Что мешает быть счастливой? Да все!

«Ты слишком много думаешь, так много думать вредно», – говорила мне мама в детстве. Потом, правда, оказалось, что много думать может быть и полезно, если, к примеру, речь идет о поступлении в институт. Но сегодня я вдруг поняла, что устала от этой бесконечной вереницы мыслей, крутящихся по спирали в моей голове. Что же произошло со мной этой ночью? Значит ли это что-нибудь, а если значит, то что? Как далеко это может зайти и, если зайдет далеко, как я буду выбираться? В последний раз, когда я пошла по этой дороге, обратно приходилось идти, как сказали бы в мыльной опере, по осколкам собственного разбитого сердца. А ведь сегодня шансы на счастливый конец еще меньше. Потому что… просто, потому что потому, все кончается на «у».

Наступает весна, идет апрель, и в голову лезут непрошеные надежды. А мне не нравилось, когда мне вдруг что-то нравилось слишком сильно. Или кто-то. Это нервировало, вызывало беспокойство. Жизнь была такой простой и понятной еще вчера.

– Фаечка, что с тобой? – набросилась на меня мама прямо в коридоре. – Мы чуть с ума не сошли!

– Мама, то, что ты говоришь, маловероятно. Не можем же мы все сразу сойти с ума, – кисло усмехнулась я, скидывая обувь в прихожей. Потом оглянулась и, большая редкость для меня, поставила угги аккуратненько на их законное место у двери, на коврике, где жидкий грязный снег мог пропитать ткань, а не растечься по полу.

– Мы думали, с тобой что-то случилось! – возмущенно заявила мама, на что я только пожала плечами.

– Вы не так уж и ошиблись, – согласилась я. Запоздало совесть колола меня иголками от игрушечного ежа, но было не больно. Да, я не позвонила, не предупредила. Что ж поделать, если в двадцать семь лет меня понесло вдруг, неожиданно, в гости к мужчине. Могу я хоть иногда забыться и совершить что-то непристойное для разнообразия.

– Твой телефон звонил миллион раз, а я, между прочим, не умею по этим вашим смартфонам отвечать. Я хотела уже вызывать полицию, Фая.

– Чтобы они помогли тебе с моим смартфоном? – усмехнулась я.

– Мы боялись, что на тебя напали. Что ты предлагаешь делать в такой ситуации?

– Я не знаю. Мама, я правда не знаю, что делать в моей ситуации. Но я здесь, жива-здорова, цела и невредима и прошу простить меня за все те грехи, за все то зло…

– Не паясничай, Фая, – попросила мама. Я покачала головой. Сказать правду? Ту самую, которая маме даже в голову не пришла? Нет, не стану я тревожить ее покой, хватит ей глупостей, которые творит Лизавета. Мои глупости подождут.

– Мам, позвони в поликлинику, тете Зинаиде, а? – попросила я жалобно. Мама посмотрела на меня внимательно, как на насекомое под микроскопом. К моему вящему удовольствию, я выглядела достаточно усталой и издерганной, чтобы заслужить больничный. Тетя Зинаида была маминой хорошей знакомой, с которой они подружились в процессе маминых походов в поликлинику по папиным вопросам. Папа болел, его долго лечили, но не вылечили, к сожалению. Однако с некоторыми врачами стали как родные. В частности, с тетей Зиной.

– Ты мне объяснишь, что произошло? – спросила мама тихо, после того как вопрос с больничным был решен положительно. Неудивительно, ведь, во-первых, я чувствовала себя дерьмово. Во-вторых, я не так уж часто просила маму позвонить тете Зине.

– Мам, можно я ничего не буду никому объяснять, а? – попросила я.

– Но ты не больна? – уточнила она. – На самом деле.

– Нет, мам, не больна. Я – в порядке. Мне просто нужно… время подумать.

– Опять подумать? – всплеснула руками мама. – Не надо тебе ни о чем думать. Иди лучше поешь. Я суп сварила грибной. У нас стали продавать неплохие маслята, представляешь? Дорого, конечно, но в конце марта свежемороженые маслята – это же просто праздник какой-то. Поешь?

