Этот самолет вмещает в себя одиннадцать самолетов Пабло Эскобара. Человек, спускающийся по трапу в сопровождении экипажа и четырех молодых пар, похож на императора. Ему 65 лет, он вышагивает так, словно владеет всем миром, и несет на руках малыша.

Сейчас начало 1985 года. Из аэропорта Боготы мы с двумя дюжинами людей, приглашенными в Майами и Каракас, отправляемся на презентацию произведения «Любовь во время холеры» Габриэля Гарсии Маркеса, недавно удостоенного Нобелевской премии и премии «Мастер мировой литературы». Книгу издала венесуэльская группа «Блоке де Армас». Как гости ее колумбийского филиала мы беседуем с местными руководителями гиганта латиноамериканской прессы, которые поедут с нами, а также с теми, кто просто пришел поприветствовать шефа. Армандо де Армас издает большинство книг, опубликованных на испанском языке. Ему принадлежат десятки журналов, а также ежедневные газеты и радиостанции в Венесуэле. Этот малыш на руках – не внук, а последний из множества детей. Его мать, кажется, осталась в Каракасе.

Уже в самолете Де Армас узнает, что я – самая известная телеведущая Колумбии. Издание журнала «Cosmopolitan» со мной на обложке раскупили в первый же день. Незадолго до взлета Армандо отлучается поговорить по телефону. Вернувшись на место, он смотрит на меня, и я моментально понимаю, о чем именно его предупредил какой-нибудь прилежный служащий, оставшийся на земле. Очевидно, этот мужчина, на тридцать лет старше меня, ничего не боится. Ни одна женщина, особенно такая знаменитость, как я, полетев на пять дней в Майами и Каракас, с тремя чемоданами, в костюме за три тысячи, аксессуарами из крокодила за пять и драгоценностями за тридцать или сорок тысяч долларов, определенно, не осмелилась бы взять с собой наркотики, летя в самом большом самолете во всей Латинской Америке. С первым бокалом шампанского «Cristal Rosé» я прошу у Армандо выпустить со мной обложку журнала «Bazaar», единственную, которой не хватает в моей коллекции. Утверждая, что сплетни о такой красивой женщине его не волнуют, он отвечает: «Договорились!» В первые полчаса, на виду у десятка людей, которые ничего не заметили, установились правила странной и противоречивой дружбы, которая продлится годы.

Приехав в Майами, Де Армас и эффектная модель, летевшая с нами, садятся в сливовый «Rolls Royce», встречающий их у трапа самолета. Этой ночью Армандо сидит во главе невероятно длинного стола. От разговорчивых служащих я узнаю, что «Carolina Herrera» – «Каролина Эррера», марка в собственности «Блоке де Армас», которая носит имя его элегантной соотечественницы, приносит значительные убытки. С дизайнером я недавно познакомилась в Нью-Йорке, за ужином у графов Креспи, на котором была с Дэвидом. Она замужем за Рейнальдо Эррерой, его дружба с богатейшими и элегантными людьми оказалась бесценной для такого влиятельного и амбициозного человека, как Армандо. Чтобы доказать, что у меня нет порезов и увечий, Де Армас поручает знаменитому модному фотографу Иран Иссе-Кхан, кузине персидского шаха, поместить мою фотографию на обложку, на первый план. Хотя на это уходят часы, конечный результат ужасно разочаровывает. Элегантное, но такое серьезное лицо совсем не похоже на мое. Уже в Каракасе, после продолжительного разговора вдали от остальной группы, Де Армас заявляет, что влюбляется в меня и хочет вновь увидеться как можно скорее.

Армандо звонит мне не просто каждый день. Он звонит утром, днем и вечером. Будит в шесть утра, и я не жалуюсь – в три часа ночи интересуется, с кем я обедала, поскольку меня приглашают почти ежедневно; и где-то около семи или восьми вечера снова звонит пожелать спокойной ночи, так как привык вставать в три, когда молодежь, с ее неисчерпаемым источником энегрии, только ложится. Проблема в том, что именно это время выбрал для звонка один психопат-насильник, которому грозит экстрадиция, умоляя простить его, а заодно проверить, дома ли я, в объятиях Купидона. Я вешаю трубку, мимоходом произнося: «Раз не хочешь авиакомпанию, так пусть их у тебя будет две». А с такой разницей во времени и в возрасте мужчины, один в Каракасе, а другой в Медельине, в конце концов сведут меня с ума.

Сейчас я работаю в полуденном выпуске новостей, единственном в Колумбии, куда меня наняли в качестве ведущей. Ценой нечеловеческих усилий, с мизерным бюджетом, нам удалось поднять рейтинг с четырех до четырнадцати пунктов. Хотя опытному журналисту, владельцу и директору Артуро Абелье все равно не хватает финансов, чтобы заплатить «Inravisión» (Национальному институту радио и телевидения Колумбии). Наш с Пабло роман, известный «профсоюзам», – секрет. О нем не знает ни общественность, ни дамы в Боготе или Европе, с которыми я обедаю в «Pajares Salinas» или «La Fragata». Мы оба при любых обстоятельствах категорически все отрицаем. За последние два года я просила коллег, которым доверяю, называть Эскобара не «наркоторговцем», а, например, «бывшим парламентарием». Почти все неохотно согласились, возможно, тайно надеясь, что однажды Пабло даст им больше, чем просто интервью.

