То самое место
За несколько месяцев до смерти мой кот стал спать в шкафу. Как-то раз я обыскала весь дом, а потом увидела его зеленые глаза, которые таращились на меня. Он лежал под моими жакетами. Он выбрал это дальнее место, потому что зло бы туда не добралось.
Однажды ночью я взяла с кровати одеяло и легла рядом с ним, чтобы он знал, что я рядом. Примерно через минуту он спустился вниз и спрятался за диваном. Что именно из намека «Я хочу побыть один» я не понимала?
Я сходила с ума от того, что мой кот умирает. Знала, что это будет для меня самая страшная потеря с тех пор, как я перестала пить. Переживала из-за надвигающегося на меня горя: что изменится в моем сердце, когда я его потеряю? Но у тревоги есть один недостаток: она никак не может повлиять на ситуацию.
С одной стороны его мордочки выросла раковая опухоль. Он выглядел, как белка, прячущая за щекой орех. Я каждое утро измеряла ее размер с помощью пальцев. С размера ореха она увеличилась до лайма, а затем и до бейсбольного мяча. Перед сном я смотрела ему в глаза и говорила: «Ты сам должен сказать мне, когда придет время», хотя я прекрасно понимала, что он не сможет этого сделать.
Однажды днем я поцеловала его в нос, но при этом сморщилась только одна сторона его морды. Это странно. Я провела рукой перед его глазами, и при этом его левый глаз не закрылся. Он будто бы стал стеклянным. Я позвонила Дженнифер в ветеринарную клинику, и ее нежный голос сказал мне то, что я и так знала. На следующее утро она пришла ко мне домой в синем медицинском костюме и, скрестив ноги, села на пол в моей спальне. Она позволила мне держать Буббу, пока устанавливала катетер в его крошечную рыжую лапку.
«Это быстро», – сказала она. – Я была настолько готова, насколько собиралась.
Она ввела ему первый шприц, и он, подобно затихающему двигателю, замурчал. Его тело обмякло в моих руках. Второй шприц я не помню, но помню, как я открыла глаза и увидела Дженнифер, склонившуюся над ним со стетоскопом. По тому, как она встретила мой взгляд, я поняла, что его больше нет. Я прижалась лицом к его телу, которое еще было теплым.
Мой разум не мог угнаться за переменами. Я отнесла Буббу в машину Дженнифер и осторожно положила на переднее пассажирское сиденье. Когда я в слезах возвращалась в свой дом, то больше всего на свете хотела увидеть его на верхней ступеньке лестницы, чтобы он помог мне справиться с этим испытанием.
Боль потери была сильнейшей, но я ни разу не подумала: «Алкоголь мне поможет. Знаете, чего требует это кошмарный день? Выпивки». Я наконец-то поняла, что алкоголь не избавляет от боли, а просто откладывает ее на потом.
Не знаю, когда это произошло, но я перестала хотеть выпить. Не скажу, что никогда не скучаю по алкоголю, потому что это периодически случается, но безудержное желание исчезло. «Счастливый час» наступает и проходит, а я этого не замечаю. Кружка пенного больше не манит меня. Вывески баров, мигающие неоновыми огнями, выглядят ровно как то, чем они и являются: красивыми средствами привлечения внимания.
Когда-то такие перемены казались мне недостижимыми. Женщина, которая пряталась в шкафу, понимала, что жизнь ее окончена и что сейчас она существует на чем-то вроде искусственного легкого. Хотела бы я тогда знать, насколько мне станет легче.
На протяжении долгих лет я пребывала в замкнутом кругу тревог и вопросов. Я алкоголик? Является ли алкоголизм болезнью? А что, если?.. Те, кто склонен больше всего думать, пьют сильнее всех. Когда я перестала пить, моя жизнь улучшилась, а сила духа вернулась. Лучшая жизнь требует баланса. Иногда вам нужно отказаться от чего-то, чтобы все остальное пришло в равновесие.
Иногда я наблюдаю за женщинами в барах. Я вижу, как они держат в руках бокал вина и как их влажный изгиб губ поблескивает на свету. Смотрю на их юбки, крошечные, как салфетки, и высоченные каблуки, но я больше им не завидую. Возможно, в определенном возрасте мы все же начинаем получать удовольствие от того, кто мы есть на самом деле. Или, возможно, мне просто стало легче.
