Уже прошло несколько месяцев с тех пор как, ввиду процедурных дефектов, договор об экстрадиции провалился. Пабло вернулся на работу в свой офис. Когда я пришла, мне сообщили, что они с Густаво на встрече, и просят подождать пару минут, пока освободятся. Кажется, это первый раз, когда мне приходится ждать в приемной, но, слава богу, – последний. Пока я ожидаю, один из его шоферов или наемных убийц пожирает взглядом мои ноги и достаточно громко, чтобы я могла слышать каждое слово, комментирует приятелю, что моя последовательница не такая представительная, как я. После рекламной кампании колготок «Di Lido» многие мужчины перестали обращать внимание на мое лицо, теперь они беспрестанно глазеют на ноги, ведь простой народ всегда предпочитает верить не своим глазам, а тому, что транслируют СМИ.

Я наблюдаю за парнями: их взгляд мрачен, они нецензурно ругаются и не скрывают своего презрения к обществу и женщинам в частности. Думаю, станет настоящим облегчением навсегда попрощаться с криминальной элитой, с каждым разом все больше погружающейся в сумрак. Вчера вечером я решила: впервые за время нашего знакомства с Пабло я попрошу у него денег. За пять лет я дюжину раз успела съездить за границу, он всегда давал мне приличные суммы на расходы, которые я принимала как знак проявления любви и щедрости. Но с тех пор как Пабло оплатил долги моей студии в обмен на рекламную кампанию в январе 1983 года, мне не приходилось ничего у него просить, поскольку у меня всегда хватало средств, которые я зарабатывала сама. Я никогда не отличалась алчностью. Пятнадцать лет я была одним из наиболее высокооплачиваемых профессионалов на колумбийском телевидении и никогда бы не подумала, что в моем возрасте останусь без работы. Все просто: моих сбережений хватит всего на двенадцать месяцев.

Вчера я так ждала встречи с Хильберто, чтобы наконец поговорить с ним после трех лет тюрьмы, но визит Сантофимио насторожил меня. Интуиция подсказывает: не нужно сильно обнадеживаться по поводу косметического бизнеса с Родригесом. Поэтому я решила попросить помощи у Пабло и поехать изучать языки в Европу, устроиться на работу туда, куда с детства мечтала, пока первое замужество, а потом и карьера на телевидении не встали у меня на пути. Однако первая цель – сделать все возможное, чтобы предотвратить неизбежную войну между картелями из Медельина и Кали, а именно, между их главными боссами: Пабло Эскобаром и Хильберто Родригесом.

Дверь офиса Пабло открывается. Он выходит в сопровождении девушки в черной юбке и красном свитере из колумбийской шерсти, на вид ей где-то двадцать семь лет, на груди висит золотая цепочка с большим медальоном с изображением Девы. Хотя она вполне привлекательна, с хорошей фигурой и красивой прической – моделью или королевой красоты ей никогда не быть. Она похожа на продавщицу косметики в элегантном магазине или на складе декораций. Пабло представляет ее как свою девушку, я желаю ему счастья с такой красавицей. Она нежно смотрит на меня, во взгляде нет ни капли зависти из-за моего дорогого красного костюма от «Thierry Mugler», привлекающего всеобщее внимание. В нем я выгляжу, словно сирена, когда вхожу в какой-нибудь ресторан Боготы. Я выбрала его из более чем ста пятидесяти дизайнерских костюмов из Милана, Парижа и Рима, потому что где-то прочла, что мы запоминаем человека таким, каким видели в последний раз. И как бы сильно еще ни любила Пабло, сегодня я решила попрощаться с ним навсегда. Не только потому, что любовь уже проходит, скорее из-за того, что наша дружба превратилась в неистощимый источник проблем, страданий и опасностей для такой известной, но такой незащищенной женщины, как я. Улыбчиво и добродушно я прощаюсь с девушкой и обращаюсь к Пабло:

– Надеюсь, твоя подруга извинит нас, если мы ненадолго отлучимся. Я приехала из Боготы только чтобы передать тебе сообщение от Хильберто Родригеса. Советую немедленно его выслушать.

Сказав это, я направляюсь в его офис, не дожидаясь, пока Эскобар пригласит меня войти. Он перекинулся с девушкой парой фраз и вошел вслед за мной, закрыв дверь и усаживаясь за рабочий стол. Заметно, Пабло в ярости. Накануне вечером я упомянула о картеле Кали, и теперь в наказание он представил меня продавщице со склада. А сегодня перед женщиной, которая ничего не значит ни для него, ни для меня, такая известная персона, как я, пожертвовавшая всем ради любви, не колеблясь произнесла имя его злейшего врага. Пабло смотрит на меня, и в мгновение ока в глазах, как у медведя гризли, промелькнуло все мое будущее, моя жизнь без него. Я останусь абсолютно ни с чем.

– Предупреждаю, у меня есть только пара минут, меня ждет моя девушка. Что ты хотела мне сказать?

– Гильберто и Сампер сотрут тебя в порошок, Пабло. Но за несколько минут это трудно объяснить, потому что покончить с тобой не так уж просто. И проявляй уважение, иначе я улечу на следующем же самолете.

Уставившись в пол и подумав пару секунд, он поднимает взгляд и отвечает:

– Хорошо, завтра тебя заберут из отеля в девять тридцать утра, встретимся в десять, и не гримасничай, теперь я встаю рано. Да, в девять часов! Весь день заполнен встречами. Приходится быть пунктуальным. Густаво ждет тебя. До завтра, Вирхиния.

Его любопытство на многое мне открыло глаза. Человек, потративший двести пятьдесят тысяч долларов на изумруды за выходные с очередной принцесской, при одном только упоминании о Кали выдает какую-то неизвестную особу за свою девушку. Похоже, Пабло теряет чувство меры, а следовательно, становится уязвимым. Если четверо крупных боссов из картеля Кали объединятся, то у них будет больше власти и средств, чем у Эскобара. Тем более он одинок, поскольку компаньоны не разделяют его врожденной ненависти к противникам и прежде всего к Хильберто Родригесу. Абсолютно хладнокровный Эскобар скорее похож на вычислительную машину, а не на человека. Но стоит ему завестись, он теряет здравый смысл и следует порывам необузданных страстей. Я всегда знала: у Пабло огненная душа бойца, а у его соперника, как и у всех банкиров, – ледяная. Мне лучше всех известны сильные и слабые стороны Пабло Эскобара. Этот неустрашимый, гордый, неудержимый храбрец нетерпелив, высокомерен и упрям, как потенциальные самоубийцы, которые в один прекрасный день решают атаковать всех своих врагов одновременно и несвоевременно. Я глубоко сочувствую нам обоим, чувствуя глубочайшую и болезненную ностальгию по тому, кем этот потрясающий и уникальный человек мог стать и уже никогда не будет. Ему еще нет тридцати восьми. Мне казалось, он был создан для более глобальных подвигов.

