30. Ната. 1 марта 2018 г

— Нет его, помер он, — услышала она, резко обернулась и увидела спускающуюся по лестнице пожилую женщину, впереди которой семенил сдерживаемый тонким поводком карликовый темного окраса пинчер. Притормозив возле ног Наты, пинчер оскалил свои мелкие острые зубки и стал похож на злого, маленького, прокуренного насквозь мужичка.

Ната промолчала и отвернулась. Она стояла перед дверью в квартиру номер девять, и время снова откинуло ее назад, в прошлое, когда она вот так же стояла здесь, на этом же месте, на пыльном резиновом коврике перед порогом, не зная, позвонить ли еще раз или уже уйти. И кто бы ей что ни говорил, она не могла поверить, что его больше нет. Вот сейчас она коснется пальцем кнопки звонка, и от его звука ее снова охватит паника, страх — больше всего на свете она боялась, что за этой дверью он не один, что на простынях, которые она купила Вадиму, сейчас лежит другая женщина. Она прямо видела эту картинку — она, голая, молодая, с полной грудью с торчащими сосками лежит, разметавшись на постели, а он сидит рядом, тоже голый, и влажная кожа на его плечах и спине кажется шелковой, до нее так и хочется дотронуться, и он курит.

— Что же вы все ходите? Говорю же, помер он, идите уже отсюда, глаза б вас всех не видели… Стыдоба!

Женщина удалилась, унося с собой обрывки грязненьких фраз, словно выплевывая их. Пинчер, как продавшийся старухе любовник, мелко семенил за ней, кривые паучьи ножки его издавали сухое дробное постукивание.

Был первый день весны, светило солнце, но это кажущееся тепло было обманчивым — ночью был мороз, и деревья в Москве покрылись инеем.

Ната никому не сказала, куда отправляется. Живя в квартире сестры, она вежливо подчинялась ей, понимая, что ей хотят только добра. Терпела, что к ней относятся как к тяжелобольной, постоянно спрашивают, не голодна ли она, не хочет ли она прилечь, отдохнуть, поспать. Она и сама понимала, что больна, и даже больше, чем когда была там, в больнице. Там она не знала, что убила человека. Там она ощущала себя жертвой и жалела себя, поэтому плакала. Слезы были доказательством тому, что именно она жертва. И если бы ей тогда сказали, что послужило причиной сбоя ее нервной системы, она бы, пожалуй, и не выкарабкалась.

Память стерла опасные воспоминания напрочь. Ната не помнила, что с ней случилось, где ее нашла сестра и как она оказалась в больнице. Она очнулась уже в палате с лысой Пашей, женщиной, которая вот уже много лет не может свыкнуться со смертью матери. Она не сумасшедшая, нет, просто очень слабая, хрупкая. Там, за больничным окном, время от времени появляется ее любовник с букетом цветов, и тогда Паша словно оживает и кажется совсем здоровой, но когда наполненный больничной суетой день переходит в тихий вечер, она остается наедине со своим одиночеством и начинает тихонько завывать, тоскуя по маме. Интересно, если бы вдруг оказалось, что она убила мать, выжила ли бы она, сознавая это? Или же человек, совершив убийство и перейдя страшную грань, становится сильнее, и его мозги уже работают иначе, а кожа покрывается защитным металлическим чешуйчатым, как кольчуга, панцирем, чтобы он продолжал жить, несмотря ни на что?

Наташа пришла сюда, в эту квартиру, чтобы вспомнить все. Пусть эти воспоминания убьют ее, значит, так оно и должно быть.

После хлопка нижней двери подъезда стало тихо, только голуби гортанно ворковали за окном, царапая жесть подоконника тонкими розовыми лапками.

Ната достала ключи, настоящее сокровище, копии тех ключей, что она похитила как-то раз, когда ей позволено было оставаться в квартире Вадима несколько часов кряду, пока он отгонял кому-то машину. Воспользоваться ими по назначению и вовремя она не успела — ее любовь была заколота, отравлена, обезглавлена практически сразу после этого.

И вот теперь она стояла с этими ключами в руке и чувствовала себя еще больше преступницей, чем раньше. Мало того, что убила, так теперь пришла сюда, чтобы поглумиться над тем, кто уже давно не дышит, не любит, не смеется, не разговаривает, не говорит всего того, за что и поплатился…

Она открыла квартиру, вошла и сразу же заперла за собой дверь.

Здесь было не прибрано. Душно. Тошнотворный запах напомнил ей о том, как именно она его убила. Пришла к нему с вином и сказала, что хочет помириться. Во всяком случае, таков был план. Но был и другой вариант. Она приходит к нему и говорит, что согласна.

