Вторая планета карлика выглядела как небольшой рыжеватый диск, который, казалось, по мере нашего полета все больше приближался к двум самым ярким сейчас звездам на небе – солнцам-близнецам Центавра.

Солнце А имеет планетную систему, состоящую из двух групп – дальней и ближней, очень похожую на планетную систему Солнца. Солнце В не имеет планет в собственном значении этого слова: его окружает огромный рой метеоритов и астероидов; самые крупные из них почти равны по размерам Земле и Луне. Астрофизики назвали это солнце «мусорщиком двойной системы». Оно, похоже, втянуло в свою орбиту осколки, оставшиеся после образования планетной семьи Телемаха.

В эти дни, наполненные событиями, планетологи почти не покидали обсерватории. В нашей Солнечной системе давно было измерено и взвешено все, что хоть немного напоминало планету, и теперь можно было лишь уточнять результаты исследований своих предшественников. Здесь же планетологов просто захлестывал поток новых фактов: куда бы они ни обернулись – к большим ли солнцам Центавра или к красному карлику, – всюду сияли неизученные планеты. Неудивительно, что им приходилось работать без передышки; они и питались, и дремали у своих телескопов.

Все же мне удалось настичь Бореля в безлюдном саду; он забежал туда, по его словам, «на одной ноге, чтобы освежить голову ароматом цветов». Мы присели на камнях над ручьем, и Борель под большим секретом рассказал мне об открытии, которое он только что сделал. Так вот: вторая по порядку планета солнца А, несколько меньшая, чем Земля, оборачивается вокруг оси, и так быстро, что время ее оборота составляет три четверти земных суток. Я терпеливо ждал дальнейших разъяснений, но Борель не торопился с ними и, лишь когда заметил мое спокойствие, изумленно сказал:

– Как, неужели ты не понимаешь? Вспомни, ведь Меркурий вообще не вращается вокруг оси, а Венера вращается очень замедленно. Быстрое вначале вращение этих планет за миллионы лет затормозилось приливным трением, вызванным притяжением Солнца. Так вот, внутренняя планета Системы А Центавра обращена к звезде всегда одной стороной, как Меркурий; другая же, по положению соответствующая Венере, имеет период вращения в тридцать раз меньший, чем Венера…

– Что это значит?

– Вмешательство внеастрономического фактора.

– Что это за фактор?

– Живые создания, населяющие планету, – ответил Борель. – При этом – создания, по меньшей мере равные нам, а может быть, и превосходящие нас по уровню развития: мы-то ведь пока не пытались воздействовать на скорость вращения Земли.

– Что?! – воскликнул я. – Ты считаешь, что они регулируют?!.

– Да. У этой планеты нет луны; по всем расчетам она должна совершать один оборот вокруг своей оси за двадцать или восемнадцать суток. Теоретически меньший период вращения исключается, значит… Мы можем приготовиться к встрече с действительно разумными существами!

Я спросил, почему после такого важного открытия мы теряем время на погоню за второй планетой карлика.

– За восемь лет путешествия, – объяснил Борель, – двигатели «Геи» превратили в энергию несколько десятков тысяч тонн горючего; такую большую потерю массы следует пополнить как можно скорее. Ты знаешь, что мы можем получать атомную энергию из любого вида материи. Теоретически безразлично, каким веществом – жидкостью, газом или минералами – приводить корабль в движение, но астрогаторы требуют, чтобы этот материал можно было получить в значительном количестве, легко и быстро, и по возможности самым простым способом переправить на «Гею». Следует надеяться, что вторая планета карлика, окруженная разреженной, безоблачной атмосферой и покрытая песчаными пустынями, наилучшим образом подойдет для этого.

– Когда древнему садовнику благодаря терпению удалось на ветвях своих деревьев вырастить плоды, то прежде чем их касалась чья-то рука, он мог сказать: я сделал свое дело.

Так говорил Амета. Он стоял с Ирьолой на передней смотровой палубе, залитой красным светом пылающего высоко над ними карлика.

– О чем вы говорите? – спросил я, подходя. – Кто этот садовник и что значит твоя метафора, пилот?

