Глава 10
«Просто дыши». Хороший совет, а то я вечно забываю!

Я нашла его в кафе неподалеку, он сидел один и смотрел в окно, хотя я сомневаюсь, что он видел там что-то. Его взгляд был обращен внутрь, на столе стоял высокий картонный стакан с кофе, к которому Саша не притрагивался. Его сумка висела, косо подвешенная за ремень на спинку соседнего стула. К этому столу прилагалось четыре стула, но два забрали – за соседним столом обедала шумная компания. Саша не замечал ни громких голосов, ни смеха, ни звона посуды. Я заметила, как к нему подошел официант, на лице его был написан вопрос: «Ну когда же этот молчаливый товарищ уйдет и освободит столик?» Да, с чашки кофе чаевых не получишь.

– Что-нибудь еще? – донеслось до меня, пока я протискивалась между столиками. Саша вздрогнул, оторвал взгляд от окна и посмотрел на официанта так, словно пытался понять, где он и откуда здесь взялся прыщавый парень в фартуке.

– Мне, пожалуйста, капучино с сердечком – только нарисуйте нормально, не жалейте корицы, – усмехнулась я, глядя, как разочарование исказило лицо официанта. – И принесите какой-нибудь пирог. Есть у вас что-нибудь с вишней?

– У нас только яблочный штрудель, – процедил официант. Я улыбнулась насколько могла лучезарно и согласно кивнула.

– Значит, яблочный штрудель. – И я бросила сумку с ракетками к Сашиным ногам. До него не сразу, но дошло, что я вызволила его ракетки из постниковской неволи. Я ожидала чего-то большего: улыбки, благодарности, вопросов. Негодования, криков, обещания раскатать их всех там, показать им всем там.

– О! – только и сказал он, словно остальные буквы алфавита были в данный момент ему недоступны. Особенно гласные.

– Ого! – Я плюхнулась рядом. На стул, на спинке которого висела сумка Гусева. Кроме как это «О», он никак не отреагировал на мое появление. Он не был рад, не был огорчен, не искал моей поддержки. Это было так на него не похоже, он никогда не впадал в такой анабиоз. Саша Гусев! Самый веселый, отзывчивый, доброжелательный и улыбчивый человек из всех, кого я знала.

– Ну что? – спросила я, когда устала молчать. Я испугалась, что, если молчать дальше, Саша забудет, что я тут. – Ты как?

– Не очень хорошо, – пробормотал он, вместо голоса – шелест листьев под ногами, осень.

– Вот забавно, я и в нормальные дни на такой вопрос бы точно ответила «все очень плохо», а у тебя, значит, «не очень хорошо». В прилагаемых обстоятельствах не так уж плохо. Значит, держишься?

Саша посмотрел на меня с удивлением, словно до него не совсем дошел смысл слова «держишься».

– На тренировку поедешь? – спросила я, просто чтобы снять это чудовищное напряжение, давление, от которого у меня почти разболелась голова.

– Тренировка только завтра, – ответил Саша после долгой паузы. На нейтральные вопросы он отвечал чуть лучше, чем на те, что относились к произошедшему. Я понимала, ему тяжело. Я понимала, его только что прилюдно унизили, вывели из здания под руки, под охраной, а Постников не замедлил сделать все свои выводы – он сделал их еще до того, как подойти к Сашиному столу.

– Я тоже приду, если ты не против.

– Я не против, – ответил он, и я взбесилась. Какое-то подобие человека! Где Саша Гусев?

– Ты что, не собираешься ничего делать? Ты же ни в чем не виноват, да?

– Я не хочу об этом говорить, – услышала я в ответ. Он сказал это куда жестче, он напрягся и даже, кажется, насторожился.

– Не хочешь об этом говорить? Это, знаешь ли, последнее, что я ожидала услышать.

– Ну, извини, – пробормотал он довольно грубо, – что разочаровал тебя. Если ты хотела подробностей, тебе лучше спросить у Постникова.

– Я не хочу подробностей, – почти закричала я. – Я хочу тебе помочь, ты не понимаешь?

– Ты что, мой рыцарь в сияющих доспехах? – Сашино лицо – гримаса отвращения. К нам подходит официант, он смотрит на нас с подозрением, он не одобряет, боится, что мы начнем тут у него ругаться. Он явно решил, что мы парочка, а парочки всегда ругаются.

