Закончилась моя первая поездка в Лондон самым чудесным образом. Андрей Черкасов, который в то время возглавлял бюро НТВ в Великобритании, и его жена Ольга, наши с Юлькой хорошие и добрые друзья, утащили меня из столицы к морю. Ребята привезли меня в крохотный городок под названием Rye. По-русски это название так и произносится – «рай», хотя переводится как «рожь». Ко ржи город не имел никакого отношения, да и раем в привычном смысле я бы его не назвал, хотя остался совершенно очарован увиденным. В городке проживали всего около четырех тысяч человек, но у него были все признаки серьезного населенного пункта: от муниципальных служб до исторических достопримечательностей. Когда-то Рай полностью жил за счет рыбаков, но теперь гораздо больше зарабатывал на туристах, приезжающих сюда, чтобы посетить замок XIII века и побродить по улочкам, прекрасно сохранившимся, несмотря на свой более чем преклонный возраст. Андрей и Ольга часто приезжали в этот город, так что оказались прекрасными гидами, знавшими все самые интересные «райские уголки». Мы гуляли по набережным и ели настоящий английский fish and chips. Настоящий, потому что это были не кусочки филе, а маленькие рыбки, приготовленные целиком, с головой и хвостиками. Посетили мы и местную Privet Drive. Книги о Гарри Поттере тогда уже прочно вошли в моду, и не побывать на улице с таким названием было решительно невозможно!

Финальным аккордом нашего пребывания в городе стало посещение паба, название которого я, к сожалению, запамятовал. Но впечатление осталось до сих пор! Это было помещение с чудовищно низкими потолками, картинами, живописавшими тяжелые рыбацкие будни, и оставленными прямо на стенах автографами почетных гостей. Но больше всего меня поразили посетители. Сначала я подумал, что моя жизнь закончится именно здесь, в стенах этого питейного заведения! За столами размещались мужчины огромных размеров! Рука любого из этих великанов была толще моей ноги; шеи у них, как правило, отсутствовали, и круглые головы сидели прямо на туловище, как приклеенные; пивные же кружки почти полностью прятались за охватившими их ладонями. Это были местные жители, рыбаки. Мое воспаленное воображение тут же нарисовало картину скорого пьяного дебоша, жертвой которого я, несомненно, стану. Черкасовы веселились, как дети, довольные тем, что здорово меня напугали. Но, как объяснил Андрей, завсегдатаи этого пивного рая, возможно, были самими мирными любителями пива среди всего населения Великобритании. Так что все закончилось благополучно, и российское бюро RTVi на время осталось с главным редактором.

Уточнение «на время», кстати, вполне уместно. Дело в том, что уже после начала моей работы на RTVi меня иногда приглашали на другие телеканалы. Подобных звонков было немного, но они были. Сначала мне позвонила Ирэна Лесневская, тогда возглавлявшая телекомпанию РЕН ТВ, название которой еще писалось латиницей. Александр Герасимов, некогда запускавший меня в утренний эфир НТВ, после развала УЖК работал именно у Лесневской, не только в должности заместителя гендиректора по информационному и общественно-политическому вещанию, но и в качестве ведущего. В 2003 году он вернулся на НТВ, сразу после того, как вместо Бориса Йордана генеральным директором телекомпании был назначен Николай Сенкевич. У Лесневской образовалась «дырка» в эфире, которую она и предложила «заткнуть» мне. Эти слова я намеренно беру в кавычки, поскольку в приглашении Ирэны Стефановны не было ничего оскорбительного или унизительного по отношению ко мне, просто так проще описать суть проблемы. В другой раз мне позвонила Татьяна Миткова, предложившая подумать над революционной информационной программой, не имевшей аналогов на отечественном телевидении. Оба раза я отказал. И оба раза привел одинаковую причину: я совсем недавно начал работать с Гусинским напрямую и мне просто неудобно так быстро отказывать своему работодателю ради более выгодного предложения. В том, что предложения Лесневской и Митковой были более выгодными, я ни на секунду не сомневался, но совесть не позволяла поступить иначе. Кстати, оба проекта вышли в эфир и прекрасно себя зарекомендовали и без моего участия. В первом случае речь идет о программе «Неделя», ведущей которой на целых одиннадцать лет стала Марианна Максимовская, а во втором – о «Программе максимум» во главе с Глебом Пьяных, радовавшим поклонников на протяжении семи лет.

