Глава двенадцатая. Аттракцион невиданной щедрости

Капелин позвонил мне, как и обещал, но этот звонок раздался в самый неподходящий момент – в ходе разговора, который я не могла назвать ничем иным, кроме как допросом. Собственно, на допросе мне было сложнее, чем теперь, когда я сидела напротив бывшего любовника моей сестры Юры Молчанова. Нет, не так. Напротив Большой Любви моей сестры, напротив человека, который когда-то разбил ей сердце.

А теперь они дружат. Это казалось невозможным, и я все еще помнила, как Фаина уходила в себя и не возвращалась часами, стоило чему-нибудь напомнить ей о призраке Юры Молчанова. Хороший друг. Дружбы между мужчиной и женщиной не существует, за исключением случаев, когда вся любовь уже вычерпана до дна.

Я увидела на экране телефона незнакомый номер и сбросила звонок. Я не знала, кто звонил. Это мог оказаться кто-то от Сережи или кто-то, кто ищет Сережу или угрожает Сереже. Капелин перезвонил еще раз, а когда я снова не ответила, он прислал СМС.

Молчанов печатал что-то у себя в портативном ноутбуке, посматривая на меня поверх его заляпанной и потемневшей от времени серой пластиковой крышки. В редакторской комнате, где работала их журналистская бригада, застыл неприятный, ничем не выводимый запах сигаретных бычков – запах еще более неприятный, чем когда в помещении просто накурено. На столе стоял покрытый копотью чайник и тарелка с давно умершими пирожными-картошками. Ворох старых и новых газет, распечатанных листов, исчерканных разноцветными маркерами, замшелые чашки с недопитым чаем. Я успела изучить тут все. Большая Фаина Любовь мариновал меня, как помидор в банке с уксусом. Он никуда не спешил, он работал сосредоточенно, усердно, методично – так, словно меня в комнате и вовсе не было. Я чувствовала, что еще немного – и мною можно будет закусывать.

– Значит, Лиза, ты с мужем не общалась, не встречалась и не связывалась никаким иным способом? – снова спросил Молчанов, неожиданно выныривая из-за «Макинтоша». Я знала, что журналисты не хуже полицейских умеют читать реакцию, а уж Юрка Молчанов с его опытом – из всех них лучший. А я актриса никудышная. Но я старалась.

– Нет, не общалась, – ответила я, хлопая ресницами. Мы играем в «Мафию». Город просыпается. Я ничего не знаю. Я – мирный гражданин. Я не связывалась с Сережей никаким иным способом. Мой телефон был стерильно пуст, я удалила даже сам «telegram». Я закачаю его потом снова.

– А следователи тебя больше не беспокоят? Не звонят, не вызывают, не допрашивают?

– Нет, не беспокоят… вроде. После обыска, по крайней мере. Хотя никогда нельзя быть точно уверенной, что за тобой не следят на улице.

– Это и так, и не так. Серьезно, как-то принято считать, что полиции делать нечего, как только за всеми бегать и наблюдать. Но ведь для них «наружка» и уж тем более прослушивание внутри частных помещений – целое дело.

– Которое они и делают со свойственным им профессионализмом, – съязвила я.

– Возможно. Просто любая прослушка должна быть санкционирована, оплачена государством по ставкам сверхурочных, прописана в отчетах – и так далее. Возможно, за тобой и следили сразу после того, как твой муж драпанул от следствия. Но вот что они будут держать слежку так долго – я сомневаюсь. Там обычно каждый день на счету.

– Твоими устами да мед пить. Скажи мне все-таки, в чем они его обвиняют, – спросила я.

– Да какая разница! Тебе ничего не угрожает, разве этого не достаточно?

– И все же? – переспросила я, и Молчанов нехорошо улыбнулся. У него появилось такое выражение лица, как у ищейки Тоби на морде. Юра взял след.

– Лиза, ты с ним не общаешься, ты от него открестилась, как от чумного, но дело его тебе интересно. Странно, Лиза, странно. Почему бы это?

– Отчего же странно, Юрочка. Да я теперь по ночам спать не могу. Представь себе, меня держали в камере. Почти сутки держали – с бомжом или вообще убийцей, я откуда знаю. Потом обыскивали мой дом, причем при этом сильно напугали моего клиента и даже отняли у него телефон. Хорошо, не было дома детей. Но если у клиента только телефон пропал – у меня средства к существованию. Потому что я теперь клиентов домой не могу привести. Я не имею права рисковать их психологическим здоровьем, зная, что парни в форме могут вломиться ко мне в любую минуту. Так чего же странного, если я пытаюсь определить, насколько весь этот кошмар близок к концу?

