14. Костров. 13 января 2018 г

— Мне удалось выяснить имена женщин, которые были любовницами Вадима Соболева и которые, возможно, от него пострадали. Сильно пострадали. — И я в красках принялся рассказывать своему коллеге Валентину Ракитину о своем разговоре с соседкой Вадима, Ларой.

— Да, я тоже склонен предполагать, что его убила женщина, и скорее всего из ревности. Но мы же не знаем их фамилий.

— Я могу поработать в этом направлении, — предложил я, тем более что после того, как Лара любезно сообщила мне номер телефона Анжелики, я связался с ней и договорился о встрече. Она могла бы вывести меня на другую женщину, ту, с которой Вадим начал встречаться после нее. Как правило, женщины многое могут рассказать о своей сопернице. А соперница Анжелики, в свою очередь, могла бы поведать мне о следующей пассии любвеобильного автомеханика. И так далее. Такой был мой план.

— Хорошо, это было бы очень кстати. Не понимаю, как это тебе вообще удалось найти соседку, которая так много рассказала о Соболеве.

— Но я пообещал, что ее не станут беспокоить. Это было условие, которое мне не хотелось бы нарушать.

— А если это она убила своего соседа? Что, если и она была его любовницей? — К счастью, Валентин произнес это с иронией.

— Понимаешь, у нас с тобой такая работа, что многое строится на определенных договоренностях с людьми, которые мне не хотелось бы нарушать. Тем более что расследование еще не закончилось и мне, возможно, придется не раз встречаться с это Ларой. Если бы она убила, то вряд ли вызвалась сама мне помогать. Зачем ей это нужно? К тому же у нее есть алиби: на момент совершения убийства ее вообще не было в Москве.

— И где же она была?

— В Питере, у сестры в гостях.

— Мы можем это проверить?

— Думаю, да. Записывай: Лариса Ивановна Михалева.

И хотя я был абсолютно уверен в невиновности соседки, я счел вполне уместным сообщить следствию ее фамилию и даже дать возможность проверить ее алиби хотя бы затем, чтобы продемонстрировать Ракитину свое полное доверие к нему. Что поделать, если моя работа требовала находиться в деловой связке с официальными органами и мои отношения с представителями закона строились на очень хрупких личных контактах и обещаниях. Однако те представители следственного комитета или прокуратуры, с кем приходилось вести параллельные расследования, понимали, что и я могу быть им весьма полезен. Сколько уголовных дел было ими раскрыто с моей непосредственной помощью!

— А что там с вашим пианистом? Не нашли?

— Нет. И студентка его, Татьяна Туманова, тоже куда-то пропала. Мы пробовали узнать номер телефона ее матери, она живет во Владимирской области, на станции Полевая, но в училище таких данных почему-то не оказалось. Мы отправили запрос в местную полицию.

Я похолодел. Хотя этого и следовало ожидать. Оба — и преподаватель, и студентка исчезли, где искать девочку? Конечно, дома, у матери! Мне надо было срочно связаться с Таней и попросить ее позвонить домой, сообщить, что с ней все в порядке, что она жива и здорова.

— Знаешь, эти музыканты, люди искусства, — темные лошадки, — поделился своими впечатлениями от общения, как я понял, с Кларой, Валентин. — Я вот смотрю на нее, вроде бы такая культурная, воспитанная женщина, а ведь глядит мне в глаза и — лжет! Не улыбается, вполне себе серьезная, разыгрывает из себя расстроенную, просто убитую горем сестру пропавшего брата, а ведь точно знает, где он прячется. Спрашивается, если бы он не был замешан в этой истории, зачем бы ему прятаться? Что, Ефим Борисович, разве я не прав?

— А ты не догадываешься, почему они так себя ведут?

— В смысле?

