Глава 6
Вот говорят – отправляйся туда, где никогда не была. В Сомали, например!
Я увиделась с Машей Горобец только на следующее утро. Так уж вышло, что, когда я решительно убрала свой смартфон в карман и раскрыла двери святая святых – нашей бухгалтерии, – Маши Горобец там уже не было. Ее не было там с обеда, и я бы знала это, если бы потрудилась ей позвонить. Но я же боялась даже открыть приложение с контактами, я боялась, потому что первыми же вызовами в списке будут вызовы, именованные как «Малдер», и никто не знает, что я сделаю тогда – в следующую минуту. Палец соскользнет, я нажму на его имя (или, вернее, подпольную кличку) – и все, пиши пропало. Пойдешь по этой дорожке вниз и не успеешь опомниться, как сама себе будешь врать, что «он смотрел не холодно, ему просто что-то в глаз попало, а на самом деле я ему нравлюсь, он же улыбнулся мне… на корпоративе».
Я знала, как это бывает, сто раз видела, как Машка Горобец делает из мухи слона, а из Гриши Кренделя – своего «почти уже мужа». Один танец на одном празднике, несколько прикосновений, несколько вскользь брошенных фраз – и Маша уверена, что все ее надежды, все ее будущее связано с этим педантичным трудоголиком, педантом и поклонником психотренингов. Маша мечтает стать мадам Крендель – и кто может ей помешать? Только сам месье, разумеется.
– Ну что, как? – спросила меня Машка, когда я появилась на пороге их просторной, разделенной невысокими серыми перегородками залы. Под вопросом, конечно, не имелись в виду мои проблемы. Маша ждала Кренделя, искала Кренделя, вожделела его, и мои смешные проблемки ее не волновали. Однако мы играли в эту игру давно, чтобы я знала, на что можно закрыть глаза, а что можно пропустить мимо ушей.
– Никак, никак. И я, между прочим, так ничего и не сказала Гусеву, – пожаловалась я, переставляя на подоконник большой разлапистый цветок, приписанный к тумбочке, стоявшей рядом со столом. Цветок принадлежал Эльзе – странное имя, происхождение которого мне неизвестно. Эльза была, так сказать, Машкиной коллегой, ей принадлежал цветок, а тумбочка была Машкина. Таким образом, цветок становился яблоком раздора.
– Э-э-э, он там замерзнет! – возмутилась Машкина коллега Эльза, девушка странная и подозрительная, к тому же «на ножах» с моей Горобец. И потянулась за цветком.
– Если он тебе так дорог, поставь его к себе на стол – вон какой огромный тебе стол купили, – парировала Машка, передергивая округлыми плечами. Я уселась на тумбочку, Эльза фыркнула, но ничего не сказала. Я знала, что цветок вернется через несколько часов обратно, на Машкину тумбочку.
Сидя рядом, эти две женщины были настолько непохожими, что было странно, как они не аннигилировали в присутствии друг друга. Машка Горобец была эдакий «свой парень», простая и понятная, с нею всегда можно было постоять, пока она курит на крылечке, помолчать о чем хочешь – и потом становилось легче. Люда Свиридова из фильма «Москва слезам не верит», Машка была точно такая – боевая подруга, с которой хоть в огонь, хоть в воду, хоть на дальнюю дачу в январе по сугробам, таща в рюкзаке восемь пакетов полусладкого. Решительная и одновременно беззащитная, как героиня Муравьевой, она умудрялась оставаться мечтательницей, даже когда билась за свое место в очереди в Налоговой инспекции в отчетный период.
Эльзу мы за глаза называли Панночкой, что было только вежливым иносказанием для слова «ведьма» – кем мы ее и считали. Нет, она не была страшна, не прилетала на работу на метле, и, положа руку на сердце, назвать Эльзу неприятным человеком было бы неправильно – она была вполне приятна и даже красива, как и Панночка из ужастика Гоголя. Уже не юная, но все еще молодящаяся – и не без успеха, благодаря худобе, высокая черноволосая Эльза обладала той агрессивной красотой Малифисенты, которую так любят глянцевые журналы и которой так боятся мужчины. Она носила волосы распущенными, они спадали по ее острым плечам длинной черной блестящей волной, а чтобы волосы не мешали ее черным бухгалтерским глазам, она закалывала их жуткими крабиками, которые напоминали паучков с красными лапками.