– Мы говорим что если бы нам пришлось сейчас повернуть к Земле, то экспедиция и так уже выполнила свою задачу, – ответил за Амету инженер.

– Ах, значит, это мы – садовники, а это – созревший плод? – Я показал туда, где от борта по самый горизонт возносилось рыжее полушарие планеты.

– Что касается меня, то я предпочел бы не возвращаться, особенно теперь, когда мы приближаемся к цели!

– Ни у кого такого намерения нет, – возразил Ирьола. – Мы ведем разговор на всякие возвышенные темы. Видишь ли, сегодня Амете исполнилось пятьдесят.

– Полвека! – воскликнул я невольно. – А ты с каждым днем все молодеешь! Как тебе удается?

Амета ответил:

– Мы уже давно отправили на Землю основную формулу теории Гообара. Этот пучок радиосигналов сейчас несется в пространстве и дойдет до Земли через два года. Пусть бы даже черти нас взяли – разве это не великолепно?

– Это зрелище – черти, которые нас забирают, мне не кажется великолепным, но, если оно тебе необходимо ко дню рождения, пусть будет так, я согласен, – ответил я и спросил у Ирьолы: – Инженер, почему на корабле ничего не делается? Почему не готовятся к высадке?

– Мы все сделали ночью. Осталось каких-то тридцать тысяч километров, но это займет не меньше часа, так как мы движемся очень медленно: приближаемся к сфере Роша…

– И конечно, первым полетит Амета? – спросил я.

– Конечно, Амета, – словно эхо отозвался пилот, а инженер добавил, улыбаясь:

– Лететь должен был Зорин, но он уступил свое право Амете, а это его подарок ко дню рождения…

– Я все же надеюсь, что у всех будет возможность поразмять кости на настоящей твердой земле. Ты подумай только: восемь лет чувствовать металл под ногами… Может быть, астрогаторы смилуются над нами?

– Смотрите, – негромко сказал Амета.

Бурую поверхность планеты перерезали трещины. Все на ней казалось неподвижным, мертвым; но, внимательно всматриваясь в плоские и как будто абсолютно гладкие равнины, можно было заметить, что по ним лениво передвигаются сероватые пятна. Картина, очень похожая на ту, что открывается перед путешественниками на подлете к Марсу – было это перемещались с огромной скоростью пыльные бури.

Палуба наполнилась людьми. «Гея» двигалась все медленнее, как бы размышляя, опуститься ей на поверхность планеты или нет.

– Надо собираться, – сказал Амета и улыбнулся.

Я заметил, что у него совсем седые виски. Падающий сверху свет карлика засверкал на этой седине чистым рубином.

– Надо собираться, – повторил он. – Отправляюсь в другой мир, но не прощаюсь: скоро вернусь!

В рапорте, представленном после трехчасового разведывательного полета, Амета сообщил: «Маленькая, пустынная планета типа Марса. Довольно глубокая безводная эрозия. Никаких следов органической жизни; большие каменистые и песчаные пустыни; одинокие утесы, горные цирки и погасшие вулканы. Атмосфера раз в двадцать менее плотная, чем на Земле, без следов кислорода и водяных паров. Разница температур между дневным и ночным полушарием доходит до 110 градусов. Вдоль терминатора проходит зона бурь, движущихся со скоростью вращения планеты. В центральной горной системе субтропической зоны южного полушария – большая правильной формы впадина, обнажающая глубокие слои коры; вероятно, кристаллический базальтовый щит.

С этого места на несколько сотен километров расходится широкий слоистый пояс раздробленных вулканических скал».

Планетохимики дали заключение, что, хотя энергетическая ценность базальта и родственных ему минералов значительно уступает ценности тяжелых земных элементов, которые до сего времени служили нам горючим, простота добычи и транспортировки в значительной степени компенсирует эту разницу. Было решено, что «Гея» на пять-шесть дней ляжет в дрейф над указанной территорией и грузовые ракеты тем временем наполнят ее резервуары размельченными минералами.