Каждую неделю мне поют серенады музыканты-«марьячис». На следующий день, не представившись, звонит какой-то душегуб, уточняя, что все это – заслуга El Mexicano, мирового авторитета в области музыки «ранчера». Он (Пабло) предпочитает тяжелый рок, а в фольклоре особо не разбирается. Я кладу трубку. Следующая попытка – обращение к моему сочувствию к бедным и страждущим: «Обрати внимание, у меня теперь осталось только восемь самолетиков, остальные они забрали!» – восклицает он, посылая восемьдесят орхидей. Я молча вешаю трубку. Потом: «Смотри, у меня осталось только шесть самолетиков!» – и шестьдесят цветов другого цвета. Я в ярости бросаю трубку, задумавшись: из чего делают телефоны, чтобы купить акции компании-производителя.

На следующей неделе слышу: «Видишь, сейчас я совсем бедный паренек, осталось только четыре самолетика», – тогда Пабло посылает сорок орхидей «фаленопсис». Как будто я не знаю: самолеты, которые не в полицейском ангаре – в Панаме, Коста-Рике и Никарагуа. И вовсе не догадываюсь, что ему хватит денег приобрести еще пару взамен, купив мне подарок в виде рубинового или изумрудного гарнитура вместо патриотичной орхидеи «каттлея». Да пошел он со своими «Кукуррукуку, голубка» («Cucurrucucú, Paloma»), «Я уже три месяца тебя не видел» («Tres meses sin verte, mujer»), «Красавица Мария» («María bonita») и песенниками Хосе Альфредо Хименеса, Лолы Бельтран, Агустина Лары и Хорхе Негрете. Я неустанно повторяю:

– Зачем такой женщине, как я, насильник с авиакомпанией, когда у моих ног честный человек с одним самолетом и сотней журналов? Он постоянно окружен приятными людьми, оказывает финансовую поддержку Рейнальдо и Каролине Эррера, звонит по три раза в день, утверждая, что без ума от меня.

– Представь, если ты станешь директором «Каролины»! – добавляет, смеясь, Дэвид из Лондона.

Армандо сообщил: один канал в Майами ищет ведущую для нового выпуска новостей. Меня приглашают на пробы. Приехав, я устраиваю безупречную презентацию. Через пару месяцев мне сообщат, возьмут меня или нет. Этой ночью я ужинаю с Кристиной Саралеги и ее мужем Маркосом Авилой. Она работает на Армандо, а он радуется успеху своей музыкальной группы, возглавляемой Глорией Эстефан, превратившейся в современную сенсацию благодаря песне «Ла Конга». Прошли месяцы телефонных ухаживаний, я наконец-то принимаю приглашение Армандо поехать в Мексику. На этот раз мы путешествуем вдвоем. В аэропорту от трапа самолета до таможни расстелена красная ковровая дорожка, как будто мы президент и первая леди Андского сообщества. Поскольку очень богатые люди не проходят таможню, если только они не рок-звезды, чье вдохновение вызвано галлюцинациями, в окружении толпы подчиненных мы направляемся в его «мексиканскую империю». С нижнего балкона виднеется подобие супермаркета: тысячи книг и журналов расставлены на стеллажах высотой с башню. Я спрашиваю, что это, а Армандо отвечает: это книги, которые будут распроданы за эту неделю.

– За неделю?! – произношу я ошеломленно. – И сколько ты получаешь с продаж?

– Пятьдесят процентов. Автору достается где-то десять-пятнадцать…

– Вау! Тогда лучше быть тобой, чем Гарсией Маркесом или Хемингуэем!

Мы заезжаем в президентский люкс отеля «María Isabel Sheraton» с двумя спальнями. Там «король продаж» открывает мне истинную причину своей любви: он хочет, чтобы у нас было много детей, потому что обожает их, а мне посчастливилось стать кандидатурой на роль матери. Наши дети будут последними и непременно самыми любимыми из всех; в жизни Армандо, помимо детей от брака, присутствует еще много внебрачных.

– Проси у меня все, что захочешь! Ты сможешь жить, как королева, всю оставшуюся жизнь! – радостно заявляет он, глядя на меня, как на голштинскую корову, чемпионку с сельскохозяйственной ярмарки.

Я отвечаю, что тоже обожаю малышей, но внебрачных детей не рожу ни от Карла V, короля Испании и императора Германии, ни от Людовика XIV, «короля-солнца». Армандо спрашивает: хочу ли я выйти за него, тогда дети бы родились в браке. Внимательно глядя ему в глаза, я говорю, что, даже выйдя замуж, не стану рожать. Но мы наверняка отлично проведем время.

Армандо разозлился, повторяя то, что всегда писали обо мне в прессе:

– Мне уже говорили, что ты ненавидишь детей и не хочешь рожать, чтобы не испортить фигуру! Ты приносишь неудачи! Только что вспыхнула забастовка!

– Тогда, если завтра у меня не будет обратного билета в Колумбию, я присоединюсь к бастующим и прокричу перед камерами компании «Televisa»: «Долой иностранную эксплуатацию!» Я больше не хочу ничего знать о магнатах с авиакомпанией или с самолетами, все вы тираны! Прощай, Армандо.

Неделю спустя он звонит из Каракаса в шесть часов утра, сообщая, что проезжал через Колумбию. Хотел увидеться со мной после того, как уладил забастовку, но должен был срочно уехать, потому что Пабло Эскобар пытался его похитить.

– У Пабло три миллиарда долларов, а не триста миллионов и один самолет, как у тебя. К тому же он мой сверстник, ему тридцать пять, а не шестьдесят пять. Не путай Эскобара с Тирофихо. Руководствуясь элементарной логикой, ты должен задуматься о его похищении, а не он. И прекрати уже звонить мне в такое время, я, как и Эскобар, встаю в десять часов утра, а не в три часа ночи, как ты!