– Извините, – бормочет он, – но штруделя тоже нет, закончился.

– Вы что, съели мой штрудель? – Я возмущена, и глаза официанта становятся как красный сигнал светофора.

– Я съел? Я ничего не ел.

– А кто съел? Пушкин?

– Люди съели. – Официант оскорблен, он считает, что я попросту измываюсь над ним. Он не так уж и не прав. – Могу предложить блинный торт.

– Блинный торт – это просто что-то, что вы делаете из остатков еды, которые уже невозможно продать. Куча блинов, залитая сгущенкой. Видела я ваш блинный торт.

– Фая, зачем ты пришла? – поворачивается ко мне Саша. – Зачем, а? – Его раздражение прорывается, что, видимо, неплохо, но оно выплескивается на меня, а это нехорошо.

– Почему ты не скажешь мне, что ты ни в чем не виноват? Почему не объяснишь все? – Я говорю, а официант стоит и слушает, не понимая, что ему делать. Я поворачиваюсь к нему. Я говорю, что ничего не хочу, даже кофе. Он пугается, кофе уже заказан, и он боится, что я не стану за него платить. Мне становится стыдно за свое поведение, и я заверяю официанта, что у меня нет никаких претензий и что я выпью этот чертов кофе и могу даже заказать салат по его выбору. Я уверена, что он плюнет мне в этот салат. Я бы плюнула. Наверное. Хотя я никогда ничего подобного не делала и не верила, что кто-то пойдет на такое – плюнуть в чью-то еду. Наконец официант уходит, и мы с Сашей снова молчим. На этот раз я решаюсь задать вопрос, который меня по-настоящему волнует.

– Ты что, действительно подписывал эти акты?

– О, ты и об актах знаешь! – восхитился он. Его губы растянулись в неулыбчивую улыбку-гримасу, когда ничто не улыбается, а мышцы лица просто насильно растянуты. Мне стало страшно, а Саша продолжил: – Быстро работает телеграф, или как там оно называется? Сарафанное радио.

– Подписывал или нет? – нахмурилась я.

– А с чего ты взяла, что я буду отвечать на твои вопросы? Только потому, что ты принесла мне ракетки? А откуда я знаю, что это не было так задумано? Постников и его братья по разуму прессуют меня на двадцать седьмом, потом выкидывают из здания, отбирая мои личные вещи, а затем подсылают тебя, чтобы добиться каких-нибудь признаний?

– Меня? – Я побелела и захотела плеснуть остывший кофе из его кружки прямо ему в лицо. Еле удержалась. Холодно переспросила, кто именно меня подослал. Не Постников ли?

– А почему не Постников?

– Ты ведь квартиру купил, да? Что никому не рассказал-то? Зажал новоселье?

– Послушай, Ромашка… знаешь что… иди ты отсюда, а? Пожалуйста, оставь меня в покое. И не надо меня спасать, я тебя прошу. Я сам разберусь… как-нибудь. – И Саша отвернулся так, словно меня и рядом не стояло. В смысле, не сидело. Все – его словно подключили обратно, он вскочил с места, бросил на стол какие-то купюры и зашагал к выходу, не посмотрев в мою сторону. Хотя я сверлила его взглядом. Он хлопнул дверью и вылетел из кафе. Затем огляделся по сторонам, я видела его через большое витринное стекло, и побежал к метро. Я вдруг заметила, что его сумка осталась висеть на спинке стула. Подскочив, я схватила ее и побежала ко входу. Мы столкнулись в дверях. Он увидел меня, увидел свою сумку в моих руках, но вместо того, чтобы обрадоваться, поблагодарить или, я не знаю, просто промолчать, он сжал зубы и вырвал сумку у меня из рук так, словно я ее зажала специально и не отдаю. Я могла поклясться, что он напуган, что боится чего-то – что я заглядывала к нему в сумку? Чего-то еще.

– Достали вы меня все! – процедил он, я видела, как ходят его желваки, как пульсирует на виске вена. Осторожно, высокое напряжение.

– Сам-то нормальный? С каких это пор я стала тебе врагом, а? Саша, ты чего, с ума сошел? Эй, я хочу помочь. Разобраться.

– Не надо, серьезно, Фая. Оставь все как есть. Слышишь? – И он ушел, оставив меня в состоянии еще более глубокой задумчивости, чем та, в какой я пребывала, когда только пришла в кафе.

