Время делать то, чего боишься, – сегодня. Или завтра. Или как-нибудь потом

Забавно, что ни единого слова о чем-то вроде чувств не было сказано в тот вечер между нами. Мы делали все молча, как жадные, потерявшие от голода рассудок дикари. Наверное, сказывалась усталость и стресс, но события, предшествующие моему появлению в чистой и пустой квартире Игоря Апреля, словно на время отделили нас с ним от всего остального мира. Пережившие кораблекрушение, мы цеплялись за обломок судна и пытались удержаться на поверхности, но обоих тянуло вниз, на дно, и сопротивляться этому не было никаких сил.

– Я так и думал, они превосходны, – прошептал Игорь, разглядывая мои груди с вниманием ювелира, заполучившего необработанный, очень редкий алмаз. Я покраснела, такое внимание было для меня в диковинку. В чем-то Лизка права, и я действительно прятала себя от посторонних глаз с упорством, достойным лучшего применения. Но на свете столько подходящих балахонов…

– Ты так и думал? – Я невольно ухмыльнулась, приподняв бровь.

– С самого первого дня, когда ты так сладко уснула у меня на диване, – признался Игорь.

– Хороший же ты профессионал, если раздумывал о грудях клиентки, – фыркнула я, стараясь получше сделать вид, что даже не замечаю прикосновения его рук. Однако это было почти невыполнимо, от каждого мимолетного прикосновения мое дыхание сбивалось.

– Как хороший профессионал, я перестал тебя обслуживать перед тем, как добраться вот сюда, – прошептал Игорь, прижимая меня к себе. Любовь – странный танец, и каждый раз ты примерно знаешь все «па» и можешь предположить, что последует за чем, но волнение все равно остается. Оно только усиливается, зная, что сейчас ваши тела опустятся на жесткий кокосовый матрас, прикрытый зелеными сатиновыми простынями. Ожидание подогревает жажду, и пить хочется, даже если точно уверен, какова вода на вкус. Игорь на вкус был как камчатская жимолость с маминой дачи, и я никак не могла насытиться поцелуями и силой его рук, крепостью его объятий. Мне было совершенно плевать на то, как я тут оказалась, на этом матрасе, в этой вселенной, рядом с нагим мужчиной, который смотрит на меня как на подарок под елочкой. Наверное, на каком-то уровне (язык не поворачивается назвать это подсознанием) я чувствовала, знала наверняка, что все это окажется мимолетным приключением, дуновением ветра, падением с небес ночной звезды.

– Я просто счастливчик! – прошептал Игорь, глядя на меня исступленно, погруженный без остатка в свое упоение, шептал много, спутанно, часто бессмысленно. Знакомые слова, песня любви.

– С тобой не поспоришь, – кивнула я, изгибаясь навстречу его рукам. Еще больше, чем секс, меня тянула вот эта почти неуловимая близость, прикосновение, возникающее на самом пике счастья, заставляющее нас хором смеяться от восторга, чувствуя бесконечную нежность друг к другу.

Мы еще долго потом лежали, усталые, но так и не насытившиеся, доверху наполненные нерастраченными желаниями и мечтами, и я смотрела на его лицо, на четкий профиль, хорошо видный в контрастном полумраке комнаты, и чувствовала, как сжимается сердце от одной мысли о том, что будут и еще поцелуи, и новые прикосновения рук. Бывает же, что ты так глупо, так всеобъемлюще счастлива, словно каждый взгляд на это красивое лицо – как новая доза самого сильного наркотика. Так бы и смотрела, и плавилась бы в горячих волнах собственного восторга. Я почти утратила контроль над собственным телом, передав его временно в руки нежного, страстного хозяина, и теперь пыталась сдержать собственные мечты, привязав их, как воздушный шар, канатом к земле. Нет, нельзя отпускать, а то понесет его под небеса, а оттуда – в самом неизвестном направлении.

– Ты не спишь? – пробормотал Игорь сонно, заметив, что я продолжаю исподволь смотреть на него.

– Нет. А ты такой сонный. Тебя сейчас можно брать голыми руками, – тихонько рассмеялась я в ответ.

