Максим силился понять, какие на Ольге Васильевне трусики.

Совещание назначили на самый конец рабочего дня, голова и так с трудом уже варила, а тут еще полумрак большой переговорной, знакомые, досконально изученные кадры на экране, мерное дыхание других ответственных сотрудников издательства, собравшихся за овальным столом… Ольга Васильевна, подключив к проектору свой ноут с записью, сейчас стояла чуть сбоку от экрана, рядом с маркерной доской, на которую выписывала звучащие в ролике перлы и тезисы. Тезисов набиралось много, перлов еще больше, и ей приходилось с каждым разом все ниже и ниже наклоняться, отчего юбка сзади все сильнее натягивалась, и, соответственно, все четче под плотной серой тканью проступали кромочки слипов. Слипы — пока Максим смог определить только это и теперь потихонечку раздражался ввиду явной недостаточности информации.

Меж тем на большом бумажном экране Зоя Апологетова-Моршанская водила по своему особняку репортера одного из популярных телеканалов. Особняк был внушительным и местами роскошным, как и полагается жилищу одного из самых востребованных авторов современности. Зоя Марковна считалась непревзойденным мастером любовных историй в детективном антураже. Когда-то ее книги выходили в издательстве «Обстоятельства слова», и Максим даже застал времена, когда дружелюбная, но знающая себе цену Апологетова-Моршанская приезжала сюда в сопровождении своего литературного агента — подписывать акт о передаче рукописи, договариваться о встречах с читателями и о поездках на книжные ярмарки в другие города. Она величественно плыла по коридорам, вежливо и чуть снисходительно раскланиваясь со всеми встречными, и ее высокая, монументальная прическа являла собой символ незыблемости издательства, сотрудничающего с авторами подобного калибра.

— …Поэтому — да! — благодушно улыбаясь, отвечала репортеру Зоя Марковна. — Только еноты!

Будто иллюстрируя сказанное, из-за массивного книжного шкафа высунулась любопытная мордочка, затем в кадр попала трогательная лапка, замершая на весу, — енотик не мог решить, стоит ли ему входить в комнату, полную незнакомых людей, или лучше остаться в укрытии. Хозяйка особняка, заметив его, простерла руку театральным жестом и радостно рассмеялась.

Максим тяжко вздохнул: дальше в ролике начиналось самое скверное. Будто ища поддержки и успокоения, он снова посмотрел на нагнувшуюся Ольгу Васильевну — но нет, определить модель трусиков или хотя бы производителя все еще не представлялось возможным. Это точно не «DIM» — понятно по проступающему шву на кромках, «DIM» такие швы делает куда изящнее. И уж точно не, прости господи, «Triumph», хотя белье этой марки у заместителя главного редактора в гардеробе тоже присутствовало.

Рядом с Максимом нервно перекатывал по столу карандаш редактор отдела переводной литературы Виктор Палыч. Он проводил по карандашу всей ладонью, мелкие грани делали короткое приглушенное «тр-р-рак!», и Максиму вдруг захотелось ощутить под подушечками пальцев вот это дурацкое массирующее вращение деревянного многогранника. Наверное, это очень приятно. Но попросить у Виктора Палыча попользоваться его карандашом показалось сейчас неуместным: все напряжены и раздражены, а тут какой-то верстальщик начнет тарахтеть по столешнице посторонними предметами. Максим сцепил под столом ладони и слегка подвигал ими, разминая пальцы.

— Озарение — а иначе я и не могу назвать эту мысль, — торжественно вещала миловидная, еще совсем не старая писательница, — пришло ко мне, когда я в очередной раз проверяла почту. Как вы понимаете, — вдруг скромно потупила она глаза, — мне присылают множество восторженных отзывов. Но только в тот день я осознала, в скольких из них присутствуют фразы «Я прочитала вашу книгу всего за одну ночь!» или «Я хотел прочесть первую главу, но не смог остановиться!» — ну, и все в таком духе. И тогда я подумала: бедные, бедные читатели! Чем же им остается заниматься, пока я пишу новое произведение? Может, они уходят в запой, или скандалят с домочадцами, или занимаются разбоем на улицах… А это значит, что я в какой-то мере несу перед обществом ответственность за многие бесчинства, которых могло бы не случиться, будь поклонники обеспечены моими книгами не на одну ночь, но на каждую! Ну, или практически на каждую.