– Ты вполне обоснованно не хотела быть матерью моих детей, потому что до сих пор любишь своего «кокаинового короля»! Мои люди уже доложили, что ты была любовницей этого преступника!

– Если бы я на самом деле была любовницей седьмого богатейшего человека в мире, то даже не ступила бы в твой самолет, не полетела бы в Мексику и на презентацию в январе, – заявляю я на прощание.

Не верю ни единому слову о предполагаемой попытке похищения. Два дня спустя вижу десять орхидей, вырезку из газеты с моим любимым фото и записку, которая гласит, что у Пабло остался только один-единственный самолетик и он не может провести остаток жизни, вновь не увидев моего лица на своей подушке. Снова звонок – я вешаю трубку. В следующие выходные решаю: пора прекратить страдать из-за одержимых преследователей, нужно возвращаться в привычное русло с традиционными ценностями. В Майами, в Фаунтинблю, меня ждет Дэвид Меткалф с ромовым пуншем, украшенным зонтиком, и с навесом от солнца. На следующий день приезжает Хулио Марио Санто Доминго, который обнимает меня при встрече и, два раза покружив в воздухе, восклицает:

– Посмотри на нее, Дэвид! Вот это – настоящая женщина! Она вернулась, вернулась! Она пришла из мира богатейших мужчин планеты к нам, беднякам! – и пока Дэвид наблюдает за нами с видом, похожим на первую вспышку ревности во всей его жизни, Хулио Марио, смеясь, поет:

В такси до аэропорта, откуда мы полетим обратно с авиакомпанией «Avianca» (собственности Санто Доминго), они с Дэвидом радостно шутят над пациентками Иво Питанги, их общими подругами. Хулио Марио так счастлив, поскольку Дэвид сэкономил ему состояние, заплатив за номер, что «остался бы в этом чудесном такси, смеясь с нами, до конца своей жизни». Приехав в Боготу, я прощаюсь с ними и вижу около дюжины машин, отъезжающих на большой скорости, с армией телохранителей, ждавших на выходе из самолета. Они опять не проходят таможню. Какой-то служащий из компании Санто Доминго берет мой паспорт и быстро отводит к другой машине. Мне кажется, такие, как Хулио Марио и Армандо – не как Пабло и Гильберто, они истинные правители мира.

Пару дней спустя мой знакомый журналист просит встретиться, утверждая, что дело очень деликатное. Отвечаю: у меня запланировано официальное мероприятие, но я с удовольствием его приму. Его имя Эдгар Артундуага, в прошлом – директор «El Espacio», ежедневной вечерней газеты, описывающей криминальные происшествия. Со временем он станет всеобщим благодетелем. Эдгар просит уговорить Пабло оказать ему финансовую поддержку, учитывая помощь в распространении видеокассеты с чеком, переданным Эваристо Поррасом Родриго Ларе. Теперь никто не хочет нанимать его на работу, ситуация критическая. Я объясняю, что десятки журналистов просили оказать им подобное одолжение, а я всегда направляла их прямо в офис Пабло, чтобы тот разобрался сам. Меня не волнует нужда моих коллег, и мне не нравится выступать в качестве посредника в подобных делах, но в его случае я сделаю исключение. Эта ситуация не только глубоко взволновала меня, но и, кажется, требует срочного разрешения.

Пабло знает: я никогда сама не звоню мужчине, которым увлеклась, и даже не перезваниваю. Набрав его частный номер, я слышу, как Эскобар сам подходит к телефону. Сразу ясно: он рад меня слышать. Однако стоит мне упомянуть, что передо мной Артундуага, и объяснить, в чем дело, он начинает выть, как одержимый бесом, и впервые в жизни обращается ко мне на «вы»:

– Выкиньте эту канализационную крысу из дома до того, как она все испачкает! Я наберу через пятнадцать минут, если он до сих пор будет там, я попрошу El Mexicano, живущего в десяти кварталах от вас, одолжить мне троих парней, чтобы те пришли и вышвырнули его оттуда!

Не знаю, услышал ли Артундуага вопли и эпитеты, которые Пабло употреблял на том конце трубки, сравнивая его с гадюкой, шантажистом, подлецом, гиеной, вымогателем и дрянным мошенником. Мне ужасно неловко. Повесив трубку, я едва могу объяснить, что Эскобар занервничал, так как обычно не разговаривает со мной о выплатах другим людям. Добавив: если он хочет, я завтра же могу поговорить с Артуро Абельей и попытаться договориться о должности политического редактора. Чтобы поднять Эдгару настроение, я уверяю: директор с радостью согласится, поскольку, предположительно, хочет продать пакет акций выпуска новостей очень богатым инвесторам.

Когда Пабло снова звонит, я уже ушла на ужин с Дэвидом Меткалфом. Там мы столкнулись с экс-президентом Лопесом, который поинтересовался, кто этот высокий англичанин, сопровождающий меня. Я говорю, что это внук лорда Керзона и крестник Эдуарда VIII, и знакомлю их. На следующий день Артуро Абелья сообщает: новый владелец новостной программы Фернандо Каррильо хочет пригласить нас поужинать в ресторан «Pajares Salinas», познакомиться с Артундуагой и сообщить, что его наняли. Абелья упоминает: Каррильо – главный акционер футбольной команды «Santa Fe» – «Санта-Фе-де-Богота», хороший друг таких непохожих друг на друга людей, как Тирофихо и Сесар Вильегас, правая рука Альваро Урибе из управления гражданской аэронавигации. Каррильо предложил предоставить нам его вертолет, чтобы мы с коллегой взяли интервью у легендарного партизанского командира лагеря «ФАРК». Что-то мне подсказывает, не нужно развивать эту тему перед Артундуагой. Пару часов спустя я прощаюсь с ними, предполагая, что Дэвид уже наверняка вышел с делового ужина и хочет увидеть меня перед тем, как вернуться в Лондон.

