. Это не должно было надолго затянуться, но мама отказывалась забирать меня обратно, и даже тетя и дядя не смогли ее переубедить.
– Вы были расстроены тем, что не вернулись домой?
– Нет. До истории с уборщиком расстраивалась, а после… Мои взгляды почти на все изменились.
– Понимаю.
– Не уверена. То есть да, я пережила этот опыт жизни-и-смерти, убила кого-то, но если оглянуться, то не стрельба на меня повлияла. А голос, назвавший по телефону мое имя. Вообразите, будто однажды вам позвонил Господь, но сообщения не оставил, а просто дал понять, что Он существует. Представьте, как бы вы себя чувствовали, повесив трубку.
– Вы думали, что с вами по телефону говорил Бог?
– Нет! Но было похоже: как будто я встретилась с чем-то огромным и таинственным, и тот факт, что оно существует, сделал весь мир интереснее.
– Похоже на опыт перехода в другую веру.
– Наверное. Только без трепа – это произошло на самом деле, и в доказательство у меня была монета. Они оставили – пусть и крошечное – подтверждение, которое говорило: «Это еще не конец». Я снова получу от них весточку.
– И вы видели в этом нечто положительное.
– Конечно. Почему бы и нет?
– Думаю, многие люди, пережив описанный вами опыт, не захотели бы его повторять.
– Ну да, но этим людям даже в первый раз не позвонили бы. Не все созданы для «Злых Обезьян», и это нормально. Что до меня, то когда первый шок прошел, я, конечно, захотела повторить. В смысле, Нэнси Дрю с долбаной пушкой, стреляющей молниями, – как такое не полюбить?
И в этом нетерпеливом ожидании жизнь в Сиеста Корта перестала быть таким уж бременем. Почти где угодно можно ждать наступления светлого будущего, так ведь? А пока я ждала – если это важно, – пересмотрела свое поведение. Образцовой гражданкой не стала, но избавилась от большей части «дурного семени». Отказалась от попыток перехитрить своих тетю и дядю, в школе начала по-настоящему стараться – настолько, что смогла получить стипендию в Беркли.
– И в конечном итоге вы вернулись в Сан-Франциско.
– Да. Хотя я едва не пролетела, в смысле, я подумывала отказаться от стипендии, но Фил убедил меня не быть идиоткой.
– Вы общались со своим братом?
– К тому времени да. Первые пару лет в Сиеста Корта от него вестей не было, но на свой тринадцатый день рождения он приехал повидаться. Использовал мою старую уловку: сказал маме, что останется у друга на выходные, а сам поймал машину в Вэлли. Я пришла домой после смены в магазине и обнаружила его играющим с кошками на веранде.
Сначала разозлилась на него за автостоп: «Ты хоть представляешь, какие психи встречаются на трассе, Фил?» Но он просто засмеялся и сказал, что чья бы корова мычала, и как бы там ни было, он достаточно большой, чтобы позаботиться о себе. Так оно и было: он сильно вырос, и хотя был всего лишь подростком, но его габариты заставили бы любую злую обезьяну дважды подумать.
Славная вышла встреча. Пока брат становился похожим на меня, я становилась похожей на него, и где-то на середине этого пути мы пересеклись. И оказалось, что на самом деле любим друг друга. Так что с тех пор мы поддерживали связь, и, когда мог, он приезжал повидаться. У него был дар – появляться, когда мне нужен совет, например, о стипендии.
– А ваша мать? Вы с ней все-таки помирились?
– Нет. Я думала навестить ее, как только вернусь в Сан-Франциско. Поговорила об этом с Филом, решила, что он поддержит, но он посчитал это паршивой идеей. «Ты же знаешь, что в конце концов сцепишься с ней, Джейн. Зачем тебе это?» Я отложила на потом. Она умерла в восемьдесят седьмом году, а мы с ней так и не повидались.
– Мне жаль.
– Нет, Фил был прав. Там никакой любви не осталось, и не было смысла притворяться.
– Расскажите мне о Беркли. Какая у вас была специализация?
– Господи, вот это вопрос… О какой вы хотите услышать в первую очередь? У меня их было пять.
– Не могли определиться с выбором?
– Не думала, что мне нужно выбирать. Послушайте, люди идут в колледж в основном по двум причинам. Одни идут, чтобы научиться чему-то, я имею в виду чему-то конкретному: получить профессию или заняться делом всей жизни. Другие, вроде меня, просто ищут впечатлений. Я была одной из тех голодающих художников, которые еще в начальной школе себя убедили, что их предназначение – стать актерами, музыкантами или писателями. Для таких колледж – способ убить время, пока судьба их не настигла.
– И вы верили, что ваше предназначение… стать Нэнси Дрю с пистолетом, стреляющим молниями?
– Видите, когда вы так говорите, звучит безумно. А все было не так прямолинейно. Тогда я даже не знала, что это за организация такая, и вовсе не твердила себе: «Однажды я присоединюсь к борьбе со злом». Это было намного тоньше, просто общее настроение: мне не нужно планировать свою жизнь, потому что план уже есть, и в конце концов он для меня прояснится.