– Брать меня голыми руками. М-м-м, отличный план. – И он потянулся, изогнулся, разминая затекшие мышцы, а затем навалился на меня, обнял, забросил ногу мне на бедра, притянул к себе и поцеловал в волосы. – Спи, русалка.

– Русалка? Почему? У меня что, хвост вместо ног? – возмутилась я, перевернувшись на живот. Игорь счастливо улыбнулся, проведя рукой по моим ягодицам, и я закрыла глаза только на секундочку, уверенная в том, что в таком-то положении я уж точно уснуть не смогу, а открыла их уже утром. В окно светило по-весеннему теплое солнце, и я усмехнулась – приближался апрель.

В комнате, кроме меня, никого не было. Я лежала, не шевелясь, рассматривая как бы заново это место при дневном свете, и оно не казалось таким уж пустым и безжизненным, как вчера. Солнце способно оживить все что угодно, особенно в Москве в конце марта. Даже сухое деревце смотрелось живее.

В кухне, кажется, работал маленький телевизор – новости. Мне не было слышно, что именно произошло в мире, но интонации и голоса были и без того исчерпывающими. Как будто, как в каком-то старом фильме, говорили о том, что «стабильности нигде нет» и «террористы угнали самолет». Я удивилась. Малдер смотрит новости по утрам? С другой стороны, чего тут такого? Мужчины любят новости, почти все поголовно. Даже Сережа, романтичный эзотерик, пропитанный инфантильной верой в инопланетные чудеса, смотрел новости на каналах «ТВ3» и «Рен-ТВ», чтобы не пропустить предполагаемого приземления корабля пришельцев или момента, когда земля налетит на свою ось.

– Эй, русалка, ты все еще спишь? – услышала я голос, хотя вроде ничем не выдала своего пробуждения, по голосу было ясно: Игорь прознал об этом. Почувствовал? Голос был насмешливым, бодрым. Через секунду он появился в дверном проеме, с чашкой в руке. Восхитительный, м-м-м.

– Привет, – пробормотала я. Замотанная в одеяло с головой, я теперь хитрой лисой выглядывала из этого самодельного конвертика с зеленой оберткой. – Кутузов.

– Издеваешься? – воскликнул он, всплеснув руками. – Я смотрел, синяка нет.

– Ты плохо смотрел, – пожала плечами я, не без удовольствия наблюдая за тем, как Апрель побежал к стеклу книжного шкафа, чтобы посмотреть еще раз на свое «ранение». Он был босым, в серых домашних штанах из какой-то мягкой ткани и белой майке, и этот вид буквально заворожил меня. Домашний, уютный, и мы сейчас будем завтракать и пить кофе вместе и болтать о какой-нибудь ерунде – совсем как пара. Этим утром мы – пара. Восхитительная игра моего воображения.

– Чего ты врешь? Накажу! – пробубнил он с явной угрозой в голосе.

– Как? Лишишь сладкого? – Я рассмеялась, поднялась и уселась на постели, сложив ноги по-турецки.

– Не могу, ведь тогда я и сам лишусь сладкого. Потому что, вот проблема, мой десерт – это ты. Так что давай прекращай шалить. Синяка нет, только губа разбита.

– Да уж, на губу солнцезащитные очки не нацепишь, – «посочувствовала» ему я.

– Ты думаешь, что можно скрыть все что угодно, напялив нелепые очки? – хмыкнул Игорь. – Ну-ка, ну-ка… Подожди. – Он растерянно огляделся, пытаясь что-то вспомнить или что-то найти, затем открыл один шкафчик, другой и наконец нашел – свои солнцезащитные очки, густые, совсем темные с зеркальным отблеском полароиды, похожие на те, что носят горнолыжники. Игорь нацепил их себе на нос, затем стащил с кресла лежавший там с вечера пиджак и нацепил его тоже.

– Ну и как я смотрюсь? – спросил он, пройдясь передо мной на манер моделей, идущих по подиуму. – Разве не самый глупый вид в мире? Так я ничего не спрячу, кроме собственной неуверенности. И потом, разве шрамы не украшают мужчину?

– Лучше скажи, а показ нижнего белья будет? – улыбнулась я, плотоядно разглядывая такое притягательное тело.

