Глава 22. Переговоры

По всему было видно, что главврач тянет время, хотя и довольно быстро распорядился подготовить документы для выписки. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что ни один чиновник в нашей стране, будь то медик или депутат (да хоть воспитатель в детском саду!), не станет выполнять своих обязанностей с энтузиазмом без должной мотивации. И не имеет значения, в какой реальности ты при этом находишься. Взятки берут везде. За годы работы в банке, я провел слишком много переговоров с руководителями бюджетных структур, чтобы этого не знать. Все договоры, все государственные тендеры, не зависимо от сути сделки, всегда заключались и выигрывались на условиях обратного личного вознаграждения подписанта. Если говорить проще – на откатах. А если еще проще – на взятках.

Все переговоры с бюджетниками, как правило, велись по одному и тому же сценарию: выражение «безграничного уважения» с обеих сторон переговорного процесса, освещение предложения потенциальному клиенту, выслушивание нытья чиновника по поводу скудности бюджета подведомственной структуры, расшатывание ставок, закрепление предварительной договоренности рукопожатием и совместное распитие спиртного для полировки взаимовыгодной сделки. Главенствующую позицию во всей этой нехитрой схеме всегда занимал один единственный пункт – «расшатывание ставок». То есть, то, что откаты будут – даже не обсуждалось. Это был очевидный факт, состоявшийся еще до начала выражения «безграничного уважения». Обсуждению подлежал только их размер. Ты переступаешь порог кабинета, и его временный владелец уже прикидывает, сколько он может с тебя поиметь. А уж твоя задача – нащупать ту самую планку, опустившись ниже которой можно не довести переговоры до последнего пункта, а значит упустить потенциального клиента.

Схема работала безотказно. Я применял ее десятки, если не сотни раз, доведя «искусство» ведения переговоров до совершенства. Все чиновники вели диалог в одних и тех же рамках, испытывая твердую уверенность, что являются ведущими, а не ведомыми в переговорном процессе. Я же всегда делал вид, что так оно и есть.

Делая предложение Карлу Генриховичу, я даже предположить не мог, что он отреагирует на него как-то иначе. Нет, я не самоуверенный сноб, и прекрасно понимаю, что любой, даже самый талантливый переговорщик, способен ошибаться. Здесь же, скорее, свою коварную роль сыграла сама многолетняя безотказная схема, доведенная до автоматизма. Именно этот автоматизм внушал уверенное спокойствие, притупившее мою бдительность.

В случае с этим человеком, безотказная схема впервые дала сбой. Я впервые почувствовал себя ведомым и, признаюсь, начал слегка паниковать.

– Позвольте, Николай Евгеньевич, я вас немного поправлю, – он продолжал говорить все тем же бархатным, глубоким баритоном, от которого создавалось неприятное ощущение, будто тебе хотят залезть поглубже в душу, – Я ни в коем случае не веду допросов и, тем более, не выведываю интимные подробности вашей жизни. Мне они попросту ни к чему. К тому же, для этого существуют специальные государственные органы, с которыми вам еще предстоит общение, если вы и в самом деле намерены взять на себя ответственность за содержание психически неуравновешенного родственника. Хочу, чтобы вы поняли, что наша беседа важна, в первую очередь, именно для вас. Для вас, вашей дочери и, конечно, для самой… мамы.

Последнее слово он произнес намеренно мягко, протяжно. Словно пропел. И улыбнулся. Улыбка соответствовала тембру голоса. Такая же масляная и заискивающая.

– Николай Евгеньевич, – теперь его лицо сделалось грустным, – Ваша мама больна. И вы это знаете. А самое ужасное в ее состоянии то, что она не способна себя контролировать. Психические расстройства тем и отличаются от насморка, что человек не отдает отчета собственным действиям и способен нанести колоссальнейший вред окружающим, сам того не осознавая. Вы говорите, что у вас юная дочь. Думаю, не нужно лишний раз напоминать, что вы, как отец, несете полную ответственность за ее жизнь. В том числе и за всем известный процесс взросления, который в современной психиатрии классифицируется не иначе, как процесс обструкции повышенной сензитивности. Иными словами, родители несут ответственность за благополучное становление психической составляющей взрослеющей личности, которая у всех детей имеет врожденное увечье – повышенную эмоциональность. Безусловно, неприятная особенность имеет и положительную сторону. Благодаря этой рудиментарной аномалии дети, ввиду своей беспомощности, находят некоторый эмоциональный отклик у своей главной кормилицы – матери. Но на этом функциональный потенциал рудимента исчерпывается. Он превращается в опасный зародыш более масштабного психического расстройства. Науке известно достаточное количество случаев, когда ребенок, под влиянием внешних факторов либо под влиянием психически нездоровых взрослых, так и не преодолевал опасный барьер. Такие люди на всю жизнь остаются калеками. Иногда, конечно, помогают некоторые радикальные методы лечения, но это скорее исключение, нежели правило. Подчас, некоторые родители воспринимают эту особенность детской психики, как некую не достойную внимания мелочь и подвергают тем самым собственных детей, а значит и себя, необдуманным рискам. И риски эти настолько же велики, насколько и коварны! Вы только представьте, во что может превратиться ваша собственная жизнь, если психически нездоровая женщина, вступив в полноценный эмоциональный контакт с вашей дочерью, затормозит процесс обструкции! Под влиянием нестабильной эмоциональности бабушки, ребенок, с высокой долей вероятности, рискует оказаться инвалидом! Вы будете обречены остаться в старости без опеки! Мало того, вам придется опекать больную дочь всю жизнь! Всю! Жизнь! Вы уж простите за прямоту, но иных слов я подобрать не могу! Понятия не имею, что заставило вас обратиться к нам с такой просьбой, но я прошу вас сто раз подумать, прежде чем вы примите окончательное решение. Если дело в стоимости наших услуг, то могу вас заверить, что тарифная сетка хосписа весьма гибка, и мы могли бы подобрать для вас более приемлемые финансовые условия. Так сказать, бюджетный вариант. К примеру, вашу мать могут содержать не в отдельной камере, а в общей. Или урезать рацион питания. Это тоже возможно. Если же хотите и вовсе сбросить с себя бремя материального содержания больной родственницы, то для таких клиентов у нас есть и более радикальные способы содержания. Например…

