Глава пятая. Беспокойная старость

Фая тихо повторяла это на разные лады – так, чтоб услышать могла только я. «Она с мужиком». «Она не одна». «Думаешь, возможно, чтобы у нее была такая подруга… мужского пола?» И прибавляла: «Это все ты виновата». Последнее было адресовано мне, без логики и каких-либо объяснений. Я даже не знала, что отвечать. Минуту назад я корила себя за то, что редко звоню своей «постаревшей, одинокой, забывчивой, вполне вероятно, уже страдающей склерозом матери», женщине, которая растит на даче тыкву, а затем показывает ее фотографию всем своим подругам. Но вот передо мной стоит уверенная в себе женщина в красивом сливовом платье-футляре и держит под руку мужчину. Не мужика, как сказала моя сестра, а именно мужчину.

Незнакомый, неизвестный, он вызывал вопросы и желание попросить его уйти и не тревожить наш давно устоявшийся мир и покой. Что-то говорило мне, что он не уйдет. Что-то – в его выправке военного в отставке. Ухоженный, одетый со вкусом в хорошие, хоть и не новые вещи, он был чем-то похож на Шона Коннери в годы его красивой зрелости. Такой же седой, с такой же бородой, в очках с тонкой оправой. Опасный. Неглупый. Мы так много можем сказать о человеке, только взглянув на него, и многое из этого вполне может оказаться правдой. Сотни тысяч лет эволюции научили нас читать по еле уловимым движениям лицевых мышц, вычислять опасность, отличать живые существа друг от друга, считывать негласный код «свой-чужой».

Я вдруг очень ясно поняла: моя мама – совсем еще не старая женщина – привела с собой мужчину. Ничего уже не будет прежним. Мир меняется, все будет иначе, и это необратимо. Мужчина едва заметно улыбнулся мне – заводная улыбка человека пожившего, человека, которого не обошел стороной успех, который знает, что такое горе. Сколько ему лет? Пятьдесят? Пятьдесят пять? Мама смотрелась рядом с ним, как первая леди государства. Она улыбалась совершенно нетипичной для нее, поставленной, фальшивой голливудской улыбкой. Новая луна. Она нервничает и волнуется. Она решила нас познакомить со своим мужчиной. Я не могла справиться с ощущением, что думаю и говорю на каком-то иностранном языке.

– Маргарита Венедиктовна, очень приятно, – мама Игоря бросилась навстречу, помогая с вещами.

– Елена Михайловна, тоже очень, очень приятно, – кивнула моя мама и посмотрела на меня. В ее глазах отчетливо читалась паника.

Ничем не могу помочь, мама. Сама в шоке.

– Что-то вы так припозднились? – спросил муж Елены Михайловны, обращаясь к «маминому мужику».

– Пробки на дорогах, – ответил он. Голос был низким, густым, таким, к которому невольно начинаешь прислушиваться. Где она взяла этого «мужика»? Фаина, моя сестра, не отрываясь, смотрела на него, словно пыталась расшифровать код к уже активированной бомбе. – Да еще этот навигатор повел нас какой-то странной дорогой, пришлось поплутать.

– О, какой у вас чудесный свитер, – защебетала мама.

– А у вас очаровательное платье. И сережки, – тут же ответила Елена Михайловна. Милые любезности, призванные разбить лед, которым так и морозило от нас с сестрой. – Кажется, я видела что-то подобное в каком-то журнале?

– «Вестник садовода», не иначе, – рассмеялась мама. Елена Михайловна тоже усмехнулась. Я не узнавала маму. Подменили. Мне вдруг стало так больно в груди, что трудно дышать. Она больше не с папой. У мамы появился другой мужчина. Глупо, папы же давно нет на свете. Но мама всегда была чем-то неотделимым от него. Как Инь и Ян. А что же будет теперь?

– Так что, пока мы плутали, вы все слопали без нас? – этот вопрос мама адресовала мне, пытаясь – безуспешно – вытащить меня из ступора.