Тогда я не знал, сколько времени сам проработаю в своей должности. Думать об этом было просто некогда. Всю весну мы с Юлькой и Юрием Юрьевичем по крупицам собирали будущую телекомпанию. Поскольку формула «кадры решают все» в нашей стране известна давно, главной задачей являлось формирование штатного расписания. Несколько поездок к Гусинскому ушло на обсуждение этих вопросов: сколько в телекомпании будет сотрудников и сколько они будут получать. Федутинов поддержал наше с Юлей мнение, что зарплаты на RTVi не должны быть меньше тех окладов, которые люди имели на прежних местах работы. Гусинский возражать не стал, хотя сражался с настоящим остервенением. Соглашаясь на эти цифры, Владимир Александрович старался ограничивать нас в других, а именно в количестве работников. Тогда я впервые услышал от него следующее определение: «Все журналисты – кадавры! Их единственная цель – высасывать из акционера побольше денег, при этом ничего не делая на работе!» Не знаю, почему Гусинский использовал слово «кадавр». Вполне возможно, что он не очень точно знал значение этого, скажем так, термина и употреблял его вместо более подходящего. Вампир, например.

Наших «кадавров» собирали с миру по нитке. Пара корреспондентов не пошли на ТВС, кто-то пришел из других телекомпаний, часть редакторского коллектива была делегирована с «Эха Москвы». В основном это были те, кто и так прикидывал возможность сбежать из-под опеки Венедиктова. Операторы, инженеры ТЖК по большей части в недалеком прошлом работали в продюсерских компаниях, занимавшихся производством телепрограмм для ТВ-6. Из этих же компаний мы, кстати, получили и часть оборудования. Федутинов, Норкина и Ройтман несколько недель разбирались с финансовой и технической документацией прекративших свою деятельность партнеров ТВ-6, на балансе которых значились столь необходимые нам инструменты. Периодически кто-нибудь из них сообщал мне одну и ту же поражавшую всю троицу новость: в бумагах попадались удивительные расходные статьи под названием «Творчество». Я специально пишу это слово с большой буквы, потому что на «Творчество» уходило то сорок, то пятьдесят, а то и шестьдесят тысяч долларов! Через несколько лет Александр Левин объяснил мне, что первая утвержденная смета всегда исчезает в неизвестном направлении! То есть чем более «творческим» оказывался коллектив, привлеченный к реализации того или иного телепроекта, тем большие суммы приходилось вкладывать в производство.

Естественно, мы не могли позволить себе такой роскоши. Во-первых, потому что это шло вразрез с нашими представлениями о морали и нравственности. А во-вторых, потому что Гусинского хватил бы инфаркт, если бы кто-то из нас только заикнулся о таких тратах. Приходилось выкручиваться. Когда к нам пришел корреспондент Саша Связин, с которым мы работали вместе еще на НТВ, денег на его зарплату в бюджете не хватало. Юлька отказалась от половины своего оклада в его пользу и почти два года так и работала. Когда мы озвучили наше предложение Гусинскому и Федутинову, оба посмотрели на нас, как на идиотов: «Ну, если вы так хотите…» Да, мы так хотели. Потому что воспринимали процесс создания телекомпании как дело чести. Как дело, ради которого приходится чем-то жертвовать. И никак иначе.

Я считаю, что большим нашим успехом стало то, что мы отстояли и почти полноценные съемочные группы из четырех человек: корреспондента, оператора, техника и водителя. Опережавший время Гусинский уже тогда требовал, чтобы на съемки новостных репортажей выезжал один человек. Приехал на место, снял картинку и синхроны, поставил камеру на штатив для записи «стендапа», вернулся в редакцию. А во время управления автомобилем – сочинил черновой вариант текста…

В принципе, сегодня многие телекомпании почти так и работают. Но сейчас существует множество вспомогательных факторов, которые на заре XXI века еще отсутствовали. Этим я и пользовался, поскольку всегда относился ко всяким технологическим новинкам несколько скептически. Возможно, это не стоит считать моим достоинством, но такой уж я человек. К тому же первое время мне еще приходилось растолковывать ЮЮФу, что технологии подготовки информационных программ на радио и телевидении довольно сильно отличаются, поскольку в дополнение к вышеназванным четырем журналистским специальностям на ТВ нужны еще как минимум звукорежиссер и режиссер монтажа в редакции. Без них никакого репортажа в программе новостей не появится.

На внесении в штатное расписание должности водителя я настаивал по другой причине. У нас работали несколько корреспондентов-девушек, и я слабо представлял, как они смогут таскать на себе ТЖК и снимать репортаж одновременно. Что же касается машин, то тут особых проблем не возникло. Мы купили несколько вазовских «четверок», поскольку они представлялись идеальным для нас вариантом формулы «цена – качество». Оформлялись машины прямо на сотрудников редакции, поэтому с машиной, которую записали на мою жену, впоследствии произошла весьма забавная история.