Абелья звонит и просит не идти домой, а зайти к нему в офис, у него для меня новости. Когда я прихожу, он вручает мне уведомление об увольнении и сообщает: Артундуага убедил Каррильо расторгнуть со мной контракт и назначить его ведущим новостей. Я не могу поверить своим ушам! Артуро благодарит меня за то, что рейтинг поднялся почти на десять пунктов, пока я была на экране, объясняя: расходы, связанные с правительством, его погубили. Со слезами на глазах он уверяет: у него не было другого выхода – только продать весь выпуск новостей «футбольным магнатам». Прощаясь, я предрекаю, что программа закроется через шесть месяцев, потому что никто не включит телевизор, тем более во время обеда, чтобы посмотреть на лицо Эдгара Артундуаги, «канализационной крысы», по словам знаменитого Пабло Эскобара. (Выпуск новостей обанкротится до конца года, Каррильо потеряет свои многомиллионные вложения в уплату долгов программы.)

Одинокий скрипач играет напротив моего окна «Por una Cabeza» – «Потерявший голову», мое любимое танго. Исполнив его три раза подряд, он исчезает. Через два дня Пабло звонит снова:

– Видели, как ты выходила из самолета компании «Avianca» с Санто Доминго и иностранцем. В отличие от него, я не владею авиакомпанией, но у меня с тридцати лет есть собственный самолет! Знаешь, я не могу поехать за тобой в Боготу. Оставим уже всякие глупости, жизнь слишком коротка, нам ведь плевать на этого заключенного. Я умираю, думая о твоей смышленой головке, скрывающейся за красивым обликом, и совершенно точно не собираюсь уступать тебя другому! Если ты не поднимешься в последний оставшийся у меня самолет, чтобы рассказать, почему осталась без работы, то в день, когда ты наконец захочешь увидеть меня, тебе придется покупать билет в «Avianca» у Санто Доминго, и жадный старик станет еще на сто долларов богаче благодаря тебе!

В жизни не слышала более убедительного аргумента. Пабло может быть самым разыскиваемым преступником в мире, но правила наших отношений диктую я, радостно воскликнув:

– Уже еду, но только попробуй не встретить меня в аэропорту, вернусь обратно на первой попавшейся тачке!

В маленьком самолете летим только мы с пилотом. Спустя некоторое время начинается ливень, и мы остаемся без радиосвязи. Видимость нулевая, а я, с необъяснимым чувством умиротворенности, мысленно и духовно готовлюсь к возможной смерти. На минуту мне вспоминается самолет Хайме Батемана.

Парень предлагает сесть на место второго пилота, потому что четыре глаза – лучше, чем два. Я спрашиваю: можем ли мы приземлиться после шести вечера, когда аэропорт Медельина уже закроется и возможность столкнуться с другим самолетом будет минимальной. Он подтверждает: именно так мы и сделаем. Когда небо проясняется и удается визуально различить полосу, мы приземляемся без проблем.

Знаю, Пабло не может приблизитья к аэропорту, но два человека уже ждут меня, как всегда, на привычном месте. Сначала мы едем в офис, чтобы убедиться, что за мной никто не следит. Если бизнес Армандо де Армаса похож на супермаркет, то у «воинственного Армандо» (прозвище кузена и партнера Пабло) он похож на ресторан с фастфудом во время обеда. Радость Густаво Гавирии при встрече со мной сменяется на удивление от количества поступаемых ему звонков – похоже на кризис, вызванный переизбытком спроса:

– Как хорошо, что ты вернулась, Вирхиния! Сегодня просто сумасшедший день… Мне нужно загрузить полдюжины самолетов. Безусловно, арендованных… и продать товар. – Что произошло с семьюстами килограммами «негро» («Negro»), а?

Четыреста килограммов «моны» («Mona»), Святая Дева! Если они не влезут, эта женщина завтра меня кастрирует!.. – Пабло ни на кого не променяешь, но ты же не скажешь ему, что я тебе рассказал… – Так, шестьсот «яйдера» («Yáider»)! Последний уже заполнен?.. – Как тебе удается всегда быть такой отдохнувшей, а? Не представляешь, какой это стресс… – Черт, брат! Мне нужен еще самолет!.. – Дело в том, что этот бизнес кормит сто тысяч человек и косвенно – еще миллион… Даже представить не можешь, какая ответственность у меня перед всеми этими людьми. И какое удовольствие доставлять товар клиентам… – В этой стране уже закончились самолеты, или как? Нам придется арендовать «Jumbo» у Санто Доминго! О господи! Что будем делать с двумястами пятьюдесятью киллограммами «питуфина» («Pitufín»)?! Это же новый клиент, а я про него и забыл… – Смотри, Вирхиния, за тобой приехали… Мой кузен-неудачник, определенно, счастливчик! Не такой несчастный раб, как я!

