Для Уоррена Г. Гардинга лето 1927 года выдалось не самым удачным, что, впрочем, не слишком удивительно, если учесть, что к тому времени со дня его смерти прошло уже почти четыре года. Двадцать девятый президент США примечателен тем, что в истории бывало мало подобных случаев, когда общественное мнение о политическом деятеле такого масштаба так резко менялось в худшую сторону. Когда он неожиданно скончался 23 августа 1923 года – как утверждалось, от кровоизлияния в мозг (хотя некоторые говорили, что у него случился сердечный приступ; другие – что причиной было отравление трупным ядом), многие его еще любили и уважали. В 1920 году его избрали с самым большим отрывом в современной эпохе от других кандидатов. Посмотреть на поезд, в котором его отвозили в Вашингтон, пришли около трех миллионов человек. «Нью-Йорк таймс» назвала похоронную процессию «самой замечательной в истории Америки демонстрацией преданности, уважения и почтения». В действительности же на момент смерти президент Гардинг находился на грани разоблачения, как недалекий проходимец и плут.

Тремя годами ранее за пределами Конгресса о нем почти никто не слышал. Он был всего лишь младшим сенатором из Огайо – владельцем провинциальной газеты, с соответствующими манерами и воспитанием, и это был максимум, чего он мог бы достичь, полагаясь на свои таланты. Когда его выдвинули в кандидаты в президенты, это было одним из самых неожиданных событий тех лет. И произошло оно только потому, что в 1920 году делегаты съезда Республиканской партии в Чикаго зашли в тупик. Четыре дня подряд, в удушающей жаре, они не могли договориться, кого же выбрать из ничем не выдающихся кандидатов, и решили выбрать худшего. Единственное достоинство Гардинга заключалось только в его привлекательной внешности. По словам одного современника, он выглядел ровно так, «как должен выглядеть президент». Почти во всех других отношениях – по уму, характеру, предприимчивости – он далеко отставал даже от среднего уровня. Его грубые повадки в частной жизни порой изумляли. Журналист «Нью-Йорк таймс» Ричард Видмер рассказывал другу, как однажды на его глазах во время беседы в Белом доме Гардинг встал с кресла и непринужденно помочился в камин. В качестве кандидата в вице-президенты партия выбрала почти такого же неизвестного и даже еще более малообещающего человека (но, по крайней мере, не такого грубого) – Калвина Кулиджа.

Администрация Гардинга, пожалуй, была самой ленивой и бездеятельной в современной истории. Гардинг сделал ряд безупречных назначений – главой Министерства торговли стал Герберт Гувер, Министерства сельского хозяйства – Генри К. Уоллес, Государственного департамента – Чарльз Эванс Хьюз; но в целом он выбирал руководителей, совершенно не сообразуясь с их личными или профессиональными качествами. Главой Совета управляющих Федеральной резервной системы он назначил Дэниела Р. Криссинджера, своего знакомого и соседа по городу Мэриону в штате Огайо, вершиной предыдущей карьеры которого был пост директора местной компании по производству паровых экскаваторов. Главным военным советником Гардинг назначил Ору Болдинджера, своего знакомого, бывшего некогда газетчиком. Главой Службы общественного здравоохранения США он назначил свою сестру, а ее мужа – суперинтендантом федеральных тюрем; ранее супруги были миссионерами Адвентистов седьмого дня в Бирме.

