Стоя на освещенной солнцем парковке, Грей наблюдал за маленькой вертолетной площадкой на близлежащем футбольном поле. А тем временем посреди бейсбольного поля приземлился другой вертолет – для эвакуации. Под резкими порывами утреннего ветра хлопал брезент палаток оказания экстренной помощи.

Вдоль улиц выстроились целые колонны автомобилей службы спасения. Они прибывали всю ночь, мучительно преодолевая извилистую дорогу, бегущую вдоль скалистого побережья. Из громкоговорителей, усиливая какофонию, постоянно неслись приказы. Тела погибших уже убрали, но живых пострадавших продолжали сортировать по степени тяжести. Тех, кому было хуже всего, отправили в больницы Мауи, а некоторых, в критическом состоянии, – даже на другие острова. Однако Гонолулу и Хило тоже подверглись атаке, поэтому койкоместа заканчивались.

На футбольном поле приземлился вертолет. Из него выбрались двое. Грей вскинул руку. Прибывшие направились к нему, пригнувшись под вращающимися лопастями.

Грей узнал этих людей по описанию директора Кроу.

Профессор Кен Мацуи сжимал в руках кожаный портфель. По-видимому, токсикологу было за тридцать. Морщинки вокруг глаз: наверное, часто приходилось щуриться на солнце. Лицо загорелое – судя по всему, часто выезжал в поле. Сейчас он тоже выглядел готовым к экспедиции: штаны хаки, ботинки и куртка поверх рубашки с длинными рукавами. За ним спешила агент японской разведки, Айко Хигаши, худая как жердь и безукоризненно одетая. Ее взгляд беспокойно скользнул по сторонам. Грей не сомневался, что она сразу в мельчайших подробностях запомнила обстановку.

Его работа заключалась в том, чтобы прибывшие могли оценить угрозу от распространения роя максимально быстро. Ему надлежало ограждать их от местного хаоса и волокиты.

Когда профессор Мацуи подошел к Грею, они пожали друг другу руки, но взгляд японца был устремлен к человеку, которого на носилках тащили к вертолету.

– Почему столько людей? Здесь должны были объявить карантин!

– Поздно, профессор, – сказала присоединившаяся к ним Айко. – На этом этапе местный карантин был бы пустой тратой ресурсов, особенно учитывая, что пострадали многие острова. Позже, если ваши мрачные прогнозы подтвердятся, ресурсы нам еще очень понадобятся. Впрочем, одними ресурсами здесь не обойтись.

– Вы о чем? – нахмурился Грей.

– Карантин придется объявить на всей территории Гавайев. И даже начать блокаду. Покидать острова запретят.

Ведя прилетевших к «Джипу», Грей обдумывал ужасную перспективу. Пейнтер уже говорил ему, что, по мнению профессора, единственный способ остановить заразу – сбросить атомную бомбу.

И если никого не будут выпускать…

Грей остановил ученого.

– Сколько времени вам понадобится на первичную оценку ситуации?

– Меньше дня. Если мои худшие опасения подтвердятся, у нас останется не больше трех суток до неизбежного исхода.

Профессор тяжелым взглядом посмотрел на Грея. Было совершенно очевидно, о каком исходе он говорит.

– Поверьте, если дойдет до того, о чем я думаю, оставшиеся на острове будут умолять, чтобы бомбы сбросили поскорее.

Проходивший мимо врач в голубом халате услышал конец фразы и вопросительно посмотрел на них.

Не желая сеять панику, Грей подтолкнул всех к автомобилю.

Палу уже сидел за рулем – без местного было не обойтись, и гаваец согласился, когда Пирс объяснил серьезность ситуации.

Как только все заняли свои места, Палу рванул напрямик к арендованному домику, в обход главной автомагистрали. Они летели по неасфальтированным дорогам и даже проехали через территорию местной кокосовой фермы. Профессор Мацуи вцепился в заднюю дверцу. Его нещадно трясло, но он не отводил глаз от зеленых лугов и обширных участков тропического леса, поднимающихся к объятой туманом вершине горы Халеакала.

