К черту этапы. Надо твердо понимать задачу!

Одна упаковка воланов – и вот второй раз за день я сижу в машине Саши Гусева. За один день мы стали ближе, чем были за весь предыдущий год. Саша везет меня домой, говорит без умолку, но я слушаю не то, что он говорил, а то – как. Его голос отдаленно напоминает мне песни Гребенщикова. Легкая хрипотца, он откашливается, как это делают курильщики, но я знаю, что он не курит. Сама я еле дышу, и ноги болят, и мне кажется, завтра я даже встать не смогу. Я пробегала и пропрыгала за вечер больше, чем за все двадцать семь лет. Саша смеется надо мной, когда я начинаю стонать, выходя из машины на мокрый асфальт около дома.

– Это нормально, – говорит он, подавая мне руку. – Завтра будет еще хуже.

– Ты оптимист, – смеюсь я. – Втянул меня черт знает во что. С днем рождения!

– О, да, точно. Я совсем забыл, – кивнул Саша. – Мы с ребятами в это воскресенье играть будем, у нас есть халявный зал. И жратва тоже будет. Я проставляюсь. Торт, виски-кола, бадминтон.

– Прямо вечеринка.

– Ну, это же день рождения, разве нет? Ты приглашена, Ромашка.

– А я и не знала, что приглашена. Не уверена, что у меня есть бальное платье и туфли на шпильках.

– Наверное, это что-то особенное – бегать по корту в туфельках на шпильках, – сказал Саша и с сожалением отпустил мою руку. На секунду – только на секунду – мне показалось, что он ждет от меня приглашения наверх, в квартиру. В мою квартиру, где в одной комнате сидит у телевизора мама, а в другой – страшный кавардак. Уборка помещений – ни сухая, ни влажная – не входила в список моих приоритетов.

– Спасибо за прекрасный вечер, – сказала я, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы Саша понял: в башню к принцессе ему не подняться. Он посмотрел на меня, чуть прищурившись, а затем рассмеялся и пошел к машине. Мне стало не по себе от его насмешливого взгляда, словно он заранее знал мой ответ. В конце концов, если бы в доме не было мамы… – Пока!

– Увидимся, Фая, – кивнул Саша.

– Ага. В воскресенье, – ответила я.

– Значит, на работу ты больше ходить не собираешься? Эх, Фаина, смешная ты, – пожал плечами Саша и уехал раньше, чем я сумела придумать ответ. «Смешная» – это было вовсе не то слово, не на то рассчитывает девушка при прощании с парнем, который ей нравится и которому, как она надеется, нравится тоже.

Я зашла в квартиру и моментально учуяла запах яблочного пирога с корицей. Значит, мама была в хорошем настроении. Видимо, Лизавета ничего ей еще пока не говорила. Хорошо, а то слишком много событий для одного вечера. Способность к кулинарии была унаследована Лизаветой от мамы, миновав меня. И мама, и сестра могли легко сварганить что-то вкусненькое. Если же что-то подобное пыталась сделать я, из-под моих кривых рук выходили только горелые головешки. Мама говорит – это все оттого, что я не чувствую еду, не слышу ее, пытаясь просчитать то, что нужно ощущать телом, сердцем, руками. По мне – это все ерунда какая-то. Если в инструкции сказано – жарить на сильном огне семь минут, в моем мире именно это и следует сделать. Это только персонажи «Матрицы» разговаривали с печеньем, которое тоже хотело любви.

Впрочем, чего бы я ни говорила, у меня печенья пригорали, а у мамы с Лизой – нет. Значит, следуя доводам логики, они были правы, а я – нет.

– Ма-ам, а дай пирога! – крикнула я, не найдя источника чудесного запаха на столе в кухне.

– А это и не мамин пирог, а мой, – улыбаясь, сказала Лизавета, выходя из ванной. Я вся подобралась и напряглась в ожидании плохих новостей. Если пирог с корицей делала не мама, значит, не факт, что она в хорошем настроении. А это значит, что Лизавета вполне могла все ей рассказать. – Мой руки и садись.

– Оставь в покое мои руки, – фыркнула я.

– Какой пример ты подаешь Вовке? Хватать пирог немытыми руками. Ладно, как хочешь.

– Помою, – буркнула я и подошла прямо к кухонной раковине. Из чистой вредности я вымыла руки средством для мытья посуды, хотя и знала, что Лизавету это бесит. У моей сестры все должно быть сделано по правилам, кроме, конечно, случаев, когда дело касалось ее личной жизни. Лизавета вздохнула, глядя на то, как я вытираю руки кухонным бумажным полотенцем.

– Держи. И давай, рассказывай, кто это тебя подвозил на «Фольксвагене»?