Одна моя знакомая рассказала о том, как она всегда была девушкой из первого ряда на всех live-концертах. Она протискивалась к тому месту, где глаза ей обжигали софиты, а громкоговорители заставляли ее тело содрогаться. Перестав пить, она начала скучать по прежней жизни, но затем поняла: трезвость – это и есть полная жизнь. Никаких наушников. Никакого безопасного расстояния. Все вокруг на максимальной громкости. Все сложности мира вибрируют в твоей груди.
Я хожу на собрания АА и часто не могу поверить в то, через какие страдания приходится проходить другим людям. Кто-то из них потерял ребенка, кто-то – мужа. Я и не представляла, что жизнь меня так бережет. Я же была в шоке от утраты 17-летнего кота.
– Я бы хотела быть жестче, – пожаловалась я Мэри.
– Ну да, ты не жесткая, – сказала она и засмеялась. – Жесткий – это просто позиция. Ты лучше. Ты стойкая.
Я до сих пор плачу почти каждое утро, когда просыпаюсь и понимаю, что Буббы нет рядом. Ненавижу смотреть на окно второго этажа, где он уже никогда не будет сидеть и радостно мяукать, увидев, как я открываю калитку. Теперь я знаю, как начинать все сначала, и это значит, что я могу начинать все с чистого листа столько раз, сколько будет необходимо. Прекрасно понимаю, что величайшие испытания моей жизни еще впереди. Немного переживаю из-за этого, но в целом готова ко всему.
Забавно, но когда-то я думала, что алкоголь делает меня взрослой. В детстве я брала из родительского шкафа винный бокал, и его тяжесть казалась мне воплощением независимости. Я играла не в чаепитие, а в коктейльную вечеринку, потому что по телевизору показывали, что гламурные люди ходят на такие. На самом деле алкоголизм стал для меня продолжением подросткового возраста. Невероятно веселым, удивительно сложным, эмоционально ограниченным подростковым возрастом.
Отказ от выпивки стал первым по-настоящему взрослым поступком в моей жизни. Так началась взрослая жизнь женщины.
Я каждый год навещаю Анну. Трачу по 10 часов, чтобы доехать на машине из Далласа до ее дома в Западном Техасе, но меня это не смущает. Шум колес хорош для медитации. Непрерывное движение успокаивает мой мозг. Синева неба включает в себя много оттенков синего: молочную синеву степи, яркую синеву пустыни.
В машине я слушаю поп-песни, трехминутные заряды хорошего настроения. Моя машина напоминает передвижную дискотеку 70-х: ELO, BeeGees, Queen. Пока я еду по пустым дорогам, пою с тем упоением, которое раньше приносил лишь алкоголь, и задумываюсь, можно ли как-то взять это волшебное чувство и растянуть его на всю оставшуюся жизнь.
У нас с Анной за спиной 20 лет таких воссоединений. Столько лет объятий, расспросов о приключениях на дороге и вежливых споров о том, кто занесет сумки в дом. Каждый раз, когда мы с Анной чувствуем, что отдаляемся друг от друга, даже если сидим рядом на диване, я говорю себе, что 20 лет – это внушительный срок.
Раньше количество прошедших лет пугало меня. Пару лет назад я приехала к Анне в гости, и мы сильно повздорили в ее машине. Было темно, и мы остановились перед железнодорожными путями, разделяющими город. Мигал красный сигнал, пока грузовые вагоны проносились мимо. Я сказала ей довольно жестко: «Не думаю, что ты понимаешь, каково быть незамужней и одинокой». На это она совершенно спокойно ответила: «Не думаю, что ты понимаешь, каково быть замужем и с ребенком».
Это краткое содержание всех споров, которые случались между нами на протяжении многих лет. Белый шлагбаум поднялся, и мы поехали дальше.
На этот раз я хотела, чтобы все было иначе. Я знала, что ее жизнь изменилась, но я верила, что для меня в ней все равно останется место. Я свернула на каменистую дорогу, ведущую к ее дому, и увидела, как Анна шутливо танцует, указывая мне на подъездную дорожку. Элис стояла за стеклянной дверью и наблюдала. Сложно представить себе место, более отдаленное от Нью-Йорка. У нее на заднем дворе были веревки для сушки белья, а перед домом рос кактус.