Максим снова вздохнул. Он читал пару-тройку книг Апологетовой-Моршанской (самому работать с ними не довелось по причине молодости — ее тексты в те времена верстали его старшие, более опытные коллеги), и в общем и целом произведения ему понравились. Но он слабо представлял себе, что кто-то готов читать подобную литературу каждую ночь. В смысле, по одному роману за ночь. Спать-то когда? Да и вообще — не ограничивается же литература любовными историями в детективном антураже? Вот недавно ему на верстку прислали исторический детектив — на самом деле исторический, основанный на документальных событиях, с персонажами, которые реально когда-то существовали! Вот это было интересно… А ведь есть еще фантастика, современная реалистическая проза, мемуары, приключенческая литература, классика…

Скосив глаза на попку заместителя главного редактора, Максим с тоской подумал: «А может, это кант из тонкой кружевной ленты, а вовсе не шов? Тогда это могла бы быть модель «Аврора». Хотя «Аврора» — с заниженной посадкой, верхняя кромка тоже выделялась бы чуть ниже пояса юбки…» Ольга Васильевна была женщиной строгой — немолодая, но отлично выглядела, следила за фигурой и кожей лица и в одежде предпочитала строгий стиль и натуральные ткани. На этом основании Максим еще десять минут назад отмел десяток моделей, пришедших на ум в первую очередь.

На экране знаменитая писательница вела репортера с оператором в святая святых — в творческое крыло особняка.

— Конечно, биот не может сам написать книгу! — с иронией кривя губы, говорила на ходу Зоя Марковна. — Смешно и обидно слышать подобное из уст некоторых журналистов. Обывателям простительно — они не представляют себе всех нюансов писательской профессии. Им кажется, что раз их биот умеет готовить, как повар, и стричь лужайку, как газонокосильщик, то и роман он сможет сочинить запросто. Пфых! — возмущенно фыркнула она. — Да, биоты весьма работоспособны, они могут выдавать по две сотни тысяч знаков в день — но они всего лишь ремесленники! Наверное, не нужно объяснять, чем отличается труд настоящего творца от работы ремесленника? Вот поэтому обвинения, мол, книги за меня придумывают литературные негры, роботы, просто оскорбительны! Пойдемте, пойдемте, я все вам покажу.

Сидевшая напротив Максима Наташа, литературный редактор, достала телефон и быстро-быстро застучала тонким пальчиком по экрану — не то набивала кому-то сообщение, не то записывала в электронный блокнот какую-то важную мысль. Максиму искренне хотелось, чтобы мысль была действительно важной и дельной, чтобы Наташа после просмотра ролика ее высказала, чтобы все восхитились такому замечательному решению и поскорее уже разошлись по домам. Потому что сам Максим никакого выхода из ситуации не видел, перетирать воду в ступе не умел, а сидеть и вспоминать, как было хорошо, когда Апологетова-Моршанская сотрудничала с «Обстоятельствами слова», и как стало плохо теперь, когда она решила сотрудничать совсем с другими людьми, далекими от настоящего, правильного книгоиздания… Ну, это было выше его сил.

Тем временем знаменитая писательница открыла первую дверь, расположенную слева по коридору. Маленькая комнатка с небольшим окном, письменным столом и креслом на колесиках. На столе — здоровенный монитор. В кресле — молодой человек с темной всклокоченной шевелюрой. При появлении гостей он порывисто поднялся, повернулся, склонил голову в приветствии.

— Знакомьтесь, это — Радж.

— Но… — обескураженно произнес репортер, — он же не чернокожий!

Зоя Марковна расхохоталась.

