23. Никитин. 15 января 2018 г
Никитин, считавшийся непьющим и вообще приличным человеком, после ужина с представителями правоохранительных органов, среди которых был, как он полагал, почти друг и товарищ — Андрей Лазарев, почувствовал себя настолько скверно, что отчаянно напился. Как говорится, до бесчувствия. А ему этого и надо было — совсем ничего не чувствовать. Особенно того стыда, который на какое-то время окатил его, словно ледяной водой, и заставил засомневаться в своей правоте в отношении Людмилы.
Речь господина Кострова, сыщика, которого он видел первый раз в жизни и которого мог бы запрезирать априори уже за то, что его когда-то, возможно, выперли из органов за какие-то проступки, произвела тем не менее на него сильнейшее впечатление! Он и сам не мог понять, как так могло случиться, что короткий, эмоциональный и просто-таки убийственный монолог Кострова в защиту Людмилы так сразу привел в порядок все его мысли и, что самое главное, придал его визиту в Москву, в это кафе, где Лазарев пообещал ему встречу со следователем, налет непорядочности, пошлости и откровенной глупости.
После ухода Кострова, когда следом за ним вышел из кафе и Ракитин, и они остались вдвоем с Лазаревым, Владимиру было стыдно смотреть в глаза даже ему.
Они молча выпили, затем заказали еще графинчик ледяной водки.
— Наверное, я м…дак, — сказал Никитин Лазареву. — Но тогда, когда я придумал эту историю, что будто бы это я отравил Вадима, мне казалось, что это просто идеальная проверка.
— Да нет… Я лично тебя понимаю, — попытался поддержать его Андрей, но вот только слов нормальных для этого не мог подобрать. — Не уверен, что я решился бы на такое, мало ли, вдруг она прямиком отправилась бы в полицию и написала на меня заяву, мол, я — убийца… Но ты не побоялся.
— Как же это не побоялся, если сразу же позвонил тебе и попросил о встрече. Чтобы как раз предупредить, что я наплел все это Людмиле, что напугал, что она могла поверить, а это неправда. Короче, чтобы меня не посадили за то, чего я не совершал!
И произнося это, он вдруг увидел себя со стороны. Каким же жалким он смотрелся в своих страхах за свое добро! Именно дом, ферма — вот за что он боялся больше всего, боялся, что женится на женщине, его недостойной, корыстной. И решил ее проверить. Нет бы придумать что-нибудь другое, скажем, какую-нибудь болезнь (хотя это опасно, можно накликать!) и посмотреть, как она отреагирует. Бросит или скажет, что будет заботиться о нем всю жизнью. И как только ему в голову пришло это признание в убийстве? А как она должна была отреагировать? Обнять его крепко и сказать, что она гордится им, что никогда не выдаст, что так и надо этому Вадиму? Но разве такая ее реакция не сделала бы Людмилу в его глазах настоящей преступницей? Да и зачем ей муж-убийца? Избавилась от одного мужика, который ей нервы трепал и не давал спокойно жить, гулял от нее, и никто не знает, чем он там занимался, и тут — другой, еще хуже, настоящий убийца!
Владимир так нехорошо, некомфортно себя почувствовал, что пил теперь уже без остановки.
— Утром я же как будто бы все для себя решил, — делился он самым сокровенным с хорошенько уже набравшимся Андреем, — что женюсь на ней. Женщина она, я тебе скажу, замечательная. А какая сладкая! И так мне захотелось уже с ней остаться! И вдруг, словно кто-то залез мне в голову и спросил: а ты уверен в ней? А что, если она и тебя вот так кинет, предаст сразу после твоей смерти? Любит она тебя или нет? Узнай!
— Да я понимаю…
— Нет, ты не понимаешь. И я не понимаю, как это получилось. Зачем я ей сказал? Мне бы, дураку, рассмеяться, ну, превратить все это в шутку, а я уже и остановиться не мог…
— Думаю, ты ей больно сделал…
«У нее был шок, ей было страшно, и именно в вас она видела мужчину, который смог бы оказать ей покровительство…» Золотые слова, вспомнил он Кострова.
— Она пришла, выходит, ко мне, а я… Скотина я — вот кто!