Но самым странным из всех было назначение Чарльза Форбса, с которым Гардинг познакомился во время поездки на Гавайи и о котором практически ничего не знал, на должность главы Бюро ветеранов. За два года Форбс умудрился растратить, украсть или иными способами присвоить 200 миллионов долларов. Другие назначенцы Гардинга также нанесли огромный ущерб министерствам юстиции, внутренних дел и ВМФ, а также оставшемуся с Первой мировой войны Ведомству по надзору за иностранной собственностью. Министр внутренних дел Альберт Фолл продал «в кредит» двум сомнительным «нефтепромышленникам» нефтяные участки общей стоимостью 400 000 долларов. Один из участков располагался близ Каспера в Вайоминге и официально назывался «Нефтяной резерв ВМФ Номер 3», а неофициально – «Типот-Доум» («Купол-Чайник»), и поэтому скандал с его продажей получил название «Скандал Типот-Доум». В целом же некомпетентность Гардинга и многочисленные злоупотребления его администрации обошлись стране в 2 миллиарда долларов – более чем внушительную сумму, особенно если учесть, что Гардинг был президентом всего двадцать девять месяцев.

Смерть Гардинга пришлась как нельзя кстати ввиду надвигающихся разоблачений и скандалов, поэтому ходили слухи о том, что его отравила жена, желавшая сохранить его репутацию. Ее поведение после его смерти было по меньшей мере странным: она тут же распорядилась уничтожить все его бумаги и не позволила сделать посмертную маску. Кроме того, она настояла на том, чтобы не производили вскрытие, поэтому точная причина его смерти так и не была установлена. Наверняка было известно только то, что президенту нездоровилось с тех пор, как он приехал в Калифорнию из отпуска на Аляске. Но ему уже, по некоторым сообщениям, становилось лучше, как неожиданно 2 августа в 19.35, во время разговора с женой в их общем номере в «Палас-Отеле», он неожиданно вздрогнул и замолчал. Через мгновение он был уже мертв.

В ночь, когда Калвин Кулидж стал президентом, он гостил у отца в Вермонте. Было уже за полночь, и они с женой крепко спали, когда о смерти Гардинга сообщили из ближайшей лавки – единственного дома, где был телефон. При свете керосиновой лампы – в сельском доме Кулиджей не было ни электричества, ни водопровода – отец Калвина, нотариус, принял президентскую присягу своего сына.

Надо сказать, что внешне Калвин Кулидж не слишком походил на настоящего лидера государства. У него было худое лицо, готовое вот-вот принять сердитое или обиженное выражение; по словам Элис Рузвельт Лонгворт, он выглядел так, как будто его только что «оторвали от соски с маринадом». Если у Уоррена Г. Гардинга имелось очарование, но отсутствовал ум, то ум у Кулиджа был, а вот очарования – увы. Он был наименее общительным, наименее веселым и наименее «эффектным» из всех современных президентов. И все же американцы со временем стали уважать и даже обожать его. На протяжении всего своего срока он практически ничем не занимался и старался ни во что не вмешиваться – в этом, по сути, и заключалась вся его президентская политика, – но ему удалось задать настроение для целой нации почти на все десятилетие, что получалось далеко не у всех президентов. Если и называть 1920-е годы десятилетием какого-то человека, то это было десятилетие Кулиджа.

Калвин Кулидж родился четвертого июля 1872 года в Плимут-Нотче – небольшой деревушке, в которой проживало десятка два человек, расположенной в долине посреди Зеленых Гор в штате Вермонт. Это поселение находилось в дюжине миль от Ладлоу, ближайшего центра цивилизации. «Местность эта была удивительна своей природной красотой, которую, как мне кажется, местные жители мало ценили», – писал Кулидж впоследствии. Он родился в доме, где размещалась лавка и почтовое отделение, принадлежавшие его отцу; позже семья переехала в дом через дорогу – в котором Кулидж и находился той ночью, когда стал президентом.

Семья его была относительно богатой. Отец Кулиджа также владел кузницей и небольшой фермой, на которой производил кленовый сироп и сыр. Но случались в ней и свои горести. Мать Калвина умерла от туберкулеза, когда мальчику было всего двенадцать лет, и это событие оставило в его душе незаживающую рану. В своей автобиографии он описывает его простыми, но очень трогательными словами:

«Когда она узнала, что конец ее близок, то позвала нас, детей, к себе. Мы встали на колени у ее кровати, чтобы принять последнее благословение. Через час она скончалась. Ей тогда было тридцать девять лет, а мне двенадцать. Мы похоронили ее в снежную мартовскую бурю. Так я пережил величайшее несчастье, какое только может случиться с ребенком. С тех пор жизнь моя изменилась навсегда».