Бледная кожа, чрезвычайная худоба, даже костлявость, манера держаться – нам не нравилось в ней все. Эльза перебирала бухгалтерские бумажки длинными тощими пальцами, каждый завершался исключительной длины красным когтем, и тогда сходство с ведьмой становилось полным, за исключением одного странного факта. Наша Панночка нарушала средневековую традицию. Ведьмы обычно бывали незамужними, Эльза была жена и мать, что нервировало и огорчало Машку, так как нарушало ее картину мира. Что ж, исключение только подтверждает правило. Панночка Эльза терпеть не могла людей в целом, а нас с Машей – в частности. Как меня занесло в лист ее врагов, я понятия не имею, но когда она смотрела на меня своими странными черными глазами и тянула руки к своему любимому цветку в горшке, мне хотелось проверить одежду на предмет булавок.
Бухгалтерия порой напоминала мне террариум со змеями подколодными, которые так давно привыкли шипеть друг на друга, что случись им вдруг перестать, они сойдут с ума от тишины – решат, что наступил апокалипсис. Сейчас тут царили тишина и покой, только Маша и Панночка мозолили глаза друг другу, все остальные «бойцы учета, дебета и кредита» отсутствовали. Утро.
Машка потянулась и отбросила бумаги в сторону. Если работа мешает общению… Маша Горобец в нашей бухгалтерии работала дольше всех и была в хороших, даже приятельских отношениях с главным бухгалтером и парой ее замов – за это, мне кажется, Панночка ненавидела Машу еще больше. Маша могла себе позволить многое.
– Кому и чего ты не сказала? – спросила Маша, провожая цветок – и Панночку – ледяным взглядом. – Постой, почему Гусеву? При чем тут Гусев?
– Я тебя искала! Весь вечер искала, а тебя не было. Ты меня бросила, – упрекнула я Машку, причем безо всякой справедливости. Машу-то от работы никто не отстранял, Маша в налоговой была, бедняжечка.
– Ну позвонила бы! – воздела она руки. – Значит, Кренделёк мой так и не нашелся? Чума на оба ваших дома, куда он мог деться?
– Хочешь, прямо при тебе позвоню? Может быть, он от тебя скрывается, пытается защитить свое сердце от такой ядрёной атаки? – Я услышала, как Панночка за моей спиной прыснула от смеха. Мы с Машей, не сговариваясь, повернули головы к ней – синхронно изображая испепеление.
– Эльза Германовна, что-то смешное? – спросила я холодно. – Мы бы тоже посмеялись, знаете ли, если бы все не было так грустно.
– Чего вам-то грустить? – удивилась Панночка, опыляя свой лохматый цветок из розовой бутылочки с распылителем. Вот как получается, что живые существа, пусть и размножающиеся вегетативно, живут только в бухгалтерии и в психотерапевтически комфортном кабинете Апреля? А у нас на двадцать шестом только кактусы. Хотя… опять же технически кактусы тоже живые. Только агрессивные и недружелюбные, как и все мы, айтишники.
– А чего веселиться? – развела я руками.
– Ничего себе. Сидите, ничего не делаете, в карты играете, по конторе слоняетесь, а я вам зарплату начисляю, пенсию насчитываю, налоги.
– Правда? – невольно оживилась я. – И зарплата будет? Красота! Хоть этого у нас не отняли. Знаешь, я никогда не думала, что не работать будет так трудно. Чтобы приходить на работу вовремя, нужно мужество и героизм. Чтобы приходить вовремя на работу, на которой ты не должна работать, нужно быть философом-детерминистом. Нужно знать, что это предопределено, что это судьба, что нет никаких шансов не пойти на работу. И все равно трудно.