«Она… простая деревенская женщина, работящая, мечтающая о своем женском счастье, о семье, детях. А вы, еще недавно испытывавший к ней нежные чувства, воспользовались ее растерянностью, провели с ней ночь, а потом так скверно пошутили, что напугали ее до смерти…»
— Она красивая… — вдруг сказал, глядя куда-то мимо Никитина, Андрей. — Очень.
И тут до Никитина дошло, что и опер положил глаз на его Людмилу. И так захотелось заехать ему между глаз!
— Знаешь, кто ты после этого? — Он посмотрел на него тяжелым взглядом. — Знаешь?
— Она простит тебя, вот увидишь. Только надо пойти к ней и во всем признаться. Ну что, мол, неудачно пошутил, что ты…
— …дурак? Да? Что же ты замолчал?
Они оба скользили по лезвию, уже кровило обидой и могло вылиться в драку, и тут вдруг Никитин подумал, что Вадима-то на самом деле кто-то убил, и этот «кто-то», настоящий убийца, до сих пор находится на свободе, а они вместо того, чтобы искать преступника, думают о разной чепухе.
— Так кто его убил-то? Кто отравил? Вы там работаете или как? — Он был уже сильно пьян и с трудом ворочал языком.
— Вроде бы баба… Или две бабы. Не поделили мужика. Я вообще не понимаю, чего они все в нем находили. Ну или другое — убили те, с кем он не поделился. Думаю, они там воровали тачки, разбирали их, ну, ты понял, да? Такой криминальный бизнес. Сейчас Ракитин, кстати, — он спокойно начал выбалтывать тайны следствия, — проверяет их мастерскую.
— А с виду вроде такой безобидный, со смазливой рожей. Бандит, оказывается.
…Проснулся Никитин в чужой квартире и, даже не давая себе труда понять, где именно, подумал в первую очередь о своих животных, коровах и свиньях, о птице, о своем большом хозяйстве, о работниках, которые могли расслабиться в его отсутствие и о чем-то забыть, кого-то оставить голодным или не подоить. И хотя такого не должно было случиться, потому что на ферме была железная дисциплина, все равно сердце было не на месте. Оно бухало в груди и отдавалось где-то в затылке, который болел так, словно там была открытая рана с мерцающими розовыми мозгами. Похмелье наказывало его за вчерашнюю слабость и глупость. Весь вчерашний день показался ему верхом неприличного идиотизма, и надо было срочно действовать, признаваться в своих ошибках и пытаться их исправить. Вспыхнула в памяти нехорошая мысль о потенциальном сопернике (еще одном!) — капитане Лазареве. А что, если он опередит его и отправится в Полевую, к Людмиле, и, воспользовавшись ее нервным состоянием, женской слабостью и незащищенностью, предложит ей свое покровительство?
Он сел и понял, что спал одетый на чужом диване. Скромное жилище опера навевало тоску. Как хорошо, что он не опер, а фермер, что у него много земли, животные, большой дом, деньги и безбедная старость. А что ждет Лазарева? Беспокойная и очень тяжелая, нервная работа. Повезет еще, если его не подстрелят на задании.
— Капитан! — позвал он и услышал, как в соседней комнате скрипнула кровать.
Никитин встал, сделал несколько привычных утренних упражнений, чтобы окончательно проснуться и размять мышцы, затем отправился на поиски капитана Лазарева. И только осмотревшись, понял, что вряд ли это его жилище. Вчера он что-то говорил о жене, о том, что надо бы ей позвонить, а это значит, что он женат, что он семейный человек. А семейный человек не может жить в таком безликом, без единого следа женского присутствия месте. Эта квартира с выгоревшими шторами, вытертыми коврами и старой мебелью, какую можно встретить в старых провинциальных гостиницах, скорее всего, служебная.
— Доброе утро, капитан! — поприветствовал он лежащего в постели с больными глазами Лазарева. — Ты извини меня за вчерашнее.
— Да ладно, чего там… — Андрей натянул одеяло до самых глаз. — Голова трещит.
— Не знаешь, где моя машина?
— Знаю, сейчас возьмем такси и доедем.