— Что? Что ты сказала? — Он тогда резко повернулся к ней, свет от люстры (она так и не успела ее вымыть, три оранжевых плафона были густо засижены мухами) упал ему на лицо, и она в который уже раз залюбовалась им, этими полуоткрытыми, с тяжелыми веками глазами, аккуратным носом и тонкими губами, чисто выбритыми впалыми щеками, и отчаянная огненная мысль прострелила ее навылет: она видит его в последний раз. Нет, тогда еще она не собиралась его убивать, она пришла к нему, чтобы вымолить прощение, чтобы объясниться. И она, конечно же, не подозревала, чем может закончиться для них обоих этот разговор. Да, он наверняка будет недоволен, возможно, будет молчать или просто выпроводит ее, скажет, что у него дела. Будет много курить, жадно втягивая дым гуттаперчевыми щеками.

— Ты хочешь сказать, что отказываешь мне? — Он стоял напротив нее с сигаретой во рту и смотрел на нее каким-то странным взглядом, словно ему не верилось в услышанное.

— В смысле… — Зубы ее застучали, а губы скривила улыбка.

— Ты отказываешься выходить за меня замуж?

— Нет, что ты! Ты же знаешь, как я любл…

— Но ты же только что сказала мне, что отказываешься.

— Но я не о свадьбе, вернее, не о браке. Я сказала, что не смогу взять для тебя кредит.

— Вот как? И почему же? — Он сел на стул, раскинув ноги и скрестив руки на груди. — Отказали? В банке отказали? Это тебе-то отказали?

Она не могла сказать ему, что это сестра отговорила ее брать кредит. Пять миллионов — сумма огромная. И четыре, и три, и даже два! И в банке ей спокойно выдали бы эту сумму, потому что у нее приличная зарплата, потому что хорошая банковская история. К тому же у нее в двух банках свои люди, точно бы все получилось.

— Ната, не сходи с ума. Ты его совсем не знаешь. Если бы ты себе взяла, я бы помогла и поддержала, но ты же хочешь отдать ему!

— Рита, он хочет жениться на мне и построить дом на берегу реки! У него есть свои четыре миллиона, не хватает…

— …пять! Да? Ната, я так тебе скажу: возьмешь кредит — ко мне не приходи, мне не звони и вообще забудь, что у тебя есть сестра. Я понимаю, ты влюблена, твой мозг превратился в манную кашу, тебя поработили, сделали сексуальной наложницей, а теперь еще хотят поиметь и финансово. Я тебе сказала: возьмешь кредит — погибнешь. Ты не выдержишь предательства, свихнешься, когда узнаешь, что тебя грубо на… Понимаешь? Вот поди сейчас к нему и скажи, что ты не станешь брать кредит. Причем честно скажи, что дело не в том, что тебе в банках отказали, а в том, что ты еще пока не созрела для такого решения, что ты боишься. И это будет нормально, понимаешь? И если он нормальный мужик, то поймет; это во-первых, а во-вторых… Ната, я кожей чувствую, что он прохиндей. Отношения вы не оформили, он кормит тебя завтраками. Я не верю ему!

Она не могла вот так взять и отказаться от Риты. Рита — это самый близкий и родной ей человек.

— Нет, не в банке. Просто я пока что не готова. Это очень большие деньги. Мы с тобой еще не расписаны, да и участка я еще не видела…

Она боялась поднять голову и говорила, говорила, глотая слова и слезы.

— Значит, вот так, да?

Она не видела, как он поднялся, зато почувствовала мощный удар в голову, и вот она уже на полу.

— Ты — корова! Ты чего себе вообразила? Неужели ты действительно думала, что я тебя люблю! Идиотка!

Он пнул ее в бок.

— Чего разлеглась?! Сука! Да меня тошнило все эти месяцы от тебя, просто воротило! Идиотка климактеричная!!! Пошла вон!

А она не могла подняться. В голове звенело, шумело, словно громадный шмель в стеклянной банке. А еще не хватало воздуха.

— Ты старая глупая курица! — Он склонился над ней, потом вдруг взял ее за ворот свитера и поднял, как тяжелую, набитую песком куклу. Она почувствовала, как горло ее чуть не сломалось, — ворот врезался в кожу, она перестала дышать, в глазах потемнело.

То, что он говорил потом, она понимала с трудом — он разговаривал с ней на каком-то своем, грязном, матерном с примесью жаргона языке, и смысл сказанного им сводился к тому, что она для него старая, что он с трудом переносил ее в постели, что после нее он всегда долго мылся, чтобы смыть с себя запах ее старого тела. А ей всегда казалось, что в свои сорок пять у нее хорошее, вполне себе молодое тело, даже красивое. Он говорил ей такие страшные вещи про то, что спал с ней исключительно ради кредита, ради денег и что никогда в жизни не женился бы на ней, потому что у него есть невеста… И что никакого участка не существует, что он все это придумал, чтобы только развести ее на деньги. Он убивал ее не руками и ногами, что было бы куда менее больно, а словами и той правдой, которая была смерти подобна.