– Никуда вы не опоздали, мы только-только растопили духовку, – ответила за меня Елена Михайловна. – Слава, подойди к нам, познакомься! Слава, ну где ты? О, вот ты. Ну что же ты в тапочках?

– Ты считаешь, что было бы лучше, если бы я был босиком? А может, у меня носок драный?

– Слава! – воскликнула фальшиво возмущенная Елена Михайловна, а «Слава», для всех Вячеслав Андреевич, весело подмигнул остекленевшей Фаине. Он тоже был высок, тоже чем-то отдаленно напоминал длинношеего, аккуратно ступающего папу-жирафа, а улыбался он, как заправский Чеширский кот. Глядя на него, ни у кого не осталось бы ни единого вопроса в биологическом отцовстве Игоря Апреля. Такая «жирафья» порода – большая редкость. Их семью вполне могли занести в Красную книгу.

– Маргарита Венедиктовна, очень приятно, – кивала мама, тоже улыбаясь звездой с красной ковровой дорожки. И с опаской поглядывая на нас. Мы с Файкой стояли – два дубовых истукана, две головешки – и не могли извлечь из себя ни звука.

– Вячеслав Андреевич, и нам, и нам приятно. Не передать, как. Игорек много рассказывал нам о вашей семье.

– Ох, этого-то я и боялась, – сказала мама и задорно рассмеялась. – Познакомьтесь, Даниил Семенович Марков, мой близкий друг, – и мама еще крепче взяла под руку этого «мужика», из-за которого мы с Фаиной лишились способности двигаться или говорить.

– Добро пожаловать, – кивнул папа-жираф. Мама повернулась к нам.

– Даня, а вот эти две безмолвные статуи – мои дочки, с которыми ты так хотел познакомиться. Но, видимо, не удастся тебе познакомиться. Видишь, их унесло в другое измерение. Лиза, скажи хоть что-то.

– Что сказать?

– Да все равно, лишь бы стало ясно, что у тебя нет инфаркта, – улыбнулась мама. Я почувствовала, что злюсь. Да, злюсь. Не могу сказать, на что, не могу сказать, что имею на это право.

– Прекрасная погода… не правда ли? – выпалила я, сощурившись. Погода была ужасной. Мама нахмурилась.

– Как скажешь, как скажешь.

– А я люблю метель, – сказал Даниил Семенович и взял мою руку в свои большие ладони. Я беспомощно оглянулась на Фаю, та смотрела на нас, как будто за нашими спинами маячили привидения. Рукопожатие было сильным, рука – теплой и сухой. От маминого… Близкого Друга, я решила называть его так, пахло какой-то хорошей туалетной водой и уличной холодной свежестью. – Значит, вы Лиза, верно?

– Да.

– Очень приятно. Наслышан, наслышан.

– А мы – нет, – влезла Фая, заставив всех испытать неловкость. Тон ее голоса был – сама любезность, но я знала, Фая была в ярости. – Мы вот буквально ничего о вас не знаем.

– Этот пробел легко устранить, – ответил Даниил Семенович, но руки Фаине не подал. Отвернулся, взял нашу мать под локоть и повел в комнату. Мы так и остались стоять в прихожей, как две разъяренные фурии, которым не удалось пробраться за границу трехмерного портала в другое измерение.

– Ты подала ему руку! – прошипела Фая.

– Я ничего не подавала, – ответила я, защищаясь. – Он взял мою руку сам.

– Но ты не сопротивлялась.

– А ты считаешь, нужно было позвонить в полицию? – съязвила я. Фая демонстративно закатила глаза. Я понимала – как бы мне ни было сложно и тяжело сейчас, ей было тяжелее. Я любила нашу мать, очень любила. Фаина тоже. Но еще моя сестра была сумасшедше, фанатично предана памяти нашего отца. Так что это был только вопрос времени – как и когда она растерзает этого… гхм… Близкого Друга. Иных перспектив я не видела. Поножовщина. Вот чего всем нам нужно ждать.