– А постановление они тебе показывали на обыск? – заинтересовался Юра. Я с радостью рассказала ему все, что знала и помнила об обыске. Это была безопасная зона. Маленький островок в самой глубине Гримпенской трясины. Сама идея привлечь к этому делу Юрку Молчанова родилась в светлой голове моей сестры. Идея была ее, но вертеться на раскаленной сковородке и врать приходилось мне. Юрка должен был узнать крайне урезанную версию происходящего. Такую же, как и следователи. Ничего не знаю, никуда не летаю. Город засыпает прямо рядом с тарелкой подсохших пирожных.

Но мне нужны были результаты Юриного журналистского расследования. И они у Молчанова были. Просто удивительно, сколько всего можно узнать, если показать корочку журналистского удостоверения.

– Твоего Сережу обвиняют в транспортировке и сбыте наркотических средств. Обвинительное заключение еще не готово и не предъявлено, тем более что и обвиняемого нет в наличии. Никто не спешит, так что окончательных формулировок я тебе не дам, их пока не существует. Но дело я видел. И в нем нет ни слова о Воронеже. Да, в придорожном кафе неподалеку от Воронежа действительно был убит человек.

– О господи! – перепугалась я.

– Да уж, твой супруг – просто везунчик. В кафе случилась пьяная драка на бытовой почве. С применением колюще-режущих предметов.

– Это что значит, я не понимаю?

– Да просто подрались черт его знает из-за чего, да ножом пырнули. Банальщина. Даже ехать не стоит, не будет передачи. Мы снимаем для «ящика» от пяти трупов. Ладно, несущественно. Тебе важно другое. Зачинщиком драки, как нам сказали по секрету на ушко адвокаты обвиняемого, был как раз погибший, дальнобойщик. Это подтверждают свидетели в кафе. Дальнобойщик там пил на этой стоянке, пил по-черному. И нож, кстати, которым его зарезали, был тоже его собственный. Погибший к моменту прихода обвиняемого был уже почти невменяемый. О, каламбур получился, – и Юра Молчанов улыбнулся так, словно всю жизнь мечтал срифмовать слова «обвиняемый» и «невменяемый». Я откашлялась и спросила то, что меня волновало больше всего:

– А там есть обвиняемый? И не Сережа, как я понимаю.

– Правильно понимаешь. Да, обвиняемый есть. Он, кстати, как раз один из тех, кто ехал в машине твоего мужа. Но он даже не видел, что твой муж к погибшему подходил. Этого в его показаниях нет. Он дал показания, что не знает, где был в момент драки водитель. Что он, может быть, к тому времени уже уехал.

– Ты и это знаешь? Господи, да ты же волшебник.

– Нет, Лиза, я не волшебник, – сказал Юра, одновременно читая какие-то сообщения на своем телефоне. – Я только учусь. Но деньги и связи помогают нам творить самые настоящие чудеса. Итак, с Воронежем мы разобрались, а вот что ты можешь мне сказать о связях своего мужа в мире наркоторговли? Тебе было что-то об этом известно?

– Нет, конечно! – возмутилась я.

– Это хорошо. Это хорошо, что ты так уверенно об этом говоришь, потому что, понимаешь ли, вряд ли полиция реально верит, что ты ни при чем. Ведь если обычному обывателю мир наркоторговцев кажется страшным и каким-то далеким, как пояс Ориона, на деле наркодилеры – такие же люди, как и мы. Они живут среди своих родных, у них матери и даже иногда отцы. Они играют в «Доту», пьют пиво, хотят купить новый «Пентиум». Дети у них есть, жены. И, как правило, большая часть этих чудесных людей вокруг не только знает о сфере интересов своих наркодельцов, но и пользуется плодами наркоторговли.

– Ну, в таком случае я совершенно чиста перед правосудием. Я ничего не знала, никуда не летала. И вообще, Сережа не только не давал нам никаких денег, но и в доме нашем появлялся в чистый четверг по праздникам, – бросила я, накидываясь на засохшее пирожное «Картошка».

– Да, видимо, это и следствие тоже обнаружило, во всяком случае, в деле ты почти не фигурируешь. В твоей ситуации плохо только одно – что ты оказалась в машине в момент захвата. Как бы, понимаешь… ну не должны оказываться в машинах люди, которые не в курсе, что там припрятано. Особенно в момент непосредственной транспортировки такого большого количества этой дряни. С другой стороны, в сигнале про тебя не было ни слова, и отпечатков твоих не было ни на пластике, ни тем более под пластиком. Хотя и Сергеевых тоже не было, его – только на руле и капоте.