Сильный человек не перестает быть мужчиной, даже проронив одну скупую слезу из-за потери сына, отца, близкого друга. Или из-за невыносимой женщины. Где-то в четырех стенах некто так похожий на Эскобара, но диаметрально противоположный всем своим подчиненным, что стоят снаружи, не может скрыть своей боли. Теперь он знает: единственное существо в мире, за которое он отдал бы жизнь и бросил все, – та женщина, с которой ему быть не суждено. Густаво Гавирия просит рассказать ему все как есть, как бы тяжело это ни было. Благодарю за доверие, оказанное человеком, казавшимся мне сделанным из стали, льда и свинца. Признаюсь: едва я только упомянула его имя и родство с Пабло Эскобаром, Анна Болена Меса убежала, перед этим возмущенно ответив:

– Вирхиния, ты была легендой этой страны, а этот наркоторговец покончил с твоей карьерой, запятнав доброе имя. Я всего лишь актриса, честно зарабатывающая себе на жизнь. Передайте Гавирии: ни за какое золото мира я бы не согласилась пройти через то, что сделали с тобой эти злодеи и продолжает делать пресса. Такие женщины, как я, их презирают. Лучше выберу смерть, чем позволю хоть одному накоторговцу приблизиться ко мне!

Густаво просит повторить каждое слово, сказанное этой недоступной женщиной, в которую он безумно влюблен. Он никак не может понять, почему эта красивая девушка с огромными, ясными глазами так его презирает. Тогда я напоминаю, что́ обо мне пишут газеты и о чем вопят радиостанции: истории о любовниках-наркоторговцах, беспощадно избивающих меня в попытке отнять яхты и особняки; женщины, приказывающие изрезать меня ножами, чтобы забрать машины и драгоценности; власти, обыскивающие меня, чтобы изъять наркотики и оружие; врачи, лечащие от сифилиса и СПИДа. Добавляю: чтобы воспрепятствовать моему возвращению на экран и к микрофону, представители СМИ, кажется, пытаются всеми средствами – ударами, ножами и пинками – лишить меня оставшегося достоинства, таланта, элегантности и красоты. Мне отказано в каких-либо правах на личную жизнь, работу или честь.

Уже не сдерживаясь, без остановки, зная, что рано или поздно Густаво поделится информацией с лучшим другом, я начинаю рассказывать ему обо всем, в чем никогда бы не призналась Пабло. Не только о цене, которую заплатила, поддержав националистическую позицию против экстрадиции его неблагодарного «профсоюза», но и о многом другом. Поражаясь, как бедный дьявол может спать с женщиной, которая действительно его любит, когда в глубине души все мультимиллионеры до единого знают, что не достойны быть любимыми, и всю жизнь обречены платить красавицам за иллюзию любви. Я цитирую Библию: «Не бросайте жемчуга вашего перед свиньями». Мужчины, как Пабло, достойны любви дорогих проституток, которые так ему нравятся. Подвожу итог, заявляя: моя ошибка в том, что сразу не назначила себе цену, когда Эскобар предлагал все, что угодно, а я ответила, что не нуждаюсь ни в чем. Ведь представительные и воспитанные женщины, подобные принцессам, любят своего единственного человека не за то, что он богат или беден, и даже не за подарки. Они просто хотят сделать его счастливым и защитить от любых угроз.

Густаво выслушал меня молча, смотря в окно. С грустью в голосе он признал, что я, безусловно, достойна роли жены выдающегося человека, а не любовницы бандита. Он говорит: все они тоже женаты на любящих и заботливых женщинах, которым не важно, богатые они или бедные.

А я отвечаю: эти женщины выносят публичные оскорбления только потому, что их усыпают бриллиантами и мехами, в противном случае они бы давно ушли. Описываю украшение в четверть миллиона долларов, которое Пабло заказал не для девушки с золотым медальоном на груди, и прошу Густаво помочь мне убедить кузена дать мне всего лишь сто тысяч долларов. А пока я продам квартиру, чтобы наконец оставить позади враждебную страну, ставшую персонажем скверных анекдотов. Устроюсь на работу в Европе, о чем я всегда мечтала. Ну а устное и письменное владение шестью языками и базовое знание северных языков, похожих на немецкий, уж точно мне пригодится.

Гавирия объясняет, что им понадобится очень много наличных ввиду грядущей войны, и предупреждает: я должна быть готова, что его компаньон откажет в сумме, которую бы отдал не задумаваясь еще пару лет назад, если бы я попросила. Густаво предполагает: Пабло, скорее всего, плохо воспримет то, что его лучшая подруга уезжает насовсем. Ему необходимо знать, что я в любом случае буду рядом, ведь он не может поговорить по душам ни с кем другим, даже с семьей.

Густаво совсем маленького роста. Он то и дело убирает прядь спадающих волос со лба. Как и его кузен, он тоже часто отводит взгляд. Последовала короткая пауза и глубокий вздох. Густаво направляется к сейфу, достает подносы с бриллиантами, размещая их на кофейном столике, напротив дивана, где мы беседуем. Открывая футляры с сотнями камней, размер которых колеблется от одного до двух карат, он говорит, что хочет подарить мне один на память, потому что благодарен за все, что я для них сделала.

Взволнованно поблагодарив его, я отказалась. Но потом, взглянув на сияние тысячемиллионной части огромного богатства, я передумала. Взяв «Клинекс», чтобы высушить слезы, я заявляю, что хочу самый большой из всех. Я не столько заслужила его, сколько просто настало время, чтобы хоть один магнат подарил мне драгоценность! Густаво радостно смеется, отмечая, что польщен быть первым. Он настаивает на том, чтобы я выбрала самый чистый камень, меньше одного карата. Я заявляю: «Лучше оставим чистоту Святой Марии Горетти. Угольки видно только под лупой, а я хочу самый крупный, но у которого меньше дефектов».

Наконец выбираю один, необычной овальной формы – большинство бриллиантов имеют круглую или квадратную огранку, и сижу с ним в одной руке и салфеткой в другой. Дверь внезапно открывается:

– Но… что ты тут делаешь?! Думал, ты уже давно ушла! Что здесь происходит? Брачная клятва звезды? Неужели она у нас выходит замуж за… дона Хильберто?