– А ты опасна, – пробормотал Игорь, поворачиваясь ко мне. Он сбросил пиджак и подсел на кровать, не снимая своих зеркальных очков. – Я никогда не знаю, чего от тебя ожидать.

– А ты что, чего-то ждешь от меня? Расскажи-ка? – попросила я, делая вид, что мне страшно интересно именно то, что он говорит, но не то, что творят его руки. – Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо…

– Будешь яичницу с беконом или тост с сыром? – спросил он, усевшись за моей спиной. Он расчесал мои волосы пальцами и стал заплетать их в какое-то неуклюжее подобие косы.

– Мне – каре, пожалуйста, и челку немного покороче, – расхохоталась я, выгибая спину. Как же это было здорово – сидеть вот так посреди смятых простыней и подшучивать друг над другом, чередуя болтовню и поцелуи. А потом стоять, с трудом помещаясь в узкой ванной, вдвоем под струями очень горячей воды, и целоваться, и упасть, поскользнувшись, но успеть уцепиться за крепкую мужскую руку. Мы позавтракали, решив не искать компромисса между белками и углеводами – съев все: и тосты, и сыр, и бекон. Время текло быстрее, чем я была готова ему позволить.

– Может быть, не ходить на работу? – предложила я, глядя через окно на голые ветки спящих до поры деревьев, на темные разводы воды на асфальте – лед таял под теплотой солнечных лучей и разбегался ручьями по дорогам. Машины смешивали грязь и талую воду под своими колесами. Весна тоже имеет свои плюсы и минусы, как и все на свете.

– Ого, ленимся?

– Я не для того родилась на свет, чтобы убиваться на работе, – покачала головой я.

– Ты любишь свою работу?

– А ты? – ответила вопросом на вопрос я.

– Мы что, снова играем в контрвопросы? – Игорь торопливо ел, ловко орудуя вилкой и столовым ножиком. – Я испытываю сложные чувства в отношении своей работы. Знаю, что какая-то часть меня зовет туда, откуда я так позорно сбежал. Клиническая психиатрия – штука не для слабонервных, но, если говорить о передовой науки… она там, эта передовая. Но ведь и то, чем я занимаюсь сейчас, совершенно точно не бесполезно. Хотя, если послушать тебя, то всех психологов надо сжигать на кострах.

– Я этого не говорила, – смутилась я.

– Не говорила – так думала.

– Уже и собственной голове я не хозяйка! – запротестовала я.

– Да, Фая, я согласен, что все традиционные излюбленные приемы психологов для домохозяек – это пустые шаблоны. «Поверь в себя, все получится, все будет хорошо, ты сможешь…» Но ведь их цель только в том, чтобы успокоить человека, придать ему ни на чем не основанной уверенности в себе, или в своем месте в мире, или в своем будущем. Да, все не будет хорошо, не может ВСЕ быть хорошо, и не всегда то, что делается, – к лучшему, но иногда, если человека в горе убедить в этом, он найдет способ пережить еще один день. А это, согласись, объективный материальный результат. Если все мы выйдем на улицы города в футболках с надписями «выхода нет», «жизнь бессмысленна» или «ты ничего не решаешь», это тоже окажет влияние на людей. Понимаешь, некоторым вещам совсем не обязательно быть реальными, чтобы оказывать подлинное влияние.

– Я не смотрела на это под таким углом, – призналась я.

– Вот ты спрашивала, отчего твоя сестра не хочет признать, что ее муж – уже, заметь, почти что настоящий, реальный муж – не тот, за кого она его принимает? Но ведь жизнь – это не ярмарка меда на Бауманской, и ты не можешь просто прийти, повыбирать, попробовать все сорта, а затем решить, что ты, вообще-то, больше любишь вареную сгущенку. Человек испокон веков вынужден принимать решения, стоя на коленях, с выкрученными назад руками и с завязанными глазами. Да, мы пытаемся угадать, какая из дорог безопаснее и лучше, но что делать тем, кто не угадал? Что, если обратного пути нет? Или он слишком дорог – обратный путь – и не по карману. Подумай, у твоей сестры будет второй ребенок с этим Сережей. Этого уже не спишешь со счетов, потому что придется вырвать из своего сердца человека, который туда уже пролез. И как оставить ребенка без отца?