– Господи, хоть бы я ошибался… – пробормотал он себе под нос.

«Джип» наконец подъехал к домику. Палу припарковался у веранды, где, закинув ноги на перила и зажав плечом телефон, сидел Ковальски. Он кивнул прибывшим, однако разговор прерывать не стал.

– Я немало денег отвалил. Объясни ублюдку, что развалюха возле бассейна – твоя. А если до него не дойдет, я возьму один из пляжных зонтов и засуну ему туда, куда солнце ни в жисть не попадает…

Его подруга Мария предложила остановиться неподалеку, в Вайли. Опыт генетика мог бы пригодиться во время кризиса. Тогда идея казалась разумной; теперь, когда Грей узнал истинный масштаб бедствия, выходило, что он зря подверг ее жизнь опасности.

В дверях появилась Сейхан и прищурила опухшие веки, пристально рассматривая Айко Хигаши. Она явно оценивала ее в качестве потенциальной противницы. Зрение Сейхан восстановилось, а вот кожа напоминала мозаику из синяков, расчерченных царапинами и порезами.

Грей поднялся к ней по ступенькам.

– У нас там еда и напитки, – сообщил он остальным. – Подкрепитесь, а мы тем временем подведем промежуточные итоги. Где-то через час я хотел бы снова выехать.

– Чем раньше, тем лучше, – кивнул профессор.

Грей провел гостей внутрь.

– Зовите меня просто Кен, – представился профессор, пожимая руку Сейхан. – В нашей ситуации…

Он обращался ко всем присутствующим, но его взгляд снова упал на Сейхан. Так она действовала на всех мужчин – и на некоторых женщин.

Чтобы избежать недоразумений, Грей приобнял ее за талию, входя в дом, и подвел гостей к узкому обеденному столу из дерева коа. Вентилятор на потолке лениво гонял прогревающийся воздух. Когда все уселись, Пирс остался стоять, опираясь о спинку стула и внимательно глядя на профессора.

– С чем именно мы столкнулись? – спросил он.

Кен достал из портфеля ноутбук и какие-то папки. Затем немного полистал свои материалы, пытаясь выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Сильно давило выжидающее молчание этих людей и собственное чувство ответственности.

Наконец он выбрал одну из папок с фотографиями и заговорил:

– Я назвал новый вид Odokuro horribilis. То, что я сумел узнать про него, поистине ужасно.

Сейхан чуть нахмурилась.

– Мне знакомо слово «одокуро», – сказала она чуть хриплым после ночной битвы голосом. – Это одно из чудовищ японской мифологии.

– Древний дух, который появлялся на полях сражений, – подтвердил профессор. – Гигантский скелет, состоящий из разрозненных останков. О его приближении можно было узнать по перестуку костей.

Кен посмотрел на папку, невольно вспомнив остров Кеймада-Гранди. Над тропическим лесом поднимался темный туман, и слышалось странное сухое постукивание… Ему еще почудилось, будто стучат кости.

Но не только поэтому он выбрал для чудовища такое имя.

– Стоит демону учуять ваш запах, и нет вам спасения. Одокуро вас выследит. Его кости ничем не соединены; распадаясь на более мелкие части, он способен просачиваться в щели, а на той стороне восстанавливать форму.

– Словно рой, – пробормотал Грей.

Профессор кивнул.

– А когда он вас настигнет, не помогут ни мольбы, ни сопротивление. Он сожрет вашу кожу и внутренности, выпьет кровь, а кости добавит к своим.

Великан по имени Ковальски с тяжелым вздохом откинулся на спинку стула.

– Что-то мне подсказывает, что продолжение вашей истории еще круче.

– Давайте перейдем от мифологии к нашим осам, – предложил Грей.

– Давайте, – кивнул Кен. – Прежде всего этот вид не был искусственно выведен в лаборатории. Я начал изучать его ДНК и могу сказать, что это не продукт генной инженерии, а древний хищник. Судя по всему, ископаемый. Ос находили в окаменелостях начиная с юрского периода. С тех пор появилось множество новых видов. Сейчас их насчитывается более тридцати тысяч. Вот, кстати, лишнее доказательство их потрясающих способностей к адаптации. Причем они часто берут на вооружение навыки и особенности других насекомых.

