Моя квартира в Нью-Йорке находилась на южном краю Уильямсберга – в те времена арендная плата была почти разумной. Из нее открывался вид на манхэттенский мост, который круглый год был в огнях, как рождественская елка. Стены в гостиной я украсила красными и белыми полосками, будто леденец. Когда Стефани приехала навестить меня вскоре после моего переезда, она сказала: «Ты никогда не покинешь это место». А я была горда, что смогла произвести на нее впечатление.

Париж разрушил меня, но в то же время он был одноразовым мероприятием. Личную катастрофу всегда легко переписать, чтобы уверенно говорить о ней с людьми. «Как тебе Париж?» – «Удивительно!». И люди кивали, потому что – каким еще может быть Париж? А сейчас у меня были лучшие виды – прямо передо мной. Здесь я была. Я была здесь. Писатель в Нью-Йорке: фраза, которая компенсирует почти все, что угодно.

Мечтатели планируют свою жизнь на долгие годы вперед, и осенью 2005 года мой план наконец-то превратился в сценарий. Разве что детали немного отличались. Мне не было 23 лет, когда я переехала в большой город – мне был 31 год. Абсолютно точно не я написала «Над пропастью во ржи». Я писала нудные очерки и пилотные сценарии для рекламы видеоигры «Лего: Звездные войны». Я не осела в живописной зеленой Валгалле литературного Бруклина. Вместо этого я перебивалась в городке, где колючая проволока понемногу уступала место футболкам с ироничными надписями.

Но я любила свою большую беспорядочную квартиру. Владелица здания была хрупкой доминиканкой далеко за 50 лет, с тугим пучком волос на голове и строгими правилами поведения. Она немного говорила по-английски, и я отказалась разговаривать с ней на испанском, потому что не хотела уступать и малую толику зоны комфорта, поэтому все наше общение сводилось к коротким кивкам в коридоре. Вся ее семья жила в этом доме. Крупная незамужняя дочь, которая заходила ко мне обсудить жалобы на шум. Сын, который курил на крыльце, одновременно разговаривая по мобильнику. Шестилетние близняшки-внучки с копной пышных завитушек на головах.

– Ваша кошка дома? – спросила одна из них, шепелявя из-за шели в зубах. Этот вопрос застал меня врасплох. Как будто иногда моя кошка ходила на работу.

Первый год был практически хорошим. Обещания. Я наконец-то начала вычеркивать пункты из списка, в котором была описана моя идеальная жизнь. Меньше подобранной мебели, выкинутой на тротуары. Лучшая косметика для ухода за кожей. Немного самосовершенствования.

У меня родилась отличная идея: я должна научиться готовить. Моя мать пыталась научить меня пару раз, когда мне было около 20 лет, но тогда я отбрыкивалась от этого. Женщины не должны больше заниматься этим, сказала я ей, словно она учила меня стенографии.

Но 12 месяцев в большом городе заставили меня сомневаться в правильности моих убеждений. Слишком много заработанных денег я отдавала курьерам. Кроме того, я надеялась наладить здоровую связь с едой и выпивкой, в которой я так нуждалась.

Мои кулинарные эксперименты начались с обещания. Я в пустой кухне – нарезаю продукты полосками и кубиками, как зрелый, взрослый человек. Я могла бы открыть бутылку вина, чтобы медленно наслаждаться им, пока выполняю всю подготовительную работу. Но вино всегда делало меня болтливой, поэтому я позвонила бы друзьям в Техас. И наш разговор настолько поглотил бы меня, что больше не хотела бы готовить. Я потеряла бы аппетит после второго бокала, убрала бы всю еду обратно в холодильник, обменяв ее на полдюжины сигарет у раскрытого окна.

Когда бутылка закончится, я выскочу в магазинчик и возьму две больших банки пива. Эквивалент четырех бокалов, идеальная доза для меня: как раз то, что нужно, чтобы напиться и не перепить (единственный рецепт, который я знала). Около полуночи, когда я буду зверски голодна, я брошу немного пасты в кипящую воду, капну туда масла, посолю и сожру, пока буду смотреть кабельное ТВ. Разве Вольфганг Пак начинал по-другому?