– Нехорошо, Фая. Пойдем! – попросила я.

– Куда?

– Перед родителями твоего Игоря неудобно! Пойдем хоть посидим поедим. – Я взывала к Фаиному воспитанию, ни к чему другому в этом случае, пожалуй, взывать было невозможно. Фая несколько раз вздохнула, а затем решительно тряхнула головой.

– Пойдем. Посмотрим на него поближе. Чего ему нужно от нашей матери?

– Фая!

– Что – Фая? Думаешь, просто так она скрывала этого… как его там… от нас? Нет, у меня есть вопросы, – и Фая решительно направилась в комнату, где нас уже ждал накрытый стол.

Дальнейшее напоминало настоящий кошмар. Пытку. Фая кружила вокруг Этого Человека и задавала ему вопросы, от которых все краснели. «Насколько серьезны его намерения?», «Отчего это он сам не женат в Таком Возрасте?», «Не боится ли он, что все это плохо скажется на здоровье? Опять же, в Таком-то Возрасте?» И, наконец, Фаино коронное – «Знает ли он, что у его новой девушки есть внуки?».

– Я знаю, – ответил ей Даниил Семенович, явно с трудом сдерживая ухмылку. Надо отметить, что держался он с отменным достоинством. Спокойно и степенно ел шашлык и позволял Фаине вести себя возмутительно.

– Значит, в курсе, что моя мама – дважды бабушка, – повторила Фая.

– Конечно, я в курсе. Между прочим, я тоже дедушка, так что, с вашего позволения, имею некоторый опыт. И могу вам со всей ответственностью заявить, внуки – это даже большее счастье, чем дети.

– Да! – сурово бросила мама. – И сегодня я с этим согласна, как никогда.

– Так что, дорогая Фаина, если вам когда-нибудь понадобится помощь… Посидеть с детьми, почитать им книжку – обращайтесь.

– Да вы – сама забота!

– Спросите кого угодно! Это так и есть! – радостно улыбнулся он. Но глаза у него оставались холодными.

– Помощь нам не нужна. С тех пор как папы не стало, мы привыкли, знаете ли, обходиться без всякой посторонней помощи. И о маме заботиться тоже.

– Чего это! – возмутилась мама. – Я что, какое-то беспомощное существо?

– Твоя спокойная старость – это наш долг! – выпалила Фаина. Мама побелела и ошарашенно посмотрела на Фаину.

Это был перебор. Это было ужасно. Я не знала, что сказать. Мама встала из-за стола, сказала, что сыта по горло, извинилась перед Игорем. Наши родственники-«жирафы» растерянно переводили взгляды с мамы на Фаю и обратно. Первым среагировал папа-жираф.

– Даниил Семенович, – кивнул Вячеслав Андреевич и склонился немного, – хотите, я покажу вам… покажу вам…

– Мою коллекцию книг, – подсказал ему Игорь.

– На кухне? – удивился Вячеслав Андреевич, но Игорь посмотрел на него таким полным намека взглядом, что тот кивнул. Тогда Даниил Семенович поднялся, пробормотал, что в прилагаемых обстоятельствах с удовольствием посмотрит на любую коллекцию чего угодно. И именно на кухне. И они ушли. Все ушли, оставив в комнате только нас с мамой. Фая молчала.

– Ты понимаешь, что это – чистое хамство? – тихо, но твердо сказала мама.

– Откуда ты его взяла?

– Я не обязана тебе ничего объяснять.

– Не обязана. Но и я не обязана смотреть, как ты… как ты…

– Как я что? Живу своей жизнью? Не собираюсь хоронить себя заживо?

– Я не думала, что ты такая! – воскликнула Фая. – А как же… как же…

Я знала, она говорила о папе. Никогда за все годы, что прошли со дня смерти нашего горячо любимого папочки, ни разу за все это время мама не давала нам повода думать, что в ее жизни может появиться кто-то еще. Что она может хотеть чего-то еще. У них с папой была Настоящая Большая Любовь. Разве такое можно забыть? Разве такое можно повторить?