– Да я бы только так и работала, – фыркнула Панночка и тряхнула волосами так, что на секунду мне показалось, что ее крабики ожили и поползли по ее вискам.
– Наверное, Машка, твой Крендель где-то невидимо старается – добрый ангел отдела. Вот только как дать ему знать, что происходит с Сашкой Гусевым?
– Ага, как же! Будет он стараться! – процедила Панночка, яду в голосе – на пяток змей. – Идеализируете вы вашего Кренделева, девушки, говорю я вам. Еще наплачетесь.
– А что случилось с Сашкой Гусевым? – спросила Маша, проигнорировав нападки на ее потенциального любимого. Я тоже и не подумала отвечать Панночке. Наконец-то Маша собрала внимание в кучку, чтобы заняться тем, ради чего я к ней пришла. Посоветоваться. Сказать, что я все делаю правильно. Чаю предложить с конфетами.
Мне нужно было, чтобы кто-то сказал мне, что делать с этой дурацкой ситуацией. И еще – так, до кучи – что делать с моим идальго, забывшим, как пользоваться телефоном. Я не могла решиться сделать хоть что-то с первым вопросом. На деле я даже не дошла обратно до двадцать шестого этажа, чтобы не встретиться ненароком с Сашкой. Я бы просто не справилась, застыла бы и пялилась на него, как на смертельно больное животное, которое еще бегает и веселится на лугу, а я-то знаю, что все очень плохо. Я бы таращилась и плакала. Напугала бы всех.
– А с Апрелем, значит, ты хочешь, чтобы я удержала тебя от звонка.
– Примерно, – кивнула я.
– А с Сашкой – чтобы помогла сказать ему правду? – уточнила подруга, чтобы я потом, под протокол, не соврала бы и ничего не перепутала. Я снова кивнула.
– Ну так вот, моя дорогая подруга. Я думаю, тебе нужно позвонить… Апрелю, а Гусеву ничего не стоит говорить, – сказала Машуля и откатилась от стола на своем кресле с колесиками. Панночка тоже заинтересовалась, бросила печатать что-то и повернулась к нам.
– Э, я к тебе не за тем приходила! Ты что? Ты меня огорчаешь, Маша, а меня нельзя огорчать, я и так живу в мире, где все всегда плохо, ты знаешь. Я пессимист, я ни во что не верю. И ты сейчас разбиваешь мою последнюю надежду. Ты всегда говоришь именно то, что я хочу услышать! – Я вскочила с ее тумбочки и принялась ходить из стороны в сторону, пытаясь понять, где и что я просчитала не так.
– Ну, исходя из твоей же собственной логики, если я всегда говорю тебе то, что ты хочешь услышать, значит, именно это ты и хотела услышать сейчас.
– Что я не должна ничего говорить Гусеву? – вытаращилась я на нее.
– А ты забыла, что делают с гонцами, приносящими плохие вести? – пожала плечами Машка. – На кол тебя, конечно, не посадят, но всегда есть риск, что после того, как ты все ему расскажешь, ты же окажешься во всем виноватой. Еще кончится все тем, что вместо него все-таки уволят тебя. Ты же с Постниковым – как кошка с собакой, и ты хочешь влезть в это дело? Сиди себе спокойно и играй в свои карты. Чего тебе не спится в ночь глухую?
– Это жестоко и бесчеловечно.
– Зато безопасно! – Маша подняла вверх указательный палец, украшенный золотым кольцом с красивым голубым камнем. Ее руки – отдельный повод для беспокойства. Меня часто мучает страх, что какой-нибудь грабитель увидит, что Машкины руки – как пещера Сим-Сим, да и отрубит ей обе ладони, чтобы быстрее было. И чтобы вместе с браслетами забрать. «Кольца и браслеты, шляпки и жакеты разве ж я тебе не покупал». Это явно про мою Мурку писалось…
– Я вот не понимаю этого! – Возмущенный голос Панночки удивил меня и застал врасплох. – Почему говорят – живут как кошка с собакой? Вот у меня дома живет и кошка, и собака. Живут, между прочим, как… как… – Панночка растерялась в поисках аналогии к аналогии. Я помогла ей немножко.