Густаво смотрит на меня удивленно, раскрыв рот, а я не могу ничего с собой поделать и начинаю смеяться. Говорю, что на его партнера нужно надеть смирительную рубашку. Пабло в бешенстве кричит:

– Ей не нужны бриллианты! Она другая! Бриллианты ее не интересуют!

– Как это «другая»? У нее что, усы, как у тебя? – отвечает Густаво. – Я до сих пор не знаю ни одной женщины, которая бы ненавидела бриллианты! Тебе они так противны, Вирхиния?

– Я обожаю их и в течение пяти лет обманывала твоего кузена, присутствующего здесь, чтобы он не подумал, что я любила его за его грязные деньги! Но ему, видимо, кажется, что я годами изменяла ему с заключенным. Как Елена из Трои, я вынуждена была приехать, чтобы остановить войну до того, как они поубивают друг друга и женская половина погрузится в скорбь!

– Понимаешь, что она – за Кали, брат? – яростно кричит Пабло, обращаясь к Густаво, пока я очарованно созерцаю свой первый большой бриллиант, готовая защищать его ценой своей жизни. – Так вот, бриллианты – для королев, которые на нашей стороне!

– Не говори глупостей, брат, если бы Вирхиния была на стороне Кали, она не приехала бы сюда! – говорит ему Густаво с упреком. – Все хотят заморить ее голодом, а я подарю ей то, что можно сохранить, а в будущем продать в случае острой необходимости. Я не должен просить разрешения у тебя или еще кого-нибудь, а кроме того, бриллиант оберегает. Единственная настоящая королева, которая была в твоей жизни, – эта женщина. Перед тем как вы познакомились, миллионы мужчин сохли по ней!

– Так пусть лучше пишет, чем тратит время на газеты и фотографов! – отвечает Пабло, разглядывая мое кольцо, будто собрался отрезать мне палец и отдать его санитару.

– Точно, лучше ей писать книги, вместо того чтобы столько болтать! Рассказывать истории, в этом ее дар!

– Ой, какой ужас! Обещай мне, Вирхиния, если будешь писать, то ничего о нас не расскажешь… И не пиши о бизнесе, ради бога! – встревоженно умоляет Густаво.

Я клянусь, что так и будет, а он разъясняет Эскобару предназначение подарка:

– Мы ее больше никогда не увидим, Пабло. Вирхиния приехала попрощаться с нами навсегда.

– Никогда? – спрашивает в замешательстве его двоюродный брат. Потом, с выражением лица и тоном, которые явно использует при допросе какого-нибудь бедолаги, виновного в краже ста килограммов «коки», он заявляет: – Как это навсегда?.. Это правда, Вирхиния?.. Ты выходишь замуж или что? Почему ты мне ничего не рассказала?

Продолжаю игнорировать его, обещая Густаво: каждый раз, находясь на грани жизни и смерти, как сейчас, я буду тереть его бриллиант, словно лампу Аладдина, и никогда его не продам. С ним меня и похоронят.

Пабло говорит, он думал, я не такая, как остальные женщины. Счастливо размахивая руками, я восклицаю, что он ошибался. Я точно такая же, как и все, оказалось, меня тоже завораживают бриллианты! Густаво смеется, а его кузен закрывает дверь, недовольно, но смиренно произнося:

– Я разочарован в тебе, «чистая душа»! Ладно… увидимся завтра.

Место нашей последней встречи – маленький сельский домик с белыми стенами и геранью в цветочных горшочках, в тридцати минутах от отеля «Интерконтиненталь» в Медельине. Двое из его парней забрали меня из отеля. Несколько минут спустя подъехал Пабло в маленьком автомобиле, за которым следовали двое телохранителей, которые сразу же уехали.

Женщина, подметающая гостиную и столовую, с любопытством меня разглядывает. По опыту знаю, люди, которым приходится рано вставать (в его случае, в девять утра) – всегда в плохом настроении. Пабло не утруждается попросить уборщицу удалиться. Войдя, я сразу вижу, что он вышел на тропу войны:

– Я не могу уделить тебе более двадцати минут, Вирхиния. Знаю, ты здесь как посредник твоего любовника. Мне уже доложили, что ты будешь просить у меня денег. Можешь не рассчитывать ни на один цент, и насчет первого пункта тоже не обольщайся, я сотру его в порошок!

Женщина внимательно нас слушает. Я говорю ее работодателю, что он единственный, кого мне хочется защитить. Поясняя, что человек, отсидевший три года в тюрьмах Кадиса и Кали, не может быть любовником жительницы островов Росарио и Боготы. Я приехала не брать уроки игры на гитаре. Прошу Пабло вытащить меня из страны до того, как его враги разорвут меня на части. Рассматривая бриллиант на руке, я очень спокойно добавляю:

– Думаю, Родригес и Эрнесто Сампер покончат с тобой. Если хочешь знать как, я посвящу тебя во все детали прямо перед сеньорой.

Пабло просит уборщицу выйти и вернуться позже. Женщина бросает на меня яростный, неодобрительный взгляд и исчезает. Он присаживается напротив меня на маленький двухместный диван, сделанный из бамбука и обшитый ситцем с коричневыми цветами. Я рассказываю ему о визите Хильберто и Сантофимио:

– Они пробыли у меня всего час, потому что собирались к Альфонсо Лопесу праздновать освобождение Хильберто с экс-президентом и Эрнесто Сампером. Они выглядели очень элегантно, и я не могла поверить тому, что вижу и слышу! Пабло, если развяжешь войну с картелем Кали, то ты больше не можешь продолжать верить Сантофимио. Помни, его кузен женат на дочери Хильберто, а его компаньон в «Chrysler», Херман Монтойа, теперь тайно сотрудничает с правительством Вирхилио Барко.

Прошу, не забывай высказывания Макиавелли: «Разделяй и властвуй», – и умоляю, не ввязывайся в войну, которую хочет развязать департамент безопасности, чтобы покончить с двумя главными боссами. Эта война оставит сотни погибших и закончится тем, что экстрадиция возобновится, а вы оба понесете серьезные убытки.

– Он понесет убытки, со мной все не так просто!

Напоминаю Пабло, если бы он был таким богатым, как говорит, и обладал достаточным количеством наличных, то не просил бы помочь ему похищать магнатов. Слава богу, секрет остался между нами. Эскобар рассерженно смотрит на меня. Но я продолжаю, не изменившись в лице:

– Родригесам не приходится содержать армию в тысячу человек, Пабло. Их семьи тоже не бедствуют. Я уже слышала это как минимум от шести тысяч человек…

– Ты просто схватываешь на лету, Вирхиния! Я впечатлен! А что там насчет армии Хильберто? Сотни конгрессменов и журналистов обходятся дороже, чем все мои парни, вместе взятые! Кажется, в плане расходов, мы с ним на равных. Я делаю ставку на привязанность людей, и это самое выгодное вложение в мире! Или думаешь, какой-то сенатор отдаст свою жизнь за Родригеса?