И это не было преувеличением. Сорок лет спустя, уже находясь в Белом доме, Кулидж, как утверждал его охранник полковник И. У. Старлинг, «обращался к ней, разговаривал с ней и рассказывал ей о каждой проблеме». Кулидж так же рано потерял свою единственную сестру Эбби, которая через пять лет после смерти матери, почти в тот же день, умерла от острого аппендицита.

Осенью 1891 года Кулидж поступил в Амхерстский колледж – на то время заведение с примерно 350 учащимися, располагавшееся в Центральном Массачусетсе. На фоне остальных молодых людей он резко выделялся своими рыжими волосами и густыми веснушками на лице. Стеснительный юноша не стал членом ни одного студенческого братства, что довольно необычно для человека его уровня. Единственным его другом был Дуайт Морроу, с другими же он не разговаривал совершенно. «За день он ни разу не раскрывал рта, и из его уст не вылетало ни слова, за исключением тех случаев, когда он ел или докладывал о своем присутствии в классе», – годы спустя вспоминал писатель Брюс Бартон, также выпускник Амхерста.

Со временем Кулидж все-таки немного освоился среди других студентов, и ему даже предложили вступить в братство, но социальные навыки никогда не были его сильной стороной. Окончив Амхерст, он обосновался на другом берегу реки Коннектикут, в городке Нортхемптон, где изучал право в конторе Хаммонда и Филда, партнерами которых были выпускники Амхерста. В 1899 году он неожиданно принял участие в выборах в местный городской совет и выиграл их. Это стало началом его политической карьеры. В 1905 году, несмотря на возражения со стороны будущей тещи, он женился на учительнице школы для глухонемых Грейс Гудхью. С ней он познакомился в том же Нортхемптоне, хотя родилась она тоже в Вермонте. По характеру они отличались тем, что Грейс любила общество, тогда как Кулидж предпочитал одиночество. Она стала ему надежной опорой и часто выступала вместо самого Кулиджа на различных мероприятиях. Он же обожал ее и называл «мамулей».

Обретя семейную поддержку, Кулидж начал постепенно взбираться по политической лестнице. Сначала он стал мэром Нортхемптона, затем членом законодательного собрания Массачусетса, потом – вице-губернатором, а под конец, в 1918 году, и самим губернатором штата. На всех должностях он зарекомендовал себя с самой положительной стороны благодаря усердию, бережливости и скромности. Жителям Новой Англии нравились такие качества в политике. О его умении довольствоваться малым в личной жизни ходили легенды. В 1906 году он вместе с Грейс переехал в скромный съемный дом на две семьи на Массасойт-стрит в Нортхемптоне, и оставался там до конца своей жизни.

В 1919 году в Бостоне прошла известная забастовка полицейских. Местные сотрудники службы правопорядка получали едва ли не по 20 долларов в неделю, и им еще самим нужно было покупать себе форму. Их положение было действительно незавидным, но их забастовка буквально передала Бостон в руки преступников, что широкой общественности, разумеется, вовсе не понравилось. Двое суток по улицам расхаживали бандиты, нападали на беззащитных граждан и грабили их. Для воров, хулиганов и громил эти дни стали настоящим праздником. Когда попытки властей навести порядок провалились, в дело вмешался губернатор Кулидж. На этот раз он проявил несвойственную для себя строгость, вызвал государственную охрану штата, уволил всех забастовщиков и нанял новых полицейских. «Никто и никогда не имеет права бастовать, когда на кон поставлена общественная безопасность», – заявил он; насколько известно, это было единственное его громкое обращение к публике. Благодаря этим действиям он стал известным по всей стране, и в следующем году кандидат в президенты Гардинг включил его в свой список в качестве вице-президента.