Сформировав к концу весны необходимую кадровую и техническую базу, мы приступили к работе. Прямой эфир еще не наладили, поэтому мы записывали двадцатиминутный информационный выпуск «Сейчас в России» и перегоняли его в Нью-Йорк. Соответственно, тель-авивская группа готовила программу «Сейчас в Израиле», а нью-йоркская – «Сейчас в мире». Практически сразу же мы понесли и первые материальные потери. Это произошло 9 июня 2002 года в результате событий, известных как «Погром на Манежке».

Тем летом в Японии и Южной Корее проходил чемпионат мира по футболу. Из-за разницы во времени матчи чемпионата начинались в самый разгар дня, и для удобства болельщиков прямо в центре Москвы установили большой экран, перед которым в тот день собралось несколько тысяч человек. К сожалению, наша сборная как-то совсем уж бездарно проиграла японцам 0: 1, после чего недовольные фанаты выместили свой гнев на всех и на всем, что попалось под руку. В результате вспыхнувшего погрома один человек был убит, а количество пострадавших приблизилось к восьмидесяти. Были разгромлены десятки магазинных витрин, сожжено несколько автомобилей, а число поврежденных машин перевалило за сотню. Одна из наших «четверок» оказалась в этом списке. Нам также сломали камеру, но самое ужасное, что досталось и оператору Эдику Горборукову. Уже вечером 9 июня, осознав весь масштаб ЧП в центре столицы, мы поняли, что Эдик – далеко не самый очевидный представитель монголоидной расы – еще легко отделался.

Я, естественно, дал несколько интервью дружественным СМИ, обильно используя выражения типа «позор», «стыд», «ни в одной стране мира» и т. д. С «позором» и «стыдом» я согласен и сейчас, но вот с фразой «ни в одной стране мира» я, конечно, тогда погорячился. Хотя прекрасно осознавал, что передергиваю факты. Но таковы были правила игры, в которой я в то время был задействован. Критика действующей власти и комплиментарное освещение деятельности политической оппозиции – эти два главных компонента редакционной политики RTVi сформировались еще до того, как мы вышли в прямой эфир. Конечно, я старался не превращать наши программы в бесконечное кликушество а-ля «Эхо Москвы», поэтому пришлось срочно вырабатывать в себе умение идти на компромиссы. Уступая в части политических новостей – ибо возражать начальству по этому поводу было делом абсолютно бессмысленным, – я выигрывал в чем-то другом. Так, в наших информационных выпусках постоянно присутствовали новости культуры и репортажи из регионов, которые присылали нам специально отобранные корреспонденты-стрингеры.

Российская корсеть всегда вызывала у Гусинского скрежет зубовный, потому что он считал, что новости из регионов – это пустая трата времени и денег. Я же доказывал, что программа «Сейчас в России» просто не имеет права на существование без сообщений с мест. Тем более что Владимиру Михееву, руководителю корреспондентской сети телекомпании, удалось накрыть этой сетью всю территорию страны. Мы получали репортажи с Дальнего Востока, из Сибири, с Северного Кавказа, Поволжья, Урала, а также с Украины, из Белоруссии, Грузии, Молдовы и стран Балтии, которые тоже оказались в поле нашего зрения. С одной стороны, это выглядело странно: новости из, например, Риги в программе под названием «Сейчас в России»! Но с другой стороны, появление такого репортажа в выпуске «Сейчас в Израиле» выглядело бы полнейшим бредом. А американское бюро готовило выпуски «Сейчас в мире», основываясь на видеоматериалах агентств Reuters и APTN, которые лишь изредка обращали внимание на события в бывших советских республиках. Так что с логикой у нас все было в порядке.