– Ваш салат, – услышала я голос официанта. Я обернулась. Официант стоял с огромной тарелкой салата и чашкой кофе в руках. Я вздохнула и вернулась к столу.

– Плюнули или нет? – спросила я таким обреченным голосом, что официант рассмеялся. Я подняла руку, словно пыталась удержать его и не дать приблизиться ко мне. – Не надо, не говорите. Пусть это будет сюрпризом.

– Картой или наличными? – спросил он с такой надеждой, что тут уже пришел мой черед улыбаться. Я посмотрела на лежащие на столе купюры, Саша оставил столько денег, что получалось, что он угостил меня ланчем. Богатый, денег не жалеет. Я запустила вилку в гущу залитой соусом зелени и подумала – почему все-таки он не сказал, что невиновен? Почему не рассказал про квартиру? Машка Горобец, да и сестра моя вечно твердят мне, что я не разбираюсь в людях. Мог Саша Гусев быть таким вот хорошим приятелем, веселым, добрым, с бадминтонной ракеткой в руках, и одновременно коварным хакером, который украл восемь миллионов, планировал украсть больше, пытался подставить Кренделя, подделать его подпись, заставлял меня делать математические модели, заранее зная, что само их изготовление может меня, как это правильно сказать….

Скомпрометировать. Или на основе этих моделей мне можно инкриминировать…

Я безо всякого энтузиазма дожевала салат и отправилась на работу. Мысль, что Саша Гусев вполне «мог», а Витя Постников «был прав», меня угнетала и лишала последней мотивации и веры в людей. Ни то ни другое не были моими сильными сторонами, даже в лучшие дни я верила в людей не больше, чем баптисты в корпускулярно-волновой дуализм. Во все времена люди стремились любой ценой объяснить необъяснимое и обуздать неуправляемое, и все это – чтобы не думать о том, о чем думать было неприятно. Но теперь мне приходилось думать обо всем, и мне это не нравилось.

Я подошла к проходной и подумала – интересно, как чувствовал себя Джонни, когда выводил Сашу из здания, как говорится, под белы рученьки. Я даже спросила его об этом, как и о том, что он думает обо всей этой истории.

– Ты понимаешь, – пожал плечами Джонни, – мне по работе не положено думать. Тем более про этот твой, прости господи, корпускулярно-волновой дуализм. Мне по работе положено соблюдать инструкцию и чистоту. А еще порядок. И субординацию.

– Слова-то какие выучил! – возмутилась я. – А ты понимаешь, Джонни, что если сильно захотеть, то можно легко доказать, что луна на небе существует, только когда ты, Джонни, на нее смотришь. Доказательства – вещь крайне спорная.

– Луна? – рассмеялся он. – А когда ты смотришь, ее нет? Ты давно на луну смотрела, Ромашка?

– Я на нее обычно вою, Джонни.

– Ты что, оборотень?

– Между прочим, Джонни, это вообще не прикол, это серьезный вопрос. С математической точки зрения при определенных условиях, используя специфические алгоритмы, можно вполне вывести, что луна существует, только когда на нее кто-нибудь смотрит. А если на нее никто никогда не смотрит, то ее нет. Математически.

– Ага, математически, – кивнул Джонни. – А на деле – она продолжает висеть. Как кусок сыра.

– Скучный ты, Джонни, – вздохнула я, и он похлопал себя по карманам, словно пытался удостовериться, что за время нашего разговора у него не пропал кошелек – только оттого, что мы на него не смотрели. Кошелек был на месте, и Джонни расслабился.

– Но, Фая, ты же не будешь отрицать, что квартиру-то он купил.

– Я не буду отрицать, у меня нет ни времени, ни желания, ни возможностей, чтобы нормально, по-человечески что-то поотрицать. Я было хотела, но, знаешь, погода не та. Я лучше пойду найду свободный диван и буду с него смотреть на луну, чтобы она не исчезла.

– Так ее еще нет, – опешил Джонни. Я улыбнулась с самым загадочным видом и ответствовала тоном заправской сказочницы:

– Так это потому, что я еще не начала на нее смотреть.

Дни в апреле уже были длиннее, чем ночи, а свет был ярче, если только день выдавался ясным. Согласно статистике, в апреле в Москве примерно двадцать три процента солнечных дней, что, конечно, тоже немного, но я радуюсь и этому после долгой пасмурной эры. Зима длится у нас «плюс-минус бесконечность», я знаю, что этот маленький значок был придуман вовсе не для математиков, это утраченный символ московских синоптиков.