Даниил Семенович показался в дверях.

– Рита, ты мой телефон не видела? Что-то не могу найти. Мне нужно срочно позвонить.

– Рита! РИТА?! – бросила Фая мне тихо, почти беззвучно. – Вот до чего дошло!

– Ты его забрала?

– Забрала? – хмыкнула мама, заглядывая себе в сумку. – Ты его бросил в машине, прямо на сиденье. Даня, вот он. Я не знаю, как тебе только не разобьют стекло. Ты же постоянно все забываешь! – И мама протянула Этому Человеку телефон. Близкий Друг посмотрел на меня так, словно хотел что-то сказать, но затем сухо кивнул и ушел. Он явно был расстроен тем, как все пошло.

– Ну, что? – Мама стояла и смотрела на нас, изучая дочерей, как редкий вид сорняка, выросшего у нее на грядке. – Что вы по лимону съели?

– Рита? – спросила Фаина. – Серьезно? Рита?

– Не понимаю. Что такого?

– Это как-то… неуважительно.

– Серьезно? А как надо? Маргарита Венедиктовна? И на «вы»?

– Как давно у вас… вы?.. – выдавила я и густо покраснела. Мама хлопнула руками о бедра и покачала головой.

– Да, у меня есть мужчина! Объясните мне, почему вы смотрите на меня так, словно поймали меня в кожаной юбке в квартале красных фонарей? – И мама укоризненно склонила голову. – Я взрослая женщина.

– Ты мать, – поправила ее Фая. – Наша мать!

– И что? Кажется, вы давно выросли. Одна замужем, вторая – очень надеюсь, скоро выйдет. Фая, не смотри на меня так, словно я тебя собираюсь расстрелять. Задай, задай мне этот вопрос.

– Какой вопрос? – одними губами произнесла сестра.

– Такой вопрос: «А как же папа?» – продолжала мама. – Я вдова уже почти десять лет. Ты знаешь, что это такое – десять лет одиночества? Когда вся твоя жизнь – это новый сериал по Первому каналу. Этого ты желаешь мне? Такой жизни? Или ты считаешь, что мне уже все поздно? – спросила мама с вызовом.

– Я этого не говорила, – ответила Фая, но тон, которым она это произнесла, исчерпывающе показал, что – да, именно так она и считает. Прямота и честность – номинальные ценности, но сколько времени и сил уходит на то, чтобы научить наших детей врать – с самого детства. Уметь улыбаться и говорить вежливые фразы лживого содержания в определенных ситуациях – это и значит быть воспитанным человеком. Не про Фаину Ромашину.

– А что ты говоришь? – нахмурилась мама. – Что именно ты хочешь мне сказать?

– Ничего. Ничего.

– Да брось.

– Значит, любви все возрасты покорны, да? И в твоем возрасте…

– В каком моем возрасте? В каком? – ледяным тоном переспросила мама.

– Я не знаю. У тебя внуки.

– И что? Ты хотя бы осознаешь, что мне пятьдесят один год! Всего пятьдесят один, черт побери.

Хотя возраст нашей собственной матери мы и без этого знали, мы никогда не задумывались над ее возрастом. Для нас обеих она была как земля – так же надежна, так же необходима и так же стара. Она была матерью, которая, как и все матери, не имела возраста.

– Да-да, не сто пятьдесят один, не двести тридцать. Всего пятьдесят один. Из которых тридцать я таскалась с вами и отдавала вам все сто процентов своего времени. А сейчас вы выросли, я одинока, свободна…

– Мы будем чаще звонить. Каждый день будем звонить. Будем помогать по дому. И по даче. Я поговорю с Игорем, он может тебя туда возить. Мы будем, будем все делать, – тараторила Фая.

– Я слышу тебя. Это похвально.

– Тебе не будет одиноко. Он тебе не нужен, это какое-то временное помешательство.

– Считаешь меня сумасшедшей? Что еще скажешь, доченька?