Как ни странно, хуже всего дела обстояли с получением новостей из Санкт-Петербурга. Мы сменили, по-моему, трех корреспондентов в Питере, но так и не добились желаемого результата. Зато радовал Дальний Восток. Помню совершенно феерическую историю, присланную с Камчатки. Местное МЧС проводило учения по координации действий в случае землетрясения и цунами, о чем было сделано соответствующее оповещение. Однако после окончания этих учений камчатских эмчеэсников засыпали звонками и письмами от раздраженных местных жителей, которые посчитали себя обманутыми. Оказалось, что люди (едва ли не в массовом порядке) отправились на берег, чтобы посмотреть (!) на цунами, а при возможности – сфотографироваться! Я, наверное, никогда не забуду грустные лица сотрудников камчатского МЧС, показывавших нашему корреспонденту эти письма…

Настоящее боевое крещение юная телекомпания «Эхо ТВ» приняла в октябре. 23-го числа мы сидели в ресторане и отмечали день рождения Федутинова, когда у всех вдруг начали звонить телефоны. Из радио- и телередакции сообщали, что в театральном центре на Дубровке, в котором постоянно показывали мюзикл «Норд-Ост», произошел массовый захват заложников. Естественно, наш праздничный вечер пришлось прервать. Мы с Юлькой отправились на Палашевку, куда уже подтягивались и остальные ребята. Созывать их специально даже не понадобилось, всем было понятно, что в нашей работе мы еще ни с чем подобным не сталкивались, поэтому всем нужно будет потрудиться.

Прямой эфир в октябре 2002 года у нас все еще отсутствовал, поэтому с Нью-Йорком была согласована экстренная сетка, согласно которой мы отправляли новые информационные выпуски по готовности. К концу первых суток трагедии на Дубровке мы уже смогли выходить в эфир каждые три часа: для наших возможностей это был настоящий прорыв! Более того, мы даже успели отправить один выпуск телекомпании СТС, хотя это была очень странная история.

Нам позвонили с СТС, спросив, не могли бы мы освещать ход событий на Дубровке в их эфире? Я, конечно, очень удивился, потому что никак не ожидал от сугубо развлекательного телеканала такой реакции на происходящее в Москве. Поскольку возможностей перегона готового материала непосредственно к коллегам не существовало, пришлось пользоваться услугами курьера, забиравшего у нас «бетакамовскую» кассету с записью и отвозившего ее на СТС. После первого же выпуска нам снова позвонили и сказали: «Спасибо, больше не надо!» Что это было, я не знаю до сих пор. Не думаю, что причина кроется в слабости нашей работы, потому что в таком случае в эфире СТС появились бы чьи-то другие новости, а этого не произошло. Так или иначе, на посвященной мне страничке в Википедии до сих пор висит предложение: «В 2002 году (в дни теракта на Дубровке) вел экстренные выпуски новостей «Сейчас в России» на телеканале СТС». Впрочем, эта фраза – далеко не единственный «косяк», допущенный составителями моей сетевой биографии.

Но вернемся к «Норд-Осту». В поле выехали все сотрудники телекомпании, кроме меня. Кто-то снимал, кто-то доставлял готовые материалы в редакцию, кто-то развозил по точкам еду и воду. На протяжении четырех суток, с 23 по 26 октября 2002 года, большая часть нашего коллектива домой не возвращалась. Исключения делались лишь по состоянию здоровья или при наличии маленьких детей. В мои обязанности, помимо работы непосредственно в кадре, входил информационный мониторинг. Я сидел у себя в кабинете и непрерывно смотрел и конспектировал новости по телевизору и в Интернете, что помогало мне сообщать зрителям все известные подробности. На первый взгляд, мы отставали от других СМИ, обладавших большими кадровыми и техническими возможностями. Но нам повезло – если применительно к истории с захватом заложников в «Норд-Осте» уместно употреблять такое определение.

Лучшая новость – плохая новость. Эта аксиома часто приводится в пример, когда работа журналистов подвергается критике. Мол, для них нет ничего святого, они готовы на все ради рейтинга и т. д. Мне кажется, что обвинять только и исключительно одних журналистов – неправильно. Я умышленно использовал термин «аксиома», потому что не считаю необходимым доказывать, что плохие, тревожные, трагические новости привлекают большее внимание аудитории, нежели новости добрые, радостные или смешные. Это – данность, и тут нет вины журналистов. Так устроена человеческая психология. На мой взгляд, подобное отношение к новостям, то есть к рассказам о том, что произошло нового, объясняется тем, что хорошие новости изначально воспринимаются потребителем информации как нечто само собой разумеющееся: «Григорий Лепс дал мини-концерт в московском метро», «Биатлонист Бабиков выиграл гонку преследования на чемпионате Европы», «Композитор Эннио Морриконе получил Звезду на голливудской Аллее славы», «Министр образования России Ливанов предложил производить роботов-тараканов». Это все новости одного дня, 27 февраля 2016 года. Наступил новый день. Взошло солнце. Все как и должно быть. Вы забудете обо всех вышеперечисленных новостях через несколько часов. Разве что «роботы-тараканы» смогут остаться в вашей памяти на чуть более долгий срок. А теперь попробуйте оценить свою реакцию на следующие сообщения: «Совфед одобрил повышение акцизов на бензин и дизельное топливо», «Леонид Броневой попал в больницу после падения с лестницы в своем доме», «В Алтайском крае двенадцатилетняя девочка погибла под рухнувшим потолком», «Номинантка-трансгендер Анони объявила бойкот премии «Оскар». Эти новости менее приятны, они выводят вас из зоны комфорта, раздражают, то есть вызывают более сильные эмоции. Согласитесь, что, как правило, в литературе или драматургии отрицательные персонажи интереснее, чем положительные! Так бывает не всегда, но все же очень часто. Поэтому прежде чем упрекать журналистов в беспринципности, не торопитесь и задумайтесь: нет ли в этом ответа на ваш собственный эмоциональный запрос?