– Когда ты так говоришь, это кажется неоспоримым, – смутилась я. – Но когда была возможность выбора, каждый раз моя сестра проходит мимо ярмарки меда, крича, что ее миссия – это быть пчелой.

– Кажется, мы с тобой зашли слишком далеко в этих аналогиях, – рассмеялся Игорь. – Я совершенно не понял, что ты имеешь в виду. Но, видишь ли, что бы там ни было, и прости, если я прозвучу банально или повторю кого-то, это жизнь не твоя, а ее. И она проживает ее как может. А ты – тут, в моем доме. То есть не в доме, конечно, а только во временном пристанище. Что лишний раз доказывает всю тщетность бытия и всей нашей суеты. Дом – это то место, где я могу сделать яичницу с беконом для девушки, которая мне нравится. И я не хочу уходить куда-то далеко, дальше этих простых понятий. Девушка, яичница, мотивационный тренинг. Мне неинтересно, что научные основы моего тренинга не вполне научны, согласно классической методологии. Мне важно, что вчера на тренинге было восемь человек, а сегодня – двадцать три. А завтра, может, наука выяснит, что именно так помогает людям и почему для них важно прийти на мой тренинг, а не просто сесть и почитать книжку. Или просто – выпить чаю, встать и сказать: все, отныне я стану успешным.

– То есть ты разделяешь теорию, что человек может меняться? – нахмурилась я. – Что Сережа может вдруг измениться настолько, что перестанет тяготиться узами, которыми он бездумно и хаотично оплетает себя? Что не уйдет, останется даже тогда, когда будет нужен больше всего? Я помню, как он уехал в его «командировку» за три месяца до рождения Вовки. Когда Лиза болела, между прочим. Теперь, значит, я должна верить в лучшее? Извини, у меня нет такой возможности.

– Верить в лучшее – для тебя это вроде дурной приметы, да? – грустно улыбнулся Игорь.

Он встал, подхватил со стола грязные тарелки, смахнул со стола крошки. Взрослый мужчина, привыкший во всем обходиться своими силами. Умеет готовить, имеет четкую, устоявшуюся позицию в широком круге вопросов. Что мы делаем вместе? Как мы вообще сюда попали? Закружили эмоции, одурманили. Глупая я, глупая.

– Мне просто не хочется питать себя пустыми надеждами. Возможно, ты прав, и иногда просто прийти в зал и сказать вслух о том, что у тебя есть проблема, может помочь ее решить. Возможно, что есть что-то важное в том, чтобы принять жизнь такой, какая она есть. Найти что-то хорошее в том, что, по большому счету, требует уничтожения.

– Ты видела старые дома в центре? – спросил Игорь, стоя ко мне спиной. Он мыл посуду, а я сидела, подтянув колени к груди, и смотрела на поставленную на беззвучный режим телекартинку. – Видела, какие там трещины есть, какой изъеденный временем кирпич? В домах часто нет нормальных коммуникаций, неудобные лестницы, нет лифтов. Дома низенькие, неудобные, устаревшие – с какой точки зрения ни посмотри. Что самое логичное? Снести их и построить на их месте стоэтажные колонны. И все же – люди чинят их, переделывают внутренности, сохраняя все, что только можно сохранить. Все сходятся во мнении, что нужно попытаться уберечь старые дома от разрушения. На многих из них вешают табличку «Охраняется государством».

– То есть ты сейчас Сережу нашего сравнил с отреставрированным дворцом графа Шереметева. Чудесно! Ты прав, и в метафорах мы зашли слишком далеко, – расхохоталась я. – Ладно, я могу признать одно – Лизина и моя жизнь не тождественны. Иначе бы я была вынуждена признать, что люблю Сережу. А это не так.

– Нет? А кого же ты любишь? – хитро прищурился Игорь, повернувшись ко мне. Я запнулась, пойманная в ловушку.

– Маму. Я люблю маму.

– Ага. Это уже что-то, – кивнул он. – Хотя ожидал… надеялся на другой ответ. Жаль, конечно, но мне и правда пора бежать. Двадцать три человека, оставшиеся без мотивации, могут не оценить высоты полета наших изысканий. Решат, что мы просто занимались любовью и прогуливали работу. Что отчасти правда – и это радует.