– Ну… давай, – согласилась я, причем даже не столько с тем, что свежемороженые маслята – это ответ на все вопросы, а с тем, что думать мне не нужно ни о чем. Я уже успела посмотреть на список звонивших мне людей. Среди них были Маша Горобец, были неизвестные мне номера, сообщения, в которых говорилось о новых и высокоэффективных фитнес-программах, которые предлагают в клубе неподалеку, если я, только до конца недели, решусь заключить контракт. Звонила Лизавета много-много раз. Ни одного звонка от высокого стройного незнакомца с темно-зелеными глазами. Мы расстались утром так спокойно, с нежным поцелуем, и он не позвонил. Я уже переживала, мне хотелось задать Малдеру миллион вопросов, и я ненавидела себя за это. Я не хотела признаваться в этом даже самой себе, но я не пошла на работу только для того, чтобы не оглядываться каждую минуту на дверь, чтобы не ждать его, не пытаться, не планировать, не мечтать. Не жалеть, не звать, не плакать…

И вот я на кухне, в сотый раз вожу ложкой по тарелке с «маслятовым супом», а мысли мои далеко. Не позвонит. Естественно, не позвонит. С его-то самооценкой, с его-то уверенной походкой, широким разворотом плеч. С его умением носить костюмы. А ты можешь тешить себя надеждой, а можешь упиваться жалостью к себе – результат будет одним и тем же. Девушка на одну ночь. Случайный всплеск эмоций. Спокойный, наставляющий взгляд с той жестокой мудростью, какую ты так ненавидишь. Человек, умеющий держать свои чувства под контролем, для меня был хуже, чем убийца, насильник или политик. Что-то должно быть совершенно мертвым внутри, чтобы переспать с девушкой, поцеловать ее, приготовить ей завтрак и сказать, чтобы она захлопнула за собой дверь. Это было из разряда «секса по дружбе», я слышала о таком, даже видела кино с таким названием, отборная дрянь, надо сказать. Но я никогда всерьез не верила в существование людей, способных переспать друг с другом, а потом просто разойтись в стороны и заняться своими делами. А если момент выдастся снова, еще раз сбросить стресс этим незамысловатым способом. Как друзья.

– Фая, ты чего творишь с моим супом? – возмутилась мама, когда я вдруг начала крошить в него хлеб – черт его знает, зачем и почему. Мне вдруг показалось, что так может быть вкуснее.

– Мам, прости, я не голодна, – пробормотала я, слила суп в раковину, получив еще один жесткий выговор. Я вымыла посуду – все под тяжелым, полным неодобрения взглядом мамы, но даже это сейчас было ерундой по сравнению с молчащим телефоном. Я косилась на него, ядовитый кусок интеллектуальной собственности. Уже час дня. Половина второго. Время обеда. Два часа. Я читаю книжку, но не замечаю ни единой буквы. Мои мозги отказываются мне служить. Два часа двадцать минут. Я больше не могу, мне хочется закричать и швырнуть мамину вазу с мертвыми, искусственными цветами в стену, потому что она напоминает мне о сухих ветках сувенирного дерева в квартире Игоря Вячеславовича Апреля. Он не позвонил, и тогда я решила набрать номер Лизаветы. Она сразу поняла, что со мной что-то не так. Она знает меня гораздо лучше мамы, а я знаю ее.

– Приходи, у меня «дырка» в расписании, – сказала она, и я еле сдержалась, чтобы сказать что-то ехидное про расписание. Возможно, Игорь прав и мое отношение к работе сестры необоснованно и некорректно. Плевать. Она была нужна мне не как психолог – хватит с меня их. Она нужна была мне как сестра.