Но ждать пришлось долго. Когда через пять лет я покинула Беркли, судьба все еще меня не настигла, и вдруг оказалось, что не такая уж и хорошая идея – не учиться ничему полезному. Чтобы выжить, я в конце концов сделала то же самое, что и все голодающие художники, – взялась за работу, которую может получить даже балбес-старшеклассник: официантка, доставщица пиццы, продавец винного магазина… Назовите профессию, где не нужна квалификация и в которой нет будущего, и я, вероятно, хотя бы раз пробовала за нее взяться.
Так что я была нищей, перебиралась с одной хреновой квартирки на другую, но оставалась молодой и веселой – иногда даже слишком веселой – и все еще чувствовала себя под защитой. Но однажды оглянулась, а мне уже тридцать. И я говорила уже, что не задумывалась о своем предназначении так уж явно, но в круглые даты начинаешь размышлять о таких вещах, а в день моего тридцатилетия я сообразила, что очень-очень давно не видела свою монету. Решила, что нужно на нее посмотреть, подержать в руке, напомнить себе, ну, понимаете, что «omnes mundum facimus» – мы все создаем мир, что бы это, черт возьми, ни значило.
Но найти ее не смогла. Хотя всю квартиру вверх дном перевернула. Удивляться было нечему – столько раз переезжала, чудо, что не потеряла что-то сверх того, но я была очень расстроена. Поэтому вышла из дома и реально облажалась, а говоря короче, мой день рождения закончился полицией и поездкой на скорой.
Потом ко мне пришел Фил, и у нас был долгий разговор по душам о том, что я собираюсь делать со своей жизнью. Я никогда не рассказывала ему о монете, голосе по телефону и обо всем остальном, но он рассуждал так, как будто был в курсе: «Тебе не нужно особое приглашение, чтобы совершать добрые дела, Джейн, – сказал он. – Если ты этого хочешь, то просто иди и делай». И как только меня перестало тошнить от этих слов, они обрели огромный смысл. Так что это стало основной темой в начале моего четвертого десятка.
– Добрые дела?
– Ну, попытки. Оказалось, что все не так просто, как звучит.
Пару лет я работала в Армии Спасения и магазинах «Гудвилл», но поняла, что у меня неподходящий темперамент для благотворительности, особенно религиозной. Потом решила приобщиться к «белым воротничкам» – «Марш даймов», «КАРЕ», но это было попросту скучно, к тому же с офисными подковерными играми у меня задалось еще хуже, чем с благотворительностью. Тогда я вернулась к истокам и подумала, что, возможно, мне нужно работа с воспитательным или даже дисциплинарным уклоном.
– Обеспечение правопорядка?
– Да. Но тут другая проблема: чтобы стать полицейским, тюремным надзирателем или даже офицером по условно-досрочным освобождениям, нужно пройти проверку, а в моей истории были моменты – вроде того кризиса на тридцатый день рождения – которые становились камнем преткновения. Я могла рассчитывать максимум на работу охранника, но с моей точки зрения защита товара в супермаркете – это не слишком-то доброе дело.
Постепенно я в свои тридцать с небольшим начала напоминать себя же в двадцать – сплошная череда бессмысленных и тупиковых занятий. А мне уже тридцать пять, и тридцать шесть, а там и сорок впереди маячат, и у Фила больше нет идей.
И вот однажды я наткнулась на свою старую приятельницу – Луну. Двадцать лет ее не видела, но однажды, почувствовав ностальгию, решила вернуться в Хейт, на улицу, где мы росли. Стояла перед участком, где когда-то был общественный сад – его заасфальтировали и превратили в площадку для скейтбордистов – и тут появилась Луна, волоча за собой двоих малышей.
Она выглядела великолепно. Молодая и стройная, будто и не было двух беременностей. Я же была изрядно потрепанной, и ей потребовалась целая минута, чтобы узнать меня, но потом мы обнялись, и она представила свой выводок. А дальше – будто еще недостаточно тоски нагнала – рассказала, что они с мужем открыли собственную консалтинговую фирму и зашибают в год шестизначные суммы, работая на дому. Так что пришлось ответить ей историей о том, что я состояла в Корпусе Мира, и если выгляжу немного запущенной, то это потому, что последние десять лет боролась со СПИДом в Африке. Ей пора было уходить, так что я дала фальшивый адрес электронной почты и пообещала поддерживать связь.
А уже по пути домой, проходя мимо таксофона и поддавшись порыву, я сняла трубку. Гудка не было, но аппарат работал – это была открытая линия. «Алло, – сказала я. – Если вы планируете когда-нибудь перезвонить мне, делайте это скорее».
На следующий день по почте пришел вызов в жюри присяжных. Меня и раньше приглашали в присяжные, да я и готовилась к другим знакам, так что это могло быть совпадением. А может, и нет… Так или иначе, я решила, что это возможность сделать что-то хорошее, которую я так искала.
Готовились слушать дело о поджоге и убийстве. Тип по имени Джулиус Дидс, известный гангстер, узнал об измене своей любовницы и посреди ночи бросил в окно ее гостиной бутылку с зажигательной смесью. Сама девушка убежала через черный ход, но в доме наверху остались трое детей, и никто из них не выбрался из огня. Я оказалась среди присяжных и очень радовалась, пока не поняла, что раньше уже встречалась с ответчиком. Он был у моего дилера, когда я в последний раз туда приходила.