Но надо сказать, что в роли вице-президента он ни на кого, даже в администрации, не производил особого впечатления. Теодор Рузвельт-младший, в то время помощник министра ВМФ, рассказывал, что много раз посещал совещания кабинета вместе с Кулиджем, но не мог припомнить, чтобы тот что-то сказал хотя бы раз.

Когда после смерти Гардинга в августе 1923 года американский народ вдруг обнаружил, что обязанности президента стал выполнять какой-то непонятный Кулидж, многих это встревожило. Некоторые даже разволновались не на шутку. Освальд Гаррисон Виллард, редактор журнала «Нэйшн», писал: «Сомневаюсь, что этот пост когда-либо доставался человеку настолько холодному, настолько ограниченному, настолько реакционному, настолько не вдохновляющему и настолько непросвещенному, и менее всех что-то сделавшему, чтобы его заслужить – то есть такому, как Калвин Кулидж». Но вскоре общественное мнение стало склоняться на сторону Кулиджа, иногда даже вопреки ему самому. Народу понравились его небольшие чудачества, и о них даже ходили добродушные шутки. Самой яркой чертой его характера была немногословность. Широко известна история (хотя и неподтвержденная) о том, как одна из женщин, сидевших рядом с ним на званом обеде, сказала ему:

– Мистер президент, моя подруга поспорила со мной, что мне не удастся вытянуть из вас и трех слов за весь вечер.

– Вы проиграли, – якобы ответил президент.

Достоверно известно, впрочем, что однажды президент со своей супругой просидели на стадионе, наблюдая за игрой вашингтонской бейсбольной команды «Сенаторс» с самого начала до конца матча, и за все это время Кулидж только однажды обратился к жене с вопросом о том, который час. Она ответила: «Четыре часа, двадцать четыре минуты», и на этом их разговор закончился. Во время еще одного официального обеда к нему обратилась некая женщина, пожелавшая разговорить его, и спросила, не устал ли он присутствовать на многочисленных обедах. Кулидж пожал плечами, ответил: «Ну, мне все равно надо же где-то есть» и снова переключился на еду. Неудивительно, что его прозвали «Молчаливым Кэлом».

Но в некоторых обстоятельствах Кулидж мог становиться и более общительным – «почти болтливым», как писал один из его биографов. Дважды в неделю он проводил пресс-конференцию, на которой свободно беседовал с журналистами, порой даже очень оживленно, хотя все его комментарии не записывались, а вопросы должны были подаваться заранее личному секретарю с необычным именем К. Баском Слемп.

В частной жизни его чудачества были даже еще более странными. Например, во время завтрака ему нравилось, чтобы слуга растирал ему голову вазелином. Еще он отличался мнительностью и был закоренелым ипохондриком. Часто он бросал все дела, чтобы проверить пульс. Врач Белого дома ежедневно проверял его самочувствие. Те, кто работали с Кулиджем, привыкли, что он часто впадает в состояние «чистейшего упрямства», как выражался его многострадальный помощник Уилсон Браун. В этом состоянии он обладал способностью превращать жизнь людей в ад и едва ли не находил в этом удовольствие. Однажды во время поездки во Флориду государственный секретарь Фрэнк Б. Келлог просил Брауна выяснить, в чем нужно выйти на парад, который должен был состояться на Палм-Бич вечером того же дня. Сам Келлог боялся спрашивать Кулиджа, потому что слишком хорошо знал нрав президента. Браун отправился выполнять просьбу, о чем позже написал в своих воспоминаниях:

«Миссис Кулидж я застал за вязанием, а президент скрывался за газетой. Когда я передал ему вопрос Келлога о том, должны ли члены делегации выехать в город во фраках и цилиндрах или же в соломенных шляпах и летних костюмах, он ответил, не отрывая взгляда от газеты: «Пусть сам решает». «Калвин, – обратилась к нему миссис Кулидж, – так с государственными секретарями не разговаривают». Мистер Кулидж нехотя отложил газету, посмотрел на меня и сказал: «А вы как думаете, в чем я должен выехать?» Я посоветовал ему облачиться в летний костюм и надеть соломенную шляпу. «Ну тогда скажите Келлогу, чтобы надел цилиндр», – отрезал Кулидж».