– Как нитка с иголкой?
– Почему? – обиделась она. А меня лично Панночка удивляла все больше и больше. Вот так посмотришь – женщина-вамп в чистом виде, причем не по стилю, а по сути: вопьется зубами в глотку и высосет всю кровь. А копни поглубже – жена, мать, кошатница, собачница. Так докопаемся до того, что она в местном приходе собирает одежду для бездомных. Тогда я пойду и сдамся сестре – пусть чинит мне голову. Ничего я не понимаю в этом мире.
– На вас не угодишь, – пожала плечами я. – Ну хорошо, мы с Постниковым – как огонь и вода. Как Киркоров пел, помнишь, Машка? Ты огонь, я вода, че-то там беда-беда.
– Никогда бы не подумала, что ты знаешь тексты песен Киркорова и даже помнишь, что это тексты песен Киркорова, – хмыкнула Машка. Я согласно кивнула, сама несказанно удивленная тем, какое количество попсы и шансона, оказывается, роится в моей голове. Я вздохнула, плюхнулась обратно на тумбочку и подперла подбородок на манер роденовского «Мыслителя», которого всякие шутники «в этих ваших интернетах» сравнивают с человеком, сидящим на унитазе. Культура в массах приобретает странные формы.
– Значит, не говорить?
– Нет. Не говорить. Подождать, посмотреть, что и как сложится. Может, его еще и не уволят. В конце концов, ты могла чего-то не понять.
– Гусева будем увольнять по статье, чтобы другим неповадно было? – скептически подняла бровь я. Машка прикусила губу и задумалась.
– Тогда, может, ты Джонни поняла неправильно? Может, он сказал, что будем жарить гуся к пасхе? Ладно-ладно, сдаюсь. Ты права, это какая-то ерунда. Все равно сначала нужно бы разузнать все. Может быть, Постников еще переменит решение.
– Ага, переменит. Эта скотина, – пробормотала я, и образ Вити возник перед моим мысленным взглядом. Невысокий, лоснящийся, как свиноматка, с ядовитым, излучающим, как радиация, чувством собственной важности. – Свинопапка.
– Постников, между прочим, прекрасный специалист. Очень, очень хороший специалист, не то что некоторые. Раз уж дорос до ведущего аналитика подразделения, а? – Панночка подцепила длинными красными когтями пару бумажек и сделала вид, что погружается в работу. По ее довольному лицу было ясно, что сказала она это специально, чтобы меня позлить. Впрочем, в чем-то Эльза была права. Не всем, ой не всем Витя Постников казался таким уж мерзким. С кем-то он вполне душевно обедал, смеялся над анекдотами, общался в свободное от работы время. С кем-то он был в нормальных отношениях. Но все эти люди были, во-первых, ему полезны, а во-вторых – они были мужчинами. Витя Постников был откровенным шовинистом, и за это-то его и ненавидела вся женская половина Муравейника. Определенно, за исключением Панночки.
– А вот с Игорем нужно подумать.
– Я ему звонить не стану, – прошипела я, как кошка, которую бросили в воду.
– Я знаю, – вздохнула Машка. – Будешь ходить и страдать. И слезы лить. И затопит нас тут всех к чертовой матери.
– Пятьдесят раз! – буркнула я на прощание и поплелась к себе. Совет Маши Горобец я воплотила в жизнь ровно наполовину. Я не стала звонить Апрелю, я даже начала проводить мысленный эксперимент Шрёдингера, только вместо кота я сажала туда моего благородного идальго. Он помещался туда с трудом, пришлось увеличить мысленную коробку до размера его кабинета. Он стоял там, в моем мысленном пространстве, смотрел в окно и одновременно, как и положено в мысленных экспериментах квантового толку, был влюблен в меня – и не влюблен. Пока не раскрою коробку – не узнаю, но пока коробка закрыта, я могу спокойно жить, зная, что Игорь в меня влюблен.