– Ты сделала это, – сказала она.
Я улыбнулась и ответила:
– Да.
На следующий день мы поехали к природному источнику по красным скалистым горам. Этот маршрут заставил меня задуматься о том, зачем люди вообще переезжают в большие города. Я чувствовала потребность в каком-нибудь значимом разговоре, но у нас с Анной такие разговоры случались уже на протяжении 20 лет. Возможно, теперь нам требовались разговоры попроще. Итак, мы заговорили о последнем выпуске журнала New Yorker, о фильмах и о виде за окном.
Лучшие подруги. В течение долгого времени эти два слова были для меня музыкой, но одновременно в них звучала угроза. Я разбрасывала эти слова, как коврики по комнате. У меня были лучшие подруги на каждом этапе моей жизни, каждый сезон. Считается, что эти слова должны выражать любовь, но нет ли в них еще и духа соревнования? Это было состязание, и мне хотелось оказаться на первом месте. Теперь лучшей подругой Анны была ее коллега из юридической фирмы. Они присматривали за детьми друг друга и хихикали так, будто были близняшками. Когда-то у нас с Анной были точно такие же отношения, и мне иногда больно от того, что меня заменили.
Я знала, что мы с Анной уже не будем дружить так, как в 19 лет, потому что то время уже не вернуть. Знала, что в сложившейся ситуации нет моей вины. Хотя алкоголизм разрушает все ценное в жизни, он не смог разрушить нашу дружбу. Иногда люди появляются в вашей жизни и исчезают из нее, и бороться с этим мучительно. Рискуешь наглотаться морской воды, пытаясь противостоять приливам и отливам.
Добравшись до источника, мы с Анной расстелили на траве одеяло и растянулись на нем своими неидеальными телами. Я рассказывала ей о том, что пишу, а она – о новом детском садике Элис. Мы уже не говорим на одном языке, но обе пытаемся учить язык друг друга.
Мне интересно, сблизимся ли мы вновь после того, как у меня родится ребенок и она снова станет моей наставницей, как в юности. А возможно, я никогда не стану матерью, и меня это не пугает.
Так много женщин в моем возрасте мучаются вопросом о рождении ребенка, но я совершенно не волнуюсь из-за этого.
Не знаю, что ждет меня впереди. Это как роман, концовка которого еще не известна.
Солнце пекло, и на наших голых животах стали выступать капли пота. Мы подошли к источнику и потрогали воду пальцами ног. Она была поразительно холодной. Мы стояли у трамплина, с которого можно было спрыгнуть в темную воду, и, как дети, толкались и смеялись.
«Прыгай!» – говорила я, слегка подталкивая ее, а она отвечала: «Нет, ты прыгай!» Мы хихикали до тех пор, пока Анна не взяла себя в руки и не спросила серьезно: «О’кей, ты хочешь, чтобы я прыгнула первая?» Я кивнула. Она встала на трамплин и, как всегда, первая сделала прыжок.
Одним воскресным утром мы с мамой пили кофе. Одетые в форму для йоги, мы сидели на пустой террасе кафе. Совершенно неожиданно мама сказала: «Я так рада, что ты не пьешь».
Мама не упоминала о моем алкоголизме долгое время, и теперь, когда она снова подняла эту тему, мне стало некомфортно. Такие слова вгоняли меня в ступор. Я не пила уже четыре года, когда подобные заявления кончатся?
Я понимала, что маме нужно открыть свои чувства. Она всегда была эмоциональной. Она всегда говорила нам с братом во время ужина: «Я так сильно люблю вас, дети». На это там хотелось ответить: «Понятно. Можешь передать курицу?»
Мама смотрела на свою чашку, и ее взгляд был задумчив.
– Мне нужно было чаще быть рядом, когда ты была маленькой девочкой, – сказала она, и ее зеленые глаза при этом увлажнились.
– Мама, прекрати, – ответила я, отмахиваясь от эмоционального груза этого разговора. – Тебе не нравится та, кем я выросла?
Она кивнула, как бы говоря, что нравится.
