Даже сейчас, по прошествии более чем десяти лет, я вряд ли могу подобрать эпитеты, точно описывающие те чувства, которые я испытал, услышав эти слова Гусинского. Зато сегодня я совершенно уверен в том, что благодарен Владимиру Александровичу за его откровенность. Если бы эти обидные слова бросил мне в лицо кто-то другой – Федутинов ли, Венедиктов, даже сам Малашенко, – возможно, я бы не поверил. Ведь не поверил же я Евгению Киселеву, когда тот говорил мне: «Гусинский кинет тебя, как только ты перестанешь быть ему нужен»! Но в нашем случае все дополнительные вопросы отпадали сами собой, потому что ответ был получен из первоисточника: «Какая свобода слова? Бабло!»

Таким образом Гусинский, задолго до времени нашего фактического с ним расставания, подготовил меня к этому неотвратимому событию. Ибо, конечно, с того момента каждое свое решение, каждое свое слово в эфире я соотносил с разъяснениями Гусинского, спрашивая сам себя: «А стоит ли это делать? А стоит ли это делать так?» И все чаще ловил себя на мысли, что не стоит. Хотя окончательно желание уйти – вернее, осознание невозможности продолжения этой работы и этой жизни – сформируется у меня только года через полтора. Все-таки моя нерешительность – ужасное качество характера!

С другой стороны, я не держу на Гусинского ни обиды, ни зла. Более того, пожалуй, я скучаю по этому человеку! Единственному из числа всех моих бывших руководителей. И объяснить этот парадокс я не могу, потому что прекрасно понимаю, что ответственность за все те драмы, а в некоторых случаях и трагедии, которые сопровождали меня и многих моих знакомых начиная с 2000 года, лежит целиком и полностью на Гусинском! Он был главным героем и антигероем истории НТВ, а затем и RTVi. Но поскольку именно он (и только он!) честно признался, что использовал меня и моих коллег ради достижения своих личных целей, ради собственной материальной выгоды, я и не могу на него обижаться. На других, тех, кто продолжает пускать в глаза окружающим эту пыль про свободу слова и прочие идеалы либерализма, – могу! А Гусь оказался каким-то тефлоновым, непригорающим…

После ужина. Справа от Владимира Гусинского – продюсер Владимир Досталь

Я никогда не называл его Гусем. И сейчас не называю, хотя он, конечно, и заслуживает это прозвище, и соответствует ему. Он – заносчив, он – задавака и хвастун, он довольно часто принимает, мягко говоря, необдуманные решения. Когда режиссер Владимир Бортко, сделавший для Гусинского первые части ставшего культовым сериала «Бандитский Петербург», принес ему заявку на экранизацию романа Достоевского «Идиот», Гусинский сразу же заявил, что эту чушь и туфту никто смотреть не будет. Бортко начал возражать. Гусинский не соглашался. Рассказывают, что тогда дело у них едва не дошло до драки. В конце концов Бортко плюнул и ушел. И это несмотря на то, что они оба задумывались о съемках «Мастера и Маргариты»! Но Владимир Владимирович решил, что больше он с Владимиром Александровичем работать не будет. И снял «Идиота», а впоследствии и «Мастера и Маргариту» для канала «Россия». Когда фильм по роману Достоевского вышел на экраны и просто порвал всех конкурентов, Гусинский с каким-то мазохистским удовольствием говорил: «Вот видите, какой я был мудак! Не послушался Бортко!»

В то же время на шутки в свой адрес Гусинский иногда обижался. Хотя и ненадолго, потому что старался извлечь из каждой такой истории как минимум урок. А как максимум – выгоду. Игорь Малашенко часто подтрунивал над Гусинским, порой довольно зло, потому что использовал свое очевидное интеллектуальное преимущество перед Владимиром Александровичем. Это могло выглядеть так. Гусинский, сидящий на балконе своей квартиры в Тель-Авиве, рассказывал нам о каком-то элитном поселке на Восточном побережье США. По его словам, там проживали представители самых известных и самых богатых династий: Ротшильды, Рокфеллеры, Гуггенхаймеры и другие. Малашенко, слушавший рассказ Гусинского в полном молчании, внезапно оживал и бросал реплику: «Володь, а Гуггенхаймеры – это кто? Гибрид Гуггенхаймов и Оппенгеймеров?» Гусинский понимал, что сказал что-то не то, но что именно – он не знал, поэтому начинал краснеть, бледнеть, зеленеть и совершенно откровенно злиться.