– В сигнале? В каком сигнале? – переспросила я.

– Ну да, в сигнале, – пожал плечами Молчанов. – Захват ведь производился по наводке. Ты же понимаешь, такие вещи просто так не происходят. Такие операции разрабатываются, подготавливаются. Или ты считаешь, что группа захвата в полном составе просто колесит по МКАД и наваливается на машины, которые ей кажутся подозрительными? Ау, я уже сказал, в полиции каждый чих дорого стоит. И денег много, и согласований, и отчетов.

– Подожди, подожди, но какой именно сигнал, кто его дал? Полиция? – «тупила» я. Юра отпил из чашки, к которой я лично и прикасаться бы побоялась – по причине явной бактериологической угрозы.

– Да не знаю я. Хотя… нет, знаю. Если на то пошло, не полиция. Сигнал был анонимный, от осведомителя или типа того. Я видел стенограмму разговора в деле. Я, конечно, не могу сказать, что я прямо читал дело. Мне вообще-то только дали посмотреть фотографии с места, это да. Остальное я так, краем глаза.

– Острый у тебя край, – натужно рассмеялась я.

– Острый, и не только. Кстати, я там, в деле, и тебя видел. В смысле – фотографию, – поделился со мной «радостью» Юра. – Ты весьма живописно лежала на дороге. Как Аль Капоне. Нет, правда.

– Да уж, сомнительное достижение. Только Никасу Сафронову не говори, а не то тут же побежит увековечивать нас. Значит, анонимный осведомитель?

– Да черт с ним, с осведомителем. У полиции таких полно. Ты вот лучше скажи, ты сама-то как? Файка сказала, у тебя пропало молоко?

– Это да, – рассеянно кивнула я. – Ну, спасибо тебе, Юра. Просто невероятно ты мне помог!

– Ну, пожалуйста, – хмыкнул он и хитро посмотрел на меня. Мне лично Молчанов никогда не нравился, он казался мне слишком шумным, слишком рискованным – такой в любой танковый люк сиганет, не задумываясь. Но я могла понять, почему Фаина сходила по нему с ума.

И почему она ушла от него, я тоже понимала.

– Это что, не все? – спросила я, прищурившись. Юра загадочно улыбнулся.

Я потом еще долго думала обо всем этом, пока шла до метро, пока стояла на эскалаторе. Анонимный звонок – это было странно. Об этом нужно было рассказать Сереже. Кто-то подставил его, усадив за руль машины, начиненной героином. Какой-то герой на героине. Этот кто-то мог и анонимно позвонить.

– Вы в поезд заходите? – спросили меня, и я дернулась, обнаружив себя на платформе, в толпе – перед открытыми дверями вагона. Я мешала проходу пассажиропотока, и пассажиропоток был недоволен. Он подхватил меня под руки и вдавил в вагон, повесил меня на металлическом поручне. Не прислоняться. Не блокировать двери. Никому не верить. Я достала телефон и включила его, чтобы загрузить обратно «telegram», на моем экране всплыла эсэмэска от Капелина:

Я вдохнула полной грудью, пытаясь справиться с волнением. Его высокая инопланетная фигура, его уверенность в себе, жесткие вьющиеся волосы и беззаботный смех сейчас были для меня как окно в параллельное измерение. Пройти невозможно, смотреть можно. Не пытайтесь покидать кабину лифта во время движения. Я подключилась к Интернету метрополитена и нашла в магазине приложений «telegram». Я начинала понимать, отчего наши правоохранители с такой ожесточенной яростью боролись с этим безопасным с виду приложением. Я стояла в вагоне поезда, окруженная десятками усталых равнодушных людей, а в моих руках телефон превращался в орудие преступления, пусть и не совершенного нами, но тем не менее надежно прикрытого.

Сережи в Сети не было. Я решила подождать. Кольцевая линия давала мне все возможности. Я уселась в угол и закрыла глаза, когда телефон зазвонил. Я подумала: это он, и отчего-то улыбнулась.

– Я тебе мешаю? Или ты специально мне не отвечаешь? Вроде я не успел тебе надоесть! – сказал мне Герман Капелин и тихо засмеялся, словно сам удивился такой абсурдной идее. – Мне нужно срочно выяснить, какой размер у твоего сына.

– Что? – вытаращилась я. – Зачем?