– Ответь только, может все-таки человек меняться или нет? – спросила я, с грустью наблюдая за тем, как Игорь поспешно надевает новую рубашку. Высокий, стройные длинные ноги, такой смешной – он стоял в носках, в рубашке, но пока еще без брюк и завязывал галстук. Такой… настоящий. Я вдруг зажмурилась, пытаясь запомнить его таким и этот миг. Кто знает, что будет завтра? Отчего-то я не могла поверить, что эта ночь может повториться.

– Меняться? Конечно, – тут же ответил он. – Больше того, он неминуемо меняется, независимо от того, хочется ему этого или нет. Ты можешь легко убедиться в этом, если достанешь альбомы с фотографиями из маминого шкафа. Они там наверняка есть. Положи в ряд все свои фотографии…

– Ты говоришь об изменениях внешних, – замахала руками я.

– Подожди-ка, Фаина! Неужели ты, человек последовательный, строгих материалистических правил, скажешь мне сейчас, что кто-то, изменившийся так драматически внешне, остался совершенно нетронутым изнутри? Не говори мне, что ты так и думаешь. Разве может быть что-то более нелогичное?

– Я этого и не говорю, – покачала головой я.

– Ты хочешь знать, может ли ваш Сережа стать вдруг другим человеком. Это тебя интересует на самом деле. Может ли он перестать быть Сережей и стать вдруг Дональдом Трампом. Если не внешне, то, по сути своей, возможно ли такое изменение? Пожалуй, нет. Хотя бывали случаи разные. Жизнь порой преподносит нам сюрпризы. Некоторые события могут проедать человека, как ржавчина, некоторые – превращать их во что-то иное. Как свинец в золото.

– Разве это не байки алхимиков? – хмыкнула я.

– Нет, Фаина, не байки, и ты знаешь это не хуже меня. Просто цена этого превращения высока. Выше, чем оно того стоит. Но ведь иногда же бывает. Ладно, милая моя умница, лучше скажи, ты всерьез решила прогулять работу?

– Да, пожалуй, – кивнула я, чувствуя отчего-то положительную невозможность вернуться в мир. – Скажусь больной. Кхе-кхе.

– Очень достоверно. Врушка. – И я могла бы поклясться, что он посмотрел на меня с нежностью. Как странно. – Ладно, тогда, если хочешь – оставайся здесь.

– Здесь – где? Прямо здесь? – огляделась я. – На коврике?

– Забавно. На коврике. Почему именно на коврике? Лежи в моей постели, голая, и пей вино. Я вернусь, а ты уже тут.

– Голая и с бокалом вина в руке, – расхохоталась я. – Такие, значит, у тебя мечты.

– Перестань, а то я сломаюсь. И будут мои двадцать три человека мотивировать себя сами. И пусть я потом останусь без работы.

– Работа не волк, – кивнула я.

– Почему мне кажется, что ты ускользаешь у меня из рук, даже когда я держу тебя в них очень крепко? – спросил Игорь, останавливаясь в дверях. – Кстати, я не шучу. Ты можешь, если хочешь, оставаться тут у меня хоть весь день. Ну а если будешь уходить, просто захлопни дверь.

– Уходя, просто захлопну дверь, – кивнула я, подавляя в себе сиюминутное желание обнять его, поцеловать в губы, в этот их разбитый уголок, попросить остаться – несмотря ни на что. Нет, так нельзя. Мы же – взрослые люди. Проведенная вместе ночь – еще не повод, чтобы рассыпаться под его ногами, как жемчужины с порванного колье. Нужно держать лицо, если уж не удержала белья.

Игорь ушел, я осталась одна в его чистой, пустой квартире. Телевизор на кухне по-прежнему работал в бесшумной режиме. Это мигание экрана было единственным, что выдавало тут присутствие людей. Даже посуда была помыта, а кровать заправлена. Я взяла свои вещи и пошла в ванну. Через полчаса я брела по улице в сторону дома. Кажется, я не прогуливала работу уже лет сто, и теперь, шаркая промокшими уггами по весенним лужам, я пыталась вспомнить и не могла, почему я не пошла на работу сегодня. И почему, скажите мне, я чувствую себя такой несчастной?