– Господи, как ты нас с десятого этажа-то разглядела? Ты что, в бинокль смотрела?

– Я – ясновидящая, – усмехнулась сестра. Она плюхнула передо мной значительный кусок домашнего штруделя, а затем (все-таки люблю я свою сестру) повернулась к холодильнику, достала оттуда упаковку пломбира и ложкой отколупала от нее шарик мороженого. Ну, не шарик – кусман со слегка скругленными краями, но кто я такая, чтобы жаловаться на форму мороженого! Штрудель был еще теплый, мороженое – в меру мягкое. Лизавета присыпала все несколькими крошками корицы. Господи, я просто не понимаю, как Сережа не женился на Лизавете после первого же в их отношениях приглашения на ужин. Мужики капризны, и путь через их желудок приводит черт знает куда.

– Ясновидящий психолог! Это, между прочим, очень классно. Ты бы озолотилась, – сказала я, уплетая штрудель. – А подвозил меня Саша Гусев. Вот так.

– Серьезно? Ты не шутишь? Это правда? Может, ты просто дразнишь меня?

– А тебе-то что? С чего бы твои глаза-то загорелись? Сплавить меня хочешь, чтобы я не смотрела на тебя осуждающим взглядом?

– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, – выпалила Лиза. – Потому что люблю тебя. Разве ты не понимаешь, что без риска нельзя обрести любовь.

– О боже, я сейчас растаю, как Снегурочка, прыгнувшая в костер. Ты звучишь, как какой-то дешевый русский сериал. Обрести любовь… Можно, я не буду? А просто поем пирог и пойду спать? Ты говорила с мамой?

– Говорила с мамой о чем? – спросила мама, вырастая передо мной как голография. – Опять вы, девочки, что-то от меня скрываете?

– Ага, преступление, – пробормотала я, надеясь скрыть за раздражением замешательство. По маминому лицу можно было ясно понять, что Лизавета ей ничего не сказала. А по панике в Лизиных глазах я выяснила, что говорить о чем-либо она еще и не собиралась. Высокие, высокие отношения. Значит, Сережа у нас по-прежнему в секрете, зато я должна была «обрести любовь». – Меня проводили до дому.

– Что я слышу?! – тут же выпалила мама. – Неужели правда? Живой человек? Мужского пола? Не таксист?

– Да, да и да, – буркнула я.

– И что теперь? Год будешь думать о том, что из этого следует и стоит ли предпринимать дальнейшие действия? – хмыкнула мама. – Таблицу составишь?

– Между прочим, к вашему сведению, я записалась в секцию бадминтона, – попыталась увести в сторону их внимание. – Хотя это и было непросто. И теперь у меня болят ноги, колени, лодыжки и голова. Я ее постоянно задирала, чтобы видеть этот чертов воланчик.

– Я горжусь тобой, – выдала Лизавета. – Хоть на что-то, оказывается, ты можешь решиться ради любви.

– А когда мы сподобимся познакомиться с этим твоим живым мужчиной? – спросила мама. – Ты только не раздумывай слишком долго, просто бери и приводи его в гости.

– Да может, мне сразу уже привести его на ночь – и все? Чего тянуть? Вы же меня буквально толкаете к нему в руки? Откуда столько аморальных советов, вы же совсем не так нас с Лизой воспитывали?

– Хватит уже! – вдруг воскликнула мама. – Сейчас другое время. И то, что Лизочка родила, – совсем неплохо.

– Серьезно? – буквально вытаращилась я.

– А что? Если на тебя надеяться, так можно вообще без внуков остаться. А так у нас есть Володечка. Разве плохо? – спросила мама.

– Да? Ну конечно, сейчас же другое время. Даже лучше без мужа, верно? – почти крича сказала я.

– Фая, не нужно цепляться к словам, – возмутилась мама.

– Мама, только, ради всего святого, ты тоже не рассказывай мне о том, что я должна «обрести любовь».

– А почему нет? – удивленно спросила мама.

– Ладно, я все поняла, – воскликнула я, поднимая руки над головой, показывая, что сдаюсь. – Мораль больше не в моде в этом доме. Приведу я вам живого человека мужского пола. Довольны?

И я замолчала, полностью сосредоточившись на штруделе.

На следующий день я пришла на работу злая и не выспавшаяся. Вот как начнешь думать, так невозможно уже остановиться. Где-то к трем часам ночи я встала, устав считать баранов, и пошла искать таблетки, прописанные мне доктором Апрелем. Я перерыла всю сумку, и только потом вспомнила, что выложила их за каким-то лядом на работе… Значит, сна не намечалось. Когда пришло время вставать, я даже обрадовалась. Трудно представить, насколько скучная у нас телепрограмма для ночного эфира. Все то, что никак не пригодилось для вечера, утра и дня, сбрасывали на время, когда телевизор смотрят только отморозки, пьянь и невротички типа меня.