– Это все из-за нас, из-за того, что мы все тебя бросили.

– Вы меня не бросили. Вы выросли, Фая. Выросли.

– Я… я могу обратно переехать к тебе, если уж на то пошло, – заявила Фая самым решительным тоном. Мама глядела на нее с неприкрытым ужасом.

– Только вот не надо. Мы с Даней целый год ждали, чтобы у тебя сложилась жизнь. И теперь, когда все счастливы, могу и я…

– Сколько вы… постой… что вы… я не понимаю, сколько вы уже друг друга знаете?

– С Даней?

– С Этим Человеком! – поправила ее Фая.

– С Этим Человеком мы знаем друг друга уже третий год, – холодно ответила мама.

– Сколько? – ахнули мы хором.

– И поверь, я достаточно долго ждала и сомневалась, знакомить вас или нет. И каждый раз я решала, что нет, что нельзя, потому что вы как-нибудь не так отреагируете. Что, очевидно, было правдой, и я как в воду глядела. Но теперь уже пришло время, и я уже устала прятаться от вас по шкафам.

– По каким шкафам? – вытаращилась Фая.

– Это образное выражение, Фая, – вмешалась я. – Образное. Никто ни по каким шкафам не прятался. Верно, мам? – и я выразительно посмотрела на маму.

– Рита, у вас все хорошо? – из кухни к нам заглянул Этот Человек. Мы с Фаей как по команде заткнулись. Мы – но не мама.

– Нет, не хорошо. Ты понимаешь, мои дочери считают меня какой-то рухлядью. Понимаешь, Даня, я для них – рухлядь! – возмущалась мама. Игорь и его родители тоже зашли к нам, держа в руках какие-то толстые книги с дорогой цветной полиграфией.

– Я такого не говорила! – возразила Фая тихо, почти себе под нос. – Я просто сказала, что приводить неизвестно кого вот так, с улицы…

– После трех лет знакомства… – добавила мама.

– Действительно, Фая, – пробормотала я.

– Ну, спасибо, сестра, – кивнула Фая. – Спасибо. Ты их еще поддержи!

– Рита, ты юная и прекрасная, – сказал Даниил Семенович, – а если твои дочери этого не понимают, это просто потому, что они сами еще не настолько юны и прекрасны. Им нужно дать время. Примерно лет до пятидесяти. И тогда они тебя поймут, это совершенно точно. Помнишь моего сына на юбилее в Праге? Тоже считает, что пятьдесят пять – это уже практически древность, – и он рассмеялся. – Все потому, что самому ему двадцать пять. Дитя, совсем дитя.

– На каком юбилее? – спросила я. Даниил Семенович посмотрел на меня в нерешительности.

– Мы с Ритой праздновали мое пятидесятипятилетие в прошлом году в Праге.

– Ты была в Праге? – переспросила Фая. – Ты была с ним в Праге? Но как? Когда?

– Летом, – пожала плечами мама. – Вы думали, что я на даче.

– Господи, да ты настоящий двойной агент.

– А знаете, дети, кому еще пятьдесят один год? – продолжал Даниил Семенович. – Кортни Кокс, к примеру.

– Кто это? – спросила Фая, но я толкнула ее в бок.

– Это Моника из сериала «Друзья». Ты ее знаешь, точно знаешь. Моника!

– Может быть, ей даже уже пятьдесят два. И она хочет ребенка, – заявила мама.

– Ты что, хочешь сказать, что ты тоже хочешь, как эта Моника… – перепугалась Фая. Страх так четко отразился на ее лице, что мама нервно расхохоталась.

– Я просто говорю тебе, Фаина Павловна, что сейчас возраст все воспринимают по-другому. Или вот Мадонна. Или даже этот ваш Малдер, которым ты мне, Фая, все уши прожужжала, – Дэвиду Духовны вообще пятьдесят пять лет. А он – секс-символ.

– Я не думала, что доживу до момента, когда услышу из уст моей матери слово «секс», – пробормотала Фая, держась за виски так, словно у нее раскалывалась голова.