Я сижу на полу, прямо на ковролине, в паре этажей от нашей «рабочей столовой», и смотрю в окно на Москву. В этом коридоре мало кто ходит, а вид роскошный. Я уже говорила, в таких офисных центрах, как наш, вид из окна – самый большой дефицит, а мне сейчас совершенно необходимы какие-то положительные эмоции. Если бы я могла, я бы сейчас пошла по пляжу босиком, желательно, разумеется, по теплому и песчаному. Ходить по каменистому сочинскому в апреле было бы вовсе не так приятно. Но до ближайшего теплого пляжа как минимум три часа лёту на чартере, и я сижу тут, в укромном уголке нашего фрегата жадности. Сквозь стекло на мое лицо попадает приличное количество солнечных лучей, и я закрываю глаза, жмурюсь, наслаждаюсь теплом. На улице все еще холодно, но солнце уже другое, оно уже нагревает стекло, печет лицо, и если сильно постараться, можно хотя бы вообразить себя на пляже.

Мне нужно поехать в отпуск, пока все еще можно. Вот о чем я думаю. Я не знаю, что мне делать с моей жизнью, особенно с личной, и, следуя доброй традиции, я не буду ничего делать. Пусть все течет, все меняется. Я поеду в отпуск, пока моя сестрица, наша семейная красавица, не вышла замуж за свое чудовище. Сережу, ее мужа, сколько ни целуй, в принца не превратить. Поеду куда-нибудь сразу после того, как Лиза выйдет из больницы. Поеду, еще не пройдет апрель.

Апрель.

Почему он не перезвонил, если так уж сильно хотел пригласить меня на свидание? Значит, не так хотел. Он не звонил мне три дня. Какими он хотел бы видеть наши взаимоотношения, интересно? Апрель, мой благородный идальго, к чему ни прикоснется, он – образчик нормы, так что мне ничего не остается, как признать справедливость вывода, что и отношения, какими бы он их ни видел, это были бы нормальные отношения. Встречаться по выходным, общаться, дарить подарки на дни рождения. Не испытывать слишком уж глубокой привязанности. Вполне представлять свою жизнь без меня. Просить, чтобы, когда я буду уходить, я захлопнула за собой дверь. Никогда ни с кем не связываться слишком надолго. Беречь свой мир от ураганов, везде натыкать громоотводов. Спокойствие, только спокойствие. Любовь – тоже эмоция, с которой можно работать, от которой можно лечить. Я не люблю его. Не люблю.

Скучал. Он скучал по мне. Заскучал после долгого рабочего дня. Наверное, что-то напомнило ему обо мне, возможно, какая-нибудь женщина прошла мимо в солнцезащитных очках. Он звал меня на свидание, а я не пошла, хотя и хотела. Где, спрашивается, логика, а? Фая-Фая. На свидания он приносит цветы, он невозмутим и уверен в себе. Он знает, что красив, он неглуп, образован, не имеет каких-то порочащих его историй, не имеет душевных надломов размером с Сан-Андреас. У всех есть что-то или кто-то. У моей сестры ее чудовище, у меня – мое, по имени Юрий, со способностью появляться передо мной «на всех экранах страны» в самые неожиданные моменты. А что скрывается за спокойной, умиротворяющей улыбкой Игоря Вячеславовича Апреля? Можно ли помогать людям, если там ты – робот с планеты Железяка?

Я сознательно зачерняла его образ в своем сознании, как дети пририсовывают усы и хвосты к картинным героям в школьных учебниках. Я говорила себе – с ним что-то не так, он ненормальный, он, наверное, вообще маньяк и по ночам режет женщин. Но что-то подсказывало мне, что по ночам он занимается другим.

– Конечно! Он просто спит. Он ложится в десять после того, как выпьет теплого молока, – отвечала я себе, но воспоминания о том, что Игорь Вячеславович на самом деле делает по ночам, не отпускали меня.

– Ромашина, ты что это тут сидишь? – Голос застал меня врасплох. Откуда тут, на случайно выбранном этаже, в случайно выбранном коридоре, взялся мой Крендель, я не знаю. Проходил мимо?