Ее психологический центр занимал небольшое помещение на первом этаже одной из миллиона новостроек в районе Бутово, где она работала. Я была тут только один раз, поэтому и проплутала по району, пока нашла нужное здание, хоть оно и располагалось совсем недалеко от метро. Плутать, когда светит солнце, мне даже понравилось, и когда вывеска центра «Надежда» возникла на моем горизонте, я немного расстроилась. Я всегда была больше человеком «все в себе», чем кем-то, кто готов вываливать существующие проблемы и выдуманные на ни в чем не повинную голову психолога. Определенно, по непонятным для меня причинам, сестра предпочитает второй тип.

– Ты переспала с ним? – спросила она, глядя на то, как сосредоточенно я макаю пакетик с чаем в кипяток. Я была – как ослик Иа, играющийся своим лопнувшим шариком. «Входит и выходит, замечательно выходит».

– Да, – только и буркнула я в ответ.

– И под словом «он» ты, конечно же, не подразумеваешь своего бадминтониста? – уточнила она на всякий случай. Я оглянулась – тесная комната была обставлена довольно скудно, самый типичный признак чего-то, существующего за счет бюджета. Темно-серый, видавший лучшие годы ковролин на жесткой резиновой подложке, ободранные стулья, простые рыжие столы-парты, которые, наверное, закупали вместе с имуществом школы, стоящей во дворе дома. Не важно, все это никому не мешало. Люди хотели быть услышанными, и тут их ждали те, кто сделал внимательность и отзывчивость профессией.

– Нет, не его, – кивнула я, продолжая медитацию над чайным пакетиком.

– И что? Может быть, дашь чуть больше деталей, чем простые междометия? – усмехнулась Лизавета. В простой темно-сливовой водолазке и прямых брючках, с аккуратно уложенными светлыми волосами, она выглядела очень сообразно этому месту. Наверное, люди чувствуют себя спокойнее и увереннее, стоит Лизе только зайти в комнату. Я, во всяком случае, почувствовала себя именно так.

– Зачем тебе детали, разве тебе недостаточно того, что я тут, у тебя?

– Действительно, – кивнула она. – Он сразу показался мне каким-то… чересчур, знаешь ли?

– Мне тоже, – вздохнула я. – Поверь, я до самого последнего момента не могла поверить в то, что происходило. Да что там, даже немного после – я все равно искала подвох.

– А он был? Подвох? Понимаешь, я спрашиваю тебя оттого, Фая, что ты ведь всегда и везде ищешь подвох. Не исключено, что его не было.

– Он был, – настаивала я.

– Уверена?

– Знаешь, он накормил меня завтраком.

– О, это просто возмутительно! Негодяй! – расхохоталась Лизавета. – Значит, именно это оказалось той последней каплей? И что? Ты сбежала?

– Ты видела его? Разве от таких сбегают?

– Мы обе знаем, что ты можешь сбежать от любых, разве нет? – спросила Лиза, склонив голову к плечу и глядя на меня тем всевидящим, как будто рентгеновским взглядом, который я так терпеть не могу. И которым порой смотрел на меня Малдер.

– Не нужно вот только доставать скелеты из моих шкафов. Им там тихо, мирно и спокойно.

– Ага, и уютно, и кофе подают в постель.

– Дело не в том, что я в очередной раз саботирую хорошего мужика, Лиза, хотя, видишь, я и это запомнила. Ты ведь так считаешь? Я помню, ты именно так говорила.

– Да, так, – кивнула она с вызовом. – Я ведь говорила тебе, что Юра…

– Не надо, – взмолилась я.

– Ты должна была его послушать, – покачала головой Лиза. – Не должна была бросать его, я просила тебя, разве нет?

– Но ведь он не пытался меня удержать, – сказала я, и память любезно раскрыла передо мной свои объятия. Юра, нервные, резкие движения руками, заразительный смех. Мы лежим на диком пляже недалеко от Сочи, смотрим в темное, полное звезд небо. Самая романтическая из всех сцен, что можно придумать для влюбленной пары. Мы соревнуемся, называя созвездия и заваливая друг друга фактами о небесных телах. Каждая клетка моего тела кричит, что он – именно тот самый. – У нас все равно бы ничего не получилось.