Никому другому не удавалось так мало делать на посту президента. Калвин Кулидж не занимался ровным счетом ничем, помимо своих самых необходимых обязанностей. В остальном он предавался «мрачному, целеустремленному, активному бездействию», как выразился журналист Уолтер Липманн. Он даже отказался открывать Национальную неделю образования в 1927 году на том основании, что ее не обязательно открывать президенту. В недавнее время было высказано мнение, что президент на самом деле был более благоразумным и энергичным, чем принято считать. Возможно, так и было. Во всяком случае, годы его президентства пришлись на расцвет экономики, и он не мешал ей процветать.

Сознательное отстранение от деятельности вряд ли можно назвать такой уж хорошей политикой, но в большинстве случаев оно срабатывало. Поскольку рынки постоянно были на подъеме, ему и не нужно было ничего делать, разве что не вставать им поперек пути. Под снисходительным присмотром Кулиджа фондовый рынок на Уолл-стрит вырос почти в два с половиной раза. Неудивительно, что экономический успех способствовал популярности Кулиджа. Как в 1927 году писал газетчик Генри Л. Стоппард: «Он придает всей нации глубокую уверенность в том, что все в стране будет хорошо, покуда в Белом доме находится он». Та эпоха даже получила название «Процветание Кулиджа», как будто бы это был его личный дар нации.

Кроме того, Кулидж был человеком непогрешимым и абсолютно честным. Эти качества казались тем более достойными по мере того, как становились явными грехи предыдущей администрации Гардинга. На протяжении почти всего десятилетия огромное внимание было приковано к «Скандалу Типот-Доум» и другим аферам; по крайней мере в 1927 году они были у всех на слуху. 6 июля Альберт Фолл и один из мошенников-«нефтепромышленников», Эдвард Л. Дохени, наконец-то предстали перед судом в Вашингтоне по обвинению во взяточничестве.

В ходе процесса Дохени оправдали. Его партнер Гарри Синклер в 1927 году тоже предстал перед судом, и его тоже могли бы оправдать, если бы он не поступил совершенно по-идиотски и не нанял двенадцать детективов из агентства Уильяма Бернса, чтобы подкупить каждого из присяжных, шантажировать их или иным образом повлиять на их решение. По обвинению в коррупции Синклера оправдали, но он получил шесть с половиной месяцев тюремного заключения за попытку подкупа и шантажа присяжных. Также его приговорили на три месяца за неуважение к суду за отказ отвечать на вопросы сенатского комитета, расследующего скандал с продажей нефтяных участков. Но если бы кто-нибудь захотел сделать Синклера примером того, как мошенник и обманщик никогда не добивается благополучия, то пример бы этот был крайне неудачным. После недолгого тюремного заключения он превратил свою компанию «Синклер-Ойл» в одну из крупнейших нефтяных компаний и сколотил огромное состояние, поставляя химические продукты войскам во время Второй мировой войны. Кроме того он стал владельцем бейсбольной команды «Браунз» из Сент-Луиса и, согласно восторженной статье в «Американском словаре национальных биографий», «одним из самых уважаемых деловых лидеров Соединенных Штатов». На момент его смерти в 1956 году общая стоимость его компаний составляла 700 миллионов долларов.