– Ты чего такая дерганая, Фая, – спросил Джонни, с интересом наблюдая, как я пытаюсь выломать секцию турникета на проходной.

– Ты бы лучше разобрался с пропусками, Джонни! – рявкнула я, перепрыгивая через «палочку». – Достали уже!

– Да чего ты? Это не моя работа, – услышала я крик, летевший мне вслед. Я наплевала и забыла, хотя определенное чувство стыда плескалось где-то на дне моего уже даже не наполовину, а почти совсем пустого стакана. Я пересекла двор, злясь и на себя, и на весь мир, но больше всего на Лизавету, решившую выходить замуж за человека, которого ни я, ни мама терпеть не могут. Вот из-за чего я не могу успокоиться и уснуть. Зачем он ей? Почему она видит соринки в моих глазах, но и знать не хочет, что ее собственные глаза буквально завалены бревнами? Сережа будет жить с ней, ходить по ее дому в трусах, пропадать, изменять (наверняка), заставлять Лизу плакать и жалеть о принятых решениях. Почему я так уверена в этом? Да потому что вопреки всему, о чем говорят Лизаветины учебники по психологии, люди не меняются. Не способны. Могут, конечно, сделать вид – ненадолго. Могут даже совершенно искренне верить в то, что хотят измениться. Считать, что меняются. Но это как попытаться переделать куст крыжовника в красную смородину, перекраивая маникюрными ножничками каждый листочек, привешивая пластиковые ягодки на нитках. Работы – море, результат – ноль. Особые умельцы могут, наверное, добиться внешнего сходства – на некоторое, весьма непродолжительное время, но стоит попробовать собрать урожай – и обман вскроется. А уже следующей весной, когда новая листва начнет проклевываться из почек, крыжовник снова станет самим собой. Колючий, устойчивый к нашему климату, жесткий на вкус.

– Ромашина! – услышала я голос, который надеялась слышать как можно реже. Я оглянулась и увидела, как к подъезду «Башни» подруливает идеально чистый «Лексус» с номерами фирмы. Из окна со стороны пассажира на меня смотрело лоснящееся от удовольствия лицо Постникова. – Что-то ты бледная сегодня. Похмелье? Тебе не говорили, что женский алкоголизм неизлечим? Смотри, уволят тебя, будешь бутылки собирать! – И он расхохотался, довольный собственной шуткой. Я попыталась было сдержаться, а затем вдруг подумала – к черту. Зачем?

– А вы, значит, наработали на личного водителя? – спросила я. – Поздравляю.

– Спасибо, Ромашина, спасибо, – высокомерно кивнул он. – Фирма ценит своих героев.

– А где же ваш чемоданчик? – поинтересовалась я самым мирным, нейтральным тоном.

– Какой чемоданчик? – переспросил Постников, продолжая механически улыбаться.

– Ну как же. Для откатов, – пожала плечами я. – Или вы каким-то другим способом продвигаетесь по служебной лестнице?

– Это клевета! – побелел Постников, и я с удивлением отметила про себя, что невинная шутка, кажется, вызвала шквал эмоций у столь нелюбимого мной финансового аналитика. Пальцем в небо? Постников смастерил независимый, чрезвычайно занятой вид, отвернулся от меня так, словно хотел показать, что для него меня и на земле-то не существует. Он распахнул дверь служебной машины, выскочил из нее, держа в руках какие-то папки с документами, и проскользнул в здание, даже не потрудившись закрыть за собой дверь автомобиля. Водитель, коренастый, коротко стриженный парень, вышел и со злостью хлопнул дверью за него.

– Барин, понимаешь. Как только пролезают! – бросил он мне и уехал на подземную парковку. Я спокойно поплелась на рабочее место. Только в лифте меня, умницу, вдруг осенило, что вот же, сейчас из лифта выйду и наткнусь на Сашу Гусева, который после вчерашнего прощания наверняка будет смотреть на меня как-то по-новому.

Не люблю я перемены. Мне так нравилось, как все было раньше. Если не делать ставку на скачках, нет риска и проиграть крупную сумму денег. Что, если теперь между мной и Сашей Гусевым все поменяется? И будут улыбки, намеки, которые я не всегда понимаю, обиды, ожидания звонков. Я прекрасно помнила, как все это происходило у Лизаветы – мука смертная, а не устройство личной жизни. То она радовалась, то рыдала у меня на плече. То кричала, что «этого слизняка на порог не пустит». Теперь вот – хлеб-соль. Кто знает, какой темной лошадкой окажется Саша Гусев?