– У вашего наркодилера?
– Да. Парня по прозвищу Ганеш.
– Можно спросить, о каких наркотиках идет речь?
– Об обычных. Травка, конечно; спиды, валиум, кокс по особым случаям. Кислота, когда мне хотелось недорого отдохнуть. Звучит, наверное, многовато, но в тот период жизни я все держала под контролем.
Как бы там ни было, когда я в последний раз приходила к Ганешу, примерно за месяц до вызова в жюри присяжных, он открыл дверь с очень испуганным видом. Ганеш всегда был немного дерганым. До исключения из медицинского он учился на онколога, и, думаю, в его голове двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю крутилась мантра неудачника: «Я должен был лечить рак, а вместо этого стою в шаге от двадцати лет в Ливенворте». Однако в тот раз он не просто нервничал, а трясся от страха, посерел, будто вернулся со вскрытия брата-близнеца.
«Не могу сейчас разговаривать, Джейн», – произнес он и начал закрывать дверь. Но та снова распахнулась, над Ганешем нависал гигантский «примат» и так наседал на него своим брюхом, что тот едва не падал.
«Привет, Джейн, – сказал „примат“, обхватив шею Ганеша, чтобы тот не рыпался. – Каким ветром тебя сюда занесло?»
Я небрежно ответила: «Просто зашла поздороваться».
«Да? – он посмотрел на Ганеша, развернув того, словно консервную банку, этикетку которой хотел прочесть, – Уверена? Ганеш тут любит продавать людям всяко-разно – счета не оплачивает, а продавать любит. Джейн, ты уверена, что не зашла прикупить чего-нибудь?»
«Нет, правда… Просто хотела сказать „Привет!“ Но раз вы, ребята, заняты…»
«Да, вроде того… – он втащил Ганеша внутрь. – Так что возвращайся позже. Намного позже».
С тех пор о Ганеше ни слуху ни духу, и я, естественно, предполагала самое худшее.
Джулиуса Дидса тоже с тех пор не видела. Адвокат ради суда привел его в порядок, но Кинг-Конг с хорошей стрижкой – все равно Кинг-Конг, так что я должна была его тут же узнать. Но мне так страстно хотелось попасть в присяжные, что первые полчаса я прилежно заполняла анкету. А когда наконец закончила заливать о своей жизни и сдала опросник, заметила, что Дидс смотрит на меня, пытаясь понять, откуда мы знакомы.
До нас дошло одновременно. Он разулыбался так, как будто наступило Рождество, и все мои благие намерения отправились псу под хвост. В голове мелькнула надежда на три варианта развития событий: первый – меня все-таки не возьмут в присяжные; второй – Дидс не выйдет под залог; третий – он выйдет, но Ганеш либо уже мертв, либо уехал из страны и не сможет выдать мой адрес.
– Предположу, что ни одна из надежд не оправдалась.
– Конечно, нет. Я так отлично составила анкету, что меня выбрали первой – Дидс выглядел очень довольным, – а после того как жюри распустили на весь день и я выскочила из здания суда, то увидела, как он на улице пожимает руку своему адвокату.
Я пыталась созвониться с Ганешем, но его телефон был отключен. Нельзя было сказать, хорошо это или плохо. Я подумала, что в любом случае уехать из города – это отличная идея, но сначала сделала остановку в доме другого дилера, чтобы пополнить запас валиума. А после все сделалось таким неясным и туманным, что где-то между валиумом и бутылкой водки из своего морозильника я решила не убегать.
И еще одна важная вещь, о которой вам не рассказала, – день, когда это происходило. Меня вызвали в суд присяжных в понедельник, десятого сентября две тысячи первого года. И вот на следующее утро я вхожу в гостиную, телевизор работает, и первая мысль, что включен канал научной фантастики, потому что на экране Всемирный торговый центр и одна из башен горит. Затем я разглядела значок «Си-Эн-Эн» в углу экрана и такая: «Постойте-ка». И когда появился второй самолет, наконец сообразила, что это не дурацкий фильм, а реальность.
Я прибавила звук и просидела около часа с отвисшей челюстью. Потом зазвонил телефон.
Это был «Кинг-Конг»: «Привет, Джейн».
Вместо того чтобы вполне ожидаемо распсиховаться, я даже начала жалеть мужика, потому что мир перевернулся, а ему, похоже, еще не сообщили. Так что ответила: «Ты рядом с телевизором?»
Не на такую реакцию он рассчитывал: «Слушай, сука тупая, ты понимаешь, кто это?» А я ответила: «Да, понимаю. И знаю, что ты мнишь себя крутым, но штука в том, что тебя только что переплюнули». И он разошелся, понеслись угрозы и ругань, но я не прислушивалась особо, потому что прямо в ту минуту обрушилась первая башня. Здание в сотню этажей превратилось в груду щебня у меня на глазах, и я в странном оцепенении сообразила, что стала свидетельницей массового убийства.