– Тебе что, уступить место? – улыбнулась я, и Крендель хохотнул, подавая мне руку. Хорошо, когда отношения с начальником такие – почти неформальные. Правда, в случае с Сашей и это не может помочь.

– Я искал тебя, – сказал Крендель. – Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Искал? – Я забеспокоилась.

– Я слышал о твоем нападении на аналитический отдел, – и Крендель снова улыбнулся, на этот раз улыбка была заговорщицкой. – Постников бегает так, словно ты ему в одно место подожженную петарду запихнула.

– Откуда ты знаешь, что я этого не сделала? – улыбнулась я. – Так что, он жаждет крови? Требует принести меня на заклание, как какую-нибудь овцу? Он же всех женщин считает овцами.

– Телками, – осторожно поправил меня Крендель. – Фая, я хотел попросить тебя перестать буянить. Пожалуйста. Я знаю, ты расстроена, мы все расстроены. Все это ужасно, но я не могу потерять и тебя.

– Потерять и меня, – повторила я за ним, как попугай. – Скажи, вот ты сам уверен, что все это именно Сашка сделал?

– Нет, – быстро ответил Крендель. – И я, между прочим, говорил об этом Постникову. Отчасти для этого я и ездил в Питер, я хотел найти какие-то зацепки. В нашем отделе работает много народу, любой теоретически мог… при определенной ловкости рук. Ты понимаешь меня? Я не знаю. Ну купил он квартиру. Это ничего не доказывает. Конечно, то, что он эти акты зачем-то подписал… И он не сказал, откуда он их взял, эти акты.

– У меня в голове не укладывается эта мысль. Сашка Гусев? Мошенник и вор?

– А если это не он, – продолжил Крендель, – получается, что уволили не того человека. А настоящий вор, тот, кто все это сделал, сейчас спокойно отсиживается в нашем офисе. Соображаешь?

– Соображаю. – Я почувствовала неприятный холодок на спине. – Сашку могли подставить. Ты бы видел его, он на себя не похож. Он ведет себя так, словно и правда в чем-то виноват. Господи, что же с ним теперь будет! Суд? – Я прихлопнула рот рукой.

– Могу заверить тебя, Фая, что я не допущу, чтобы Саше испортили карьеру. Во всяком случае, пока его причастность не доказана на сто процентов. Никаких увольнений по статье, никаких уголовных дел.

– Это здорово, – порадовалась я.

– Все что могу. Наверху меня поддержали, никто не хочет выносить сор из избы. Для них-то эти восемь миллионов – семечки. Чаевые в ресторане больше. Вот Постников и взбесился. Все это шоу с охраной, которое Витя устроил, цирк с выводом Сашки из здания – это Постников показывает и доказывает, что он, мол, тоже не пальцем деланный, что он все еще что-то решает в нашей богадельне. Омерзительно.

– Совершенно омерзительно. Знаешь, Георгий Михалыч, надеюсь, мы доживем до того светлого дня, когда самого Постникова проводят отсюда под белы рученьки.

– Будем надеяться, – кинул Крендель с улыбкой. – А пока, Ромашка, ты его не зли. Просто… как бы это сказать… приглядывай, посматривай вокруг. Если тебе придут в голову какие-то мысли или вдруг что-то покажется тебе подозрительным….

– О, да-да, – оживилась я. Мне понравилась эта мысль – попытаться защитить честное имя Саши Гусева даже вопреки его собственным действиям. Я уже начала составлять планы, перебирать в голове всех тех, кто имел доступ к компьютерам на нашем этаже, кто теоретически мог быть там, мог знать, мог ковать тайный план. Правда, нельзя защитить честное имя того, кто его опорочил. Эта мысль мучила меня и мешала, как соринка в глазу. А теперь еще, на кого я ни бросала взгляд, все казались мне подозрительными. Вот Яна что-то слушает в своих огромных наушниках и листает страницы. Она владеет компьютером виртуозно, знает нашу систему сверху донизу. У нее дорогие игрушки, каждый месяц новый телефон. Она говорит, что просто быстро их разбивает.

Жора неопрятный, толстый и прожорливый, и совершенно невозможно представить, куда он мог деть восемь миллионов и почему он по-прежнему представляет собой нечто среднее между бомжем, клептоманом и торговым ларьком, набитым просроченным товаром. Однако не может ли это быть идеальным прикрытием? Ведь самое умное было бы стащить деньги и «прикопать» на будущее, чтобы не палиться.