Если ситуация не требовала ответа, Владимир Александрович сам переводил все в шутку, подчеркивая, что «Малашкин» (так он иногда называл Малашенко) – самый умный человек, которого он когда-либо встречал в жизни. Впрочем, иногда он отвечал своему мучителю. Одна чудная история имела место еще в Москве. Малашенко в канун праздника Песах почему-то решил поинтересоваться у Гусинского, чем иудейская Пасха отличается от христианской. «Да ничем!» – ответил Гусинский, приведя Малашенко в абсолютный восторг. Дальнейшие события я привожу так, как о них рассказывал сам Игорь Евгеньевич.

«Я сижу у себя в кабинете. А прошло с того разговора дня два или три. Звонит телефон. Гусинский. «Зайди!» Я иду к нему в кабинет, открываю дверь и вижу следующую картину: во главе стола для переговоров сидит Володя, а по бокам от него – человек восемь или десять раввинов! И все смотрят на меня. «Значит, так!» – говорит Гусинский и начинает читать мне лекцию о празднике Песах!»

Приведенные выше факты свидетельствуют об умении Гусинского извлекать уроки из самых неожиданных ситуаций. Теперь о том, что касается выгоды. Причем здесь снова присутствуют шутки Малашенко! Как-то, после второй по счету попытки испанской полиции посадить Гусинского под арест, он спросил его: «Володь, а ты по происхождению кто?» Гусинский, уже поднаторевший в теории, начинал говорить, что, конечно, он происходит из ашкеназских евреев. На что Малашенко, как всегда, после издевательской паузы отвечал: «Да нет, ты, Володя – обыкновенный сефард! Отовсюду-то тебя гонят, даже из Испании пришлось убегать!»

Гусинский тогда не обиделся. Он посмеялся над приведенной аналогией и задумался о своей непростой судьбе, потому что Малашенко подтолкнул его мысли в правильном направлении. Дело в том, что в Испании в свое время был принят закон, согласно которому потомки евреев-сефардов имели право на испанское гражданство, в случае если они могли доказать, что именно их предки были изгнаны с насиженных мест пятьсот лет назад. Владимир Александрович моментально прекратил кичиться своим ашкеназским происхождением и дал задание адвокатам добыть доказательства его принадлежности к испанским изгнанникам. Что и было сделано, в результате чего в 2007 году в кармане Гусинского в дополнение к израильскому паспорту оказался еще и паспорт гражданина Испании! Это практически решило все гипотетические проблемы с запросами на экстрадицию, поскольку Испания не выдает своих граждан, обвиняемых в совершении преступлений в других странах.

Вообще, свою национальность Гусинский всегда использовал очень мудро. Еще в 1996 году он стал первым президентом только что созданного Российского еврейского конгресса, а позднее был избран и вице-президентом Всемирного еврейского конгресса, что ставило его в один ряд с многими весьма влиятельными персонами. По этой причине Березовский испытывал к Гусинскому страшную ревность! Борис Абрамович никогда не пользовался даже частью того уважения, которое проявляло к Владимиру Александровичу, так сказать, «мировое еврейство». Но, в отличие от Березовского, Гусинский действительно много сделал для того, чтобы это уважение заслужить. Одних только синагог он построил, наверное, не меньше десятка, и в России, и в других странах. При этом сам он не был религиозным человеком. Он мог строить синагоги, но я ни разу не слышал, чтобы он их посещал на регулярной основе. В русском языке есть термин «невоцерковленный». Так вот, Гусинский был человеком «невосинагогленным», если такое слово имеет право на существование.