Моя подруга Стефани только что вышла замуж за шеф-повара телешоу Food Network Бобби. Они жили в изящной квартирке на Манхэттене: два этажа, бар и бильярдный стол на верхнем уровне. Навещать ее было словно погружаться в «жизнь, которую ты всегда хотела», но Стефани хотела делиться ею с другими. Она платила за наши ужины, заказывала мне такси и делала еще миллион крошечных жестов, которые не имели никакого отношения к деньгам.

Весной Стефани играла в пьесе на Бродвее, и я пошла на вечеринку в честь открытия бистро Бобби в Мидтауне – это напоминало визит в мир настоящего гламура. Там была Наоми Уоттс. Актеры из «Секса в большом городе». В очереди в туалет я стояла прямо за Бернадетт Питерс (из сериала «Энни»!), а сигаретой со мной поделился парень, который сыграл главную роль во втором сезоне «Прослушки». Я написала другу: «Я сейчас курила с Фрэнком Соботкой!». В нашем кругу это равнялось совместному поеданию мороженого с Джулией Робертс.

Дети, которые жаждут известности, часто представляют Нью-Йорк именно таким. Одна огромная комната, полная знаменитостей и коктейлей. Вечеринка Стефани не была слишком далека от моих детских фантазий.

После этого я возвращалась в ресторан Бобби так часто, как могла себе это позволить. Однажды вечером я выпивала там с группой друзей Стефани, включая одну дерзкую рыжую девчонку, которая мне нравилась. Около 20.00 наши друзья начали понемногу отваливаться, возвращаясь к своим ответственным взрослым жизням и распланированным ужинам, и она обратилась ко мне:

– Хочешь пойти в другой бар?

Это был отличный вопрос.

– Конечно.

Мы направились в одно модное местечко и сблизились, обсуждая тяготы одинокой жизни, пока хлебали мартини по 17 баксов за бокал. Я помню, сколько он стоил, потому что навык быстрого счета в те дни был мне жизненно необходим. Сколько таких коктейлей я могу себе позволить по рабочей кредитке, чтобы оставить деньги на такси до дома? Моя подруга была безработной уже какое-то время, и я не могла понять, как ей до сих пор удается снимать квартиру в Верхнем Вест-Сайде и заказывать мартини по 17 долларов. Я хотела спросить ее напрямую, но никак не могла найти удобный момент. Поэтому мы сидели и обсуждали наши любимые позы в сексе.

В полночь мы вышли из бара и встали на углу, чтобы поймать такси. Я держала свои туфли в руках, босиком шагая по липкому тротуару. К тому моменту, как такси высадило меня у дома, я была жутко голодной. Я вскипятила воду и кинула в нее немного пасты. Опустилась на футон и включила комедийное шоу на канале VH1, где высмеивали Milli Vanilli и Тедди Ракспина.

Следующая часть истории заставляет меня гореть со стыда. Стук в дверь. Сын моей домохозяйки с огнетушителем в руках. Серый дым вокруг плиты. Оглушающий сигнал пожарной тревоги.

– Откройте окно, – сказал он. Пот капал с его лица, пока он пытался спасти кухню. Я стояла за его спиной, руки беспомощно висели по бокам.

– Сирена орет уже полчаса, – сказал он и убрал кастрюлю с обугленными останками спагетти с конфорки.

– Наверное, я заснула, – ответила я. Более приличный вариант, чем «отключилась». Но я задалась вопросом, знали ли они правду. Ведь они видели все банки и бутылки в моей мусорной корзине.

Десять минут спустя домовладелица стояла на моей кухне. Она была в синей ночной сорочке, руки скрещены на груди. «Вы пытались сжечь мою квартиру», – сказала она.

– О, нет, – воскликнула я, пораженная этим обвинением и исполненная надежды, что она плохо сформулировала свою мысль из-за незнания языка. – Это был несчастный случай. Мне так жаль.