– Неужели ты думаешь, что облажалась так сильно, что за это нужно извиняться?
Она отрицательно покачала головой. Она попыталась мягко объяснить то, чего я не понимала: нереалистичность материнских ожиданий, желание уберечь своего ребенка от боли. Она сказала, что жить, зная о своих ошибках, тяжело. Она хотела быть лучшей матерью.
Я понимала, о чем она.
Мы все живем в тени человека, которым могли бы стать.
Я сожалею о том, какой эгоистичной и безответственной дочерью я была. Слишком многое принимала как должное: постоянную моральную подпитку со стороны мамы, тяжелый труд и непоколебимую поддержку со стороны отца.
Я обедала с папой раз в месяц. Он стал другим человеком, не таким, каким был в моем детстве. Он стал более расслабленным, веселым, внимательным, улыбчивым. Он, как и прежде, каждый день читал газету и смотрел вечерние новости. У него в голове происходило так много всего, но я раньше об этом не догадывалась. Если человек ведет себя тихо, не означает, что ему нечего сказать.
Однажды мы с ним заговорили об алкоголизме. Он бросил пить 10 лет назад из-за страха, что спиртное повлияет на эффективность его лекарств. Хотя он пил не так много, когда я была ребенком, к тому моменту как я поступила в колледж, его употребление алкоголя достигло тревожной отметки. Он мог выпить бутылку за вечер, даже не осознавая этого.
Поскольку он бросил пить легко и без жалоб, я думала, что это была незначительная жертва с его стороны. На самом деле ему было тяжело. Он до сих пор скучает по алкоголю: «Я уверен, что у меня есть склонность к алкоголизму». В такие моменты я смотрю на него и думаю: «Кто ты?»
За четыре года, что я не пила, он никогда не произносил при мне эти слова. Склонность к алкоголизму. Меня до сих пор поражает, как же много личностных черт я унаследовала от него: неуверенность в себе, чувство юмора, тревожность. Возможно, я выгляжу и разговариваю, как моя мать, но я наполовину (если не больше) – этот мужчина. О чем еще не говорил мне мой отец? О чем еще он молчал, потому что никто даже не думал спросить его об этом? Достаточно ли у меня времени, чтобы все это узнать?
Часы тикают. Моя мама слишком часто теряет ключи и на середине предложения забывает, что хотела сказать. Папа теряет равновесие, если слишком долго стоит на одном месте. У него проблемы с ногами. Однажды вечером его ноги подкосились, когда мы стояли в очереди, и он упал на землю рядом со мной, как будто его подстрелили. Я часто замечаю, что старение оказывает на организм то же самое действие, что и алкоголь. Потеря равновесия. Потеря сознания. Потеря памяти.
Мы годами пропиваем свои способности, а затем годами пытаемся их удержать. Когда мои друзья рассказывают о своих родителях, страдающих болезнью Альцгеймера, я слышу в них эхо собственного поведения. Он постоянно снимает с себя одежду. Она все время ругается матом. Он исчезает в тумане.
Наша жизнь начинается и заканчивается забвением, как будто память образует тоннель, заходящий в человеческое тело и выходящий из него.
Я дружу с семейной парой, у которой есть двухлетняя дочь. Эта веселая малышка в платье в горошек постоянно лепечет и что-то хватает. Мы смеемся над тем, как сильно она похожа на нас в пьяном виде. Она засовывает руки в подгузник и требует печенье. Она макает пальчик в соус и мажет им губы. Услышав музыку, она сразу же начинает танцевать. Ох, этот ребенок любит танцевать. Она кружится и хлопает себя по круглому детскому животу. Танцуя, она зажмуривает один глаз и слегка высовывает язык, как будто это движение помогает ей сохранить равновесие.
Это можно сравнить со свободой, которую дарил мне алкоголь. Выпив, я оказывалась в чудесном месте, где чужое мнение не имело значения, где все мои потребности удовлетворялись, где мои эмоции могли вылиться в приступ гнева. А когда я наконец-то успокаивалась, кто-то брал меня на руки и укладывал в кроватку.
Иногда я размышляю, могло ли что-то предотвратить мой алкоголизм или же он просто был мне предначертан судьбой.