Так в чем же повезло нашей телекомпании в тяжелые дни «Норд-Оста»? В том, что мы оказались единственным СМИ, в распоряжении которого оказались уникальные кадры настоящего начала штурма театрального центра. Существует официальная хронология событий на Дубровке, и я не собираюсь ее сейчас опровергать. Я лишь сообщу факты, которыми располагаю. Довольно быстро всю снимающую прессу собрали в одном месте, чуть левее от главного входа в здание. Посмотрите эти кадры, и вы убедитесь в моей правоте. Я абсолютно согласен с данным решением. Во-первых, это устраняло никому не нужный бардак, который всегда следует за появлением прессы на месте происшествия, а во-вторых, террористы периодически стреляли из окон по пытавшимся бежать заложникам и могли ранить журналистов. Однако режиссер Василий Береза и оператор Игорь Кожевников решили иначе. Они все-таки сменили точку съемки – ведь ставить свою камеру в общей куче было уже делом бессмысленным, полученная картинка получилась бы у всех одинаковой, значит, к нам она и так бы пришла благодаря оплаченной подписке того же агентства Reuters. Ребята ушли туда, где никакого милицейского оцепления не было. Они установили круглосуточное дежурство в одном из жилых домов, расположенных позади театрального центра. Камеру поставили у окна на лестничной клетке и зависли там на двое суток. Бытовые подробности я, пожалуй, приводить не буду, скажу лишь, что оставалось только надеяться не попасть на глаза милиции, а местные жители оказались настроены очень миролюбиво и никак не мешали работе журналистов.

И вышло так, что ребята сняли то, что не попало в объектив ни одной телекамеры. Штурм начинался не только с фронта, но и с тыла! Взрывы, которые были слышны окружающим после пяти часов утра 26 октября, происходили прямо перед нашей телекамерой, у задней стены здания! В образованный в результате этих взрывов проем и проникли бойцы спецназа. Мы все это снимали. Мы снимали, как в помещении, которое оказалось то ли служебной столовой, то ли буфетом, зажегся свет. Мы снимали, как по этой комнате ходили люди с автоматами. Мы снимали, как в эту комнату стали приносить тела погибших, как их вытаскивали на улицу и укладывали прямо на асфальт небольшой автостоянки. Мы снимали, как спецназовцы отбивали горлышки у бутылок с шампанским, стоявших на полках, после того как операция по освобождению заложников закончилась…

Я отдал эти кадры федеральным телеканалам бесплатно. Татьяна Миткова даже дала в своем выпуске титр: «Съемки телекомпании «Эхо ТВ». Иностранцам мы их продали по стоимости, существенно превышавшей обычные расценки, просто по причине эксклюзивности. А деньги потратили на поощрение сотрудников. Почему? Потому что они отлично выполнили свою работу. В дни «Норд-Оста» телекомпания «Эхо ТВ» выступала в качестве коллективного репортера. В наши задачи не входило расследование причин случившегося, реконструкция событий, анализ версий или что-либо подобное. Нам нужно было всего лишь снимать и показывать. И с этой задачей, я считаю, мы справились на «отлично»!

Повторю еще раз: для меня утверждение, что плохие новости являются более рейтинговыми, чем хорошие, – абсолютно непреложно. Но я никогда не соглашался с Венедиктовым в том, что единственным, кто должен говорить о веревке в доме повешенного, является журналист. Он должен говорить об этом рядом с домом, но не лезть внутрь. Этому принципу я старался следовать сам и старался требовать того же от подчиненных. Это очень тонкая грань, но она существует, и ее не стоит пересекать. Именно поэтому я и говорю о том, что нам повезло в те ужасные октябрьские дни 2002 года: мы сумели добиться большого профессионального успеха, не нарушив при этом этических ограничений.