– Ну, а про наших-то что скажете? – нетерпеливо напомнил Грей.

– Фантастическая приспособляемость!.. Смотрите: большинство ос относятся либо к социальным видам, либо к охотникам-одиночкам. Социальные виды – например, шершни и обычные осы – строят гнездо. У них есть королева, которая откладывает яйца, – добавил профессор, заметив недоуменные взгляды. – А самцы прочесывают территорию в поисках пищи, оплодотворяют самку или защищают гнездо. Укусы их обычно носят оборонительный характер: они вызывают боль и заставляют отступить. Это скорее предупреждение.

– Да уж, – сказал гаваец, потирая живот. – Они выразились предельно ясно.

– А если вы не обращаете внимания на предупреждение, вас будут жалить снова и снова, пока в вашей крови не окажется смертельная доза яда.

– Вчера мы это видели, – поморщился Грей.

– Социальные осы относительно безобидны по сравнению с одиночками, – продолжал Кен. Он поймал себя на том, что не может отвести взгляд от Сейхан; в ней чувствовалась какое-то сходство с этими хищницами. – Одиночки разработали уникальную, смертельно опасную стратегию. В отличие от социальных ос, у них нет роев и гнезд. Охотницы этих видов – всегда самки – используют жала для решения двух задач. Первая и более важная – то, для чего, собственно, предназначено жало.

– И для чего же? – спросила Сейхан.

Кену снова пришлось сделать небольшое отступление:

– Жало всех представителей Hymenoptera – будь то пчелы, шершни или осы – изначально было яйцекладом. Живой шприц протыкал твердые ткани и впрыскивал яйца. Однако со временем яйцеклад стал оружием.

– Каким образом? – спросил Палу, все еще потирая ужаленный живот.

– Когда королева стала единственным насекомым, откладывающим яйца в гнезде, для других женских особей исчезла необходимость в яйцевой камере у основания жала. И они использовали этот резервуар более рационально.

– Теперь у них там яд! – сообразил Грей.

– Именно! Кстати, по этой причине вам не следует опасаться самцов ос или пчел. Особи мужского пола не откладывают яйца – а значит, и жалить не могут.

– Что ж мне, под брюхо им заглядывать, чтобы узнать, мальчик это или девочка? – Ковальски повел медвежьими плечами. – Если на меня сядет какая-то хрень, я ее сразу прихлопну.

– Давайте поговорим про одиночек, – снова вмешался Грей. – Насколько я понимаю, если у них нет королевы, то все особи женского пола продолжают использовать жала, чтобы откладывать яйца.

– Верно. Как я уже сказал, жало выполняет две функции: откладывать яйца и впрыскивать яд, воздействующий на жертву. В этом случае укус редко вызывает боль. По сути, речь идет о паразитах. В некоторых случаях они даже впрыскивают в тело хозяина вещества, вызывающие эйфорию. Бывают гусеницы, которые настолько одурманены, что позволяют замуровать себя живьем. Впрочем, действие токсина зависит от конкретного вида. Иногда жертву парализуют. Или вводят в заблуждение. Тогда носитель личинок будет готов драться ради их защиты. Но во всех этих случаях использование яда имеет одну цель.

– Какую же? – спросила Сейхан.

– Сохранить жизнь хозяина. – Судя по выражениям лиц, все поняли, к чему клонит профессор, однако он решил договорить. – Когда из яйца вылупляется личинка, ее ждет свежее мясо.

Слушатели с трудом сдержали гримасу отвращения.

Лучше пусть узнают правду сейчас.

Перед глазами Мацуи стояла бурлящая масса личинок, хлынувшая из разреза, когда он вскрыл тело змеи.

– Ну, а осы, с которыми мы имеем дело? – спросил Грей. – Насколько я понимаю, это социальный вид – они ведь прилетели роем.

– Нет, – медленно покачал головой Кен. – Это универсальный вид.

– Разве такое возможно?