Дидс в телефоне продолжал бушевать: «Ты меня слушаешь? Ты меня слушаешь?» А я сказала: «Отвали, убийца» и повесила трубку. И сразу же подумала, что это, наверное, не слишком умно, но потом вернулась к горам обломков на экране, и, когда обрушилась вторая башня, Джулиус Дидс совершенно вылетел у меня из головы.
Я приняла еще немного валиума и отправилась пройтись. Около полудня оказалась в Башне Койт на Телеграфном холме. К тому времени все самолеты отправили на посадку, и таким тихим я город никогда не видела – слышался только свист ветра и плач нескольких людей. Я искала местечко, чтобы раскурить косяк, когда заметила Фила. Мы не стали ни о чем разговаривать, просто побродили вместе и уселись смотреть, как уходит день.
Когда я наконец вернулась домой, уже стемнело. Дурман в голове рассеялся, и я снова забеспокоилась по поводу Дидса, но не могла вспомнить: утренний звонок был на самом деле или только в моем воображении. Осторожно вошла в здание, но когда обнаружила, что дверь моей квартиры закрыта и заперта, а не снесена с петель, решила, что я в безопасности.
Я вошла. Телевизор был включен, и это показалось подозрительным, но я приказала себе не впадать в паранойю. Начала искать пульт по всей гостиной, но тут телевизор выключился сам по себе, и Дидс произнес: «Привет, Джейн».
Он сидел в самом темном углу комнаты с бейсбольной битой на коленях. Я посмотрела на него, на дубину, а потом на дверь, через которую только что вошла, и он произнес: «У тебя не получится».
«Ладно», – ответила я, стоя совершенно неподвижно. А он сказал: «Ты была права, что меня переплюнули. Утром, когда мы разговаривали, я и понятия не имел. Говорят, погибло около пяти тысяч, ты знала?»
«Пять тысяч…»
«Ага. Заставляет взглянуть на все по-другому, да? Но это не все плохие новости. Мое слушание, например, отложили».
«Отложили?»
«Ага. Сегодня здание суда было закрыто, и, как сказал мой адвокат, могут пройти месяцы, прежде чем назначат новую дату».
«Рада за тебя», – сказала я.
«О, не только мне крупно повезло. Тебе тоже».
«Да?»
«Ага, – он поднялся. – Будет время выздороветь».
Это последнее, что я помню из той ночи. Знаю, что пыталась добраться до двери и даже смогла – соседи нашли меня, истекающую кровью, на площадке, но не раньше, чем он меня обработал. Сломал ключицу, правую руку в двух местах и половину ребер. Еще он сделал один отличный удар по моему черепу – доктора говорили, что я чудом не умерла и не превратилась в овощ.
Десять дней я пролежала в коме. Очнулась в полумраке больничной палаты, где-то рядом бормотал телевизор. Том Круз рассказывал о священнике, который умер, совершая последние обряды над пожарным в эпицентре удара. Потом Мэрайя Кэри запела про то, что внутри каждого из нас есть герой, и я решила, что умерла и попала в ад. Но шоу продолжалось, все больше знаменитостей выходило петь и рассказывать истории, призывать жертвовать деньги, и в конце концов я поняла, что не в аду, а всего лишь в Америке.
Заявились копы. Я сказала им, что не знаю нападавшего. Когда пришел Фил, сказала ему то же самое, но он понял, что вру. И я велела ему не лезть не в свое дело.
У меня был еще один посетитель. Впервые я заметила его примерно через неделю после того, как пришла в себя, но долго не была уверена, что он реален. Было очень больно, но из-за комы доктора опасались давать мне обезболивающие. Я на них надавила, и мне, наконец, поставили капельницу с морфином. Так что когда появился этот тип, я была под кайфом.
Парень был чернокожий, с круглым лицом. Сидел в кресле у окна и смотрел на меня.
– Почему вы подумали, что он не реален?
– Из-за одежды. На нем была форма девочки-болельщицы: розовая клетчатая юбка, розовый свитер с буквами «OMF» на груди, розовые помпоны, и еще такой парик, похожий на розовую швабру с косичками.
– Звучит немного странно. С другой стороны, это же Сан-Франциско…
– Да, я тоже так подумала, но вот еще кое-что – похоже, никто другой его не видел. У женщины, с которой я делила палату, была последняя стадия рака головного мозга, так что она лежала в отключке, но там постоянно сновали медсестры и доктора, и они даже ни разу не взглянули на этого типа. Я попыталась привлечь к нему внимание – без того, ну, вы понимаете, чтобы сказать напрямик, – не хотелось лишиться морфия, если бы оказалось, что он глюк, но не вышло.
Так что я сдалась и попробовала поговорить с ним: «Чего тебе надо?»
«Как звучит волшебная фраза?», – спросил он.
«Чего?»
«Волшебная фраза», – он опустил помпоны и выпятил грудь.
«Omnes mundum facimus», – ответила я.
«Точно… Теперь посмотри под подушкой».
Потребовалось некоторое усилие, но в конце концов я сунула руку под подушку. Мои пальцы сомкнулась вокруг монеты. Монеты!
Я обрадовалась так, что и сказать нельзя, но одновременно разозлилась: «И вот теперь ты появился? Где тебя черти носили, когда этот засранец меня избивал?»