— Представь себе, что этот пианист действительно был где-то за городом, у друзей. Вы его ищете, пытаетесь выяснить его местонахождение у Клары, его сестры, и когда она узнает, зачем вы его ищете, что он засветился на камерах дома, где было совершенно убийство, как, вы думаете, она должна себя вести? Вероятно, Клара и этот ваш пианист — близкие люди, хотя это не так часто и встречается. И именно это чувство, эта почти материнская привязанность сестры к брату и заставляет ее поступать именно так, а не иначе. Признаюсь тебе, что если бы, к примеру, моей родной сестре или, не дай бог, дочери или жене собирались предъявить обвинение в убийстве, которого они не совершали, я тоже спрятал бы их. Да и ты, Валя, тоже.

— Но откуда у тебя такая уверенность, что пианист не виновен?

— Я такого не говорил. Вполне вероятно, что он и есть убийца. Но только следствие, как я понял, пока что не нашло ничего, что могло бы указывать хотя бы на знакомство пианиста и жертвы. Я прав?

Еще немного, и я совершил бы ошибку, упрекнув Ракитина в полном бездействии и отсутствии каких-либо результатов, но вовремя замолчал. В сущности, я и пришел-то к нему, чтобы выяснить некоторые подробности, касающиеся расследования. К тому же меня интересовали результаты экспертизы.

— Так что там по результатам экспертизы? Чем он занимался перед тем, как его убили? Что ел? Кто у него был? Отпечатки пальцев, следы обуви?

— Да в том-то и дело, что в квартире, помимо следов самого Соболева, отпечатки пальцев Игоря Светлова, нашего пианиста. Возможно, что и следы ботинок, свежие следы, также принадлежат ему. Но поскольку он исчез, мы не можем проверить его обувь. Есть еще кое-что интересное, связанное с пианистом. Дело в том, что мы делали обыск в его квартире и обнаружили там множество следов Тумановой. Светлова сказала мне, что Туманова его ученица и что она часто бывает в его доме, но то, что она вместе со своим преподавателем пьет шампанское… В кухне мы нашли два хрустальных фужера с отпечатками пальцев Тумановой.

— И как же вам это удалось? Вы обнаружили ее отпечатки в базе?

— Нет, зачем же. Мы обыскали и ее квартиру, вернее, комнату, взяли некоторые ее личные вещи, зубную щетку, расческу, чашку… Ефим Борисович, мы работаем!

У меня промелькнула мысль, уж не залезли ли эксперты в корзину с грязным бельем в квартире пианиста. Или, к примеру, не взяли ли на экспертизу простыни с его кровати. Вот тогда им будет о чем позубоскалить. И чем только они занимаются? При чем здесь вообще Таня Туманова? Тратят силы и средства не пустое.

Хотя, если бы я был на месте Ракитина и не был бы знаком с Кларой и ее братом, кто знает, может, и я поступал бы и действовал так же. Ведь, на самом деле, он — единственный, кто вошел в подъезд накануне убийства и из него вышел, и по времени получается, что это было сразу же после того, как Соболева отравили.

— А что известно про ипотеку? Когда Вадим ее оформил?

— А… Забыл сказать самое главное — никакой ипотеки нет и не было. В апреле прошлого года Соболев купил квартиру безо всяких кредитов.

— Фамилию продавца можешь назвать?

— Сейчас вот так сразу не вспомню, я позже посмотрю и скину тебе на телефон, ок?

Я вышел из кабинета Ракитина с чувством, будто избежал какой-то нехорошей участи. «Какое это счастье, — думал я, усаживаясь в машину, — что я уже не следователь и занимаюсь только делами своих клиентов. Что у меня нет начальства, диктующего мне, как мне поступать и что делать». В какой-то степени мне было даже жаль Ракитина, потому что дело, которым он занимался, было ну совершенно дохлым. Ни одной существенной зацепки, исключая присутствие в доме пианиста.