– Ты не можешь этого знать, – нахмурилась Лиза. – Если бы ты осталась с Юрой…

– Все было бы просто в десять раз сложнее, – пробормотала я, уже жалея, что приехала сюда, к Лизе. Должна была догадаться, что та не постесняется, провернет еще раз нож в моей груди. И не забудет напомнить, что я сама его туда воткнула. И я вспомнила события того года. У Лизы был тяжелый токсикоз, Сережа в очередной раз уехал в эту свою так называемую «командировку», а я металась между загородным домом Юры неподалеку от Одинцова и Лизиной квартирой. Юра хотел мирно посидеть после работы дома. А я – чтобы Лизавету перестало тошнить. Юра хотел уехать в Таиланд на две недели. И я предложила ему сделать перерыв в отношениях. Перерыв никогда не закончился.

– Может быть. А может, ты была бы счастливой.

– Нет. Не была бы, – покачала головой я. – А знаешь, Юра ведь потом звонил мне.

– Серьезно? – изумленно посмотрела на меня Лиза. – Как, когда? Ты никогда не говорила мне об этом!

– Я забыла. Честно. Это случилось всего один раз, и он был в стельку пьяный – какая проза жизни, – но я была рада. Понимаешь, это дурацкое человеческое свойство – надеяться на чудо. Оно держит тебя рядом с Сережей, оно же заставило меня вспыхнуть от волны счастья, как только я услышала в телефонной трубке этот его низкий, вечно спешащий, комкающий слова голос. Знаешь, которые почти и не разобрать.

– Что он сказал?

– Ой, он столько мне всего наговорил. Юра сказал, что я во всем виновата, и я согласилась. Сказал, что не умею делать правильный выбор, и я снова согласилась. С его слов, я никак не могу понять одной простой истины, что на самом деле я ни за что не отвечаю, кроме моей собственной жизни. Я должна отвечать только за себя, а не за сестру и ее проблемы.

– Я говорю тебе то же самое, – мягко добавила Лиза.

– Да-да, – отмахнулась я. – То же самое мне говорила ты – миллион раз, наверное. Самое смешное, что единственный из нас, кто практикует на деле этот принцип черствости, так это Игорь Апрель, мой красивый мужчина со спокойным сердцем.

– Принцип черствости? Ты все неправильно понимаешь…

– Конечно. Юра, кажется, так же мне сказал. А я тогда сидела с Вовкой, у него был грипп, температура под сорок. Лиза, помнишь, ты лежала в отключке, и я отвечала за вас, бегала с чаем, термометром и таблетками. Но разве кому из вас что докажешь! Все делают вид, что нет никаких обстоятельств, что все либо черное, либо белое. Но выбор – его нет. Что мы выбираем – никто ни черта не знает. Все выбирают вслепую. Посмотреть хотя бы на тебя. Слепа, глуха, завязала глаза, сковала руки. Может, и правильно, ведь он – отец твоих детей. Я только теперь вдруг это увидела очень ясно. Дело ведь не в том, чтобы обязательно добежать до рекламного счастья. У тебя так сложилась жизнь. Вот и все. Так сложилась – и ты должна извлекать максимум из того, что есть.

– Все не так плохо, Фая, – попыталась успокоить меня сестра.

– Да, я знаю. Бывает и хуже. Из разбитых яиц можно сделать омлет. Цыплята, правда, не вылупятся. Слушай, но как ты выносишь это? Я понимаю, когда Сережа рядом. А когда его нет? Когда снова пропадает? Что ты говоришь себе, чтобы не задыхаться от ужаса? Я за сегодняшний день вот уже столько всего перечувствовала, что хочу пойти, взять автомат Калашникова и весь магазин разрядить в Апреля. Разве это нормально?

– Такие вещи не поддаются логике, Фая, чувства не просчитываются по формуле.