«Это была накладка, – сказал он, хмурясь. – Не моего департамента, но я приношу извинения – день выдался напряженный, а подробности пропустим, – он снова оживился и рассмеялся: – „Отвали, убийца“… Мне понравилось. Чувствуется характер. Мозгов мало, но характер есть».
«Так почему же сейчас?»
«Понимаю, что тебя ударили по голове, но ты же в курсе последних событий? Организация, которую я представляю и которую символизирует монета, проводит набор персонала».
«Вы хотите, чтобы я помогла бороться с терроризмом?»
«Нет! Для этого люди по всей стране в очереди выстраиваются».
«А что же тогда?»
«Ну, когда одно огромное зло выходит на первый план, оно, как правило, отвлекает от всех других видов зла. Так что кому-то нужно плыть против течения, чтобы убедиться, что эти другие виды не расцветут от недостатка внимания пышным цветом. Ты можешь стать частью всего этого, если тебе интересно».
«Но почему сейчас-то? – упорствовала я. – То, другое, зло, оно всегда было, так почему вы не пришли за мной раньше?»
«Omnes mundum facimus, – сказал он. – Ты искала перевод, верно? И знаешь, что это не означает „Ждите дальнейших инструкций“ или „Слоняйтесь, ковыряясь в носу“».
«Нет, но…»
«Позволь мне напомнить еще одну присказку: „Много званых, но мало избранных“. Подразумевается, что немного есть особенных – достаточно храбрых, чтобы ответить на призыв, или достаточно достойных, чтобы быть избранными. Но можно взглянуть на это и по-другому. Если многие призваны и немногие избраны, то, возможно, потому, что у большинства из них есть что-то получше. – Он осуждающе встряхнул помпонами. – У тебя была жизнь. Хотелось надеяться, что ты что-нибудь с ней сделаешь».
«Отлично, – сказала я. – Значит, ты – мой утешительный приз?»
Он снова засмеялся: «Мне нравится твой характер. Я, то есть мы, сможем его использовать. Поэтому встает вопрос, готова ли ты позволить нам это? Готова стать одной из немногих?»
«Ты ведь знаешь, что да».
«Тогда ладно… Завтра вечером, между семью и семью пятнадцатью, ты должна подняться на верхний этаж этого здания. Повернешь налево от лифта и найдешь дверь с надписью: „Испытание Первое“. Если придешь раньше времени или опоздаешь, найдешь всего лишь пустую комнату. Но если появишься вовремя, то встретишься с человеком по имени Роберт Верн, который назовет тебе следующий шаг».
Это все, что он должен был сказать мне, но продолжал сидеть на месте, с улыбкой за мной наблюдая. «Давай, – произнес он наконец. – Спрашивай уже».
«Ты знаешь, что такое соглашение о неразглашении, Джейн? Эта одежда служит той же цели. Как думаешь, что произойдет, если ты расскажешь сотрудникам больницы о нашем разговоре?»
«Лишусь кайфа».
«Усекла», – сказал он и подмигнул. Через несколько минут вошла медсестра и сделала мне укол; я заснула, а когда проснулась, посетитель исчез. Но монета все еще была на месте, под подушкой.
Следующим вечером я убедилась, что окончательно пришла в себя. Без четверти семь вытряхнула себя из кровати и покатила свою капельницу к лифту. Поднялась на четырнадцатый этаж, нашла дверь с надписью: «Испытание Первое» и в одну минуту восьмого постучалась.
«Войдите», – раздался голос.
Внутри комната походила на эту. Скудностью, я имею в виду, только стол и пара стульев. Роберт Верн стоял, когда я вошла. На нем был серый фланелевый костюм, модный во времена бешеной популярности Оззи и Харриета на ТВ; сам Роберт был невысокий, полный, и волос у него было негусто.
«Добро пожаловать, Джейн, – поздоровался он. – Я Боб Верн».
«Привет, – сказала я. – Omnes mundum facimus».
«Все в порядке, мне не нужна волшебная фраза. Но раз мы затронули эту тему, вы с ней разобрались?»
Да, наконец-то. «Это ответ, – сказал я ему. – На те слова, которые говорят люди, когда не хотят брать ответственность: “Я не создавал этот мир, а только живу в нем”».
«Отлично».
«Так вот чем занимается ваша организация? Делает мир лучше?»
«Борется со злом во всех его проявлениях», – кивнул Верн.
«Вы из властей?»
Казалось, он удивлен вопросом: «Власти борются со злом?»
Я задумалась. По какой-то причине первым в голову пришло не ФБР или суд, а моя последняя поездка в Департамент транспортных средств. «Ну, – сказала я, – могут».
«Много что может бороться со злом, – ответил Верн. – Шлакоблоки, например. Если бы шлакоблок упал на колыбельку Иосифа Сталина, двадцатый век мог бы стать немного приятнее. Хотя даже случись такое, сомневаюсь, что многие сказали бы, что цель шлакоблоков – борьба со злом».
«Значит, вы не власти. Тогда кто? Мстители? Охотитесь на плохих парней, да?»