А вдруг это я заблуждаюсь и это именно он отравил Вадима? Во всяком случае, если бы он собрался кого-то убить, то сделал бы это именно так — с помощью яда. Не смог бы пырнуть ножом или выстрелить в упор. Да даже в спину. Но тогда следует хорошенько подумать, что могло заставить этого музыканта, человека, живущего в своем, особом мире искусства, решиться на такое. Другими словами, за что он мог бы убить Соболева?

Ревность? Нет, вряд ли. Предположим, он узнал, что у Тани с Вадимом связь. Как бы он ни любил Таню, ну не верил я, чтобы Игорь пошел на убийство соперника. Да и просто представить себе, как технически он мог бы все это провернуть? Прийти к Вадиму с разговором о Тане, отвлечь его чем-нибудь, всыпать яд… Нет, не смог бы. Во всяком случае, я лично не видел его в этой роли. А вот Таня, юная особа, вполне могла бы стать жертвой самого Вадима Соболева. А что, если это она отравила своего соседа?

В машине, пока мы добирались до моей дачи в тот вечер, когда я забрал ее из больницы, она рассказала мне кое-что о Вадиме. Сказала, что симпатичный молодой мужчина, но что у него отвратительный музыкальный вкус. Он часто вечерами слушает «гнусную попсу». Когда я спросил ее, за что его могли убить, она сразу же, нисколько не задумываясь, ответила, что «бабника могла убить только баба». Вот так грубо, без запинки, она и ответила. С презрением и даже отвращением. А что, если она бывала у него в гостях? Может, он как-то пригласил ее к себе, угостил вином, они поцеловались… Что мешало ему приударить за молоденькой хорошенькой пианисткой? Я спросил у нее об этом прямо в лоб.

— Да он — отстой! — Она отмахнулась от моего предположения и снова погрузилась в свои невеселые думы.

А ей в тот вечер действительно было о чем подумать. Она, сидя рядом со мной, такая уставшая, измученная, с больной головой, находилась примерно в таком же положении, как и ее возлюбленный преподаватель. Вот как могло такое случиться, что они оба оказались не в то время и явно не в том месте? Кто там, наверху, распорядился так, чтобы они, родственные души, музыканты, люди, явно не от мира сего, попали в наисложнейшую жизненную ситуацию? Словно им, живущим музыкой, оторванным от реальности, был преподан урок суровой жизни. Один вляпался в криминальную историю, открыв дверь квартиры, где убили человека. А другая оказалась свидетелем самого настоящего убийства девушки, которая сама, в свою очередь, чуть ее не убила!

Мое дело, которое заключалось в том, чтобы обезопасить Игоря Светлова, спрятать его до тех пор, пока не будет найден настоящий убийца Вадима Соболева, обросло новыми, еще более сложными задачами. Теперь, когда предположения Светловых о том, кто станет главным подозреваемым в деле об убийстве Соболева, оказались пророческими и когда ему теперь уже реально светил арест, я должен был помочь следствию найти убийцу Вадима. А поскольку Таня Туманова стала свидетелем убийства девушки по имени Оля, то мне следовало придумать, как помочь и ей, чтобы на нее, оставившую в той квартире, где было совершенно убийство, множество следов, не повесили это убийство. Я понимал, что ее вряд ли заподозрят, но я ведь и Кларе тогда не поверил, что следствие всерьез заинтересуется ролью ее брата в деле. Поэтому я решил перестраховаться и сделать все возможное, чтобы разрулить еще и эту ситуацию.

Учитывая, что Таня попросила меня не рассказывать Игорю о том, что она была в свадебном салоне, я и вовсе теперь уже не знал, просто запутался, кому что можно говорить, а кому что нет. Поэтому решил молча распутывать эти два клубка и действовать очень осторожно.