– Малдер? Почему ты прожужжала своей маме уши про Малдера? – удивленно переспросил Игорь, и мы с Фаей вместе, не сговариваясь, покраснели. Малдер – это было наше негласное прозвище Игоря. Он был удивительно похож на Дэвида Духовны времен «Секретных материалов». Та же улыбка с прищуром, те же умные зеленые глаза, та же непринужденная походка мужчины, привыкшего к своему красивому, сильному, стройному телу. Собственно, именно эта ошеломительная красота в свое время так нервировала Фаю, что она категорически отказывалась идти навстречу своим чувствам. Напротив, она сделала все возможное, чтобы разрушить сами зачатки их отношений с Игорем. Только его удивительная стойкость их спасла. Впрочем, я уверена, что и сейчас Файка ждет, когда что-то случится. Она встает по утрам, потягивается и спрашивает: «Ну, что у нас плохого?» Ее жизненный девиз: «Все будет еще хуже».

Но вот мы, годом позже, в их доме разговариваем о поведении нашей матери и о том, в каком возрасте человек может официально считаться старым.

– Мама, ты прости, конечно, я понимаю, что мы задели твои чувства…

– Пятьдесят один! Я вообще в других странах считалась бы молодой женщиной. Молодой.

– Да ты и есть молодая женщина, мама. Ты красивая, молодая, умная. Это мы – две идиотки. Ничего не видим. Ты совершенно права, ты имеешь право на свою жизнь.

– Ну, спасибо хоть на этом, – фыркнула мама.

– Мама, просто было бы лучше, если бы ты нас предупредила. Правда. Мы ошарашены. Мы же ничего не знаем о твоем друге. Не нужно вываливать на нас все эти новости скопом и ожидать от нас адекватной реакции. Понимаешь? Понемножку и помедленнее.

– Но я не могу помедленнее! – Мама виновато прикусила губу. Фая подняла голову и сощурилась.

– Почему это? Мама, ты что… я боюсь это даже выговорить… беременна?

– Что? Нет, ты что, с ума сошла? – возмутилась мама, а вся семья Апрелей срочно удалилась на кухню, посмотреть… что-то еще.

– Я уже не знаю, что и думать, – всплеснула руками Фая.

– Нет, конечно, нет. Просто я… просто мы… и без того затянули.

– Затянули что?

– Ты понимаешь, я же сказала – мы же с Даней… уже давно… э… вместе. Три года.

– И что?

– Ну, есть какие-то совершенно нормальные этапы развития отношений, и ты не подумай, мы к этому долго шли, все взвесили, попробовали даже пожить вместе.

– Вы живете вместе? – ахнула я. – Собственно, все сходится! Ну да, ну да, Файка же съехала. В принципе, почему и нет, квартира же есть. Можно и пожить. Почему бы и нет.

– Не пожить, Лиза. Не пожить. Я… господи, я не думала, что это будет так тяжело, – и тут уже мама закатила глаза и принялась тереть виски.

– Да что вы там затеяли, скажи уже наконец!

– Мы планируем пожениться, – ответила мама. – Собственно, только поэтому я и решилась на это безумие – познакомить его с вами. И то только потому, что Даня настаивал. Он-то, наивный человек, был уверен, что вы не сожрете его с потрохами. А я предлагала пожениться, и все. По-тихому. Самое было бы лучшее.

– Пожениться? – услышали мы Фаин возглас, полный ярости. – ПОЖЕНИТЬСЯ? Ты серьезно? Да?

– Да.

– Значит, серьезно.

– Да. Фая!

– Ты права, мама. Ты была права. Не надо было, – и сестра подняла руки так, словно сдавалась в плен. – Не надо было тебе его с нами знакомить. Ладно, Лизавета, пошли.

– Куда? – переспросила я.

– Я, видишь ли, отказываюсь. Да, я отказываюсь общаться с этим… как его… с новым папой! – прошипела Фая, и мне показалось, что у нее при этом раздвоился кончик языка.