Наконец я понимаю, почему Пабло послал за мной этот самолетик. Оказывается, он далеко не последний, а просто единственный, который остался в Колумбии! По дороге я задумалась: экономические группы магнатов создают тысячу или две тысячи рабочих мест каждая и кормят около десяти тысяч человек. Мне интересно, не меняют ли цифры, которые Густаво мне только что озвучил, масштаб ценностей… Миллион человек… Прошло несколько часов пути, откуда-то внезапно выезжают три автомобиля и окружают нас. Напуганная, я думаю, что это похищение, или Dijín (Национальная полиция Колумбии) преследовала меня. Кто-то берет мой чемодан и просит пересесть в другую машину. Пара секунд паники, и я вижу за рулем Пабло! Счастливый, он целует меня. Мы, как гоночный болид, срываемся с места в направлении асьенды «Наполес», и он произносит:

– Единственное, чего мне не хватало все эти месяцы – чтобы ты превратилась в Амелию Эрхарт! Пилот сказал, ты ни разу не пожаловалась, передавая абсолютную умиротворенность и спокойствие. Спасибо, любовь моя. Знаешь, я не позволяю арендованным самолетам приземляться на своей полосе. Меры безопасности с каждым днем все строже. Не представляешь, насколько осмотрительным теперь приходится быть, чтобы удостовериться, что за тобой не следят! Сейчас мы воспользуемся тем, что тебе не нужно на работу, проведем много времени вместе, постараемся наверстать упущенное на всякие глупости время, так ведь? Обещаешь забыть то, что было в прошлом году? Мы больше не будем об этом вспоминать.

Сожалею, ничего не могу забыть, но уже долгое время не думала об этом. Позже, в его объятиях, я спрашиваю: не похожи ли мы на на Шарлотту Рэмплинг и Дирка Богарда в «Ночном портье»? Рассказываю Пабло сюжет фильма: через много лет после окончания Второй мировой войны красивая женщина тридцати лет выходит замуж за дирижера. Как-то Богард, охранник, который изнасиловал ее в концлагере, приходит на концерт знаменитого музыканта. Рэмплинг и Богард сталкиваются, узнав друг друга, и с того момента между элегантной дамой и почтенным экс-нацистом завязывается связь, полная одержимой и развращенной сексуальной зависимости. Я умолчала, что жертва и палач в конце концов поменялись местами. Это слишком сложно понять преступному уму, который за деньги спит с юными девушками, напоминающими ему тринадцатилетнюю жену, со стройной фигурой, в которую он когда-то влюбился.

– Какие ужасные фильмы ты смотришь… – отвечает Пабло. – Нет-нет, любовь моя, ты никогда не изменяла своим мужьям, а я не нацист-насильник! Завтра отвезу тебя в самое красивое место в мире, и ты узришь рай на Земле. Я относительно недавно обнаружил его и никому не показывал. Уверен, там ты потихоньку восстановишься и забудешь, что я сделал этой ночью. Знаю, я демон… не смог сдержаться… Но сейчас хочу только одного – сделать тебя счастливой, невероятно счастливой, обещаю.

Пабло просит рассказать ему все детали произошедшего с Хорхе Бароном и Артуро Абельей. Он слушает, не произнося ни слова. По мере того как я рассказываю свою версию недавних событий, его лицо мрачнеет:

– Думаю, это была месть Эрнесто Сампера за твое публичное заявление о чеках, выписанных на его имя в поддержку президентской кампании Альфонсо Лопеса. Сампер подослал Артундуагу, того еще проныру, узнать: правда ли, что я отвечаю за взятки журналистам. Об этом шепчутся мои толстые и уродливые коллеги, которые все бы отдали за то, чтобы залезть к тебе в самолет и в постель. Они притворяются моими подругами, чтобы разузнать о наших отношениях, но остаются ни с чем, потому что я никогда ни с кем тебя не обсуждаю. Поскольку ты ясно объяснил, что не дашь ему ни песо, Артундуага донес Самперу, что мы с тобой продолжаем видеться, и ты, как раньше, все мне рассказываешь. Эрнесто Сампер попросил своего близкого друга Сезара Вильегаса сделать ему одолжение, тот, в свою очередь, – у своего (Фернандо Каррильо), который купил у Абельи сто процентов акций программы. Сампер и Артундуага оставили меня без работы. Один, потому что ты дал ему кучу денег, а другой, потому что ты ничего ему не дал. Не знаю, как тебе удается видеть людей насквозь, Пабло, но в итоге ты всегда оказываешься прав! И прекрати уже надеяться на свой «профсоюз», эти парни завидуют тебе больше, чем мои знакомые журналистки, которым не суждено влюбить в себя магната.

Пабло предлагает поговорить с Каррильо, чтобы Артундуагу уволили, и я вернулась на свое место, так как он всего лишь очередной клиент El Mexicano.

Поблагодарив его, я прошу понять: вернуться на телевидение с его помощью для меня неприемлемо. Я сделала карьеру сама, благодаря таланту, элегантности и независимости, и никогда не была протеже какого-нибудь политика, даже не ходила пить кофе, руководствуясь этой целью. Открываю Пабло глаза, насколько невероятно все происходящее: его «профсоюз» набирает силы, благодаря моему, мафиози конкурирующего картеля объединяются с политиками, которых подкупил и разоблачил главный босс, требуя мою голову на блюдечке. И в конце концов меня лишают профессии, которая кормила меня тринадцать лет:

– Они мстят тебе, Пабло, но с моей помощью тебе не следует вступать в схватку с несчастным бандитом, которого Доктор Варито оставил вам в управлении аэронавигации. Смотри, если уж незначительный партнер El Mexicano и приятель Альварито сделали такое, чего можно ожидать от остальных членов неблагодарного «профсоюза», который ты возглавляешь и защищаешь ценой своей жизни? Кстати, хочу поделиться с тобой новостью. Почти уверена, что в ближайшем будущем стану ведущей выпуска новостей, который скоро запустят на канале в Майами. Те, кто видел запись, говорят, что на данный момент я лучшая испаноговорящая ведущая. Думаю, мне нужно уехать из Колумбии, пока еще не поздно.