Министр ВМФ Эдвин Денби, также замешанный в «Скандале Типот-Доум», был вынужден уйти в отставку, но никаких обвинений ему не предъявили. Фолл, министр внутренних дел, был признан виновным по обвинению в коррупции и посажен за решетку на девять месяцев. Таким образом, он стал первым членом кабинета министров, обвиненным в серьезном уголовном преступлении. В тюрьме оказался и полковник Томас У. Миллер, который получал взятки в бытность свою руководителем Ведомства по надзору за иностранной собственностью. Генеральный прокурор Гарри М. Догерти ушел в отставку из-за подозрений в том, что он брал «откаты» с бизнеса. Многие считали, что и он окажется за решеткой, но на суде 1927 года его оправдали. Близкого знакомого Догерти, Джесса Смита, нашли мертвым с огнестрельным ранением и сочли его смерть самоубийством, хотя высказывались предположения о том, что его убили.

Чарльзу Форбсу, при котором из Бюро ветеранов пропали 200 миллионов долларов, часть которых оказалась в его собственных карманах, присудили выплатить штраф в 10 000 долларов и дали два года тюрьмы. Летом 1927 года он находился в Ливенворте, но его должны были выпустить в ноябре досрочно, после года и восьми месяцев заключения.

В автобиографии Кулиджа обо всем этом рассказывается на удивление скромно. Он вообще не упоминает о «Скандале Типот-Доум», а о последних днях Гардинга пишет следующее:

«Не знаю, что было причиной ухудшения его здоровья. Я знаю только, что бремя, которое несет на себе президент, невероятно тяжело. Как выяснилось позже, он узнал, что некоторые из тех, кому он доверял, предали его, и ему пришлось призвать их к ответу. Известно, что от этого факта он сильно огорчился и, возможно, не в силах был перенести эту боль. Я никогда больше его не видел. В июле он уехал на Аляску, а оттуда – в вечность».

Хотя имя самого Гардинга в коррупционных скандалах не фигурировало (его единственное преступление, по сути, заключалось в его глупости), репутация его была подорвана. Летом 1927-го казалось, что она не сможет упасть еще ниже. Но она упала еще ниже.

В июле некая молодая женщина Нэн Бриттон из близкого окружения бывшего президента опубликовала книгу, полную пикантных подробностей, под названием «Президентская дочь». Содержание этой книги многим показалось просто возмутительным и безнравственным, но оторваться от нее было невозможно. Речь в ней шла о школьнице из городка Мэрион в штате Огайо, мисс Бриттон, влюбившейся в знакомого своего отца – красивого и статного мистера Гардинга, владельца «Мэрион-Стар». Мистер Гардинг был на тридцать один год старше Бриттон и к тому же был вовлечен в связь с женой своего лучшего друга (он был еще тот ловелас, этот мистер Гардинг), поэтому вряд ли бы он ответил взаимностью на любовь школьницы или даже обратил бы на нее внимание.

Но потом мисс Бриттон сделала то, чему Уоррену Гардингу всегда было трудно сопротивляться: превратилась из подростка в молодую женщину. Встретив ее снова несколько лет спустя, он едва ли не потерял рассудок. А мисс Бриттон только того и ждала. Между ними установились страстные романтические отношения. К тому времени Гардинг был уже успешным политиком, и мисс Бриттон часто сопровождала его в различных поездках под видом племянницы. 22 октября 1919 года в Эшбери-Парк, в Нью-Джерси, у нее родилась дочь, которую она назвала Элизабет Энн. Тогда Бриттон было двадцать три года, а ему пятьдесят четыре. Гардинг поступил благородно и поддерживал Бриттон, регулярно выплачивая ей суммы от 100 до 150 долларов. По мере того как его политическая карьера шла вверх, он продолжал встречаться с Бриттон, но никогда не видел своей дочери. После его смерти выплаты прекратились. Когда родственники Гардинга отказались предоставить мисс Бриттон финансовую поддержку, она решила рассказать обо всем в книге.

Ни одно из ведущих издательств не опубликовало бы такую книгу, поэтому Бриттон решила выпустить ее, основав собственную компанию «Элизабет Энн Гилд». Как утверждала сама Бриттон, после этого она получала анонимные угрозы, ее телефонный кабель перерезали, а грузовик, в котором перевозили печатные формы для книги, подожгли. В 1927 году репутация Гардинга и так была хуже некуда, но когда вышла в свет «Президентская дочь», она буквально достигла дна. Вся читающая публика с каким-то болезненным наслаждением узнавала, каким же он был беспринципным негодяем.