— Ах, молодой человек, экие у вас представления! Мало того что вы все еще склонны считать моих помощников литературными неграми, так вы даже саму формулировку понимаете буквально! — Она укоризненно покачала монументальной прической. — Как вам не стыдно! Нет, у меня, конечно, и биот-негритенок есть в команде — Максимка. Он отвечает за подростковые приключения, я вас позднее познакомлю. А Радж — индус. Индусам вообще присуща такая искренняя, символичная, по-детски идеальная любовь — я имею в виду их традиционные фильмы. Радж помогает мне прописывать эпизоды с жестокими расставаниями и чудесными встречами героев. Даже меня его текст подчас за душу берет, до слез трогает!

Камера наплыла на рабочее место Раджа. Под прозрачным настольным ковриком лежала распечатка-инструкция. Краем глаза Максим заметил, что Ольга Васильевна поставила на маркерной доске жирный восклицательный знак: значит, тоже обратила внимание на текст инструкции. Между тем оператор не стал делать акцент на распечатке — он взял крупный план монитора.

«Языки пламени неспешно перебирали смолистые сучья, будто длинные эфемерные пальцы порхали над клавишами гротескного фортепиано. От камина шло густое тепло, и Фрэнку мечталось придвинуть поближе кресло, расположиться в нем, вытянув ноги, будто (далее шло длинное зеленое многоточие). Возле картин, напоминавших (далее шло длинное синее многоточие), стояла Элизабет. Она зябко куталась в темную шаль с висящими до пола кистями, и Фрэнку вдруг нестерпимо захотелось подойти и обнять ее за плечи, прижать к себе, забыть о тяготах прошедшего дня… Нельзя, не время! Где-то в замке затаился убийца…»

— А что означают эти разноцветные точки? — поинтересовался репортер.

— О, это отметки для тех, кто будет осуществлять следующие этапы работы над текстом, — охотно поведала Апологетова-Моршанская. — Радж не силен в сравнениях, гиперболах и изящных аллюзиях — это не его профиль. Поэтому он отмечает в рукописи места, где, по его мнению, подобные обороты были бы уместны. Зеленое многоточие — для нашего знатока литературы Аристарха. В данном случае, он вставит сюда что-нибудь типа «будто в романах сэра Артура Конан Дойля». Синее многоточие — для специалистов по истории искусства. У меня таких двое. Вероятно, по контексту, в этой фразе будет что-то вроде «напоминавших ранние полотна Рембрандта». Или Гойи. Или Рафаэля. Надо будет посмотреть, кого из художников мы давно не использовали. Радж, голубчик, не злоупотребляй сложными красивостями! У тебя в одном предложении — «эфемерные» и «гротескный». Читателей подобная концентрация незнакомых слов может напугать! — Зоя Марковна втиснулась между камерой и письменным столом. — Ну что, пойдемте дальше?

Дальше гости заглядывали в комнату с Алией, милой девушкой-биотом, занятой описанием рукопашных схваток. Потом в комнату «дяди Бори» — внушительного, можно сказать, могучего биота, профилирующегося на постельных сценах.

Все это Максим видел, и не раз. Сначала — в телевизионном эфире, затем в записи. Пусть он и не представлял выхода из сложившегося положения, но от этого ролика в большой степени зависела его, Максима, дальнейшая судьба, и он с упорством мазохиста пересматривал программу снова и снова. Но решения проблемы так и не обнаружил. Это нервировало. Еще больше нервировало то, что он до сих пор не разобрался, в каком белье нынче Ольга Васильевна.

И вдруг, ни с того ни с сего, его буквально ошпарила догадка: боди! Не трусики, а боди! Аж испарина на лбу от облегчения выступила. Ну, конечно же! Он еще раз, теперь уже с нежностью, огладил взглядом туго обтянутые юбкой бедра и талию начальницы и удовлетворенно выдохнул. Да, он прав.

В нагрудном кармане едва слышно пискнул смартфон. Сгорбившись, Максим потихонечку достал его и, держа под крышкой стола, прочел сообщение. «Ты куда уставился?:-)» — писала ему Наташа. Он вскинул глаза и мгновенно, мучительно покраснел. Разумеется, сидящая напротив девушка прекрасно видела, куда был направлен взор Максима добрую половину совещания. Сейчас она весело, от души улыбалась, но ему чудилось, что там, под иронией, под этим дружеским подтруниванием, кроется кошмарный, невыносимый вердикт: извращенец!