В светском еврействе Гусинский также обходился без фанатизма. Некоторое, очень непродолжительное, время он честно пытался изучать иврит, но бросил это дело, заявив, что «ни черта не понимает в этих рыболовных крючках»! Когда он еще бывал в Израиле наездами, его незнание языка приводило к некоторым недоразумениям. «Кто вы?» – спрашивали его на границе. «Бизнесмен», – отвечал он. «А что у вас за бизнес?» – «Я совладелец газеты Maariv». – «Вы говорите на иврите?» – «Нет». – «Вы владелец газеты Maariv и не говорите на иврите? Как же вы ее читаете?» – «Я ее не читаю. Я ее издаю!» – гордо отвечал Владимир Александрович.

Но если говорить серьезно, то именно история (а я бы даже сказал – авантюра) Гусинского с Maariv очень хорошо дополняет его портрет. Я уже описывал характер его деятельности, связанной с холдингом «Медиа-Мост»: деятельности, которая очень часто начиналась по наитию, продолжалась на авось и заканчивалась крахом. Хотя сам Владимир Александрович всегда считал, что поступает верно. Разочарование приходило позже и от того становилось более горьким. Почему в таких случаях он не извлекал уроков из неудач, судить не берусь. Скорее всего, такова особенность его характера.

В одну из ведущих газет Израиля Гусинский вложил около восьмидесяти пяти миллионов долларов. Это произошло в 1998 году, причем покупка двадцати семи процентов акций издания стала второй крупной сделкой Гусинского в этой стране. Годом ранее он приобрел десять процентов акций одной из компаний кабельного телевидения, заплатив более двадцати четырех миллионов. Покупка внушительного пакета акций популярной газеты должна была подтолкнуть Гусинского к вершинам израильского истеблишмента. Хотя бы потому, что до него ни один приехавший из России человек с деньгами не покупал ничего, кроме недвижимости.

Гусинский рассчитывал, что покупка газеты поможет ему и политически, и финансово. С первой половиной задачи он худо-бедно справился. А вот со второй половиной как-то не задалось. Начиная сделку по Maariv, Гусинский настраивался на ведение бизнеса с главой издательского холдинга Яаковом Нимроди. Как я уже говорил, Владимир Александрович всегда питал слабость к сотрудникам спецслужб, а Яаков Нимроди как никто другой подходил под это определение, потому что добился больших профессиональных успехов, работая в службе политической разведки Израиля «Моссад». Например, он считался наиболее влиятельным израильским агентом в Иране времен шаха Мохаммеда Резы Пехлеви. Однако в силу своего более чем почтенного возраста старший Нимроди передал дело своему сыну Оферу, человеку, чья репутация по степени своей подмоченности превосходила репутацию Гусинского просто на порядки. Среди обвинений, которые в разное время предъявлялись Оферу Нимроди, были дача взяток, подкуп свидетелей, мошенничество и даже подготовка убийств конкурентов и свидетелей, проходивших по его судебным процессам. Отсидел он гораздо больше, чем Гусинский с его трехдневным пребыванием в Бутырской тюрьме.

Гусинский делал вид, что прошлое его делового партнера не имеет никакого значения: «Читателей газеты не интересует, кто ее владелец. Тех, кто пьет пиво, интересует качество напитка, а не репутация его производителей», – говорил он. Но дело не пошло. Популярность газеты стала падать, акционеры несли убытки и сначала обвиняли друг друга в непрофессионализме, а потом и вовсе скатились к судебным дрязгам. К чести Гусинского, для которого прокол с Maariv стал первой серьезной неудачей в медиабизнесе (если не считать таковой историю с НТВ, конечно), он изо всех сил старался спасти газету. Вернее, как мы теперь уже понимаем, спасти свои деньги. Он постоянно ругался с Советом директоров, требуя провести массовые сокращения в редакции. С этих встреч он всегда возвращался раздраженным, кричал, что журналисты газеты его ненавидят, партнеры ненавидят, весь мир против него и т. д. В таком состоянии он часто переносил свой гнев и на нас, очевидно подозревая, что все журналисты мира состоят в тайном заговоре против него.