«Организация добивается своей цели с помощью различных средств, в большинстве своем конструктивных. Мы используем „Добрых Самаритян“, „Случайные Проявления Доброты“, „Второй“ и „Третий Шанс“»… – он разошелся, выпалив одним духом более дюжины фраз, которые, как я в конце концов поняла, были прозвищами подразделений, реальных отделов организации, которые боролись со злом позитивными, жизнеутверждающими способами.
Мой взгляд, наверное, потускнел, потому что внезапно мужчина остановился и спросил: «Я вас утомил?»
«Немного, – призналась я. – Итак, кто же вы – Добрый Самаритянин или Случайный Проявитель?»
«Я работаю в так называемом отделе „Затрат-Выгод“».
«Вы распоряжаетесь деньгами».
«Я помогаю распределять ресурсы организации. Которые значительны, но все-таки конечны».
«Под „ресурсами“ подразумеваются и люди?»
«Конечно».
«Что ж, если вы что-то понимаете в людях, то в курсе, что я вовсе не добрая самаритянка».
«Нет, я так о вас не думаю… – он положил в центр стола зеленый пистолет ЕП. – Узнаете?»
«В прошлый раз у меня был оранжевый».
«Тот, из Сиеста Корта, был стандартного образца. Это специальная модель».
«Что в ней специального?»
«Мы дойдем и до этого. Но сначала у меня к вам гипотетический вопрос. Тестовый».
«Хорошо».
«Есть два человека, оба злодеи. Один из них – бывший комендант концентрационного лагеря, он ответственен за убийство полумиллиона человек; ему девяносто лет, он тайно живет в южно-американских джунглях. Другой намного моложе – лет двадцати пяти, с отменным здоровьем, живет открыто в центре Сан-Франциско. Пока он убил только один раз, но обнаружил в себе вкус и талант к этому делу и, вероятно, будет убивать еще и еще… хотя, конечно, общее число его жертв никогда не сравнится со „списком“ коменданта.
Смерть любого из этих мужчин сделала бы мир лучше. У вас есть возможность избавиться от любого из них, но только от одного. Кого вы выбираете?»
«Это просто, – ответила я, – Молодого парня».
«Почему?»
«Потому что убить нациста – очевидный выбор, а вопрос был с подвохом».
«Умно, – сказал Верн, но его интонация намекала, что это вовсе не так. – А теперь, как насчет менее поверхностного ответа?»
«В этой гипотетической ситуации я должна быть вами?»
«Кем-то с моими должностными обязанностями, скажем так».
«Тогда ответ тот же. Молодого парня».
«Почему?»
«Его худшие дни еще впереди. А с нацистом все понятно, Холокост уже вывели на чистую воду, и в убийстве будет больше возмездия, но меньше чистой выгоды».
«А что насчет устрашения? – спросил Верн. – Убийство нациста помешает другим последовать по его стопам».
«Возможно, если бы это была публичная казнь. Если бы я была представителем власти, могла бы осудить его за геноцид, а затем повесить, взяв плату за представление. Это остудило бы горячие головы. Проблема в том, что я – не представитель власти, а член секретной организации, которая одевает своих агентов в форму девочек-болельщиц, чтобы люди не могли о них болтать. Казнь, о которой никто не знает, никого не остановит».
«А как же справедливость?»
«Это реальная ситуация гипотетически или комикс гипотетический?»
«А что насчет мести?»
«Это забавно. Но не имеет ничего общего с борьбой со злом».
«Да, – согласился Верн. – Не имеет».
«Значит, я прошла испытание?»
«Первую половину. Вторая менее теоретическая…»
Он положил на стол пару буклетов. Они выглядели как те опросники, которые вы получаете на вступительных экзаменах. На обложке каждого фломастером было написано имя. На первом – Бенджамин Лумис, на втором – Джулиус Дидс.
«Двое мужчин, – произнес Верн. – Оба злодеи. С одним вы уже встречались…»
«Да уж, – сказала я. – И ему не девяносто, если вы к этому клоните».
«Джулиус Дидс обвиняется в убийстве. Улики против него серьезные, и, несмотря на его попытки манипулировать присяжными, он, вероятно, будет осужден. А даже если сумеет избежать тюрьмы, благодаря своим поступкам он нажил врагов по обе стороны закона. Девяностолетний вполне мог бы его пережить».
«А Лумис? Дайте угадаю: двадцать пять лет, отличное здоровье…»
«Двадцать семь на самом деле. И он убивал четыре раза, а не один. Кроме этого, да, он точно такой же, как молодой парень из гипотетической истории. Хищник. Действует по трехмесячному циклу, так что если кто-нибудь его не остановит, мы ждем следующую жертву в начале декабря».
«Полиция понятия не имеет, кто он?»
«Полиция даже не знает о его преступлениях. Он охотится на мужчин-проституток или мужчин, которые бросили свои семьи, так что сообщать об исчезновениях некому. Он убивает незаметно и закапывает тела. Со временем его, разумеется, обнаружат – так почти всегда случается, но могут пройти годы».
Я уставилась на стол: «Пистолет одноразовый, да? Специальная модель. А тест в том, кого я выберу».
«Нам нужно понимать ваши истинные приоритеты, – сказал Верн. – Через минуту вы выберете один из этих буклетов; внутри найдете всю информацию, необходимую для выполнения первого задания. Другая брошюра вернется в наши архивы с пометкой, что агенты организации никогда впредь не причинят объекту ущерб».