Никитин подошел к окну — над Москвой нависли темные гематомные тучи, падал мокрый снег. Миллионы людей сейчас давились в метро, автобусах, троллейбусах, спешили на работу. Офисы, сослуживцы, зависимость от начальства, борьба за выживание. Какие же они все несчастные! Ему вдруг так захотелось домой на ферму, что он отказался даже от предложенного Лазаревым кофе.
— Нет, поехали, кофе я у себя выпью.
Через час, уже в своей машине, в тепле, слушая радио, он, мчась в Полевую, звонил всем своим работникам, расспрашивая, как прошла ночь, не случилось ли чего, и, только уже выяснив, что, слава богу, все живы-здоровы и все в полном порядке, успокоился.
На выезде из Москвы он свернул в сторону нового микрорайона, где рядом с метро недавно построили небольшой продуктовый рынок, с трудом припарковался, втиснув свой внедорожник между маленьким открытым, полным капусты грузовиком и старенькой «Газелью», вышел и быстрым шагом отправился искать Людмилу. Он знал, что она торгует именно на этом рынке, ему говорили, но вот где именно и как ее искать, он не знал. Хотя задача была из элементарных — надо просто найти молочный ряд.
Он нашел ее по запаху молока и творога. Это специфический запах, приятный и возбуждающий аппетит.
Он сразу ее узнал, по росту, по светлым волосам, по ее красной вязаной кофте, в которой часто ее видел. Она разговаривала с покупательницей, одновременно накладывая в пакет творог. Уверенно орудуя глубоким совком, она явно чувствовала себя на своем месте. Работящая, хозяйственная, смышленая, ответственная, да еще к тому же красавица (Никитин вспомнил ее теплое, упругое и гладкое тело, которым он, собственник по натуре, еще недавно владел и ощущал своим, как и свою землю, ферму и дом, и почувствовал приятное волнение).
Он не сразу к ней подошел, стоял и любовался ею, стоящей за прилавком с алюминиевыми подносами с перламутровым зернистым творогом жирного сливочного цвета, стеклянными баночками с топленым молоком, подернутым коричневой пенкой, кастрюлей со сметаной с торчащим из нее половником и пластиковыми бутылками со свежим молоком, и мысленно уже освобождал ее от этой изнуряющей работы с коровами, молоком, рынком. Он женится на ней, и она будет сидеть дома, готовить ему еду, выращивать розы в саду, встречать его вечером после тяжелого дня, а в выходные они будут выезжать в Москву, в театры или цирк, а может, иногда позволят себе слетать куда-нибудь в теплые края.
— Мне килограмм творога, — сказал он, возникнув перед ней с широкой улыбкой на лице.
Увидев его, Людмила оторопела от неожиданности.
— Ты чего здесь делаешь? — спросила она, и глаза ее моментально наполнились слезами. — Творога захотелось?
— Вообще-то, поговорить надо.
— Некогда мне. — Она достала пачку сигарет, чем удивила его, и, бросив соседке, торгующей голенькими, желтыми, с коричневыми подпалинами домашними курочками «Посмотри тут!», вышла из-за прилавка и быстрым шагом отправилась к выходу с рынка.
Спрятавшись за газетный киоск, она закурила, глядя куда-то в пространство. Никитин никак не мог понять, что выражает ее лицо. Грусть, обиду? У нее был вид человека, который попал в беду и уже отчаялся как-то выкарабкаться.
— Ты прости меня, — проникновенным голосом попросил ее Владимир. — Очень тебя прошу — прости.
Он вдруг понял, что вот сейчас, возможно, решается его судьба, и от того, что он сейчас скажет, какие подберет слова, возможно, зависит, согласится ли Людмила выйти за него или нет.
Она курила неумело, но как-то жадно, попыхивала тонкой сигареткой, втягивая щеки, и вызывала к себе почему-то жалость.
— Я понимаю, ты решил меня проверить… — Она усмехнулась, продолжая смотреть мимо него. — А что мне делать? Что?
Наконец она повернулась к нему, выбросила сигарету и растерла ее подошвой меховых сапожек.
— Выходи за меня! — бухнул он, рубанув ладонью воздух.
Она судорожно вздохнула:
— Ты это серьезно?
Никитин схватил ее за плечи и притянул к себе, крепко обнял и долго не отпускал.
— Ну что ты за дурочка такая?
— А ты? Ты-то умный, что ли?
— Так ты выйдешь за меня?