В общем, как говорили на футбольном поле в моем дворе, «замах был на рубль, а удар – на копейку». Вся эта бодяга тянулась без малого десять лет, до того момента, когда Гусинский не вышел из дела. По его словам, он потерял на газете Maariv около пятидесяти миллионов долларов. Но я могу привести и другие, менее громкие примеры его не слишком успешных бизнес-проектов в Израиле. Когда я еще только познакомился с ним, Гусинский уже продавал израильскую сеть знаменитых магазинов звукозаписи Tower Records. Причем продавал себе в убыток! «Зачем же вы ее покупали?» – спросил я его. «Да черт его знает!» – честно ответил Гусинский.

Точно так же не мог он найти объяснения того, зачем ему понадобился тель-авивский баскетбольный клуб «Хапоэль», золотое время которого приходилось на далекое прошлое, а именно – на 60-е годы XX века. При Гусинском «Хапоэль» тоже ничего не выиграл, хотя после него совсем развалился: вылетел в низшую лигу и потерял свою домашнюю арену «Бейт Усишкин». Я там был один раз, когда команда Гусинского принимала московское «Динамо» в матче какого-то европейского клубного турнира. Если бы меня не доставили за руку на место проведения матча, я бы никогда не догадался, что странное сооружение, напоминающее раздувшийся до огромных размеров ангар какого-нибудь провинциального вещевого рынка из 1990-х годов, является баскетбольной ареной. Внутри все было еще ужаснее, потому что вентиляция почти не работала и полторы тысячи зрителей (это была максимальная загрузка зала) сожрали все запасы кислорода за пару минут. «Хапоэль» тогда выиграл. Зрители скандировали: «Гусинский, Гусинский!» – а Владимир Александрович, скромно улыбаясь, отвешивал поклоны направо и налево. После трех лет увлечения баскетболом Гусинский продал команду – опять же понеся финансовые потери.

Почему он не просчитывал возможные последствия? Почему не считал собственные деньги, которыми, безусловно, очень дорожил? Тем более что рядом с ним всегда были люди, к мнению которых он мог бы прислушаться? Например, Джан Замани – вице-президент, а затем и председатель Совета директоров «Мост-банка», человек, который играл огромную роль в империи Гусинского в ее лучшие годы. Джан очень редко приезжал в Израиль, большую часть времени он проводил, как было принято говорить, «сидя на Скале». Уехав из России вместе с Гусинским и Малашенко, Замани занимался финансовыми вопросами Владимира Александровича, возглавляя дочернюю компанию «Моста» на Гибралтаре. Ему всегда можно было хотя бы позвонить! По версии Гусинского, Замани не любил прилетать в Израиль из-за придирчивости местных пограничников. С этим, пожалуй, стоит согласиться, потому что у любого израильского пограничного чиновника обладатель паспорта с именем «Джаванфар Замани» вызывал неподдельный интерес, и вовсе не потому, что прилетел на частном самолете. Гусинский всегда веселился, описывая нам очередной «теплый прием», оказанный коллеге на Святой земле.

Грустил Гусинский редко. Думаю, что всего несколько раз я видел его без улыбки на лице. Даже если он вдруг впадал в гнев – а такое как раз бывало периодически, – через несколько минут возвращался в свое прежнее благодушное состояние. Я уже рассказывал, как он знакомил меня с первыми информационными выпусками RTVi, выходившими в эфир из Нью-Йорка. В гостинице Dan наш канал тогда еще не показывали, поэтому я несколько вечеров подряд приходил к Гусинскому домой. В один из таких вечеров он усадил меня перед телевизором и, нетерпеливо потирая руки, как бы предвкушая предстоящее удовольствие, сообщил, что сейчас будет прямая трансляция из Вашингтона. «Буш сейчас будет! В прямом эфире!» Он включил телевизор, и на экране возникла сцена из балетного спектакля. «Это межпрограммка!» – тут же нашелся Гусинский. Но прошла минута, другая… Для так называемой межпрограммки ролик был явно затянут. Я робко предположил, что канал RTVi показывает своим зрителям балет. Гусинский взял телефонную трубку и стал звонить Марку Меерсону: «Марк! А что у нас происходит? Что у нас в эфире? – пауза. – Какая…лядь, на…уй, «Жизель»? Где…лядь, Буш?» Я не слышал, что отвечал Марк, но, честно говоря, тоже не понимал, с какого перепугу в эфир попало творение композитора Адана? Этот вопрос интересовал меня гораздо больше, чем «где…лядь, Буш?»