«То есть, если я возьмусь за Дидса, Лумис получит зеленый свет? Вы действительно это сделаете?»
«В противном случае это не было бы испытанием, – он посмотрел на свои наручные часы. – У вас есть одна минута на решение».
«К черту. Мне не нужна минута». – Я потянулась за буклетом. Верн забрал другой.
«Не потеряйте оружие, – произнес Верн. – Мы увидимся снова, когда работа будет завершена».
Я провела в больнице еще несколько недель. И хотя ни разу не обмолвилась об организации, к концу лечения врачи сменили морфин на викодин. Это сделало меня раздражительной.
Меня выписали прямо перед Днем благодарения. Праздник я спокойно отметила дома – только Фил, ужин с индейкой из микроволновки, кое-какие обезболивающие без рецепта, – а потом, в последний день ноября, я убила Джулиуса Дидса.
Случилось это так: у Дидса любимым местом для тусовок был ночной клуб в Мишен Дистрикт. Почти каждый вечер, около десяти, этот тип прикатывал на красном мустанге, который он припарковывал в стиле всех засранцев – перед пожарным гидрантом или просто поперек дороги, словно говоря: «Эй, я – король джунглей, обычные правила не для меня». Если не было дождя, он и крышу не поднимал. Думаю, хотел показать, насколько крут: до того крут, что никто не осмелится угнать его тачку. Или наоборот, надеялся, что ее кто-нибудь украдет и даст повод попрактиковаться в мордобое. В тот вечер, когда он приехал, я пряталась в переулке напротив клуба. Наблюдала, как он входит внутрь, дала ему полчаса расслабиться. А потом подожгла его мустанг.
Выбрать бензин было бы поэтичнее, и, помимо того, заметнее, но с канистрой трудно справиться одной рукой, а моя правая все еще оставалась загипсованной. Поэтому я воспользовалась жидкостью для розжига угля – контейнером в двадцать унций, достаточно маленьким, чтобы пронести под курткой. Я подошла к машине, когда на улице стало потише, и небрежно стояла, поливая светлой жидкостью обивку переднего сиденья. А едва контейнер опустел, достала коробок фосфорных спичек и разом все подожгла.
К тому времени, как вышибала ночного клуба поднял тревогу, салон мустанга вовсю полыхал. Из заведения начали выходить люди. Большинство из них держались подальше, но один, на рожу полный кроманьонец, метнулся к тачке. Секунду все выглядело так, словно Дидс собирался выполнить работу за меня, нырнув головой в огонь.
– А где были вы?
– В паре кварталов дальше по улице, у входа в парк. Он располагался выше, поэтому я могла ясно видеть клуб, и оттуда было видно меня, освещенную фонарем.
– Хотели, чтобы Дидс вас заметил?
– Таков был план. Хотя это заняло некоторое время. Вам известно выражение «слепая ярость»? Теперь я понимаю, что оно значит. Дидс все еще решал, стоит ли бросаться в огонь, когда подошел вышибала с огнетушителем. Парень пытался помочь, но как только он начал распылять пену на мустанг, Дидс рассвирепел и оттолкнул его. Вышибала упал, а Дидс сам схватил огнетушитель и минуту вертел в руках, пытаясь понять, как им пользоваться. Потом снова пришел в ярость и бросил огнетушитель в витрину.
Посреди этой истерики он вдруг напрягся, и я поняла, что он наконец почувствовал мой взгляд. «Сюда, убийца», – прошептала я. Он медленно оглядывался по сторонам, пока не посмотрел прямо на меня; я подняла здоровую руку и слегка ему помахала. А потом рванула в парк.
Ярдов через сто я остановилась оглянуться. Дидс оказался у входа – отрывал брус два на четыре от ворот парка. Я побежала дальше, гипс бил мне по ребрам, а когда снова оглянулась, Дидс покрыл уже половину расстояния между нами, и кусок дерева в его руках описывал огромные круги.
Я сделала последний рывок по склону, мимо качелей, и вылетела в дальней части парка на улицу. Подбежала к дому в конце квартала и помчалась вверх по ступеням, на ходу вытаскивая ключ. Дидс наступал мне на пятки – я едва успела запереть дверь, когда он начал в нее ломиться. Замок треснул на третьем ударе и сломался на четвертом, дверная цепочка лопнула, и Дидс ворвался внутрь.
На этот раз я сидела в темном углу гостиной. Вместо бейсбольной биты у меня была двустволка. Я подготовилась – оба курка взведены, ствол балансирует на правом запястье, а левая рука лежит на спусковых крючках.
«Ты – труп, – заявил Дидс, потом моргнул, заметив ружье, и добавил: – Ты меня что, разыгрываешь?»
«Нет, – сказала я, – это не шутка. И вот что будет дальше: ты бросишь свою палку и мы спустимся в подвал…»
«Нет, – зарычал Дидс, – Будет так: ты отдашь мне гребаный ствол. Или сама отдашь, или я отниму, но если ты меня до этого доведешь, я реально разозлюсь».