— Вадим! Это вообще ты?! — закричала она, захлебываясь слезами. — Это — ты-ы-ы!!!

Она никак не могла понять, как можно вот так, открытым текстом говорить женщине, с которой ты так много времени проводил в постели, что все это делалось, по сути, в счет будущих денег, в надежде на то, что она возьмет кредит. Он ей прямо сказал, что пользовался ею, пользовался, использовал… Он несколько раз повторил это слово — как ножом колол.

А потом схватил ее за руку, поднял, поставил, как куклу, набросил шубу и выставил за порог, босиком, вышвырнув следом ее сапоги и шарф.

Последнее, что она помнила из того адового дня, это ванную комнату Ритиной квартиры, где она, замерзая в горячей воде, икая и рыдая, рассказывала ей все то, что с ней произошло.

— Он даже не разговаривал со мной, как с человеком! Избил и выкинул из квартиры. Рита, скажи, что все это происходит не со мной! Господи, как же холодно…

Зубы стучали, тело содрогалось, ей хотелось уйти под воду с головой, чтобы согреться. Рита вытаскивала ее оттуда и плакала, плакала.

— С-сп-пасибо… что отговорила к-кредит…

Потом они пили водку на кухне, листали сайты — искали яд. Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал.

Да, вот здесь это было, в этой комнате. И здесь она упала после того, как он ее ударил. Это как же нужно ненавидеть человека, чтобы вот так с маху, как мужика, шарахнуть ее кулаком по голове? Что же в ней не так? И о каком запахе он говорит? Или же просто держал в голове такую вот дурно пахнущую заготовочку из самых унизительных и оскорбительных для женщин выражений? Ударил по ее возрасту, по телу… Слово «климакс» вообще оказалось бомбой замедленного действия, и она взорвалась чуть позже, вероятно, когда Рита, испугавшись замершей в ступоре сестры, определила ее в больницу.

Получается, что она, раздобыв яду по интернету (вот этот фрагмент ее жизни память удалила напрочь), снова пришла к нему, сюда, в эту квартиру, и, достав из сумочки деньги, которые сняла с банковского счета, реальные деньги, потому как, где найти бутафорские, просто не знала, извинилась перед ним, сказала, что очень виновата в том, что разочаровала его, что не поверила ему, и что это лишь часть денег, что завтра-послезавтра будут миллионы, вошла к нему, сказала, что хочет выпить, что нервничает. Да, вот только при таком условии, с пропуском в форме пачек денежных купюр, он мог ее снова впустить в свою квартиру. И увидев деньги, подумал, что не обеднеет, если угостит ее, старую климактеричку, вином. Возможно даже, извинился перед ней, сказал, что вовсе так и не думает, что она молодая еще и привлекательная женщина и пахнет розой. Сослался на нервы или еще на что-нибудь. Разлил вино по бокалам, и когда он отвернулся, она вылила приготовленный еще накануне дома раствор изумрудных капсул (цианид ER-932) в его бокал. И когда он выпил и схватился за живот, объявила ему, что это казнь. Глядя на то, как он корчился, сползая со стула на пол, она популярно объяснила ему, что с женщинами обращаться так, как он, нельзя. Что это непростительно, возмутительно. Тем более с женщиной, которая тебя любит, которая делает дорогие подарки, которая постоянно входит в твое положение и спасает тебя от долгов, от каких-то финансовых проблем, которая набивает твой холодильник вкусной едой, покупает тебе дорогие простыни, рубашки, куртки и джинсы, моет полы и варит суп. И это при том, что она знает о существовании и других женщин, названивающих на твой телефон или вовсе караулящих тебя в подъезде. Нельзя избивать женщину, которая была твоей рабой и потерявшую рассудок от любви, только за то, что кто-то более разумный и любящий ее отговорил брать кредит для ненадежного любовника. Что за такое преступление надо наказывать смертью.

Вероятно, вот так все и выглядело. Но поскольку убийство — это убийство, это то, что ее мозг просто не смог принять (что и вызвало в конечном счете сбой), она и забыла сам момент преступления, хотя и оказалась в больнице.