Я снова и снова повторяю, что на своей территории Хильберто находится под защитой губернатора, полиции и армии, у него тысяча таксистов-информаторов. Даже «M-19» не суется к нему. Помимо того, что Родригес друг Ивана Марино Оспины, он всю жизнь был очень близок семье командующего Антонио Наварро, о котором всегда говорил: «он очень любит деньги». Предупреждаю, его враг – близкий друг нескольких президентов. Выбирая между деньгами Родригеса и свинцом Эскобара, не трудно догадаться, кому отдадут предпочтение. Убеждаю Пабло: он разделяет изначально объединенный вокруг него «профсоюз». Теперь он распался на дюжины маленьких, кровожадных и лишенных величия картелей, способных на все ради того, чтобы составить ему конкуренцию.

– Многие предприимчивые люди стремятся получить выгоду от сложившейся ситуации, надеясь, что вы перебьете друг друга и освободите им место. Но если вы с Хильберто объединитесь, расходы снизятся вполовину, силы удвоятся, и вы оба выиграете финальную битву против экстрадиции. Если Галан станет президентом, на следующий день после его вступления в должность договор об экстрадиции вступит в силу. Хильберто знаком со всеми влиятельными колумбийцами, ты тоже вызываешь уважение, только по-своему, никто в здравом уме не осмелится поставить это под сомнение. Прекратите тратить миллионы, пытаясь переубивать друг друга, и позвольте остальным колумбийцам жить в мире, ведь Колумбия все прощает. Пабло, ты всегда знал, каково предназначение людей, используй меня, чтобы остановить эту войну. Давай, протяни руку, подай пример величия. И на следующий день я уеду из страны, ни один из вас больше никогда меня не увидит.

– Пусть тогда Хильберто сделает первый шаг. Он в курсе почему. Тебе нет необходимости знать об этом, это мужские дела, с тобой они не имеют ничего общего.

Я пытаюсь убедить Пабло: не важно, из-за чего разгорелся конфликт, важнее – к чему приведет объединение его картеля с Кали.

– Если этот сеньор кажется тебе таким богатым, важным и могущественным, почему не попросишь у него денег на поездку?

Никогда в жизни не чувствовала себя более оскорбленной. Я набрасываюсь, как пантера, отвечая: во-первых, мне бы не хватило смелости просить денег ни у кого, кроме него, а, во-вторых, с Хильберто Родригесом у меня не было романтических отношений. Напоминаю: моя карьера завершилась, поскольку Пабло Эскобар был моим любовником на протяжении пяти лет, а не из-за пятиминутной интрижки, о которой знают только три человека. Правда, ей предшествовало множество долгих разговоров, которые открыли мне глаза на то, насколько продажными могут быть президенты, губернаторы и половина Конгресса. Видя, что все тщетно, я напоминаю Пабло, что он очень занятой человек, а мы беседуем уже почти час.

Он спрашивает, когда у меня самолет. Я отвечаю: в пять часов вечера, в три мне нужно выехать из отеля. Он встает с дивана и, опираясь руками о перила балкончика, справа от меня, смотрит вдаль.

– Зачем же тебе уезжать… навсегда?

Объясняю, что хочу изучать синхронный перевод в Женеве. Хороший переводчик зарабатывает тысячу долларов в день. Мне нужны всего сто тысяч долларов взаймы, квартиру я бы продала или сдала какому-нибудь дипломату в аренду с мебелью. Добавляю, что переводчик с пяти или шести языков будет ему очень полезен. Он всегда сможет оставлять мне записи или официальные документы, которые не хотел бы доверять посторонним.

– Вот что, на мои деньги ты не уедешь! Переводчиков миллионы, и ты не выйдешь замуж за какого-нибудь обрюзгшего банкира, потом ужиная где-нибудь в Швейцарии, пока у меня тут душа разрывается. Мне уже не важно, любишь ты меня или ненавидишь, Вирхиния, но ты останешься здесь, проживешь все грядущие события, чтобы в будущем написать о них, и точка.

Я пытаюсь переубедить его, говоря, что в день, когда я решу описать произошедшее, коррумпированные политики и его враги разрежут меня на кусочки. Его эгоизм приговаривает меня к голодной смерти в стране, которая уже не может предложить мне ничего нового – сплошной каждодневный ужас. Я спрашиваю, куда подевалось его величие. Он обиженно смотрит на меня, отвечая: туда же, где зарыта моя карьера. Потом, как бы в оправдание, Пабло глубоко вздыхает и говорит:

– Неужели, ты думаешь, что мы с тобой можем сами выбирать судьбу? Нет, любимая моя! Каждый выбирает только одну половину. Вторая половина уже предопределена кем-то другим!

Встав со стула, я выглядываю на балкон, откуда виднеется сельский пейзаж, красота которого при других обстоятельствах точно изумила бы меня. Я заявляю: человек, у которого есть несколько миллиардов долларов, которому скоро исполнится тридцать восемь лет, не имеет права называть себя жертвой судьбы. Я ведь могла догадаться, что однажды его жестокость обернется против меня.

– Я руководствуюсь причинами, которые не могу тебе объяснять сейчас, но однажды ты поймешь. Оказывается, ты знаешь и понимаешь меня как никто другой, а я, в свою очередь, знаю тебя лучше, чем кто-либо. Поэтому убежден, даже если ты меня разлюбишь и перестанешь уважать – ты всегда будешь судить благородно и никогда не предашь память обо мне в мемуарах. Мою истинную историю не смогут написать журналисты, политики, семья или ребята, потому что ни один из них не провел и не проведет со мной сотни ночей, обсуждая наши личные дела, в которые посвящены только мы с тобой. Я выбрал тебя за целостность и великодушие. Думаю, только ты способна точно передать мои мысли и чувства… А также рассказать, почему я такой, какой есть, или каким однажды стану… Хотя ты уже будешь с другим, а не со мной и не захочешь видеть, слышать или говорить со мной, мне необходимо знать, что там, где-то вдали, ты наблюдаешь за происходящим сумасшествием с присущей только тебе объективностью.