– Да что ты говоришь?! Любимая, как ты можешь оставить меня сейчас, когда только вернулась? Вот увидишь, совсем скоро тебе позвонят и с других программ. Как ты будешь жить в Майами, если не умеешь водить машину, а канал наверняка не предоставит тебе водителя? Вот увидишь, они возьмут кубинку! Если ты уедешь, я умру, я способен согласиться на экстрадицию, лишь бы ты могла видеться со мной в тюрьме Майами! Что скажут флоридские газеты, когда узнают, какого несчастного заключенного навещает телезвезда каждое воскресенье? Разразится настоящий скандал, тебя выгонят с канала, депортируют в Колумбию и разлучат нас навсегда! Разве не понимаешь, родная, мы оба проиграем. Вот увидишь, завтра ты уже забудешь о страданиях… С этого момента мы будем очень счастливы, ты никогда ни в чем не будешь нуждаться. Клянусь той, кого люблю больше всего на свете, моей дочерью Мануэлой!

Запланированная часть прогулки на следующий день – единственные за всю жизнь двадцать четыре часа исключительного счастья в Колумбии. Все началось около полудня. За мной заезжает шикарный аппарат, управляемый одним из лучших мотоциклистов мира. Сначала я хватаюсь за его торс обеими руками, как будто приклеенная суперклеем, с распущенными волосами, закрыв глаза от страха. Потом, где-то через час, успокаиваюсь и уже только изредка держусь за его рубашку и ремень, широко раскрыв глаза, созерцая пейзаж, которым он еще ни с кем не успел поделиться.

С холма, покрытого прекрасными лугами и пастбищем, виднеется самое красивое место, созданное Богом на поверхности Земли. Тень дерева средних размеров как раз подходит, чтобы защитить нас от тропического солнца и спрятать от всех. Температура в тот день тоже идеальна, и даже внезапный слабый бриз, напоминающий, что время не остановилось в угоду двум любовникам, не может нам помешать. Здесь почти триста шестьдесят километров равнин, зеленых, как нефритовый бархат. Повсюду виднеются лужицы, в которых поблескивает солнце. Здесь нет ни следа присутствия человека: тропинки, маленького домика, какого-то звука или домашнего животного. Не похоже, что десять тысяч лет цивилизации прошли или вообще когда-либо существовали. Мы вместе изучаем это место, замечая повсюду интересные детали, представляя себе, будто мы в первом дне Создания, как Адам и Ева в земном раю, думая: насколько же беспощадной была судьба этой пары. Я утверждаю: если бог существует, он, должно быть, садист, поскольку проклял человечество, заставив его страдать без необходимости, ожесточил, вынудив эволюционировать. Спрашиваю Пабло: все, что тянется до горизонта, – часть асьенды «Наполес» или новое приобретение? Он улыбается и отвечает: на самом деле это ему не принадлежит. Потом, вглядываясь в горизонт, добавляет, что Бог поручил ему заботиться об этом месте, следить, чтобы оно осталось нетронутым, защищать обитающих здесь животных. Еще немного поразмыслив, Эскобар внезапно спрашивает:

– Ты действительно веришь, что мы прокляты? Думаешь, я родился таким, как Иуда… или, как Гитлер? И как ты можешь быть проклята, ты ведь ангел?

Замечаю, иногда во мне просыпается дьяволица, поэтому у меня с собой игральные кости. Он улыбается – и пока нам в головы не пришла одна и та же грешная мысль, я добавляю: пока мы живем, мы прокляты, и ни одно живое существо на Земле не может избежать подобной судьбы. Глядя на окружающую нас красоту, я произношу:

– Знаешь слова песни «Представь» («Imagine») Джона Леннона? Он, скорее всего, написал ее в один из таких моментов… в похожем месте… но, в отличие от песни, за то, что мы сейчас видим, стоит убить или умереть, правда, Пабло?

– Да, а еще и за это небо… Я должен заботиться о нем. Думаю, с этого момента я уже не смогу часто отсюда выезжать…

Последние слова разрывают мне душу. Чтобы Пабло не догадался об этом, я напоминаю: у него столько паспортов, что он давно мог уехать из Колумбии и жить за границей с новой личностью, как король.

– Зачем, любимая? Здесь я говорю на родном языке, до сих пор отдаю приказы и могу купить почти всех, у меня самый доходный бизнес на свете, я живу в земном раю. Здесь ты со мной, на моей земле, и под моим небом. Где еще я смогу добиться, чтобы самая красивая женщина страны любила меня, как любишь ты, и говорила так, как ты? Где, скажи мне, где, умирая, единственным, что я смогу забрать с Земли в ад, будет совершенный образ трехсот шестидесяти километров равнин, помноженных на триллион триллионов?

Я всего лишь человек, а его нежный, бездонный взгляд мгновенно излечит самое израненное сердце. Тем майским днем все, даже воздух, прозрачно, даже кожа не может ничего скрыть. Восхищенно смотря в небо, я размышляю вслух:

– Знаешь как я назову роман с твоей историей, написанный мной однажды, когда мы уже будем старыми и объездим весь мир? – «Небо проклятых»!

– Ох нет! Какое ужасное название, Вирхиния! Звучит, как греческая трагедия! Не шути со мной, ведь мы работаем над моей биографией.

– Разве ты не понял, любой журналист может написать твою биографию, если постарается. Твоя история, Пабло, – другое дело. Это история разных ипостасей власти, тех, кто управляет страной легким движением руки. Думаю, я могла бы написать ее, потому что знаю всю поднаготную твоего «профсоюза», маленькие тайны парламентских семей… и остальных.

– Почему бы тебе не рассказать мне обо всем этом поподробней в ближайшие дни?