Той ночью я так и не смогла уснуть. В пять утра, еще до того, как начался рассвет, я решила прогуляться. Я перешла Вильямсбургский мост, прошла по усыпанным мусором улицам Нижнего Ист-Сайда, мимо закрытых магазинчиков с опущенными металлическими ставнями, миновала опрятные кафе в районах Челси и Мидтаун. Если ноги и болели после такой долгой прогулки, то я не заметила. Мне просто нужно было идти вперед. Я должна была скрыться от своего позора. Я уже была у зоопарка в Центральном парке, когда меня настиг звонок от дочери домохозяйки.

– Когда в апреле ваш срок аренды закончится, мы хотим, чтобы вы съехали, – сказала она.

– Мне жаль, – выдавила я в ответ.

Должно быть, она до черта не хотела звонить мне. Ей вряд ли хотелось сообщать мне дурные новости.

– Слушайте, вы неплохой человек, но моя мать действительно сильно расстроена. Это старое здание. Там живут ее внучки. И весь дом мог сгореть.

– Я понимаю, – ответила я, но сама подумала, что реакция была чрезмерна для одной маленькой ошибки. Я продолжала думать, что просто заснула. Как дым от спагетти мог сжечь дотла все здание? Но где-то в глубине души, за всеми попытками защитить себя я понимала, что неправа. Потому что пыталась убрать главное доказательство своей вины – ту часть истории, где я выпила три мартини, две банки пива – и отключилась.

– Я бы хотела купить вашей матери растение в горшке, – сказала я. – Или букет цветов. Какие она любит?

– Я не думаю, что это хорошая идея, – был ответ.

– О, – я думала, что всем нравятся цветы.

– Думаю, лучшим вариантом для всех будет, если вы не будете ничего говорить и просто выселитесь в апреле.

Я прошла от Вашингтон-Хайтс до 181-й улицы, где жила моя подруга Лиза. Мы встретились еще в Остине, и она была одной из первых, кто убедил меня, что я смогу заработать на жизнь в Нью-Йорке.

Первый месяц после переезда я спала на ее диване, засыпала под смех Лизы и ее мужа в их спальне и представляла, что однажды у меня все будет так же.

Лиза и Крейг были кандидатами на звание величайших людей, которых я только знала. И если вы окажетесь однажды в таком же бедственном состоянии, как я в то утро, надеюсь, что у вас будет своя Лиза, в чью дверь вы сможете постучать.

Мы вытащили на улицу пару стульев и сидели, наслаждаясь теплом и солнечным светом. Я смотрела на мост Джорджа Вашингтона, на голубое небо за ним. Мои губы дрожали.

– Думаю, мне нужно бросить пить, – сказала я, и она ответила:

– Я знаю. Мне так жаль. Я люблю тебя.

Я бросила пить. На целых четыре дня.

У меня родилась великолепная идея: я должна найти работу. Фриланс давал свободу, но, возможно, мне нужна была клетка (то есть офис). А еще мне нужна была регулярная зарплата. Я была должна 10 000 долларов по кредитным картам. Просрочила уплату налогов. Дважды.

Я получила работу редактора и автора статей в электронном журнале под названием Salon. Постоянная должность со всеми ее преимуществами, а главное – с надеждой. Я рассматривала как второй шанс – переезд, изменение в рабочем графике – надежда на то, что я избавлюсь от дурных привычек.

Но на этот раз все действительно было иначе. Одно из моих первых эссе для журнала было о том, как я справлялась с задолженностью по кредитным картам, которая вышла из-под контроля настолько, что мне пришлось занять денег у родителей. Бесплатный налоговый адвокат помог мне рассчитать сумму задолженности – 40 000 долларов – и составил план погашения. Срок составил семь лет, и это заставило меня ощущать себя тем парнем из «Побега из Шоушенка», который ложкой копал путь к свободе. Но в конце концов я признала свои проблемы.

Моя кредитная история выявила новую проблему. На следующий день после публикации у моего стола остановилась стажер редакции.