Всю ночь в лабораториях анализировали фотоматериалы, привезенные Аметой. «Гея» дрейфовала на высоте около 200 километров, что далеко за пределами разреженной атмосферы. Выйдя утром на палубу, я стал свидетелем необычайно красивого зрелища. Наш корабль как раз выплывал из конуса тени, которую отбрасывало ночное полушарие планеты. Поверх его гигантского полукруга, закрывавшего звездное небо, сверкая, протягивалась кроваво окрашенная полоса; потом из однообразно бурой черноты показался красный край карлика; когда его лучи пронизали атмосферу, она вспыхнула, как озаренная бенгальскими огнями. Кое-где словно бы перекатывались по призрачным коридорам кровавые волны, диск планеты, сколько было видно, окрашивался багрянцем, переходившим в розовый цвет. Это зрелище продолжалось, пока карликовое солнце не поднялось выше, а бегущая ему навстречу «Гея» не оказалась над дневным полушарием планеты.

В двенадцать часов по планетному времени «Гея» легла в дрейф над местом, указанным Аметой, и выслала разведывательную группу тектонистов и планетохимиков. Внизу, затянутые полосами редкого тумана, неясно вырисовывались извилистые горные массивы с самым большим в центре, похожим на гигантский лунный кратер диаметром в четыреста километров. На северо-востоке в стене кратера зияло отверстие, словно много веков назад здесь ударил гигантский молот, вдребезги разбив скалы, обломки которых разметались далеко по пустыне, образовав длинные белесые полосы, лучами расходящиеся во все стороны. Вся эта местность с большой высоты была похожа на морскую звезду, приплюснутую к поверхности шара.

Когда ринувшиеся вниз ракеты скрылись из глаз, мы взялись за бинокли. В поле зрения, постоянно застилаемого красноватыми облаками, появились серебристые искры, приближавшиеся к планете. Первая ракета прочертила пустынную равнину атомным лучом, оставившим за собой раскаленную розовую полосу. Расплавленный песок превратился в стекловидную массу – своеобразную дорожку, на которой могли приземлиться следующие ракеты. Исследователи должны были взять образцы скального грунта и определить места залегания пород с максимальным содержанием тяжелых элементов. Через три часа аналитических работ в полевых условиях они по радио вызвали с аэродромов «Геи» грузовые ракеты с экскаваторами, дробилками и погрузчиками. Разведывательная группа могла бы вернуться на корабль, но она продолжила исследования. Ближе к вечеру ученые попросили астрогаторов выслать в их распоряжение гусеничные тракторы. Пользуясь случаем, я присоединился к экипажу ракеты, которая везла на планету затребованные машины.

Эта ракета, куда более тяжелая, чем пассажирские, на которых пошли разведчики, не могла сесть на дорожке из искусственной стекловидной массы. Пилот Уль Вефа резко затормозил над песчаными холмами, но ракета не успела потерять скорость и врезалась в песок с такой силой, что несколько десятков секунд из-под ее носа поднимались косматые песчаные волны, издававшие адское рычание при соприкосновении с металлом. Едва смолк скрежет тормозов, как наступившую было тишину сменило шипение вихря. За окнами проносились бурые облака.

Мы находились в самой нижней точке чашевидной впадины, окруженной со всех сторон скальным амфитеатром. Ракеты исследователей стояли в километре от нас; вихри песка засыпали их со всех сторон – вокруг ракет уже намело полукруглые песчаные сугробы. Гусеничные тракторы сошли вниз по сходням. Вместе с другими астронавтами я влез на трактор, и мы двинулись к основной площадке.