Или вот Ванечка. Умница, светлая голова, специалист по тарелочкам. Чистый, приличный, молодой, начитанный, в очках. За такими очками могут таиться любые коварные замыслы. Я думаю, что мы с Ваней в хороших отношениях, что мы почти что дружим, но на самом деле я почти ничего не знаю о нем. Он вроде не из Москвы, вроде не женат, вроде водит мотоцикл, но только в теплое время года. У него никогда не было девушки, во всяком случае, такой, о которой мы бы знали. Если говорить положа руку на сердце, Ваня – тайна за семью печатями, и что он такое, кто он такой после того, как он покидает Муравейник, – неизвестно. Может быть, он, как луна, виден, только когда на него смотришь. Мог он стащить бабки?

Они все могли. Мы все могли. И все – не могли, я ни про одного из нас не могу подумать так плохо. Но что я понимаю в людях!

– Привет! – слышу я, и из коридора ко мне выходит благородный идальго, вид виноватый, как у своровавшей сосиску собаки. Нет, Игорь Апрель вовсе не напоминает собачку. Каков вид у своровавшего сосиску амурского тигра? М-м-м, страшно представить.

– Привет, – откликаюсь я, с трудом пряча радость. Я не ждала его, но я хотела его видеть. Как же я хотела его видеть! Почему он здесь, стоит с таким видом, будто ничего не случилось?!

– Где тебя носит, Фая, я торчу тут уже битый час. Такого наслушался, что если хотя бы половина этого правда – то тебе здесь осталось недолго работать. Ты что, правда ворвалась в кабинет кого-то из начальства?

– Начальства, пф! – возмутилась я.

– Понятно. – Игорь ухмыльнулся с таким искренним пониманием, как будто мое «пф» сказало ему все. Про мое прошлое, настоящее и будущее.

– И что тебе понятно? Ах да, я забыла, ты же профессионально читаешь в душах и все видишь. Я для тебя – раскрытая книга.

– Утверждение, максимально далекое от истины. Ты для меня – за семью печатями. И еще – обернута в полиэтилен. И упакована в заводскую коробку. И лежишь в упаковке с бомбами.

– Ничего себе… – поневоле рассмеялась я.

– Нужно быть сумасшедшим, чтобы попытаться такую книгу прочесть. Слушай, я чего пришел. Хотел спросить, если твое приглашение на турнир еще в силе, то я бы, пожалуй, его принял. В конце концов, бадминтон тут ни при чем, верно? Я же не какой-то там ревнивый дурак.

– По крайней мере, не ревнивый, – хмыкнула я, и Апрель рассмеялся.

– Да, дурак. Согласимся на этом? Так что, берешь меня с собой?

– Нет, – ответила я, и по лицу моего благородного идальго пробежала тень.

– Нет? Почему? Твой Саша будет против?

– Подожди. Во-первых, Саша не мой. А во-вторых, не беру я тебя, потому что никакого турнира не будет. То есть он будет, но я в нем участвовать не хочу.

– Почему? – опешил он.

– Потому что… глупо это все. Впрочем, если хочешь, можешь поехать со мной на тренировку. Я была бы очень рада тебя там видеть. – Я произнесла эти слова и только потом сообразила, что уважающая себя женщина так бы не сказала. Не умею я набивать себе цену. Но ведь он здесь, Игорь здесь. Да и слишком много плохого уже случилось сегодня, и я просто хотела, чтобы он остался. Разве я многого прошу? Пусть будут «нормальные отношения», со всеми вытекающими последствиями.

– Правда рада? – с облегчением выдохнул он.

– Как Аполлона, – кивнула я.

– Аналогия мне нравится, – улыбнулся Малдер. – Аполлон, красавчик?

– Ну не совсем. Помнишь это – Хьюстон, пульт управления полетом? «Аполлон 13? Рады видеть вас снова»! Ну, фильм про лунную программу. Том Хэнкс? Алло?

– Ох, Фаина. А я было обрадовался, что напоминаю тебе античного бога.

– С фиговым листочком? – хмыкнула я.

– Так, хорошо это все, конечно, но я не понял – я все еще могу пригласить тебя на свидание? Потому что я, признаться, понять не могу, какая муха тебя укусила вчера, когда я тебе позвонил. А кстати, почему все-таки ты отказалась от турнира?

– Потому что я совершенно не умею разбираться в людях! – воскликнула я.