– Хватит! – рявкнул я, не выдержав нескончаемого потока вселенской чуши, – Я уже все обдумал и принял окончательное решение. Все риски, о которых вы говорите, осознаю в полной мере. И, если это хоть как-то повлияет на скорость оформления выписки, могу вас заверить, что никаких контактов с внучкой у нее не будет. Еще есть вопросы?

– Ну, что вы, что вы, – замахал холеными руками медик, – Не стоит меня ни в чем заверять. Я же уже говорил, что подобные заверения потребуются в другой структуре. Не в нашей, так точно. Моя задача – донести до вас степень рисков, с которыми вам непременно придется столкнуться, а уж взваливать на себя бремя… Ну, что ж… Вы имеете на это полное право.

В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша. Она положила на стол какие-то бланки, поинтересовалась у Карла Генриховича, чем она еще может быть полезна и, получив «вольную», ушла. Он пробежался взглядом по бумагам и протянул их мне.

– Вот. Возьмите документы, поезжайте с ними домой, внимательно ознакомьтесь, впишите свои паспортные данные, посоветуйтесь с супругой и совместно сто раз все обдумайте. Если после этого вы все еще не измените своих намерений, возвращайтесь с паспортом, и мы выпишем вам направление в милицию.

– Какое еще направление? – выдохнул я.

– Вы, вероятно, не внимательно меня слушали, Николай Евгеньевич. Я же уже говорил вам, что процедура освобождения инкурабельных больных в нашем заведении предусматривает обязательную санкцию правоохранительных органов. Поверьте, это делается в целях вашей же безопасности. Несмотря на то, что вы будете нести полную ответственность за любые действия подопечной вам матери, она будет состоять на учете в милиции, и при малейших проявлениях угрозы вашей или общественной безопасности, органы правопорядка смогут немедленно ее ликвидировать.

– Кого ликвидировать? – не успевая переваривать то, что говорит этот, с позволения сказать, доктор, спросил я шепотом.

– Ну, это уж им, наверное, виднее, голубчик. Ничего, что я вас так называю? – он как-то странно улыбнулся, – Главное, чтобы нездоровый человек не смог нанести вред окружающим. Государство не может оставаться в стороне, когда безответственные граждане совершают безответственные поступки.

Я сидел с выпученными глазами и тупо смотрел в одну точку. Уже в который раз хотелось очнуться от кошмара. Главврач встал, давая понять, что разговор окончен.

– И на прощанье позволю себе небольшую вольность. Буду неправ, если не предупрежу. Ответственность опекун несет уголовную. Номер статьи вам обязательно озвучат в милиции, я его банально не помню. Просто хочу, чтобы вы об этом подумали до того, как примите окончательное решение. На этом все. Желаю денег.

Я подумал, что мне послышалось.

– Что, простите?

– Голубчик, вы у меня и так отобрали слишком много времени и, думаю, на сегодня наш разговор окончен. Желаю много денег!

И он указал мне рукой на дверь. Только тут до меня дошло – это он так со мной прощается! Думаю, если бы мы с ним разговаривали в любой другой реальности, то эта фраза прозвучала бы, как «желаю успехов» или «будьте здоровы». Но здесь пожелание материальных благ, видимо, считалось чуть ли не высшей степенью проявления расположения к собеседнику. «До чего же нелепо звучит!» – подумал я, а вслух сказал:

– Давайте ваше направление прямо сейчас.

Врач разочарованно вздохнул и дал задание секретарше подготовить необходимый документ. Я вышел.

Биться головой о стену, настаивая на том, чтобы мать освободили немедленно, казалось настолько же бесполезной затеей, насколько и опасной. О том, чтобы в очередной раз предложить решить вопрос при помощи денег, я теперь и вовсе не думал. Скажу больше, теперь я понимал, почему Карл Генрихович никак не отреагировал на мои намеки решить вопрос взяткой. Процедура требовала постановки на учет в милиции, у которой после этого появлялось законное право убийства человека, а значит, я и впрямь недооценил уровень ответственности главврача. Если он и согласится отпустить своего пациента в обход инструкции, то взамен потребует такую сумму, которая вряд ли поместится в карман его халата, не говоря уже о наличии такой суммы в моем кармане. И он это прекрасно понимал.

Я просто не видел другого выхода, кроме как следовать установленному порядку. Это решение, впоследствии, оказалось роковым, и мне пришлось сильно за него поплатиться.

Да что там поплатиться… Если бы я знал, что произойдет дальше, я бы попросту не вышел из кабинета главврача, пока не добился бы освобождения матери. Причем, использовал бы любые законные и незаконные способы влияния. Вплоть до рукоприкладства. Но я не видел будущего, поэтому просто вышел. Смалодушничал? Не думаю. Скорее, просто недооценил риски. Что, впрочем, нисколько не умаляет моей вины за то, к чему это решение в итоге привело.