Я думал, что горы – хотя и чужой планеты – напомнят мне пейзажи Земли времен моей молодости. Там скальные вершины – застывшие, на расстоянии кажущиеся более доступными, – и великое молчание, измеряемое лишь ударами пульса, рождавшими чувство бесконечности – не этой черной и необъятной, притаившейся за тонкой оболочкой планетных атмосфер, а светлой, голубой, земной. Тем временем с верхушки машины, которая содрогалась от рывков мотора и подпрыгивала на ухабах, передо мной открывалось серое, словно засыпанное пеплом, пространство, переходящее в небо грядами тусклых холмов. Позади в тянувшихся за нами клубах пыли мутно тлел красный карлик. Машина, задыхаясь и хрипя от усилий, взобралась на широкую стекловидную полосу, созданную ракетами, перебралась через нее, отчаянно размалывая ее гусеницами, и скатилась по другую сторону в летучий серовато-белый песок типа вулканического туфа. С вершин окрестных холмов срывались песчаные смерчи, мчавшийся песок с шелестом рассыпался по стеклу шлема. Наконец гусеничный трактор остановился около ракеты-базы. Мы спрыгнули, проваливаясь в пыль выше колен скафандров. До ракеты надо было пройти от силы сто метров, но я облился потом, пока преодолел это расстояние. Я брел на свет. Низовой ветер, бивший в ноги, словно подсекавший их, вздымал тучи оранжевой пыли, которая окрашивала разреженный воздух и проникала во все складки скафандра. Ракета стояла на голом обломке скалы, возвышавшемся, как остров, среди подвижных песков. Вокруг простиралась пустыня. Ничто не напоминало здесь очертаний морской звезды, столь ясно различимых с высоты.

В просторной кабине ракеты десяток астронавтов склонились над столом, покрытым картами, фотоснимками и осколками минералов, и что-то обсуждали. Оказывается, их заинтересовали очертания горных массивов, они собирались провести пробное зондирование почвы. Вскоре мы опять влезли в скафандры и пошли к ожидавшим нас гусеничным машинам.

Я взобрался на башенку, чтобы окинуть взглядом пространство, и, едва это сделал, машина дернулась, затем еще сильнее и тронулась с места, отбрасывая назад и по бокам целые гейзеры песка. Двигались медленно, по временам увязая до середины бортов. Эти наклоны, неустанное колыхание и песчаные волны создавали впечатление, будто мы движемся по морю. Контуры гор, проступающие сквозь облака пыли, становились все темнее и выше. Когда расстояние до них достаточно сократилось, я увидел, что мы направляемся к пролому в скальном хребте.

На западе тянулись скальные стены, иссеченные расселинами, вглубь которых проникали языки осыпи. Эта картина естественной эрозии дальше сменялась неописуемым хаосом. Склоны гор были расщеплены на чудовищных размеров ломти; из образовавшихся проломов выступали огромные клубневидные глыбы, словно здесь некогда стекал расплавленный камень и застывал выпуклыми наростами. Отвесные обрывы были оплавлены и отливали фиолетовым блеском. Огромная часть горного массива в этом месте низвергалась до самого дна впадины тремя ужасными, смертельными бросками и вновь поднималась на прежнюю высоту в нескольких километрах отсюда, у рыжей черты горизонта.

Наш караван все чаще сворачивал то в одну, то в другую сторону, обходя полузасыпанные песком базальтовые глыбы; наконец мы остановились: впереди простиралось поле, устланное вцепившимися друг в друга остроугольными камнями, преодолеть которые наши машины не могли. Дальше, во время пешего марша – вернее, восхождения, – я какое-то время сопровождал ученых, но их однообразная работа – зондирование скал ультразвуковыми аппаратами, исследование рентгеном горных пород, взятие проб – продвигалась так медленно, что я вернулся к машинам. Сидя в теплой кабине, мы беседовали с Уль Вефой, пока не заговорило радио: метеотехники «Геи» предупреждали нас о песчаной буре, надвигавшейся вместе с закатом. Надо было собрать изыскателей, которые разбрелись далеко по всей округе. Собрав всех, мы двинулись к базовой ракете. Красное солнце заходило. За несколько секунд облака над нами как бы уплотнились, небо приобрело однообразно-ржавую окраску, напоминавшую коптящее пламя лампы, если смотреть на него сквозь грязное стекло. Кровавый, негреющий диск красного карлика висел в щели между черными вершинами и тучами. Все вокруг тонуло в красноватой сгущавшейся мгле; пурпурные тона переходили в багрово-фиолетовые. Тяжело качающиеся машины с людьми были похожи на чудовищ, вышедших из морских глубин. Когда багряный диск коснулся горизонта, в нем возникло небольшое углубление, словно раскаленный шар расплавил скалы. Но карлик опустился ниже, и эта картина, рожденная оптической иллюзией, исчезла. Еще мгновение багрянец боролся с темнотой, затем погас. И только в том месте, где карлик скрылся за горами, сверкали его протуберанцы, как лениво извивающиеся ярко-красные змеи; наконец исчезли и они. Наступила кромешная тьма, в которой ничего не было видно, словно мы стояли, зажмурившись. Момент заката настиг нас у самого входа в ракету. Мы еще были под впечатлением закатных картин, когда вдалеке послышался нарастающий вой: надвигалась ночь, а вместе с ней и песчаная буря.