Но если в деле Соболева у меня был более-менее намечен план и я намерен был искать убийцу среди его любовниц, а также навестить на станции Полевая его невесту, у которой уж точно был стопроцентный мотив, замешанный на ревности и обмане, то с делом Тани все оказалось сложнее. Во-первых, обладая информацией об убийце девушки Оли, я не мог поделиться ею со следователем, который вел это дело, так, чтобы не назвать имя главной свидетельницы. Во-вторых, убийцей был полицейский, что также осложняло дело. Но так хотелось помочь этой девочке, что я решил незамедлительно действовать.

Однако я не был уверен, что труп уже обнаружен. Подниматься же в квартиру, где находился труп, я также не мог, потому что в случае, если меня привлекут к делу в качестве свидетеля, я не смогу объяснить, что я там делал. Кроме того, я не знал фамилию погибшей. Таня описала мне машину, на которой они приехали, и по номерам я планировал сначала узнать, кому она принадлежит, и попытаться выяснить личность убитой. К тому же это Таня решила, что убийца Оли — ее муж. А что, если это был совершенно другой человек?

Я вернулся домой вечером, продрогший и голодный. Я злился на себя за то, что и я в какой-то мере оказался в дурацком положении, согласившись вести два дела сразу. Но если первое сулило мне хотя бы приличный гонорар, да и Кларе хотелось помочь, то влезая в опасное расследование, подкинутое мне Таней, я мог рассчитывать лишь на головную боль и потраченные напрасно силы. Единственное, что меня бы утешило в случае, если бы мне действительно удалось найти и доказать вину человека, словесный портрет которого мне составила моя пианистка, так это сознание того, что я совершил доброе дело и виновный понесет наказание. Что ж, это меня вполне бы устроило.

За ужином я рассказал жене эти две истории, надеясь услышать от нее какой-нибудь вразумительный комментарий.

— Да уж, два дела, и оба трудные. И хотя твои подопечные все еще на свободе, им грозит реальная опасность, — задумчиво сказала Лена, ставя передо мной большой бокал с чаем. — Если бы ты мне позволил, я бы тебе помогла.

— Хочешь побеседовать с любовницей Вадима, Анжеликой?

— Ну да. Все-таки женщины друг друга лучше поймут.

— Ты думаешь, что убийца Вадима — одна из его женщин?

— Здесь два варианта: либо женщина, решившая ему за что-то там отомстить, либо человек, которого он кинул на крупную сумму, позволившую ему купить эту квартиру, которая всему его окружению просто глаза царапает. Ведь откуда-то он взял эти деньги. Когда он купил эту квартиру?

— В апреле прошлого года. — И тут я вспомнил, что Ракитин обещал мне скинуть фамилию продавца.

— Постой, взгляну. — Я открыл телефон. Действительно, вот она, эсэмэска от Валентина Ракитина. — Ничего себе!

— Что-нибудь интересное?

— Не то слово! Фамилия соседки Лары, которая так щедро делилась со мной информацией о Вадиме, Михалева. Точнее, она — Лариса Ивановна Михалева-Гуркина! Интересно, Ракитин обратил на это внимание или нет? Слушай, думаю, что нет, иначе он позвонил бы мне, я его знаю. А вот мне просто необходимо с ней встретиться прямо сейчас. Я должен узнать, в каких родственных отношениях были Лара Михалева и Екатерина Михалева-Гуркина. Судя по отчеству, они могут быть сестрами. А это значит…

— А это значит, что вполне возможно, что Лара имеет прямое отношение к убийству. Хотя…

— Да, конечно!

— Да подожди ты, Ефим! Успокойся. Сначала хорошенько обдумай, о чем будешь с ней говорить. Смотри, предположим, это она убила Вадима. Но тогда зачем ей было лезть тебе на глаза? Ты сказал, что она как раз вернулась из Питера, где была у сестры. Вот там и оставалась бы, если бы, к примеру, заказала Вадима. Нет, может, все действительно складывается против нее, но я бы не советовала тебе ехать к ней сейчас, так поздно. Еще наломаешь дров!

— А если я опоздаю, то ее вызовет к себе на допрос Ракитин и все испортит!