– Что ты думаешь о комментариях к своей статье? – спросила она. – Безумство, да?

– Абсолютное, – ответила я, хотя еще не добралась до них. Тем вечером, подкрепив себя бутылкой вина, я начала читать комментарии. Их было несколько сотен. Одни называли меня идиоткой. Другие высмеивали. Но все соглашались с тем, что это была бесполезная статья, написанная лузером.

Моя мать всегда говорила мне, что я сама себе худший критик. Она определенно не читала комментарии к этой статье.

Я начала терять уверенность в себе. Принялась пересматривать все – не только мои тексты, но и редакторскую работу. Интернет был в постоянном движении, страшный и незнакомый мне, и я ощущала себя растянутой между настоящей журналистской работой и необходимостью быть шарлатаном, выдающим клочок пуха за невероятную сенсацию. Я раз за разом обдумывала заголовки к текстам, выстраивая слова так и эдак, переставляя их как плитки из Скрэббла для максимального эффекта.

Я начала больше пить дома. Отличный способ сэкономить. Награда после сложного дня. Я каждый раз меняла магазинчики, чтобы никто из продавцов не поймал меня на ежедневной покупке алкоголя.

Когда в Salon осенью 2008 года пошла первая волна увольнений, меня оставили в штате. Но это напугало меня. Мой босс назвал имена людей, которых он решил уволить, и я плакала так, будто их застрелили. Они такие хорошие, думала я. Как будто это имело какое-то значение. Как будто глобальная финансовая катастрофа выбирает жертв по доброте.

После вечера с друзьями я могла зайти в магазин за упаковкой в шесть банок пива. Воскресенья умножали этот ужасный счет. Я лежала под одеялом, пила белое вино, смотрела Intervention и печалилась, что грядет очередной понедельник.

Я должна была прекратить это. Я знала, что должна. Я могла проснуться и подумать «больше никогда», но к 15.00 это превращалось в «может, сегодня».

Меня посетила прекрасная идея: я должна пойти на терапию. Мои родители согласились оплатить большую часть расходов, и я чувствовала себя виноватой, потому что знала, какое напряжение это вызовет. Но еще хуже было не получить помощь вообще.

Моя терапевт оказалась женщиной материнского типа, которому я не доверяла. Но каждый раз, когда я думала солгать ей, я представляла, как смываю в унитаз банкноту в сто долларов.

– Что насчет реабилитации? – спросила она.

– Я не могу, – ответила я. Не могу бросить кота. Не могу бросить коллег. Не могу позволить себе это. Если я решусь на реабилитацию, то хочу оказаться в курортном местечке для знаменитостей, с пилатесом и ананасовой диетой, а не в кошмарном заведении с металлическими койками, к которым пациентов прикручивают наручниками.

Но я хотела, чтобы меня заставили остановиться. Кому нужно некое доброжелательное создание с небес, которое вынет бокал «Пино-нуар» из ваших рук?

У меня родилась отличная идея: попробовать антидепрессанты. И еще одна: бросить антидепрессанты и начать ходить в спортзал. И еще одна: что насчет очищения фруктовыми соками? И еще одна, и еще.

Я становилась на колени над унитазом, вставляла два пальца в рот и вызывала рвоту. Душ, дорога на работу.

Я должна была остановиться. Пробовала это не раз, но никогда не выдерживала больше двух недель. Я стала параноиком, боящимся потерять работу. Каждый раз, когда я садилась писать, слова не шли. Давление, и напряжение, и стресс сделали свое дело. Я была опустошена.

– Я близка к увольнению, – сказала я однажды своему боссу, волнуясь из-за последнего дедлайна.

– Взгляни на меня, – сказала она. – Ты не потеряешь свою работу.

И она была права.

Но она потеряла свою. Второй поток увольнений начался вскоре после нашего разговора, в августе 2009-го. И когда нам зачитали новый список, в нем было имя моего босса вместе с половиной других из нью-йоркского офиса. Я не могла поверить в случившееся. Все эти месяцы я думала, что буду уволена, но я была одной из немногих, переживших вторую волну.