– Ну, не знаю, – хмыкнул Капелин. – Планирую сделать кибернетического робота – точную копию твоего сына, так что буду снимать параметры.

Я онемела. Капелин заржал так громко, что его смех был слышен моему соседу. Он недовольно обернулся и покосился на меня. Поезд тронулся и полетел в сторону тоннеля.

– Я сейчас пропаду, – сказала я.

– Не пропадай, ты что. Я тебя спасу! – тут же, не задумываясь, ответил Капелин. Я растерянно открыла рот, затем закрыла его и снова открыла.

– Я вообще-то про поезд. Мы сейчас в тоннель въезжаем. Я могу пропасть. Алло? Алло? – но пропала не я, а он. Или, возможно, мы пропали. На следующей станции я выскочила из поезда и пошла к эскалаторам. Шум мешал, поезда то приходили, то отходили с нарастающим грохотом, но мы с Капелиным то кричали, то шептались, то переходили на нормальный тон – пока у меня не «умер» телефон. Только после этого я вспомнила, что забыла переслать Сереже информацию об анонимном информаторе. Или как его там. Осведомителе. Капелин сказал, что у его знакомых есть магазин детской одежды и там как раз сейчас распродажа – только для своих. Чудовищно низкие цены. Для Васи он еще понимал, что брать. Если человеку нет еще и года, что ни купи – будет либо впору, либо на вырост. А вот с мужчинами за четыре иметь дело гораздо сложнее.

– Ты вовсе не должен! – возмущалась я, впрочем, довольно лживо. Сопротивляться Капелину было сложно и незачем. И бесполезно – как показало время.

Тем же вечером он приехал ко мне домой, наплевав на все мои запреты и возражения. Он привез с собой свежий ветер, теплый комбинезон Василисе, целый мешок фуфаек и джинсов для Вовки, пакеты с мандаринами и хурмой, несколько коробок с обувью – примерить. У меня в прихожей на все это безобразие с изумлением смотрел сосланный ко мне в очередной раз Ланнистер.

– Наконец-то ты пришел, – улыбалась я. – Дедушка!

– Что? – вытаращился на меня Капелин в непритворном возмущении. – Какой это я дедушка. Мне даже и сорока нет! Мне тридцать шесть!

– А я думала, тебе две тысячи лет и ты обычно прилетаешь на оленях, – расхохоталась я. – Ты с ума сошел? Ты с чего это решил вдруг организовать у меня склад детских вещей?

– С того, что ты решила организовать у себя склад детей, – пожал плечами он. – Ах да, совсем забыл, – и он достал из кармана какую-то мелкую ерунду в цветастой упаковке. – Крутыши для крутыша.

– Что это? Чего еще ты приволок?

– Это же он! – завопил Вовка. – Это Клутыш! Клутыш! Я так его хотел!!! – и мой сын, вцепившись в пластиковую ерунду, унесся прочь.

– Его давали на сдачу, – извиняющимся тоном сообщил мне Капелин. – Это крутыш, он вертится и перекатывается по столу. Единственное, не знал, что у тебя кот. А то бы я и ему что-нибудь привез.

– Герман Алексеевич, что вы себе позволяете! – повысила голос я. – К тому же это не мой кот, и вы мне его можете испортить. А мне потом отвечать. Хотя детей моих портить тоже нехорошо. Безответственно.

– Я ужасный человек! Я не говорил, что безответственность – это мое второе имя? – спросил он, прищурившись, и улыбнулся, тряхнув своей богатой шевелюрой. Мы стояли в коридоре посреди десятка пакетов, которые он принес мне явно в благотворительных целях. Вот оно что бывает, когда выходишь из дома в растрепанных чувствах и в ужасной дешевой шапке. Старые добрые знакомые твоего отца начинают испытывать чувство мучительной жалости к тебе и твоим детям.

– Ты же понимаешь, Герман, что я должна буду отдать тебе деньги за все, что я решу оставить? – спросила я тихо и строго. Он помолчал немного, а затем кивнул. Хоть это меня и удивило. Впрочем, все выяснилось довольно скоро. Вещей было много, они были отличного качества – многие как раз из тех, которых не хватало моим детям «до зарезу». Комбинезон на Васе был просто восхитителен. Ослепительно-белоснежный, с двумя густыми полосками – синей и красной, под цвет флага.

– Красота! – улыбался Герман.

– Хорош, конечно, но маркий, – сомневалась я. – Почем?

– Двести рублей, – невозмутимо ответил Герман.

– Не ври, пожалуйста.