Велев Марку оставаться на трубке, Гусинский с другого аппарата стал звонить в Нью-Йорк, программному директору канала Михаилу Галкину, чтобы задать ему тот же вопрос про Буша. Потом он сказал, чтобы Галкин объяснился с Меерсоном, повернул телефоны так, чтобы динамик одного касался наушника второго, и застыл. Напомню, я фактически знакомился и с новым местом работы, и с новыми работодателями, так что более странной картины для создания первого впечатления я, конечно, и представить, не мог. Гусинский сначала очень разозлился. Было видно, что он раздосадован тем, что выглядит дураком. Тем более когда выяснилось, что он сам все и перепутал и выступление Джорджа Буша должно было состояться только на следующий день. Но в таком состоянии он продержался всего несколько секунд, а потом фыркнул и стал хохотать…

Все эти забавные истории, тем не менее, не лишены серьезного смысла. В определенный период жизни Владимир Гусинский, по натуре своей человек творческий, увлекающийся, яркий, превратился в настоящего баловня судьбы, который не считался ни с какими потерями. Ни с финансовыми, ни с человеческими. Он очень удачно монетизировал свою жизненную энергию, свою коммуникабельность, свою наглость и свою целеустремленность, добившись стремительного успеха. Этот успех сыграл с ним злую шутку, потому что в конце концов заставил совершить ошибку, расплата за которую все еще не завершена. И, по-моему, Владимир Александрович стал это понимать. «Если я совершаю ошибку – это моя вина», – сказал он в том самом интервью израильскому изданию The Marker, которое я уже пару раз коротко упоминал.

А между тем это совершенно программное интервью. Потому что ни до, ни после октября 2009 года Гусинский не беседовал с журналистами столь подробно и откровенно. Его прямая речь всегда сводилась к кратким заявлениям на телекамеры. Исключением были только его визиты на «Эхо Москвы» во время войны «Моста» за «Связьинвест», когда Гусинский просто проводил в эфире радиостанции пресс-конференции и требовал отставки правительства, которое не позволило ему реализовать его деловые планы, и программа НТВ «Глас народа», о которой я уже рассказывал. После отъезда из России публикации мнения Гусинского по тем или иным вопросам можно сосчитать по пальцам одной руки. Да и то все эти «ответы Гусинского» на самом деле писал Малашенко. Поэтому к беседе Гусинского с сотрудником The Marker Натаном Липсоном следует отнестись гораздо внимательнее.

Начать с того, что просьба об интервью исходила от самого Гусинского. Как рассказывал позднее Натан Липсон, с соответствующим предложением к нему обратился Арнон Перлман, бывший советник премьер-министра Израиля Ариэля Шарона и давний бизнес-партнер Гусинского. Никакого предварительного согласования вопросов не было, как не было и правки текста со стороны Гусинского. Липсон предположил, что Перлман, который присутствовал при их встрече в квартире Гусинского, готовил Владимира Александровича к интервью. «Оба они знали заранее, какую идею постараются донести», – пояснил журналист.

Когда номер The Marker с этим материалом вышел в свет, наибольший интерес вызвала вторая часть беседы. В первой Гусинский рассказывал о своем бизнесе в Израиле, об отношении к этой стране, о местных политиках и т. д. А во второй – говорил о России. О том, что произошло до его отъезда и что он думает относительно будущих событий. Очень многие тогда пришли к выводу, что вся эта история с интервью затевалась именно ради его «российского» фрагмента. И с этим трудно было не согласиться, ведь, как дополнял тогда сам Натан Липсон, сразу после бегства из России Гусинский особенно выражений не выбирал: «Ельцин, возможно, не был демократом, но он был царем России, он не был ничтожеством. Он не был мелким человечком из КГБ, как Путин. Ельцин был великим человеком, а Путин – ничтожество». Из-за этого заявления у Гусинского даже произошла размолвка с Шароном, хорошими отношениями с которым, как я уже говорил, Гусинский очень дорожил. Вот что он сам рассказывал: «В сентябре 2001 года Шарон посетил Москву, где встречался с Путиным. После своего визита в Россию Шарон позвонил мне и сказал: «Давай встретимся». «Смотри, ты не прав в своем отношении к Путину», – сказал мне Шарон. Мы начали спорить. Он сказал мне: «Оставь свои политические лозунги!» Затем добавил, что он уважает Путина и симпатизирует ему. Он сказал, что Путин делает для России самое лучшее, что только можно для нее сделать».