Почему они решили оставить меня? Я никогда этого не узнаю. Возможно, я была дешевой рабочей силой. Возможно, мое имя просто не вытянули из шляпы. Я подозревала, что моя начальница не позволяла им видеть, как сильно я барахтаюсь. Она защитила меня – и оказалась на улице. А меня оставили с моей работой, страхом и чувством вины.

После работы я пошла прямиком в бар. Я держалась целую неделю. Но сейчас не могла остаться трезвой после всего этого дерьма.

Стефани была единственной, кто противостоял мне. Она повела меня на ужин в милый итальянский ресторанчик. Разложила на коленях салфетку: на одном из ее изящных пальцев сиял гигантский бриллиант.

– Нам нужно поговорить, – сказала она. Верный знак кошмарного разговора. Ей нужно было поговорить со мной, потому что, когда я пришла к ней и мы курили на балконе, я успела разрыдаться, рассказывая обо всех этих ужасных увольнениях. «Ты можешь довести любого», – сказала она, и это сильно задело меня, потому что случившаяся беда смогла всех сплотить.

Ей нужно было поговорить со мной, потому что во время недавнего ужина я рассказала историю настолько отвратительного расставания с душераздирающими деталями, что одна из подруг Стефани держала меня за руку всю дорогу в такси. Так она была тронута. Стефани же только вздохнула. Она слушала эту историю в третий раз.

Несколько последних месяцев я слушала рассказы девочек о совместных ужинах и поездках, которые они совершили без меня и думала: о’кей, они, вероятно, знают, что я не могу себе это позволить. Я пыталась притупить свои чувства. Ничего особенного, все круто.

Но, сидя напротив Стефани, я начала понимать, что это было совсем не круто. Что-то очень неправильное произошло между нами. И это не был эпизод на балконе или случай в такси, а длинный ряд таких эпизодов, которые случались раз за разом. Разногласия накапливаются. Противостояние похоже на ведро холодной воды, которое выплеснули на вас, но вы не сможете понять, как долго оно ждало своего часа. Пять капель, 100 капель, каждая добавляется к предыдущим, пока в один прекрасный день ведро не переполнится.

– Я не знаю, чего ты хочешь, – сказала она. Слова царапали ей горло, и это испугало меня, потому что Стефани была не из тех, чье самообладание легко было поколебать. – Чего ты хочешь?

И я подумала: Хочу интересные поездки, дом в Хэмптонсе и длинные тонкие пальцы с огромным бриллиантом.

Я подумала: Я не хочу этого разговора.

Я подумала: Я не хочу, чтобы меня бросали люди, которых я люблю.

Я подумала: Я хочу выпить.

– Я не знаю, – сказала я. Она взяла меня за руку и не отпускала долгие, долгие минуты. Мне хотелось бы сказать, что это стало концом моего пьянства. Но вместо этого мы не видели друг друга около года.

То, что я сказала ей во время ужина, было правдой. Я и в самом деле не знала, чего хочу. Или, скорее, я точно знала, что я хочу: я не хотела встретить день, в котором в моей жизни не будет алкоголя и в то же самое время я не хотела встретить последствия его пребывания в моей жизни. Я хотела невозможного. Это – время повышения ставок, которое приветствует вас, когда вы приближаетесь к концу. Вы не можете жить с выпивкой, но вы не можете жить без нее.

Еще одна, последняя прекрасная идея: мне нужно переехать на Манхэттен. Бруклин был для детей, Нью-Йорк – город для взрослых. Я начала новый путь 31 декабря 2009 года: самое время для того, чтобы начать с нуля.

Площадь моей квартиры-студии была 24 квадратных метра. Я недооценила размеры, увидев в первый раз это место без мебели. Проживание в таком небольшом пространстве было сродни путешествию со всем имуществом на среднем сиденье самолета. Сидеть можно было только на постели, поэтому я лежала под одеялом, выключив свет, закрыв дверь на цепочку, и пила, словно отгородившись от всей своей жизни черной занавеской. Большую часть вечеров я оставалась дома, потому что это спасало меня от проблем. Иногда я смотрела порно – только по той причине, что у меня был бесплатный доступ к Showtime. Теперь я чаще всего пила пиво. Пиво было хорошим выбором для меня. Я всегда полагалась на доброту Stella Artois.