Я допоздна прислушивался к спору ученых; они согласились на том, что большой метеорит, двигавшийся почти параллельно поверхности планеты, пробил арку в горной цепи, преграждавшей ему полет. Усталый, я прикорнул в уголке большой кабины и, сам не знаю когда, уснул.

За ночь я раз или два просыпался, видел ученых, склонившихся над картами, и вновь засыпал. Кажется, они так и не сомкнули глаз до рассвета. Утром наружная температура опустилась до минус 87 градусов. Все ракеты были доверху засыпаны песком; их пришлось откапывать вызванным по радио автоматам. Грузовые ракеты продолжали перевозить на «Гею» измельченный базальт, а изыскатели вновь двинулись «в поле», к месту космического катаклизма.

Я остался в ракете один и сквозь стеклянную переборку смотрел, как в другой, меньшей, кабине два координатора руководили работой изыскателей. На больших экранах, представляющих карту всей окружающей местности, светились точки, обозначавшие местоположение людей. Десятки этих светлячков медленно ползли, останавливались, возвращались назад – это производило впечатление какой-то детской игры, а на самом деле те, кто там работал, взбирались на почти неприступные скалы и спускались в глубокие ущелья. Вдруг я заметил, что все светящиеся точки начали двигаться в одном направлении; вскоре они образовали мелькающее кольцо, потом собрались в кучку и двигались, как рой светлячков. Оба координатора оживились. Кроме них, в кабине был планетолог Борель, он поминутно вглядывался то в один, то в другой экран, говорил с координаторами, потом подошел к аппарату прямой связи с «Геей» и начал какие-то длинные переговоры. Внезапно координаторы встали и склонились над экранами; на лицах отразилось такое возбуждение, что я хотел перейти в их кабину, но на боковом пульте загорелись три лампочки, две зеленые и одна белая, означающие, что с «Геи» прибывает пассажирская ракета (грузовые, курсировавшие беспрерывно, были выключены из сети сигнализации). Минут через десять прилетел астрогатор Тер-Аконян. Я не мог совладать с любопытством и тоже вошел в кабину.

– Сейчас они будут здесь, – сказал Борель Тер-Аконяну. – Ты все узнаешь непосредственно от них самих.

Четверть часа мы сидели в молчании, пока не послышался отдаленный прерывистый гул моторов, работающих на высоких оборотах; он приближался и наконец оборвался, словно бы громко вздохнув; через минуту в кабину вошли люди в скафандрах. Они внесли большой плоский металлический ящик и поставили его на стол. Некоторые от усталости едва держались на ногах. Как были – в пропыленных, грязных скафандрах, лишь отбросив назад шлемы, – астронавты садились или, скорее, падали в кресла.

Слово взял один из тектонистов. Оказалось, что в поисках подтверждения определенной гипотезы они случайно совершили важное открытие. Какая-то из гусеничных машин внезапно провалилась под почву; расширив образовавшееся отверстие, разведчики увидели подобие подземной галереи, круто идущей вниз, которую через десяток шагов перекрывали обломки скал.

– Галерея естественного происхождения? – спросил Тер-Аконян.

– Мы не вполне в этом уверены, – ответил тектонист. Он провел перчаткой по лицу, оставив на нем темную полосу, но никто не обратил на это внимания.