Да самое лучшее, что он может сделать для меня, – это бросить прямо сейчас. Даже не успев что-либо начать.

– О, Ромашка. Ты прямо по часам с «Биг Бена» ходишь. Точность – вежливость королев! – Саша был легок на помине, стоял передо мной на ковре и улыбался, помешивая ложечкой растворимый кофе в своем любимом надтреснутом стакане с аппликацией «Ты записался в добровольцы?», на которой слово «добровольцы» было заменено на «бадминтон». Ха-ха, а я записалась.

– Ага, ну да, – пробормотала я в замешательстве. И забыв улыбнуться в ответ.

– Ты как вообще? – тут же обеспокоился Саша. Я постаралась прогнать из подсознания картину, на которой Саша Гусев с кислой миной признается мне, что женат и имеет пятерых детей.

– Ничего. Нормально.

– Болит? – спросил он, и я невольно прикоснулась к глазу, который, впрочем, уже совсем зажил.

– Да я не об этом. Ноги болят? Готовишься к завтрашнему дню?

– Ах, это! – дошло наконец-то до меня. – Тренировка. Слушай, Саш, а сколько ты вообще тренируешься? Мне иногда кажется, что ты с работы всегда только на тренировки и ездишь.

– А мне иногда кажется, что ты с работы и вовсе не уходишь, – ответил тот, хитро улыбаясь.

– Значит, у нас обоих нет никакой личной жизни, – хмыкнула я в ответ. – Неплохая тема для нашего Апреля.

– Апреля?

– Ну, психотерапевта.

– Так ты у него была? Я-то думал, ты от него по коридорам пряталась. И что? Еще пойдешь? Думаешь, он может помочь?

– Только не таким, как я, – покачала головой я.

– Ладно, Ромашка. Партия и правительство поставило перед нашим отделом новые цели и задачи.

– Подожди-подожди, – взметнулась я. – Какие цели? Какие задачи? А сейсмологические модели? Отменили, опять? Какая-то петрушка творится с нашими боссами с двадцать седьмого этажа. Они сами не знают, чего хотят? Мы же в последнее время не можем нормально до ума довести ни одного проекта. Ученый отдел замотался с нами бодаться. Данные хаотичны. Сторонние организации данные вообще предоставляют через пень-колоду. И в этих условиях предлагают оптимизироваться и давать оценку эффективности?

– Слушай, Ромашка, может тебе кофе налить? – предложил Саша с сочувствием. – Ты какая-то нервная.

– Знаешь, Саша, на кого я сегодня наткнулась? То есть кого сегодня привез персональный водитель, да еще закрыл за ним дверцу, потому что барин сам хлопнуть-то не может, ручка, наверное, отвалится.

– Постников? – переспросил Гусев, вздыхая.

– Мы неправильно живем, Саша. В бадминтоны какие-то играем. А люди карьеру строят, двигаются вверх. Никакие дипломы им не мешают. Финансисты. А у нас хаос. Не надо мне кофе.

– Так ты будешь слушать, какое задание-то? – снова спросил Саша, включая компьютер. Я оглянулась – в родном отделе уже вовсю кипела работа. Пара ребят из «наших», из программеров, ожесточенно стучали по клавиатуре, девочка из техподдержки терпеливо объясняла по телефону кому-то, как именно активировать приложение удаленного доступа. Сисадмин, тощий, как Кощей, сгибался и, кажется, норовил поломаться пополам под тяжестью бутылки для кулера, в которой было двадцать три литра чистой воды и которую он никак не мог поднять наверх. Дом, милый дом.

– Рассказывай. И да, все же налей мне кофе, – хмуро кивнула я. Теперь выяснилось, что мы еще должны были произвести исследование и анализ имеющегося на фирме энергоемкого оборудования. С какой целью? Черт его знает. Вроде как в неопределенном и никак не обозначенном будущем мы должны были перейти на энергосберегающие технологии ведения бизнеса. Почему мы? Вот на этот вопрос вообще никто не мог ответить, даже Крендель.

– Мы же вроде не инквизиция! В смысле, не ревизионная комиссия! – возмущался Саша. – Почему мы должны это делать? Компьютеры пересчитать, лампочки? Счетчики? Какого хрена? Это кто-нибудь типа Постникова придумал, сто процентов.

И мы принялись за обсуждение новых задач.

– Все. Я обедать! – покачала головой я после того, как мы битые три часа убили на попытки вписать выданное нам техзадание в хоть какие-то алгоритмы. – Заодно там лампочки пересчитаю.

– Нет, но ты согласна, что это бред? – спросил Саша, когда я вызвала лифт и уперлась лбом в его металлическую окантовку, чтобы охладиться. О да, я была согласна.