Даже не знаю, что ответить на такое признание. Лишь осмеливаюсь произнести, что мы оба прекрасно знаем, как поднять самооценку другого, когда он разваливается на кусочки. Но это – только лишний предлог, чтобы не дать мне ни цента. У него есть жена и любые женщины, каких он только пожелает, а я ему абсолютно не нужна. До сих пор не понимаю почему, если я действительно так важна для Пабло, он не может покончить с моими страданиями одним росчерком пера, как сделал это пять лет назад с долгами моей студии. Когда он отвечает, что скоро начнется война, я недоверчиво смеюсь, признаваясь, что мои хорошие подруги продемонстрировали украшение за четверть миллиона долларов для женщины, которую он почти наверняка уже забыл. Пабло подходит ко мне, взяв за подбородок большим и указательным пальцами. Настолько иронично, насколько это возможно, он, то ли угрожая мне, то ли с упрекая, произносит:

– И на следующий день ты пошла повидаться с ним в тюрьму, не так ли, моя родная?

Эскобар быстро отпускает меня и меняет тему, интересуясь, как мне его новая девушка. Я рада, что такая милая красавица заботится о нем и любит. Но напоминаю о проверенном факте, который он уже испытал на себе:

– Не забывай, когда в этой стране женщина из низшего среднего класса понимает, что такой, как ты, ее любит, то думает только об одном: хочу сына, хочу сына, хочу сына. Как будто человечество без них вымрет! Помни: по колумбийским законам каждый твой ребенок, рожденный в браке или вне его, обойдется тебе в миллиард долларов. Знаю, внебрачные дети пугают тебя почти так же, как и меня. Думаю, поэтому мы с тобой уже столько времени вместе. Мне бы никогда не пришло в голову присвоить тебя, разбогатев на этом.

Эскобар надолго задумался. Знаю, что напомнила о Венди. Повернувшись, чтобы взглянуть на него, замечаю, что ему очень грустно, как будто он внезапно остался один в мире и ему некуда идти. Пабло подходит ко мне, проводит рукой по плечам, придвинув к себе, смотря куда-то далеко-далеко, и начинает говорить с ностальгией, которой я раньше в нем не замечала:

– Нет, не поэтому. Ты давала мне по-настоящему ценные уроки любви. Ты была мудрой любовью… с головой и сердцем, куда помещается вся Вселенная… с уникальным голосом, кожей… С тобой я был так счастлив. Думаю, ты станешь последней женщиной, в которую я был безумно влюблен… Прекрасно осознаю, что таких, как ты, больше не будет. Мне не удастся заменить тебя кем-то другим, Вирхиния, а ты тем временем выйдешь замуж за более представительного мужчину…

Его слова затронули каждую клеточку моей души. Слышать их от человека, которого я любила больше всего на свете, – бесценный подарок, который я навсегда сберегу в самом сокровенном уголке моего сердца. Но я забыла, что Пабло Эскобар всегда взимает плату за свою откровенность. Словно окатив меня ледяной водой, он абсолютно хладнокровно сообщает, что именно поэтому решил не давать мне ни гроша.

– Таким образом, когда напишешь мою историю, никто не сможет упрекнуть тебя в апологии, утверждая, что я купил твои душу и сердце. Мы ведь оба знаем: они всегда будут говорить, что я купил тебя и твою красоту…

Не могу поверить своим ушам. Говорю: после таких признательных, памятных, возвышенных фраз, проявленного великодушия по отношению ко мне, выражающегося в словах, времени и деньгах, это самая обыкновенная месть, порождаемая беспочвенной ревностью. Не глядя на меня, голосом, полным грусти, Пабло отвечает, что никогда не был ревнив. Он уверен: однажды я отблагодарю его за такое решение, ведь ему все известно наперед. Я окончательно перегорела, хочу остаться в одиночестве, чтобы вдоволь поплакать. Мне едва удается произнести, что мы проговорили уже два часа, а его наверняка уже ждут.

Наклонившись вперед и опершись о перила балкона, он молча смотрит вдаль, как будто вглядываясь в свою судьбу. Не обращая внимания на время, Пабло начинает рассказывать, что идет по пути, откуда нет возврата, готовясь к войне против государства, в ходе которой он скорее всего погибнет. Но перед тем как умереть, он нацелился покончить с картелем Кали и с любым, кто встанет у него на пути. С этого момента проблемы будут решаться не свинцом, а динамитом. Так праведники заплатят за свои грехи. Стоя рядом с ним, тоже глядя в пустоту, я в ужасе слушаю Пабло. Вся в слезах, я думаю, откуда у такого невероятно богатого человека в сердце столь огромная ненависть, свирепость, отчаяние и желание наказать всех нас. Почему он никогда не устает… Его сдерживаемая ярость, которая вот-вот взорвется, как вулкан, по существу – не что иное, как неспособность изменить общество, манипулируемое другими, почти такими же безжалостными и бессовестными, как он. Внезапно Эскобар поворачивается ко мне:

– И прекрати рыдать, как Магдалина, тебе ведь уже не быть моей вдовой!

– Неужели ты думаешь, что я буду плакать из-за такого, как ты? Я оплакиваю себя, состояние, которое ты оставишь вдове, а она не поймет, что с ним делать! Зачем тебе столько денег с таким образом жизни? Я оплакиваю нашу страну! Использовать динамит против несчастного народа, руководствуясь эгоистичными намерениями? Какой же ты злобный, Пабло! Вместо того чтобы просто понадежнее обезопасить себя и жить спокойно. Неужели думаешь, какой-нибудь отряд храбрых солдат осмелится прийти за тобой?

Пабло отвечает: да. Целые полчища рано или поздно придут за ним, поэтому нужно добыть динамит и ракеты. Я отмечаю: если бы кто-то это услышал, его отправили бы не в тюрьму, а в психушку. И, слава богу, до сих пор у него была я. Со мной он мог делиться разными навязчивыми идеями, приходящими в голову. Добавляю, что ужасно беспокоюсь о нем. С каждым днем Пабло все больше похож на Хуана Висенте Гомеса, венесуэльского мультимиллионера и тирана, правившего в начале века:

– На смертном одре мать Гомеса заставила его поклясться, что он простит всех своих врагов, прекратит пытать и убивать противников. Когда старушка издала последний вздох, бессменный президент вышел из комнаты и рассказал своим агентам об этой просьбе: «Естественно, я мог поклясться богом, потому что бедная старушка ничего не смыслила в политике. Последний мой враг уже двадцать лет как под землей!» Различие между тобой и им, Пабло, состоит в том, что правление Гомеса продлилось почти восемьдесят лет, а ты с такими темпами не протянешь и пяти.

– Ты сейчас похожа на престарелую жену, которая только и делает, что ноет!