– Сейчас ты тоже будешь убеждать меня, что все может получиться? Что одна случайная ночь что-то значит? – спросила я, ерзая на стуле. Я схватила чашку, как будто это был спасательный круг. Подошла к окну, держа ее двумя руками. Чай был уже негорячий, очень терпкий, я заварила его «по полной программе», выжав все дубильные вещества из пакетика. И весь краситель. Теперь пила и кривилась от горечи, но все равно это было лучше, это отвлекало.

– Я не хочу тебя ни в чем убеждать, я вообще ничего не знаю про этого твоего Игоря. Откуда он взялся? Как так случилось, что он пришел ко мне домой? Что между вами?

– Ничего!

– Ага, ничего. Бросается в глаза. Нет, я не понимаю тебя. Только вот ты начала строить отношения с этим своим Сашей-бадминтонистом, как находится этот неизвестный красавчик, и все летит в тартарары. Ты не ночуешь дома, что в других обстоятельствах было бы даже хорошо. Но сейчас ты не поленилась доехать до Бутова, чтобы сказать мне, что ничего не получится. А это значит…

– Что? Ну, что это значит? – спросила я и вдруг почувствовала, как слезы льются из глаз и как дрожат плечи. Я что, рыдаю? – Нет, Лиза, ты не понимаешь, я не хочу ничего этого чувствовать. Я слишком стара для этого дерьма.

– Ты? Стара? Не смеши меня! – успокаивала меня сестра.

– Нет? Но я чувствую себя такой. И если твоя психология сейчас в состоянии снять этот ужасный внутренний тремор, я готова забрать все, что я говорила, назад и стать преданной фанаткой психологии, – пробормотала я, размазывая глупые слезы кулаками по лицу. – Я не знаю, что мне делать.

Лиза подошла ко мне и потерла ладонями мои такие дурацкие трясущиеся плечи. Мы плюхнулись на ковролиновый пол. Теперь это было официально – я рыдала. Лиза тихонько шептала, забрав у меня из рук чашку с недопитым чаем.

– Ш-ш-ш, Ромашка, тише, тише. Это ничего. А то, что тебе этот мужчина небезразличен, даже хорошо.

– Нет, плохо. Я не хочу ничего!

– Ты не хочешь страдать. Это нормально. Закрой-ка глаза, сестренка. Ну?

– Лечить изволите? – скривилась я, но выполнила ее команду. Я закрыла глаза.

– Представь себе, что твоя боль лежит перед тобой. Что ты видишь? Расскажи мне?

– Моя боль? Господи!

– Не капризничай. Ты же слишком умная, слишком привыкла действовать, слушая разум, но – вот беда – сейчас тебе понадобилась я.

– Ты уже проанализировала меня вдоль и поперек, – всхлипнула я, расстроившись еще больше от того, что сестра была совершенно права. – Хорошо. Значит, боль? Вот она, я ее вижу. Она выглядит как мой мобильный телефон. И он не звонит! Уже скоро кончится рабочий день, и я не могу больше терпеть это, понимаешь?

– Понимаю, понимаю. – Лиза еще крепче обняла меня за плечи. – И я здесь, рядом с тобой. Чувства – это чертовски сложно, да? Ждать просто невозможно, но как быть? Значит, телефон. Что ты хочешь с ним сделать?

– Я… разбить кувалдой, – честно призналась я. – И это все? Больше твоя психология ничего мне предложить не может, кроме этой глупой фразы «но как быть»? И как это должно мне помочь?

– Давай-ка засыплем его землей, – предложила Лиза. – Представь, что ты берешь телефон, кладешь в горшок и засыпаешь его землей. Хочешь? Что ты чувствуешь сейчас?

– Сейчас я чувствую себя глупо, я засыпаю воображаемый телефон воображаемой землей.

– Глупо. Отлично. И не забудь полить телефон воображаемой водичкой.

– И он прорастет деревом?

– А может? – улыбнулась Лиза. Я так и не открыла глаз, но улыбка слышалась в ее голосе. Я посмотрела на воображаемую картинку, на воображаемый горшок с телефоном.