Этот же вопрос мне задают мои друзья, у которых есть дети, потому что они беспокоятся. Как понять, что их ребенок пьет слишком много? Что можно сделать? Я испытываю огромное сочувствие к родителям, которые пытаются заткнуть собственными пальцами брешь в огромном и небезопасном мире, но я не думаю, что мои родители могли как-то удержать меня от падения в бездонную яму. Я несмотря ни на что нашла бы дорогу к барной стойке. Зависимость основывается на двух факторах: генетике и культуре. И с той и с другой стороны карты были против меня, но я понимаю, что в своем алкоголизме виновата сама.
Нет формулы, которая приводит к проблемам с выпивкой. Я слышала так много противоречивых историй: слишком строгие родители, слишком мягкие родители, ребенок, которому уделялось слишком много внимания, ребенок, которому внимания почти не доставалось. Я начала пить, потому что была уверена, что алкоголь может меня спасти. И жила этой иллюзией целых 25 лет.
Каждое поколение выражает протест по-своему. Мое поколение пило, но будущие зависимости определенно за таблетками. Пока, мини-бар, привет, аптечка. Ребенок, который глотает сильное обезболивающее в 15 лет, без проблем начнет употреблять героин в 19. Это практически одно и то же. Взрослея, я думала, что зависимость делится на два лагеря: алкоголь, что вполне допустимо, и все остальное, что недопустимо. Но сейчас понимаю, что все виды зависимости лежат в одной плоскости.
Я больше не стыжусь того, что раньше была алкоголиком. Меня раздражает, когда родители в шутку говорят: «Боже, надеюсь, мой ребенок не окажется в реабилитационном центре» или «Господи, я надеюсь, что ему не придется идти на групповую терапию». Я понимаю, какое реальное желание скрывается за этими фразами: я надеюсь, что мой ребенок вырастет счастливым. Когда мы говорим подобные вещи, мы поддерживаем заблуждение о том, что люди, ищущие помощи, неудачники, а люди, которые помощи не ищут, успешные. Это не так. Некоторые из самых здоровых и образованных людей, что я знаю, оказывались и в реабилитационных центрах, и на собраниях АА. Мне также известны больные ублюдки, которым удалось избежать и того, и другого.
Когда я сижу в одной комнате с людьми, которых когда-то считали опустившимися, то чувствую себя в своей тарелке.
Я считаю, что алкоголизм – это чуть ли не лучшее, что со мной случалось. Те неприятные годы пробудили меня. Я перестала отчаиваться из-за того, что не получила, и начала ценить, что имею.
В ноябре 2013 года я снова полетела в Париж. Прошло семь лет с того момента, как я попала в ту ужасную ситуацию в два часа ночи. Тогда я покинула город, пообещав себе никогда больше не возвращаться. Классическая логика алкоголика: проблема в Париже, а не во мне. Именно так поступают пьяницы: мы закрываем двери. Мы избегаем того парня и никогда не возвращаемся в тот ресторан. Мы всегда ищем чистые книги. Прошлое помыкает нами, поскольку мы отказываемся жить вместе с ним.
Я хотела вернуться. Хотела выяснить все, что возможно. На свете было только два человека, которые помогли бы мне восстановить события той ночи, и имя Джонсон было единственным, что я помнила.
Когда я заходила в тот отель, у меня возникло чувство, что я оказалась внутри снимка в старом фотоальбоме. Как только я увидела белый каменный пол и зеркальное окно, у меня возникло чувство, что это то самое место.
– Я уже останавливалась здесь много лет назад, – сказала я парню за стойкой, который был молод, любезен и прекрасно говорил на английском. – Не могли бы вы сказать, в каком номере я была?
– Мне очень жаль, – ответил он, – но у отеля сменились владельцы, и сведения за такой давний срок не сохранились.