Абсолютно спокойно я отвечаю, что такая вот престарелая жена всегда оказывается права, поскольку ее старый муж грубый и упрямый. Напоминаю: Жозефина была на десять лет старше Наполеона, а мы с ним престарелые ровесники, хотя я выгляжу на десять лет моложе, с талией в шестьдесят два сантиметра, а он ест слишком много и скоро станет совсем как Сантофимио. Я подвожу итог нашему разговору, вспоминая, что Хильберто Родригес предупреждал: однажды Пабло прикажет меня убить. Прямо как Хуан Висенте Гомес, ведь, по его мнению, я выбрала сторону врага, не одобряю его поступков и постоянно ною!

– Убить тебя, любовь моя? Да он еще подлее, чем я думал! Молю Бога, чтобы в тот день, когда я покончу с ним, тебя там не было. Если увижу тебя рядом с ним в морге, мне захочется застрелиться! – Повисла пауза. Он спрашивает:

– Хильберто что-то тебе пообещал? Скажи мне правду, Вирхиния.

Я отвечаю: производить и продавать шампунь с моим именем, а он восклицает:

– Шампунь?! Конечно, только педик обратил бы внимание на твои волосы! С собственными лабораториями, таким красивым лицом и волосами, как у тебя, я бы создал империю! Этот тип – трус, любовь моя. Он боится своей жены-ведьмы больше, чем меня. Ты очень скоро в этом убедишься…

Прошу не вынуждать меня просить одолжения у его врага, у единственного человека, который готов нанять меня и предлагает оказать финансовую поддержку. Пусть это будет и небольшая сумма. Напоминаю, что панически боюсь бедности, у меня уже практически не осталось ни семьи, ни друзей – никого. Я снова и снова умоляю Пабло, чтобы он не заставлял меня быть свидетелем ужасов, которые он описывает:

– Почему ты не избавишь меня от страданий, Пабло? Лучше уж прикажи одному из головорезов, которые подчиняются тебе, словно Богу, поскорее убить меня. Мы оба знаем, ты этого хотел. Почему бы уже не завершить начатое, любимый. До того, как кто-то опередит тебя?

Кажется, вышеупомянутая просьба наконец затронула какую-то ниточку его свинцового сердца. Услышав это, Пабло нежно улыбается и подходит к краю балкона, где я стою. Встав за спиной, он обнимает меня и шепчет в ухо:

– Никто не убивает своего биографа, любимая! Я не смог бы вынести вида твоего красивого трупа… с талией в шестьдесят два сантиметра! Неужели ты думаешь, что я сделан из камня? Вдруг я захочу прожить этот момент заново и не смогу? – целуя меня в волосы, он добавляет: – Наша трагедия точно превзошла бы «Ромео и Джульетту»! Это было бы, как у Отелло и Дездемоны! Да, трагедия Яго, Яго Сантофимио!

Узнав, что Пабло выяснил, кто такой Яго, я не могу сдержаться от смеха. Облегченно вздохнув, Эскобар отмечает, что за эти годы мы действительно многому друг друга научили и заметно выросли вместе. Я говорю: мы с ним, как два бамбуковых деревца, думая про себя: в последний раз он обнимает меня, в последний раз мы вместе смеемся, в последний раз он видит, как я плачу… Знаю, что бы ни случилось, что бы он ни сделал, мне всю жизнь будет не хватать нашего счастья. И, чувствуя необъяснимую боль, из-за того, что покидаю его, страх, что не смогу его забыть или стану ненавидеть, я настаиваю: пусть он прикажет убить меня одним выстрелом, я ничего не почувствую, а он может бросить мои останки в водоворот, украсив дикорастущими цветами. Тогда с неба я бы могла лучше заботиться о нем, чем в Боготе, наладив отношения со всеми, кого он туда «отправил». Пабло нюхает мой парфюм, на некоторое время умолкает и потом заявляет, что никогда не чувствовал себя таким оскорбленным. Он ни за что не оставил бы меня без хорошего надгробия! Роскошного, краденого, надпись на котором бы гласила:

Восхищаюсь уникальным талантом Пабло так быстро слагать стихи и эпитафии, его генетической предрасположенностью ко всему, что связано с похоронным бизнесом. Он объясняет: это уже привычка. В день он пишет дюжины смертельных угроз врагам и отправляет их по почте с отпечатком пальца, чтобы никто не пытался оспорить его интеллектуальную собственность. Интересуюсь: могу ли я оставить себе его «беретту»… хотя бы на время, ведь кто-нибудь из его врагов может рано или поздно попытаться зарезать меня.

– Я всегда говорил тебе, что ты не должна расставаться с ней даже в душе, любимая.

Чувствую огромное облегчение. Решила не просить у него мой брелок с золотым сердечком до тех пор, пока он не попросит обратно свой пистолет. Пабло гладит меня по лицу и клянется: пока он жив, никто не коснется даже волоса на моей голове. В довершение приводя очень лаконичный аргумент, лучше, чем на любой мраморной плите:

– Тому, кто осмелится хоть пальцем тронуть это личико, я отрежу обе ручки бензопилой! А потом сделаю то же самое с его мерзкими дочерьми, матерью, женой, девушкой, сестрой, с папой и братьями тоже. Главное, чтобы ты не беспокоилась!

– Вот это награда в утешение, Пабло! «Чудовище с демонически-темной душой»… – идеальное имя для главного героя моего романа, разбойника, такого же, как ты, но с лицом Тирофихо…

– Тогда я точно брошу тебя в водоворот, Вирхиния! Если же у него будет лицо «командира-папочки» из «M-19», ты продашь больше книг, а итальянцы снимут кино. Потом пришлешь мне именной экземпляр: «Моему фею-крестному, который вдохновил меня на написание этой истории. Ваша Золушка».

Мы оба смеемся. Эскобар смотрит на часы и говорит: «Поскольку сейчас как раз два, я отвезу тебя в отель, а мои парни заедут за тобой в три». Но сначала мне нужно припудрить свой красный нос, после стольких слез он похож на клубнику. Иначе служащие отеля будут шептаться, что Пабло Эскобар бил меня, пытаясь отнять бриллиант.

Поскольку мы уже больше не увидимся, теперь я могу спросить у него, почему я была единственной женщиной, которой он никогда не дарил меха или драгоценности. Пабло обхватывает меня руками, целует в губы и говорит на ушко: «Я хотел сохранить иллюзию, что не купил самую красивую, храбрую и верную (хоть и не до конца) женщину в мире…» Довольно улыбаясь, я припудриваю нос, а он гордо наблюдает за мной, добавляя, что макияж – настоящее чудо. Жаль, что у него нет косметических лабораторий, как у этого гада из Кали, – только лаборатории с кокаином. Пабло говорит, если бы я украла формулу кокаина и назвала ее своим именем, то стала бы богаче его. Смеясь, я спрашиваю, когда он наконец займется легальным бизнесом. Звучно хохоча, Пабло отвечает:

– Никогда, любовь моя! Никогда! Я всю жизнь буду самым великим бандитом на свете!