Самой большой популярностью пользовались те отрывки, в которых описывались тайные встречи любовников в Белом доме. Бриттон не скупилась на искренность и откровения. Она во всех скабрезных подробностях расписывала, как президент, охваченный страстью, набросился на нее и затолкал в «какую-то каморку, в которой мы могли наслаждаться поцелуями в уединении. Это была небольшая кладовка в передней; скорее всего, место для хранения шляп и плащей, но полностью пустая почти каждый раз, как мы там встречались, а мы там во время моих посещений Белого дома уединялись очень часто; там, на площади не более пяти квадратных метров президент Соединенных Штатов и его возлюбленная предавались утехам». Также они встречались в квартирах, которые предоставляли в их распоряжение приятели Гардинга.

В целом книга Бриттон представляла собой смесь невероятных выдумок (вроде того, что Гардинг писал ей любовные письма на шестьдесят страниц) и довольно точных описаний интерьера Белого дома (особенно когда речь шла о первом этаже и подсобных помещениях).

Книгу сочли настолько скандальной, что по ней почти не было обзоров и рецензий. Многие книжные магазины продавали ее только по предварительной записи. Но даже при этом за первые полгода было продано пятьдесят тысяч экземпляров по цене 5 долларов каждый, что на то время было достаточно большой суммой для книги (половина дневного жалованья Линдберга в бытность его пилотом авиапочты, например). Одну из немногочисленных рецензий, да и то через три месяца после выхода книги, напечатал журнал «Нью-Йоркер». Автор статьи, Дороти Паркер, назвала ее «наиболее поразительной работой из всех, что когда-либо попадали в эти трепетные руки… Ибо когда мисс Бриттон доходит до разоблачений, Бог мой, как же она разоблачает!»

Книга не могла выйти в худший момент для репутации Гардинга. В его родном городе был возведен мемориал в виде огромной ротонды, торжественное открытие которой было намечено на 4 июля. Традиции и этикет требовали присутствия на ней Калвина Кулиджа, действующего президента той же партии, но из-за скандала, связанного с именем Гардинга, он отказался присутствовать. Церемонию много раз переносили на неопределенный срок, что можно было счесть серьезным оскорблением для родственников Гардинга. (В конце концов церемонию открытия мемориала провел Герберт Гувер, о котором говорили, что он готов присутствовать даже на торжественном открытии ящика стола.)

На 4 июля, то есть на День независимости, который, по случайности, был и его днем рождения, Кулидж решил остаться в Южной Дакоте, где ему жилось легко и спокойно. В знак благодарности за такую рекламу своего штата власти Южной Дакоты подарили ему на день рождения ковбойский костюм и коня по кличке Кит, которого описывали как «своенравного», но который, по сути, был необъезженным. Президент был плохим наездником, поэтому он благоразумно предпочел держаться от этого подарка подальше, но другой подарок – огромная шляпа, ярко-красная рубаха, синий шейный платок, широченные ковбойские «чапы» и сапоги со шпорами – пришлись ему по вкусу. Он тут же удалился, чтобы переодеться, и через несколько минут вышел в полном облачении американского пастуха. Он выглядел нелепо, но принялся гордо позировать перед фотографами, едва поверившими в свою удачу. «Это была одна из самых забавных сцен в истории Америки», – написал Роберт Бенчли в журнале «Нью-Йоркер» на той же неделе.

Кулиджу понравилась ковбойская форма, и оставшуюся часть лета он облачался в нее при первой же возможности. Как вспоминали его помощники, он часто переодевался вечером, после того как заканчивал исполнять формальные обязанности, чтобы провести несколько часов в роли беззаботного ковбоя.