– Что ты дашь мне взамен?

Он еще немного подумал, потом, вздохнув, погладил меня по щеке и произнес:

– Ты станешь свидетелем событий, о которых больше никто не узнает, потому что… если я умру раньше тебя… ты сможешь рассказать много правды. Посмотри вокруг, поскольку ты всегда такая рассеянная и никогда не знаешь, где находишься, могу тебе признаться: все это действительно мое. Дальше, за горизонтом, – тоже. Подступы ко мне закрыты. Сейчас посмотри вверх, что ты видишь?

– Небо… и птицы… там – облако, смотри! Огромный кусок неба, который Бог отдал тебе в защиту, чтобы ты оберегал его…

– Нет, любовь моя. Ты поэт, а я реалист. То, что мы видим вверху, называется воздушное пространство колумбийского правительства! Если я не отменю экстрадицию, это станет проблемой. Полагаю, мне нужно срочно задуматься над приобретением ракет…

– Ракеты? Ты прямо, как Чингисхан, Пабло! Пообещай, что больше ни с кем об этом не заговоришь, а то все подумают, что ты сошел с ума! Ладно… если бы у тебя получилось, ведь с твоими деньгами можно купить все, а со взлетно-посадочной полосой доставить прямо домой, все равно, любимый, думаю, тебе бы это особо не помогло. Насколько я знаю, ракету нельзя перезарядить… Итак, представим, одной или десятью ты сбил все самолеты ВВС, нарушившие твое воздушное пространство, – что ты сделаешь с гринго, которые на следующий день захватят нас, выпустят в тебя сто ракет и не оставят ни атома от рая?

Пабло на минуту умолкает, потом, как бы рассуждая вслух, очень серьезно комментирует:

– Кто-то же должен наконец попасть в стоящую мишень…

– Хватит уже выдумывать, это сумасшествие. Легче и дешевле выйдет заплатить сорока процентам бедных колумбийцев, чтобы они проголосовали за «Пабло-президента» и сокрушили экстрадицию! Хорошо, я стану свидетелем, но чего же и когда?

– Да, ты права… Забудь об этом, о сюрпризах не рассказывают заранее, родная.

Мы уже перестали быть единым целым – нас снова двое. Мы, как Адам и Ева. Становится холодно, мы укрываемся. Пабло опять углубляется в мысли, скрестив руки за головой, созерцая воздушное пространство. Я погружаюсь в раздумья, вглядываясь в «небо проклятых», положив ему голову на грудь. Пабло мечтает о своей ракете, а я о романе, он работает над стратегией шахматного поединка – я пытаюсь разгадать свою головоломку. Сейчас наши тела лежат буквой «T», думаю про себя, что мы невероятно счастливы. Окружающее нас совершенство похоже на рай. Когда я умру, то поднимусь на небо, но зачем мне место на небесах, если его не будет рядом?

За следующие месяцы мы с Пабло будем видеться один или два раза в неделю. Каждые сорок восемь часов место встречи меняется, и я теперь одержима вопросами безопасности даже больше, чем он. Пишу без остановки, а поскольку не смотрю телевизор, не слушаю радио и не читаю газет, то мне неизвестно, что Пабло убил судью, который открыл дело о смерти Родриго Лары Бонии и Тулио Мануэля Кастро Хиля. Прочитав мои рукописи, Эскобар делает заметки и пояснения, и мы сжигаем их. Понемногу я рассказываю Пабло о трех ветвях власти в Колумбии и жизни богатейших семей страны. Пробую заставить его увидеть: с таким количеством денег и земли, как у него, он должен мыслить более «династическими» критериями:

– Когда впервые знакомишься с колумбийскими богачами, узнаешь, насколько мелочны и жестоки некоторые из них. На их фоне ты порядочный человек, Пабло, так и есть, прошу тебя, не обижайся. Если бы не эта кровожадная партизанская война и нехватка величия, парламентские семьи и экономические группы давно бы задавили наш бедный народ. Мы можем сколько угодно ненавидеть войну, но это единственное, что их пугает и останавливает. У них всех за плечами багаж трупов и преступлений: своих, родителей, в ходе «Ла Виоленсии», их бабушек и дедушек – землевладельцев, прадедов – рабовладельцев или прапрадедов – инквизиторов и колонизаторов. Используй свои шансы с умом, любимый, хотя ты уже многое прожил, ты все еще ребенок, поэтому еще есть время исправить много ошибок. Ты богаче, хитрее и храбрее любого из них. Подумай, у тебя еще полвека жизни впереди, чтобы нести в эту страну любовь, а не войну. Пабло, не совершай больше ошибок, которые дорого тебе обойдутся, используй меня по назначению, ведь мы с тобой – нечто большее, нежели грудь или мужское достоинство!

Как губка, он впитывает и запоминает, анализирует и ставит под сомнение, сравнивает и заучивает, усваивает и обрабатывает, выбирает и отказывается, классифицирует и сохраняет. Я пишу для себя, вношу исправления для него. Сохраняю в сердце мемуары и диалоги последних счастливых дней, проведенных вместе, до того как наша Вселенная в триста шестьдесят гектаров разорвется сначала на два куска по сто восемьдесят атомов, потом на тысячу, и в конце концов на миллион, которые уже никогда не столкнутся и даже не узнают друг друга, потому что жизнь жестока и непредсказуема, а «пути Господни неисповедимы».