Я нажала на левый крючок. Выстрел пробил Дидсу руку и отбросил его назад, пуля вырвала из бицепса здоровый кусок плоти. Дидс крякнул и уронил брус.
«Вот что я тебе скажу, – произнесла я. – Лучше не зли меня».
Дидс прижал ладонью рану. «Ты в меня выстрелила! – ныл он. – Чокнутая…» Он бросил взгляд через плечо на выбитую дверь.
«Не выйдет, – сказала я, затем встала и указала в глубь дома. – Подвал в той стороне. Шагай».
Он шел медленно, надеясь, что я окажусь достаточно близко и дам ему возможность отнять ружье. Когда мы начали спускаться, он замедлился еще сильней и принялся меня подначивать: «Не знаю, как ты думаешь выкрутиться, Джейн. То есть я-то понял, что ты не собираешься меня убивать».
«Шагай давай».
«Знаю, что не собираешься. Смелости нажать на курок тебе хватит, это уж точно, но ты же не хочешь в тюрьму, да?»
«Шагай».
«Или ты настолько дура, что думаешь выдать все за самооборону? И это твой план? Сказать полицейским, что тебе пришлось так поступить, потому что я тебя избил? Думаешь, им будет до этого дело?»
Я не собиралась спорить, но тут не смогла удержаться: «Думаю, им есть дело до трех детей, которых ты сжег».
«Дети… так вот в чем дело? – он засмеялся. – Дай-ка расскажу тебе кое-что, Джейн. Я даже не знал, что они в доме. Но их мать – моя так называемая подружка – она-то знала. И бьюсь об заклад, эгоистичная сука бежала без оглядки, спасая себя… Ты хочешь судить кого-то, Джейн? Как насчет мамаши, которая оставляет своих детей жариться?»
«Заткнись и шагай. Я не собираюсь повторять».
«Ладно, ладно… Но говорю тебе, Джейн, я реально не думаю, что это все может добром для тебя кончиться. Я не…»
Он замолчал в середине угрозы. Мы дошли до конца лестницы.
Подвал был освещен гирляндами лампочек. Раньше пол тут был деревянным, но доски вынули и отложили в сторону, обнажив голую землю. Там и тут – всего в четырех местах – когда-то вырыли длинные, узкие ямы, потом их снова закопали и посыпали известью. Между водонагревателем и печью была начата пятая, но ее закончили только наполовину. Из кучи грунта косо торчал черенок лопаты, рядом, лицом вниз, с рукой, все еще тянущейся за лопатой, лежало тело мужчины.
«Что это, черт возьми?» – спросил Дидс.
«Бо́льшая из двух зол, – объяснила я. – Его звали Бенджамин Лумис. Он был серийным убийцей. Сегодня вечером у него случился сердечный приступ. Прихлопнуло в процессе, по крайней мере, так подумают полицейские».
«В процессе чего?»
«Похорон последней жертвы».
Тут Дидс повернулся и бросился к ружью, но мой палец уже нажимал на курок.
«Злая обезьяна», – сказала я.
После я вернулась в парк и нашла Верна на скамейке возле качелей. Он был недоволен.
«Велел же выбрать одного», – произнес он.
«Один буклет, – поправила я. – Но мне не нужна была ваша помощь, чтобы отследить Дидса. Он был в чертовой телефонной книге. А потом, когда я поехала позаботиться о Лумисе, то нашла в его шкафу ружье… Ну и подумала, что это часть испытания, чтобы понять, хватит ли мне инициативности позаботиться об обоих».
«Вы на самом деле так подумали? Или убили Дидса потому, что хотели этого?»
Я пожала плечами: «А разве имеет значение? Вы сами сказали, что они оба злодеи. Мир стал лучше».
«Да, но теперь полицейские удивятся несоответствиям. Например, тому, что Лумис умер за несколько часов до Дидса».
«Готова поспорить, они не сумеют это установить. То есть да, приди они сейчас, пока Дидс еще не остыл… Но я не слышу никаких сирен, а вы? А как только его тело остынет, станет намного сложнее определить время смерти. В подвале холодно, как в морозилке».
«А когда они узнают, что остальные жертвы Лумиса были отравлены, а не застрелены?»
«И? Может, Дидс не был обычной жертвой. Может, он узнал о занятиях Лумиса и попытался его шантажировать или просто случайно застукал».
«Случайно».
«Это проблема Нода. Полиция поверит, что Лумис убил Дидса, потому что это самое простое объяснение. Они захотят в это поверить, особенно когда узнают, кем был Дидс. Скажите, что я неправа».
Верн покачал головой: «Мы не так делаем».
«Слушайте, сами сказали, что хотите понять мои приоритеты. И упрекаете в нарушении правил? Жаждете выгнать за это? Прекрасно. Но мы все создаем этот мир, верно? А если так, то я не собираюсь довольствоваться только одним плохим парнем, когда могу заполучить двоих. Увидела шанс и схватилась за него. И не жалею. Снова сделала бы точно так же». Я замолчала, опасаясь, что перестаралась, но прошла минута, а Верн все еще не отвесил мне пинка, так что я продолжила чуть более спокойно: «Так что, тест пройден? Я в игре?»
Еще минута тишины. Вздох Верна:
«Вы в игре».