Анна приехала навестить меня. Она спала вместе со мной на одной кровати в этой крохотной комнатенке и не жаловалась. Она была на пятом месяце беременности, из вещей у нее был только небольшой рюкзачок, и она светилась изнутри. Рядом с ней я ощущала себя вздувшимся нарывом. У нее тоже было множество прекрасных идей: может быть, мне стоит есть более здоровую пищу. Может быть, нужно больше активности на свежем воздухе. Она нашла студию йоги неподалеку и составила план. Я пообещала, что буду ходить туда. Но я зашла слишком далеко. Есть то, что невозможно исправить всеми собаками мордой вниз и всем свежевыжатым соком в мире.

Мой терапевт сказала мне: «Не думаю, что имеет смысл продолжать наши сессии, если вы не бросите пить». Должно быть, я выглядела удивленной, потому что она тут же поправилась: «Я волнуюсь, что терапия не поможет, если вы не остановитесь. Вы понимаете, почему я это говорю?»

Да, я понимала: Отстань. Свали. С тобой покончено.

Я не хотела бросать терапию – даже больше, чем не хотела бросать друзей или воспоминания о вечерах, но потребность пить стояла на первом месте. Выпивка спасала меня. Когда я была ребенком, пойманным в ловушку одиночества, она подарила мне спасение. Когда я была подростком, которому вредила собственная застенчивость, она дала мне силу. Когда я стала молодой женщиной, не уверенной в собственной ценности, она дала мне храбрость. Когда я была потеряна, она указала мне путь: путь к следующему напитку и всюду, куда он заведет. Когда я одерживала победы, выпивка праздновала вместе со мной. Когда я плакала, она дарила успокоение. И даже в конце, когда я мучилась всем, что она сотворила со мной, она давала мне забвение.

Вечером 12 июня 2010 года я пошла на свадебное торжество своего друга, которое происходило в лофте Tribeca. Все было прекрасно. Я пила красное вино, потом переключилась на белое. Я сидела в большом круглом кресле у окна, рядом был парень в белом смокинге и смешных черных очках. Последним, что я помню, было его лицо, его раскрытый в смехе рот. А за ним – ночь.

Следующим утром я проснулась в своей постели. Я не знала, как закончилось торжество и как я вернулась домой. Бубба был рядом, мурлыкал и терся об меня своим боком. Все в порядке, ничего тревожащего. Просто кусок жизни выпал из памяти, словно вынутый из дыни шарик мякоти.

Люди, которые не хотят бросать пить, часто указывают на маркеры статуса, которые у них еще остались. Они составляют списки вещей, которых еще не лишились: у меня все еще была моя квартира. У меня все еще была работа. Я не потеряла парня или детей (потому что у меня не было, кого терять).

Тем вечером я принимала ванну, лежала в воде в течение долгого времени, лила воду на свои бедра и бледный живот, и мне впервые пришло в голову, что со мной никогда не случалось ничего серьезного. Я ни разу не попадала в больницу. Меня не сажали в тюрьму. Никто и ничто никогда не тормозило меня. Вместо этого я плыла по жизни, безнадежная пылинка в океане космоса, тающая с каждым годом. Я держалась за многие вещи. Но не за себя.

Не знаю, как описать накрывшую меня синеву. Это не было желание самоубийства. Это было осознание, что я уже мертва. Жизненная сила покинула меня.

Я поднялась из ванны и позвонила матери. Она была тем человеком, которому стоит позвонить перед тем, как оставить всякую надежду. И я сказала ей то, что говорила уже тысячи раз – друзьям, себе, тихому ночному небу.

– Я думаю, мне нужно прекратить пить, – сказала я ей. И на этот раз я сделала то, что говорила.