– Наверное… – пожала плечами я. – Если подождать, вырастет телефонное дерево.

– Какое угодно. Полила?

– Ну, полила, – кивнула я.

– Давай теперь подумаем, куда нам поставить этот горшочек, чтобы тебе было удобно ждать, пока вырастет дерево.

– Совершенно абсурдный разговор, не считаешь? – ухмыльнулась я.

– Нет, не считаю, – строго сказала Лиза. – Ты должна найти место для этого цветка. Какой он? Он не начал прорастать? Посмотри еще раз.

– Посмотреть? – Я чуть не рассмеялась, вызывая перед мысленным взором горшок с цветком, но, к моему удивлению, воображение нарисовало цветок. Смотреть на голую землю было неприятно, и само собой в горшке выросло лимонное дерево – такое, какое росло у нас на работе, на двадцать седьмом этаже, в холле у лифтов. – Это дерево с лимончиками.

– Лимончиками? – удивилась Лиза. – Хорошо. Что тебе хочется сделать с этими лимончиками. Съесть?

– Ну нет, – покачала головой я. – Они же – кислятина.

– Ага. Кислятина. Может быть, тогда трансформируем их во что-то еще?

– А можно? – переспросила я, так как в моем мире, если уж дерево было лимонным, трансформировать его во что-то другое было довольно сложно. Годы генетических исследований, мутаций, поколения саженцев…

– Но это же твое сознание. Твое и дерево. Давай, делай с ним что хочешь, – сказала Лиза. Я посмотрела на дерево, и вдруг мне захотелось превратить его в луг. Летний луг, наполненный цветами и травой. И запахами. Медовые, цветочные, запахи травы и влаги. Недалеко будет речка.

– Отлично, – кивнула Лиза. – Что ты чувствуешь? Что ты хочешь делать с этим лугом?

– Ну… я буду там валяться. Постелю коврик и буду лежать, смотреть на небо. А ночью – на звезды.

– Ты улыбаешься. Тебе хорошо? Комфортно?

– На лугу? Ну, если нет комаров…

– Это же твоя собственная вселенная. Там есть комары?

– Нет. Никаких комаров.

– Тогда запомни эту картинку, пусть она останется внутри. Можешь открывать глаза, – сказала сестра, и я – послушный клиент, вот дожили – посмотрела на нее. Слезы пропали.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, помогая мне подняться.

– Я… хочу есть, – поразилась я.

– Да? Это очень хорошо. Слушай, а хочешь, пойдем с тобой в кафе? Закажем по куску торта или, я не знаю, какого-нибудь тирамису…

– Ох, Лизка, я, кажется, лет сто не плакала, – всхлипнула я.

– Да, это точно. Тебе же как раз сто лет и есть! – усмехнулась она. – Эх ты, сестрица Аленушка, как только ты ухватила такое счастье? Слушай, а ты уверена, что не сможешь влюбиться в своего Сашу? Это было бы намного лучше…

– Не знаю. А ты бы могла разлюбить своего Сережу?

– Но ведь это не одно и то же. У меня с Сережей – история, дети. У тебя – одна ночь и один луг.

– Даже не знаю… Сейчас вот ты напомнила о Сашке, а я вспомнила о том, что, вообще-то, сегодня тренировка и он меня на нее звал. Бадминтон – штука классная, честно. Не знаю, почему она мне так нравится. Если бы можно было, я бы на нее пошла. Постучать. Не могу понять, что в этом, но пока я бегаю там по этому зеленому корту, все остальное уходит на второй план.

– И ты можешь не думать, да? – спросила Лиза, споласкивая чашки из-под чая в ванной комнате. – И не ждать звонка? Разум твой – враг твой. Знаешь, может быть, тебе все равно надо поехать на эту тренировку.

– Серьезно? А Саша?

– А что, ты ему обещала что-то? Свою девственность?

– Я никому ничего не обещала, – ответила я, надевая куртку. – Особенно девственность.