Такая формулировка вопроса была неожиданно успокоительной и расслабляющей, и, когда я зашла в родной коридор двадцать шестого этажа, из которого вчера ушла так скоропостижно и пропала без вести, мыслей об Апреле в голове почти не осталось. Зато мысли о темном будущем Саши меня не покидали.
– Где тебя носило? Что это за саботаж? – накинулся он на меня, оглядывая с ног до головы так, словно уже все знал. Я зажмурилась и досчитала про себя до пяти, в точности так, как сам Саша учил меня делать, если я вдруг начинала нервничать на корте. А нервничать я там начинала прямо сразу, как только на него выходила.
– Саботаж – мое второе имя, – ответила я и присоединилась к коллективу. К обеду мы переключились с карточных игр в Интернете, которые нам надоели, на веселую онлайн-игру под названием «Программист или серийный убийца». Целью игры было угадать, кто скрывается за описанием. Мы, программисты, чувствовали себя уверенно, ибо надеялись, что уж программиста мы всегда вычислим. Всем отделом, со всем старанием, а порой и с конфликтами мы определяли профиль предложенной личности с тем, чтобы отличить одного от другого. Это было весело и глупо. Куча программистов, чьи привычки, представления о жизни и ответы на самые простые вопросы оказывались более свойственны маньякам-убийцам.
– Я требую определить, речь идет о просто маньяке-убийце или о сексуальном маньяке! – возмущалась Яночка, а Жора со свойственным ему скептицизмом отвечал, что ей, Яне, понять, что такое сексуальность, не дано, потому как она выглядит как самое бесполое существо на земле. Яна обижалась и требовала назначить Жору маньяком. Время летело быстро, куда быстрее, чем в обычный рабочий день. Несколько раз к нам вламывались с претензиями – опять на «посыпавшиеся» базы данных, «дуркующие» массивы данных и – о боже – проблемы в бухгалтерии. Мы разводили руками и просили нас не отвлекать.
– Ты на тренировку идешь? – спросил Саша Гусев, когда я – уже в третий раз – промазала и назвала маньяком нормального программиста. Вопрос застал меня врасплох, хотя был очевидным. Вторник. Тренировка. Я даже форму взяла, потому что мне на телефон пришла напоминалочка от Саши. Он был невероятно серьезным, когда дело доходило до бадминтона, я бы даже сказала, он становился маньяком.
– Э-э-э, Саш, – процедила я, намереваясь продолжить мычать и отнекиваться. Он знал, что я так сделаю, и тут же выдал заготовленную речь о том, как не позволит мне сдаться и опустить руки, тем более что в одной из этих рук – бадминтонная ракетка. И что он так и не оставил планов причастить меня к турнирной жизни. Я было возмутилась.
– Ну что? – воскликнул он. – Что ж такое, ты что, хочешь испортить нам вечер? Мы уже привыкли к тебе. Мы на фоне тебя чувствуем себя как боги. А ты?
– А я… – Мысленно я на секундочку заглянула в мою воображаемую комнату с Игорем Апрелем, который по-прежнему смотрел в окно и был влюблен и не влюблен в меня в одно и то же время. Нет, я эту коробку не собиралась открывать. С другой стороны, расстраивать Гусева сейчас было бы свинством высшей категории. – Я пойду.
– Ты говоришь это так, словно тебя там будут пытать ножами, – рассмеялся Саша, но сам факт того, что он смеется, меня порадовал. Сейчас ему нужно подпитаться как можно большим количеством позитивных эмоций. Так я снова оказалась среди странных людей, одетых в спортивные костюмы, вооруженных ракетками, готовящихся идти на бой «до победного». Никогда нельзя подумать, сколько ярости и сколько страсти в одном взмахе ракеткой.