– Как я уже говорил, вид очень древний. Скорее всего, он появился еще до разделения, о котором я рассказывал. И совмещает в себе характеристики обоих эволюционных направлений. – Профессор сделал паузу, чтобы все усвоили его слова. – Вчера вы стали свидетелями катастрофы. Но это еще не худшее, на что способен одокуро.

– Вы о чем? – напрягся Грей.

– Эти осы роятся с одной-единственной целью.

– А именно?..

– Создать лек.

– «Лек»? – нахмурился Ковальски. – Это что еще, блин, такое?

– Территория для спаривания. И нельзя допустить, чтобы им это удалось, – сказал Кен, обводя взглядом собравшихся.

– Почему? – настороженно спросил Грей.

Кен немного выждал, чтобы все окончательно осознали опасность ситуации.

– Потому что здесь разверзнется ад.

Крошечный трутень был почти слеп и глух. Два черных глаза, не больше десятка фасеток на каждый, напряженно ловили визуальные сигналы, но мир оставался безжизненным пятном, окрашенным в серый. Лишь приблизившись к предмету, трутень мог разглядеть детали.

Зато над его головой возвышалась пара усиков, каждый длиннее, чем все его тело, и опушенный на конце сенсиллами. Летя, трутень взмахивал этими чувствительными инструментами, которые использовал, чтобы разделить свой мир на тонкие запахи.

Он сел на лепесток, польстившись на сладкий нектар. Усики потянулись вперед в поисках источника запаха. У него не было сильных мандибул, как у сородичей, поэтому трутень вытянул длинный язык и набросился на залежи, скрытые в сердце цветка.

Наевшись, он почувствовал удовольствие. Опустошив цветок, поднялся на край лепестка, счистил пыльцу с лапок и отряхнул крылья.

Затем он почувствовал сигнал: феромон, для обнаружения которого его сенсиллы прошли долгий эволюционный путь. Слепая голова повернулась вслед за усиками. Химические вещества бомбардировали крошечный нервный узел. Не в силах противиться, трутень рванулся вперед. Крылья свирепо зажужжали, сжигая резервы нектара.

Кому сейчас нужен нектар! Его захлестнула кипящая смесь гормонов и запахов, наполняя серый мир, складываясь в туманный образ впереди.

Он обгонял других, рвущихся к той же цели. Они сталкивались, отскакивали, пробивались к источнику. Каждый старался быть первым. Мышцы в грудном отделе горели.

Запах впереди начал принимать очертания.

Наконец, приблизившись достаточно, трутень увидел цель своими крошечными глазками – и силуэт стал плотью.

Превышая их размерами в сто раз, она зависла впереди, источая феромоны эволюционного призыва. Они слетались отовсюду, садились на нее, карабкались…

Он приземлился среди них и вцепился в ее плоть парой задних лапок, превращенных в колючие покровные пластинки. Другие рухнули сверху, ломая крылья и конечности. А он всадил свои пластинки глубоко в сочлененную броню ее живота и цепко держался.

В свою очередь, она сражалась с ними. Бросалась в разные стороны, корчилась. Наконец под их общим весом перевернулась и рухнула сквозь лиственный полог на мягкие устилающие землю отбросы.

Он и остальные толкались и бились за наиболее выгодное положение. Из множества мелких пор вдоль ее живота продолжали течь феромоны. Трутень рванулся ближе, опьяненный запахом.

Едва он оказался достаточно близко, как гормоны заставили его собственный живот сжиматься, выталкивая эдеагус. Он ввел его через поры в один из ее бесчисленных яйцеводов – и начал извергаться, пока не превратился в оболочку.

Когда ничего внутри не осталось, трутень из последних сил оттолкнулся. Это усилие оторвало эдеагус от его тела; оно осталось воткнутым в яйцевод, словно вилка.

А он упал, разбитый и бескрылый.

Другие падали рядом, осыпаясь с ее огромного тела.

Хотя он опустел, но еще не выполнил свой долг.

Из тумана и мрака тень скользнула ближе, становясь более отчетливой для его крошечных глаз. Он понял, что видит перед собой.

Мандибулы.

Она хотела есть.