Получалось, что именно эту идею Гусинский и хотел донести urbi et orbi.

« Н. Липсон: Ты потерял все свои вложения в «Медиа-Мост»?

В. Гусинский: Это слишком болезненный для меня вопрос. В соответствии с подписанным мной договором, я не могу распространяться на эту тему. Сегодня я лишь могу сказать, что у меня нет к ним претензий и у них нет претензий ко мне. Это закончилось на все сто процентов. Я могу сказать, что со мной поступили порядочно. (…)

Н. Липсон: Что ты думаешь сегодня о Путине?

В. Гусинский: Я был знаком с ним еще до того, как он был избран президентом. Я ценил его. Он сделал много хороших вещей. Он был порядочным человеком. Не думаю, что что-то изменилось с тех пор.

Н. Липсон: Когда ты понял, что он тебе не симпатизирует?

В. Гусинский: У него были причины меня не любить».

Как я уже говорил, эти слова Гусинского вызвали бурю возмущения. Причем в основном возмущались его бывшие подчиненные и единомышленники: либеральные журналисты, коллеги-олигархи, оппозиционные политики. Я тогда работал на «Пятом канале» в Петербурге. Когда я увидел весь этот шквал обвинений в «продажности Кремлю», я позвонил Гусинскому. Мы не разговаривали на тот момент два года. Он был очень осторожен в начале беседы. Я сказал, что прочитал его интервью, полностью его поддерживаю, считаю, что он все сказал правильно и поэтому не должен обижаться на те отклики, которые появились в связи с публикацией. Он ответил, что и не собирается обижаться, хотя мне показалось, что все же он надеялся на другую реакцию.

Еще через три года я снова позвонил ему, чтобы поздравить с шестидесятилетием, ну а в 2013 году мы впервые встретились спустя шесть лет после нашего крайне эмоционального расставания. Мы с Юлькой были в отпуске в Израиле, а он приехал туда отмечать день рождения. На праздник мы, естественно, не пошли, но очень мило поболтали у него дома. Мы фотографировались друг с другом, он называл нас «Юлька» и «Андрюха» и выглядел очень довольным. Возможно, потому что нам от него ничего не было нужно. И ему от нас – тоже.

Я понимаю, что Гусинский перевернул мою жизнь. Не хочу сказать, что он ее сломал, но не исключено, что не будь его – все у меня сложилось бы менее драматично и гораздо более спокойно. Высота моего взлета – не карьерного, а того, в результате которого формируется образ жизни – оказалась настолько головокружительной, что, когда взлет превратился в падение, я едва не разбился. А вместе со мной и моя семья, любимая женщина и четверо детей. Я понимаю, что еще легко отделался, ведь далеко не каждому, вовлеченному в эти драматические события вокруг телекомпаний НТВ, ТВ-6 и RTVi, удалось выкарабкаться из той трясины, в которую всех нас заманил своей располагающей улыбкой Владимир Александрович. Я все это понимаю! И все же не могу избавиться от ощущения странной, мучительной привязанности к этому человеку…

«Н. Липсон: Ты хотел бы вернуться и заниматься бизнесом в России?

В. Гусинский: Да.

Н. Липсон: Почему?

В. Гусинский: Я родился в этой стране. Я говорю на русском языке. Я не совсем в изгнании. Однако я считаю Россию своей страной. (…)

Н. Липсон: Если бы Путин пригласил тебя вернуться, ты вернулся бы?

В. Гусинский: Да».

Если когда-нибудь Владимир Гусинский вернется в Россию и мне доведется с ним встретиться, я буду рад этой встрече. И скажу: «Добро пожаловать домой!»