Подойдя к ящику, лежащему на столе, он сказал:

– Мы раскопали часть галереи, но работа продвигается медленно – не хотелось применять слишком сильные средства. Коридор ведет дальше… в галерее, приблизительно в ста пятидесяти метрах под землей, мы нашли вот это…

Он откинул металлическую крышку. На мягкой подстилке лежала темная пористая, как бы запекшаяся бесформенная масса величиной с человеческую голову.

– Органическая материя? – спросил в наступившей тишине Тер-Аконян.

– Следы, – ответил тектонист. – Малые количества углерода. Изотопный анализ определил возраст этой массы в пределах 1200–1400 лет. Структура в основном бесформенная. Общий химический состав не дает подсказок, поскольку произошла частичная замена первичных составных элементов псевдоморфным проникновением. К тому же это тело подверглось воздействию высокой температуры – вероятно, при падении метеорита.

– Что говорят биологи? – спросил Тер-Аконян.

– То же, что и мы: углерод органического происхождения, ничего больше сказать нельзя.

– А дальнейшие исследования?

– Мы пока прошли пятьсот метров галереи и больше не встретили ничего подобного. Дальше обрыв, и галерея кончается.

– Ваши предположения?

– На планете никогда не зарождались собственные формы жизни, значит, останки – внепланетного происхождения.

– На основании чего вы так полагаете?

– Во всех слоях, вплоть до вулканических скал, отсутствуют следы воды, нет осадочных пород. Жизнь, состоящая из белковых структур, не может возникнуть без воды; углерод этот органического происхождения, таким образом… – Он развел руками.

– Таким образом? – повторил за ним Тер-Аконян.

– Гипотезы… ничего, кроме гипотез, – неохотно проговорил тектонист. – Галерея может быть остатком давних горных разработок.

– А это, – астрогатор показал на черноватую массу, – останки живого существа?

– Да.

Глаза присутствующих не отрывались от темной массы. Было что-то потрясающее в этом мгновении. Мы преодолели миллиарды километров, проносясь равнодушно мимо скоплений раскаленной и остывшей материи, мимо солнц и каменных глыб, летевших в межзвездном пространстве, и вот эта крупинка, случайно открытая на безымянной, мертвой планете, ускорила биение наших сердец. Я, как никогда прежде, чувствовал мощную связь, более древнюю, чем человеческий разум и чем сам человек, объединяющую все живое – великую тоску по созданиям, подобно нам борющимся с равнодушной бескрайностью мира. Это она повелела нам увидеть в черных останках свидетельство какой-то погибшей жизни, неизвестной, может быть, непонятной и в то же время такой близкой, словно в этом существе было нечто от нашей крови.

Поиски шли, несмотря на бурю, беспрерывно в течение двух следующих дней и ночей, но не дали никаких результатов. На четвертый день к вечеру бункера «Геи» были наполнены, наступил час отлета. Изыскатели неохотно покидали места раскопок, но астрогаторы торопили их по радио. Уже наступила ночь, буря усиливалась с каждой минутой. Ураган с воем и скрежетом хлестал по ракетам струями песка, словно сотнями стальных игл прочерчивая броню. Стартовать в этих условиях было нелегко: приходилось с места развивать большую скорость. Базовая ракета, на палубе которой я находился, отправилась последней, поэтому мне довелось увидеть старт других ракет. В темноту, содрогаясь, вонзались столбы бурлящего голубоватого огня, окаймленного снизу молочно-белыми бурунами, – так плавился песок пустыни.

Огненные колонны одна за другой уходили в небо, этот пылающий частокол расщепил ночь, вырывая из мрака куски жутковато освещенного пейзажа: взвихренные пески, отвесно торчащие скалы и скопища теней, разлетающихся по пустыне, как стаи черных птиц. Огненные трассы шли выше и выше, совершенно отвесно, становились тонкими, как раскаленные добела иглы. Когда затих громовой гул раскаленных воздушных масс, на время перекрывший вой урагана, мы услышали шум аппаратов зажигания нашей ракеты; послышались предупредительные сигналы, я лег навзничь и перестал видеть то, что происходило за окнами.

В ту ночь «Гея» вышла из зоны притяжения красного карлика и, ускоряя движение, понеслась к большим солнцам Центавра.