Я ожидала этого. Моя история произошла всего лишь семь лет назад, но, когда я пыталась выяснить подробности своей поездки в Париж, у меня возникало чувство, что я совершаю раскопки. Мои старые электронные письма были стерты почтовым сервисом, а мои выпускающие редакторы не сохранили информации о том, в каком отеле и номере я останавливалась. Я не могла сделать выписки с кредитных карт, потому что закрыла их два года назад. Бухгалтер в редакции сказала, что может посмотреть архив и поискать мои старые чеки, но ей нужно было разрешение человека, который на тот момент был в отпуске. В эру технологий мы постоянно говорим, что информация живет вечно (как будто безупречный архив – это ноша, которую мы обязаны тащить на себе), но никогда не упоминаем, насколько много информации теряется. Целые эпизоды нашей истории могут потеряться в строках HTML-кода.
– В тот день за стойкой регистрации был парень по имени Джонсон, – сказала я тому молодому человеку. – Он здесь еще работает?
Джонсон, Джонсон. Он спросил у нескольких коллег.
– Никто здесь не знает такого человека, – ответил он.
Возможно, что он давно уже здесь не работает, но мне нужно было спросить. Я боялась встретиться с ним снова, но мне хотелось услышать его версию произошедшего. Как звучал мой голос, что он прочел в моем лице. Однажды он мне позвонил. Я была на изысканной вечеринке Стефани по случаю Дня благодарения. Прошло несколько дней с моего возвращения домой, и его голос в телефонной трубке был похож на руку, схватившую меня за горло. Я не могла понять, откуда у него мой номер. Какого черта, парень? Какого черта?! Успокоившись, я вспомнила, что сама его ему дала.
– Как вы считаете, кто-то еще в отеле может быть знаком с тем Джонсоном? – спросила я молодого человека за стойкой.
Парень нахмурился.
– Утренний консьерж, – ответил он. – Он работает здесь уже 25 лет. Если кто-то и знает того человека, то это он.
Я поблагодарила его и провела остаток дня, восстанавливая в памяти те шаги, которые я сделала столько лет назад. Это была экскурсия по моему собственному проблемному прошлому. Я испытала облегчение, поняв, насколько много моих воспоминаний были верными. В некоторых подробностях я ошибалась: постельное белье было жестче, чем мне казалось, а дверь отеля была вращающейся, а не раздвижной.
Направляясь к Эйфелевой башне, я проверяла собственную память. Через два квартала отсюда будет палатка с блинчиками, сказала я себе. Будет дорога, которая переходит в мощеные улицы. И обрадовалась, насколько хороша я была в этой игре, подобно тому как успешно я справлялась с детской настольной игрой для развития памяти, в которой нужно искать одинаковые картинки среди перевернутых квадратных карточек. Да, все было так, как я помнила. Хруст гравия под моими ботинками, ноябрьский ветер, продувающий пальто, Эйфелева башня, в сумерках мерцающая тысячами огоньков, восхищенные вздохи толпы, поцелуи, дети на плечах родителей. Это происходило раньше и происходит сейчас. Это случается постоянно, каждый день, и не совсем понимаю, почему я с таким восхищением думала: «Я уже была здесь. Я помню это».
Я помню это. Почему погружение в прошлое так приятно? Мудрецы советуют нам жить настоящим. Жить здесь и сейчас. Стоять лицом к лицу с каждым моментом. Тем не менее мне нравится оказываться в коридорах прошлого. Дом, где я когда-то жила. Улица, где бродила в одиночку. Мы всегда надеемся вернуться в прошлое, исправить его, найти недостающую деталь пазла, которая поможет всему обрести смысл.
Следующим утром я проснулась рано, чтобы поговорить с консьержем Гийомом.
– Я ищу мужчину, который работал в ночные смены, – сказала я.
Гийом слушал, когда я описывала ситуацию в общих словах, упуская практически все подробности. Он несколько раз поправил очки на носу.
– Мы не так хорошо знаем тех, кто работает в ночную смену, – сказал он. – Люди постоянно приходят и уходят.
– Понимаю, – сказала я. – Спасибо большое.
Я ушла до того, как он заметил бы слезы у меня на глазах.
Почему я плакала? Почему чувствовала себя так глупо? Возможно, потому что я знала подлинную историю того, как тот человек вошел в мою жизнь, и мне было больно от всего, с чем было связано наше общение. Быть может, поездка казалась мне бесполезной. Я проделала весь этот путь, чтобы разыскать человека. Или, возможно, то место, где я стояла, было связано для меня с чересчур неприятными воспоминаниями. Я помнила, как стояла у той стойки семь лет назад. Какой же пьяной я тогда была!