– Завтра приедет Сантофимио, – объявляет мне Пабло как-то ночью. – Излишне упоминать, что он будет просить у меня кучу денег на президентские выборы в наступающем году. Умоляю тебя прийти и сделать сверхчеловеческое усилие, чтобы скрыть неприязнь, которую ты к нему испытываешь. Он всем заявляет, что не видел меня с 1983 года, и я хочу, чтобы так и продолжалось – почему? Сам не знаю, Вирхиния, но ты мне там нужна, прошу не обсуждать это ни с кем, просто слушай, наблюдай и молчи.

– Ты же знаешь, меня невозможно заставить молчать, Пабло, тебе придется вручить мне «Оскар»!

На следующий день мы встречаемся в одном из огромных домов, которые Пабло и Густаво постоянно арендуют и меняют. Уже вечер, мы, как всегда, одни. Когда Пабло ожидает важных гостей, телохранители уходят. Пока он разговаривает по телефону, я вижу, как в дверь слева входит Сантофимио в красной футболке, которая почти всегда мелькает на политических демонстрациях. Заметив меня, он сначала делает шаг назад, но сразу понимает: уже слишком поздно, входит в маленький офис, приветствуя и целуя меня. Пабло просит подождать в зале, потому что ему нужно разрешить один деловой вопрос. Кто-то приносит два виски и исчезает.

Сантофимио спрашивает: когда я приехала, я отвечаю – давно. Он, кажется, удивлен и пытается выяснить причины моего отсутствия на телевидении. Я рассказываю, что, как и он, заплатила высокую цену за связь с Пабло. Густаво присоединяется к нам. Знаю, когда придет время, его задачей будет занять меня, чтобы Пабло и Доктор смогли дальше обсуждать финансовые вопросы. До парламентских выборов 1986 года осталось каких-то десять месяцев. Потенциальным победителем считают официального кандидата от либералов Вирхилио Барко, инженера MIT из богатой и традиционной семьи, женатого на американке. Два других кандидата – консерватор Альваро Гомес, яркий персонаж, ненавидимый левыми, не столько по своей вине, сколько по вине отца и «Ла Виоленсии»; и Луис Карлос Галан из партии «Новый либерализм», появившейся благодаря расколу мажоритарной партии, где заправляют экс-президенты Лопес и Турбай. Перед тем как уйти и оставить их рассуждать на любимые темы, спокойно выслушав прогнозы Пабло и Санто о голосовании в соседних с Медельином муниципалитетах, я решила завести разговор о том, что им больше всего не по душе:

– Артуро Абелья недавно упомянул: согласно одному его «очень достоверному источнику», Луис Карлос Галан думает уступить место Барко, чтобы его во второй раз не обвинили в расколе партии. Галан также может объединиться с руководством правящей партии, чтобы помочь ее членам завоевать подавляющее большинство и победить консерваторов. Тогда в 1990 году, заручившись благодарностью и поддержкой бывших либеральных президентов, он избавится от соперников на президентском посту.

– В таком случае источник Абельи – явно сумасшедший! Либеральная партия никогда не простит Галана! – вскрикивают практически в один голос Эскобар с Сантофимио. – Возможно, ты не видела, что во всех опросах он на третьем месте, за световые годы от Альваро Гомеса? С Галаном покончено, а Вирхилио Барко не нужны его четыре голоса!

– Да-да, знаю, но политика – «царство повторов». На данный момент с Галаном покончено просто потому, что он противостоит «аппарату» Либеральной партии, но в 1989-м это для него уже не будет помехой, и вам придется решать, что делать. Эрнесто Сампер совсем еще зеленый, чтобы в 1990-м стать президентом, ему только исполнилось тридцать четыре года…

– Да я лучше буду финансировать Галана, чем этого козла! – заключает Пабло.

– Тогда Галан экстрадирует тебя через день после вступления в должность, – с тревогой отвечает Сантофимио. – Если уберешь его, то поставишь страну на колени! А ты должна убедить его в этом, Вирхиния…

– Нет, Альберто, если вы уберете Галана, вас обоих экстрадируют на следующий же день, даже не думайте, уже хватило Родриго Лары! Поймите, к 1990-му придется подыскать другого кандидата.

– Галан уже никуда не годится, а до 1990-го еще пять лет, любимая, – говорит мне Пабло с видимым раздражением. – Кого нужно начинать обрабатывать, так это Барко, поэтому Доктор здесь…

– Вирхиния, пойдем, хочу показать тебе последние бриллианты, которые мне прислали, – предлагает кузен Пабло. Я прощаюсь с Сантофимио и договариваюсь увидеться с Эскобаром на следующий день. Доставая огромные футляры из сейфа, Густаво говорит:

– Я уже сыт политикой по горло, Вирхиния, тем более я консерватор! Мне больше по душе бизнес, гоночные машины, мотоциклы и бриллианты, посмотри на эту красоту… Что думаешь?

Отвечаю, что тоже ненавижу политиков, но, к сожалению, от них зависит вопрос экстрадиции. Если она вступит в силу, единственная, кто здесь останется, – я.

– Бог даст, Барко благоразумнее Бетанкура. Если он отдаст министерство юстиции Галану, не хочу даже думать о войне, которая тут развернется!

Отключившись от политики, я восхищаюсь сотнями бриллиантов, блестящими на бесконечной веренице подносов из черного бархата (тридцать на сорок сантиметров). Очевидно, Густаво предпочитает бриллианты холодильникам с пачками наличных и бочкам под землей. Меня никогда страстно не увлекали дорогие украшения или живопись, но, разглядывая их, я с некой грустью задумываюсь: почему, если легенда гласит, что «бриллианты вечны», человек с тремя миллиардами долларов, там, снаружи, заявляющий, что любит, хочет меня и так нуждается в моем присутствии, никогда не предлагал мне один, хотя бы один.