Наташа присела на диван и вдруг почувствовала дурноту, какая бывает перед обмороком. Причиной этого состояния стало вдруг ощущение присутствия Вадима в квартире. Ей показалось, что на кухне кто-то звенит посудой, а в ванной комнате кто-то плещется. Квартира стала наполняться звуками, зажила той прежней жизнью, как при Вадиме. Вот сейчас откроется дверь, и она увидит его, вышедшего из ванной комнаты лишь в наброшенном на плечи полотенце (тоже ее подарок), увидит его улыбку, глаза. Ей даже показалось, что она уже слышит его шаги за дверью. Испугавшись, что она сходит с ума, что вот сейчас она провалится в другой мир, из которого обратного хода нет, она решила проверить реальность на прочность и бросилась к телевизору, включила его. Вернулась на диван и лихорадочно защелкала пультом в поисках какой-нибудь нейтральной программы. Пусть это будут новости. И вдруг на экране мелькнуло его лицо. Она снова увидела Вадима и отшвырнула от себя пульт, словно и он тоже был плодом ее воображения, и его не существовало, как и телевизора, да и самой квартиры.

«Сегодня у нас в гостях известная журналистка и ведущая Альбина Носова…»

Это была сторожевская программа, на которую он пригласил свою коллегу Альбину Носову.

«Да, я пришла сюда, потому что просто не могла молчать. Дело в том, что после моей программы, в которой я рассказала истории нескольких женщин, ставших жертвами Вадима Соболева, мне стали приходить письма и от других женщин…»

Наташа сидела перед экраном с широко распахнутыми глазами, при этом открыв рот, как ребенок, увидевший в своей детской инопланетное существо, и не могла пошевелиться. Она никогда не верила в совпадения, считала, что люди, которые рассказывают об этом чуде друзьям, либо все преувеличивают, либо вовсе сочиняют, чтобы поразить, удивить или просто привлечь к себе внимание. Но то, что сейчас происходило на ее глазах, было действительно совпадением. Невероятным, потрясающим воображение, грандиозным, феноменальным! Получалось, что ее словно специально кто-то толкал в спину, чтобы она появилась в квартире Вадима именно сегодня и именно в это время. И тот факт, что у нее при себе были ключи, которые она сделала совсем для другой цели, — тоже не случаен. Все сошлось, совпало, и вот теперь она сидела на диване и слушала Альбину и приглашенных ею девушек и женщин, наложниц Вадима, которые рассказывали (не кому-нибудь, а именно ей, Наташе!) свои истории о том, как он, знакомясь с ними так же, как и с Наташей, на своей станции, вымогал у них деньги, как заставлял их брать для себя кредиты, как морочил им головы, обещал жениться; как некоторых, с богатыми мужьями, открыто шантажировал, как грубо и резко расставался… Глядя на них, было ясно — они тоже в душе приговорили его. Сколько искалеченных судеб, трагедий. Вот только они, эти женщины, зачем рассказывают о себе сейчас, когда его уже нет в живых? Разве что хотят вспомнить добрым словом какую-то Розу? Кто эта Роза и почему о ней все говорят в прошедшем времени?..

Она вернулась домой продрогшая, до метро шла пешком, подставляя свою разгоряченную голову снегу и ветру. В распахнутой шубе, с заснеженной головой она ввалилась в пустую квартиру сестры и рухнула на пол. Сил совсем не было. Рита с Сережей были на работе. В кухне тикали часы, отсчитывая секунды приближающегося безумия.

Нет-нет, так нельзя. Нужно взять себя в руки и согреться.

Она с трудом поднялась, отряхнулась от снега, сняла шубу и повесила ее на вешалку, взяла полотенце и подсушила волосы. В кухне согрела чайник, налила себе чаю.

Принесла ноутбук сестры, открыла и начала искать запись передачи, которую только что смотрела в квартире Вадима. Пересмотрела ее внимательно от начала до конца. Разобралась, что перед ней была снята еще одна программа, первая, носовская, посвященная жертвам Вадима. Это потом уже Сторожев на ее основе сделал свою, как в свое время Альбина зацепилась за эту тему, впервые прозвучавшую в сторожевской передаче, посвященной спасению пианиста Светлова. Словом, кто как мог использовал эту тему, чтобы заработать побольше денег. В сущности, никому нет никакого дела до этих женщин. Все это — просто жареные факты. И самая трагичная, конечно, тема — это не смерть Вадима, а самоубийство Розы Стерниной, которая, если верить всем этим телевизионщикам, и явилась той самой отравительницей, которая привела негласный приговор всех женщин в исполнение.

Наташа горько усмехнулась. Что же это получается? Не нашли настоящую убийцу, то есть ее, Наташу, и все свалили на Розу? И как же всем это было удобно!

Она никак не могла понять, радоваться ей или злиться? Ведь это она, она его убила! Отравила! Это она купила этот яд! Эти изумрудные горошины. Это она, она спасла всех тех, кто мог бы попасться в лапы Вадима. И это она должна быть там, на этой передаче!!!

Вернулась Рита. Ната схватила ее за руку, подвела к открытому ноутбуку, усадила и включила. Встала у нее за спиной и вцепилась пальцами в ее плечи.

— Смотри.