— Тоже правильно. Тогда поезжай. Хорошо, что не успел выпить свою рюмку коньяку на ночь.

Я был уже почти одет, когда в дверь позвонили. Почему-то я сразу подумал о Кларе. Это она, нервная, испуганная, озабоченная проблемами брата, могла приехать ко мне почти ночью, чтобы попытаться вытащить у меня какую-нибудь свежую информацию по делу Вадима Соболева. И я был чрезвычайно удивлен, когда увидел на пороге одного моего старинного приятеля, человека, с которым у меня всегда были сложные отношения, но которому я тем не менее всегда симпатизировал, — Германа Александровича Шитова. Прокурора. По молодости мы с ним, бывало, работали вместе, пили водочку, как водится, но потом он как-то быстро начал подниматься по служебной лестнице, мне же, в силу определенных причин, пришлось уволиться и заняться частным сыском. Он отлично знал, чем я занимаюсь, и время от времени направлял ко мне своих друзей и знакомых, рекомендуя меня как профессионального решалу. Его степень доверия ко мне была высока, и я это ценил. И вот теперь он явился сам. Я, честно говоря, немного растерялся.

— Гера? Рад. Проходи.

— И я рад, что ты дома. Извини, что так поздно.

Высокий, худой, в черной дубленке. На черных с проседью волосах капли дождя. Темные глаза смотрят настороженно. Лицо бледное, а губы и вовсе почти белые.

— Что-то случилось?

— Пока еще не знаю. Но нужна твоя помощь. Потому и пришел.

Так часто бывает. То затишье, никто не звонит и не обращается, а то наваливается сразу несколько дел, причем таких, от которых невозможно отказаться. В такие моменты жалеешь, что работаешь один, без помощников.

— Проходи, Гера. Лена, иди сюда, я познакомлю тебя с моим другом…

Лена поздоровалась с Шитовым, поставила на стол коньяк, рюмки, нарезала лимон и ушла, оставила нас одних.

— Какая милая у тебя жена, — улыбнулся одними губами Шитов. Он всегда был безупречен, корректен, вежлив в общении с друзьями, однако ведь я о нем практически ничего не знал. Разве что он был весьма принципиальным, когда дело касалось работы, и достаточно жестким в отношении своих подчиненных. Но что-то подсказывало мне, что он пришел ко мне по личному вопросу. Иначе что ему мешало пригласить меня к себе в прокурорский кабинет?

— Ефим Борисович… Фима, я женился. Два месяца тому назад. Совсем голову потерял. Словно это и не я. Семью оставил, детей. Влюбился, как мальчишка, в балерину. Квартиру новую купил, туда с Ниной переехал — дом и все, что в нем, жене и детям оставил. Был счастлив, как никогда. Словно заново жить начал. Но мне кажется, что она мне изменяет. Исчезает куда-то вечерами, говорит, что на репетиции, но я проверял — никаких репетиций. Я не знаю, что мне делать. К тебе пришел. Знаю, что все выяснишь, расскажешь мне и никто посторонний ничего не узнает. У тебя отличная репутация.

Я не знал, как реагировать на такое признание. Хотя, быть может, это я воспринял как признание, на самом же деле его ближнее окружение давно все знает. Как можно скрыть новый брак?

— Хорошо. Мне нужно ее фото, адрес. Ну, ты и сам все знаешь.

— Я подготовился. Вот, держи. — И он достал из кармана плотный конверт из желтой бумаги. — Там все. Не скрою, схожу с ума. Работать не могу. Если окажется, что эта девочка меня обманывает, значит, жизнь — сволочь. Вот так я тебе скажу.

Я подлил ему коньяку.

— У меня тоже к тебе одно дело. Возможно, ты мне подскажешь, как быть, что делать.

И я, воспринимая визит Германа как подарок судьбы, рассказал ему, в свою очередь, Танину историю, надеясь получить от него помощь.