Перед тем как уехать из домика, Эскобар, со странным блеском в глазах, объявляет, что приготовил мне сюрприз, чтобы я не уезжала грустная. Он предложил мне провести целый месяц в Майами, отдохнуть от угроз.

– Там сейчас Карлос Агилар, El Mugre, и остальные мои поверенные. Они встретят тебя в аэропорту и отвезут обратно, чтобы ты у меня не сбежала в Швейцарию! Наслаждайся, а когда вернешься, я позвоню, и мы обсудим то, что они покажут тебе. Думаю, тебе понравится. Мне хочется услышать, что ты думаешь.

Пабло сел за руль, мы уезжаем. За нами следует еще одна машина, там едут только двое его парней. Меня удивляют минимальные меры предосторожности. Пабло объясняет, что теперь в Медельине его настолько уважают, что никто не осмелился бы сунуться к нему. Я отмечаю: на моем языке «уважение» иногда называют террором и спрашиваю, кого на этот раз он убьет в мое отсутствие. Ущипнув меня за щеку, он отвечает, что ему не нравится, когда я так с ним разговариваю.

Уточняю: до меня дошли слухи, что истории о наркоторговцах, отбирающих яхты, вышли из его офиса вскоре после случившегося с Виейрой. Пожав плечами, Пабло отвечает, что не может контролировать все, что говорят его парни. И если уж жена господина из Кали разработала план, выставив себя с мужем психопаткой и глупцом, то это не его вина. Теперь любой может позвонить на радиостанцию, заявив, что Тарзан – наркоторговец, его старая лодка – яхта, а несчастный случай в открытом море – попытка самоубийства.

– Признай теперь, благодаря этой гадюке СМИ будут называть каждого, кто приблизится к тебе, наркоторговцем.

– Нет, Пабло, не будь таким оптимистом! Пару месяцев назад Фелипе Лопес сделал мне предложение. Тебе должно быть это известно, поскольку мой телефон на прослушке. Он – сын самого могущественного экс-президента Колумбии, высокий, статный красавец из «Гражданина Кейна». А в журнале «Semana» о тебе всегда отзывались подозрительно хорошо, считая, что ты больше, чем… очередной соперник хозяина.

Я даже не повернулась посмотреть на его выражение лица. Через секунду Пабло спрашивает, что ответила «Золушка». И я дословно повторяю:

– «Поскольку ты всегда был сторонником «свободного» брака, может, хочешь разделить меня с Пабло Эскобаром, которого ты превратил в легенду? Мои мужья не были похожи на «предводителя оленей», в отличие от тебя, женившегося на самой страшной женщине Колумбии, каково же тебе будет, если женишься на самой красивой?»

Пабло хохочет от души, отмечая: Фелипе Лопес способен на все ради того, чтобы скрыть свои секреты… и тайны жадных магнатов. Уточняю: скорее тайны щедрых вложений обоих наркокартелей в продвижение его папы. Рассказываю Пабло, что семья Лопес продолжает строго следовать предписаниям Уинстона Черчилля Георгу VI. Однажды король спросил у премьер-министра: зачем держать в кабинете министров «этих ужасных лейбористов».

Черчилль, говоривший на том же языке, что и король, ибо был внуком герцога Мальборо, – да и разговор был публичным – ответил, изящно описав руками два полукруга по бокам:

– Ваше величество, затем, что лучше держать их внутри, чтобы они отсюда гадили наружу, чем оставить их снаружи, чтобы они гадили внутрь – сюда!

Мы снова смеемся, а Пабло говорит, что больше всего будет скучать по моим историям. Отмечаю: его истории лучше, поэтому он хочет оставить меня «при себе». Пабло уверяет, что я была единственной женщиной, распахивающей настежь двери лифта, как «Супермен»; он никогда не забудет, как я ревела от слезоточивого газа (и не только), не беспокоясь о косметике, добавляя, что еще не встречался с женщиной, у которой двадцать жизней. Тогда я напоминаю: он всегда должен помнить, что у него только одна жизнь. В день, когда он потеряет ее, мне захочется застрелиться. Мы, как обычно, перебрасываемся фразами. Получается некий словесный пинг-понг. Внезапно на светофоре загорается красный, и мы останавливаемся. Мы никогда раньше так не делали, ночью он всегда ехал как беглец от правосудия, не так медленно, как сегодня вечером. Повернувшись направо, я вижу, что женщина за рулем соседнего автомобиля узнала нас, и не может поверить своим глазам. Мы оба приветствуем ее, а Пабло посылает огромный воздушный поцелуй. Она радостно улыбается. Я говорю, что, раз уж теперь он стал настоящим секс-символом, то ему необходимо больше заниматься любовью, а не войной. Пабло смеется, взяв мою руку, целует ее, как бы благодаря за подаренное мной счастье, и с хитрым взглядом обещает, что с этого момента попытается меньше есть. Тогда я произношу:

– Этой ночью, когда счастливая женщина расскажет мужу, что ты с ней флиртовал, он просто посоветует ей обратиться к психиатру или окулисту. Усмехнувшись, не отрывая глаз от газеты, он воскликнет, что она – обычная нимфоманка, которой не помешало бы сесть на диету. Или что ты – неверный муж, а я грешница. Поэтому мужья такие скучные…

А поскольку с ним мне уже терять нечего, я воспользовалась радостным настроением, вернувшись к первоначальной цели своего визита:

– Пабло, Луис Карлос Галан станет президентом и на следующий день снова введет экстрадицию. Тебе необходим мирный союз с Хильберто, нужно разработать единый план перемирия с «M-19», они же умные ребята и ваши общие друзья.

– Нет, любимая, Галан никогда не станет президентом!

– Перестань обманывать себя, его выберут в 1990-м. Но у всех есть своя цена, и лучше всех это известно тебе.

– Возможно, его и выберут, но он не вступит в должность! Ты что, предлагаешь мне подкупить его?

– Нет, тебе бы не удалось. Думаю, цена Галана – достижение мира. Вот бы El Mexicano забыл о слепой ненависти к коммунистам и попробовал организовать перемирие с «Патриотическим союзом» и «ФАРК», а ты бы прекратил глупую войну с картелем Кали, чтобы объединиться с Гильберто и «Эль Эме» («М-19»)… Если убьешь Галана, история сделает из него нового Хорхе Эльесера Гайтана, а ты станешь очередным Роа Сьерра. Ты не такой, любовь моя, не желаю тебе подобной гибели, ты этого не заслужваешь. У тебя выдающиеся лидерские качества, ты участвуешь в жизни общества, управляешь СМИ, обладаешь авторитетом. Многие нуждаются в тебе, Пабло, тысячи бедняков. Ты не можешь оставить их на произвол судьбы.

– Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Мной заинтересовались полиция и департамент безопасности (АДБ), заручившись поддержкой из Кали. Нам с El Mexicano нужна армия. По сравнению со службой разведки (B2), которая на нашей стороне, полиция и секретная служба – просто безобидные монашки! У «Санто» тоже много связей в органах безопасности и высшем военном командовании. Я прекрасно знаю, он оказывает услуги обоим картелям (поскольку политики не верны никому), и использую его так же, как это делают Родригесы. Произойдут ужасные события, Вирхиния, и ты абсолютно ничего не можешь поделать, чтобы это изменить.

Убеждаю его: злобные колумбийские политики должны довольно потирать руки. На их стороне Административный департамент безопасности (АДБ), Родригесы помогают им деньгами, а его и Гонсало политическая наивность позволят этим политиканам использовать их для того, чтобы избавиться от любого кандидата на пост президента, угрожающего их сытому непотизму, посольским карьерам и рекламным кампаниям принадлежащих им СМИ.

– Вы оба окажетесь идиотами, которых правящие семьи и финансовые воротилы просто используют. Когда тебя убьют, Хильберто присвоит твой бизнес, а Альфонсо Лопес и Эрнесто Сампер укоренятся во власти. Мне тоже известно, что с тобой произойдет.

Пабло снова повторяет, что ему не нравится, когда я так с ним разговариваю. Глядя на него, я вижу, он выглядит уставшим, словно внезапно постарел. Мы проговорили четыре с половиной часа, я поведала ему правду, которую раньше не осмелилась бы рассказать, постоянно напоминая ему о его сопернике. Я прощаюсь с ним навсегда. Уточняю: их общая проблема именно в том, что нет никого, кто бы сказал им правду. За каждым неприлично богатым мужчиной скрывается либо союзница, либо рабыня. Он поворачивается, смотрит на меня и удивленно спрашивает, что это значит. А поскольку я знаю, что мои слова будут эхом повторяться в его голове и останутся в памяти, я объясняю:

– Это значит, что твоя жена святая, а жена твоего врага – гадюка. Нутром чую, они принесут вам гибель. Не спрашивай почему. Могу только сказать, что на всю оставшуюся жизнь сохраню мысли о тебе в своем сердце. Теперь ступай с богом, любовь моя.

Мы останавливаемся в нескольких метрах от двери отеля и прощаемся навсегда.

Мы оба знаем: это последний раз, когда я вижу его живым.

Он берет меня за шею и в последний раз целует в лоб.

В полной тишине мы в последний раз гладим друг друга по лицу.

С глазами, наполненными предвкушением бесконечных расставаний, мы смотрим друг на друга в последний раз.

Он глядит на меня пару секунд, его глаза таят в себе море опасностей и возвещают о трагедиях.

Его грустные черные глаза, вынесшие бесконечную усталость и приговоры.

И перед выходом из машины, чтобы у него навсегда осталось обо мне лишь хорошее воспоминание, глотая слезы, я делаю сверхчеловеческое усилие и в последний раз ласково похлопав его по плечу, дарю Пабло свой последний мимолетный поцелуй и последнюю из своих лучезарных улыбок. В это мгновение мои глаза обещают ему простые радости, о которых поет Билли Холидей своим завораживающим голосом: «Я еще увижусь с тобой».

Мы приехали в аэропорт, двое из его парней указывают на молодого человека, стоящего с важным видом. Увидев меня, тот улыбается и немедленно подходит с двумя сопровождающими, горячо нас приветствуя. Уже несколько лет я не видела этого многообещающего политика с умным взглядом и лицом ученого. Рада, что могу поздравить его с назначением на сенаторскую должность. Мы разговариваем пару минут. Сердечно обняв меня на прощание, он говорит людям Пабло:

– А вы двое, передавайте от меня привет хозяину!

Человек, севший рядом со мной в самолете, один из многих знакомых Анибала Турбая. Есть свои прелести в том, чтобы снова лететь среди людей, а не на частном самолете.

– Я видел как вы с парнями Пабло Эскобара разговаривали с Альваро Урибе Велесом. Без него Пабло не стал бы мультимиллионером, а без Пабло Альварито не был бы сенатором! Урибе – кузен Очоа и дальний родственник Эскобара, ты не знала? В каких облаках ты витаешь, Вирхиния? Здесь, в Медельине, все происходящее – отечественная история!

И он начинает рассказывать мне о жизни «профсоюза»: кто такой Альберто Урибе Сьерра, отец Альварито, когда начнется война, кто победит, а кто проиграет, сколько килограммов один привозит в Кали, а другой – в Медельин, сколько потерял первый, и удачно продал второй. И каким образом он сбежал от федералов в суде Манхэттена во время перерыва между двумя слушаниями, и как на втором суде стукнул молоток, а судья прокричал: «Виновен!», приговорив его к пожизненному заключению. Год спустя после этой грандиозной эпопеи он приехал в Колумбию, поцеловал родную землю и поклялся, что никогда больше не уедет. Теперь они с женой счастливо живут в маленькой усадьбе, он – единственный бывший наркоторговец в истории, у которого нет ни гроша!

Этот невероятно приятный, искренне смеющийся человек, с улыбкой, как у «Мэкки-Ножа», раньше продававший «товар» итальянским мафиози из Нью-Йорка, как мне кажется, – настоящий самородок. Самое большое из всех сокровищ, которые когда-то искал Манолито де Арнауде. В следующие пять с половиной лет, до самой смерти Эскобара, этот разговорчивый собеседник станет моей собственной, домашней версией «Глубокой глотки», загадочного персонажа из реальной жизни, книг, с телеэкрана и из фильма «Вся президентская рать».

В день, когда я навсегда попрощалась с Пабло, я во второй и последний раз говорила с первым в истории Колумбии переизбранным президентом (2002–2006–2010). Никогда больше не увижу ни Эскобара, ни Доктора Варито. Мне снова удастся поговорить с Пабло только по телефону. Однако, благодаря странной гримасе провидения, благодаря «Глубокой глотке», в следующие пять лет мне станет известно абсолютно все, что происходило с Пабло Эскобаром. Я окунусь в ужасающий, чарующий и полный превратностей мир «банды двоюродных братьев».