Я вышла из отеля и села в такси, которое отвезло меня в аэропорт. Самолет перенес меня через океан и доставил домой. Я так и не получила ответов на свои вопросы, но чувствовала удовлетворение от того, что снова на все взглянула, и этого было достаточно, чтобы двигаться дальше.
Примерно в 07.45 утра я сидела на скамейке рядом с местом, где был магазин, в котором я воровала помады в 12 лет. Я совала блестящие черные футляры в карман, потому что я поняла, что у меня это получается и потому что мне хотелось большего, чем позволяли родители. Этого магазина там давно уже не было, и его заменила изысканная бургерная, воруют в которой только владельцы: бургер с трюфельным соусом айоли стоил $12.
Через дорогу находилась обычная дверь, за которой собирались люди, которые больше не пьют и хотят стать лучше. Я должна была встретиться с молодой женщиной, которая однажды вечером написала мне письмо, прочитав несколько моих рассказов в Интернете.
«Простите, что нам пришлось вот так встретиться», – сказала она. Она извинялась за многое. За свою неопрятность, грусть и смущение. Она извинялась, когда плакала. Извинялась за то, что мне приходится проводить с ней время, хотя я говорила, что я сама этого хотела.
Она не верила мне, и я ее не винила. Я тоже никогда не верила людям, которые говорили мне похожие вещи. «Ну да, конечно, – думала я. – С какой стати тебе хотеть проводить время с такой развалиной, как я».
АА напоминают нам о том, как много похожих историй. Об этом же напоминают нам литература, наука и религия. Мы все хотим думать, что наша боль исключительна и что никто больше ее не испытывал, но наша боль вполне заурядна, что можно считать одновременно благословением и проклятием. Это означает, что мы не уникальны, но это также значит, что мы не одиноки.
Одно из лучших высказываний, что я слышала в своей жизни, было произнесено кем-то на собрании АА: «Если вы трахнули зебру, кто-то другой трахнул две». Я не видела, чтобы его приписали рядом с другими слоганами, но надеюсь, что это произойдет.
Женщина положила сумку на колени. Она сказала, что ее жизнь в тумане. Она не понимала, кем она является и чего хочет. Она рассказала мне свою историю, в которой были свои особенности, но в целом она была вполне типичной.
Все мы в какой-то момент оказываемся там, где мы становимся чужаками для самих себя.
Она начала плакать и искать в сумке платок, еще раз извиняясь.
– Видели бы вы, как я плакала, когда бросила пить, – сказала я. – Это были водопады слез.
– Я даже представить себе не могу, что когда-то вы были такой, – ответила она.
Я попыталась ей объяснить, что тоже в свое время прошла через отчаянье, хрупкость, эмоциональную нестабильность. Она смотрела на меня так, словно я пыталась что-то ей продать.
– Когда я смотрю на вас, то понимаю, что вы точно знаете, кем являетесь на самом деле, – сказала она.
В то утро я была одета в первые попавшиеся спортивные штаны, потому что торопилась на встречу, и на мне не было ни грамма макияжа. Не самый голливудский образ. Но она была права в том, что мое сознание больше не было затуманено нуждой и желанием.
Я не знаю, как это произошло и сколько мне потребовалось для этого времени, но однажды я просто взглянула на себя и, к своему собственному удивлению, поняла, что приближаюсь к той женщине, которой я хотела бы стать.
– Я была точно в такой же ситуации, как и вы, – сказала я со слезами на глазах. – Я была потеряна очень долгое время.
Даже если она не понимала меня, я видела, что она мне верит.
Я не могу сказать, бросила она пить или нет, потому что сама не знаю об этом.
Каждая история трезвой жизни – это книга с открытым концом. Никто не знает, чем закончится эта история.
Но такие разговоры идут мне на пользу. Они отвлекают меня от собственной печали и напоминают о том, что я могу быть полезна. Они не дают мне забывать, как я выкарабкалась и оказалась там, где я есть сейчас. Я слишком многое забывала на протяжении очень долгого времени. Не просто то, что я делала прошлой ночью, но и кем я была и кем хотела бы стать. Теперь это мне не свойственно. Теперь я все помню.