– Я не вру. Я же сказал, там была ликвидация. Им было дороже все держать на складе, чем отдать мне. Они вообще все продавали за копейки.

– Врешь и не краснеешь, – завелась я. – А джинсы почем?

– Сто рублей три пары, – невинно парировал Герман.

– Три пары, значит! Я так понимаю, что за все, что ты принес, больше тысячи не набрать? А хурма?

– Ну, это же к чаю! – развел руками он. – Ты же напоишь меня чаем? Твоя мама всегда поила меня чаем.

– Она всех поила чаем, – злобно парировала я. – У нас дома был проходной двор из аспирантов. Она не всех в лицо-то помнила.

– Ну, меня-то помнила, – улыбнулся Герман.

– Самоуверенный ты! Проходи уж, аспирант, – проворчала я, совсем как когда-то мама. Это было так здорово – на один вечер забыть обо всем: о Сереже, о проблемах, о следствии, о том, что ко мне хоть сейчас могут вломиться с обыском. Я почему-то не сомневалась, что даже если такое бы и случилось, Герман Капелин с невозмутимым видом разъяснил бы полицейским и этому ужасному следователю Максиму Андреевичу, что нехорошо беспокоить молодую мать по таким вот пустякам. И выпроводил бы всех в шею.

И мы пили чай и ели мамино сливовое варенье из моих стратегических запасов – страшная ценность, но чем еще я могла отплатить за такой подарок, за один вечер мирной жизни посреди развернувшейся вокруг меня войны. Мама выращивала сливы на даче, лелеяла их как могла. На нашей земле ни черта не росло, и выдавить из этого суглинка урожай было практически подвигом, но мама совершала его – из года в год. Сливовое варенье безумно любил наш папа. И Герман, как я помнила, тоже.

– Мама от вас с папой варенье даже прятала, – смеясь, я подкладывала Капелину в тарелочку еще и еще.

– Ты хочешь, чтобы я заполучил диабет – и прямо сегодня вечером. Если так, то не выйдет, у меня не такой обмен веществ.

– Не такой? А какой?

– Твоя мама всегда про меня говорила: не в коня корм!

– А точно, ты очень, очень похож на коня! – кивнула я, и Герман состроил страдальческую гримасу.

– Я и сам знаю, что я страшный, как незнамо что. Иногда случайно ночью увижу отражение самого себя в зеркале, так от страха кричу. Однажды чуть заикой не остался. Даже жена от меня ушла, потому что я страшный.

– Ничего ты не страшный, – возмутилась я. – Постой, как жена ушла? Я не знала даже, что ты был женат.

– Был, – с покаянным видом поделился Капелин. И зачерпнул еще одну ложку варенья. И надо признать – до меня не сразу дошло. Сразу я продолжала глупо смеяться над старыми добрыми временами, над новыми недобрыми, над тем, каково это – растить целых двоих детей и чужого кота, и сколько ж лет, сколько ж зим. Особенно зим, потому что у нас тут даже лето – зима. Климат – не то что во всяких Израилях.

Уже потом, после – поздним вечером, когда он уехал, заручившись моим согласием пойти с ним и детьми кататься на санках в Крылатское, – я вдруг подумала: ну и тупая же я. Это же ведь Капелин так тонко дал мне понять, что он не женат.

Он и выглядел странной, фантастической птицей с широким размахом крыльев-рук. Старый друг, хороший приятель нашей семьи, веселый, легкий на подъем человек, к необычной внешности которого привыкаешь, как к величию древних гор. Нет, он ничем не нарушил приличий. Не было никаких намеков, никаких действий, он не пытался заигрывать со мной. Он просто дал понять, что не женат. Мимо меня прошел Ланнистер, вместе с ним пришло озарение.

Да знал ли Герман Капелин, что я замужем? Было ли это так очевидно, как я думаю?

Я вдруг почувствовала, как у меня заполыхали щеки, и волнение, даже дрожь в коленках, заставило меня присесть на табурет. Да нет же, понять, что я состою в браке, невозможно. В моем доме нет и намека на присутствие мужчины. Какие-то вещи Сергея валялись в шкафах – их Герман видеть не мог. Игрушки, детская одежда, коляски, коробки из-под дисков с мультфильмами, провода от ноутбука. Варенье, множество магнитов на холодильнике. Никаких свадебных фотографий, они лежали неразобранными в шкафу. Никаких мужских прибамбасов типа полупустых бутылок виски или брошенных на стулья пиджаков.

И никакого кольца на моем пальце.