Сам себя он извращенцем не считал — ему просто нравились некоторые предметы женского туалета, надетые на женщин. На самых разных женщин. Тысячи самых разных вариантов одного и того же предмета на тысячах самых разных женщин, разного возраста, разных национальностей и разной комплекции. Интернет предоставлял доступ к огромному количеству специализированных сайтов, и далеко не все из них даже с натяжкой можно было назвать порнографическими. Как раз порнография интересовала Максима в последнюю очередь. Наоборот, он ужасно и совершенно искренне расстраивался, если вдруг целая серия качественных, изысканных фотографий с прелестной героиней в бюстике и трусиках, снятой с нескольких ракурсов, вдруг заканчивалась скомканным бельем на полу, призывными позами с непременным поглаживанием прелестей и нарочито похотливыми взглядами по-над раздвинутыми ногами. Вот это — извращение, потому что рассчитано на самые низменные желания, на самые примитивные инстинкты. Совсем другое дело, когда речь идет о красивом белье на красивом теле.

Разве может быть что-либо прекраснее скромного белого хлопка, плотно облегающего девичьи ягодицы? Разве есть что-нибудь нежнее бархатистой микрофибры, повторяющей каждый изгиб, каждую ложбинку упругих бедер? Разве существует что-то более чудесное, чем изящный жаккард и полупрозрачное кружево? Разве шелк и нейлон не придают гладкой женской коже капельку внутреннего свечения?

Максим мог часами любоваться юными и зрелыми богинями в обтягивающих шортиках, в легкомысленных танго, в узких на грани откровения бикини, в тонких игривых стрингах, в трусиках, состоящих, казалось, только из бантиков, рюшечек и стразиков, и так далее, и тому подобное. Он научился на взгляд, по мельчайшим деталям определять модель и производителя — так любитель живописи по фрагменту и мазкам может определить руку мастера и название картины.

В общем и целом он понимал, что подобное пристрастие в глазах окружающих должно выглядеть сомнительно. Потому, разумеется, и не афишировал. Ну, то есть позволял себе признание в самых редких случаях — в случаях, когда объектом любования становился живой человек. Разумеется, в силу возраста и нормальной ориентации, Максим регулярно знакомился с девушками, и довольно часто отношения доходили до того этапа, когда новая подружка оставалась у него дома на ночь. Тогда, набравшись смелости, он просил попозировать — не на камеру, конечно же, а просто так. Некоторые девушки находили это забавным и охотно вертелись перед ним, красовались в одном нижнем белье; некоторые считали это игрой, своего рода прелюдией, необходимой молодому человеку для создания настроя определенного рода; некоторые стеснялись и отказывались, а одна с обидой сказала, что ощущает себя то ли на кастинге, то ли на осмотре у гинеколога — хотя Максим так и не понял, как могут быть связаны шикарные, сексуальные предметы туалета на девушке и прием у врача.

В общем, с какой стороны ни глянь — никак не тянуло его пристрастие на постыдное извращение. Но как знать, что подумают о нем люди посторонние, если прознают о таком безобидном, но весьма пикантном бзике? Вот та же Наташа…

Впрочем, что она могла понять, какие выводы сделать? Ну, пялится молодой сотрудник на свою начальницу — и что? Формы у начальницы очень даже, все пристегнуто, как следует, подобрано со вкусом, подогнано по фигуре. Ведь трудно же, наверное, по направлению взгляда определить, задницей Максим любуется или резинкой от трусов? Наверное, трудно. И вообще — почему так? Если задницей любуется — то это нормально, хотя и нескромно, а если трусами — то ужас-ужас?!

Пока Максим мучился, стыдил себя, проваливался сквозь землю и прятал глаза, Наташа и думать забыла о нем и своем издевательском сообщении — она снова внимательно смотрела на экран.

— Зоя Марковна, — вкрадчиво вопрошал репортер, — но ведь из всего увиденного нами складывается впечатление, подтверждающее подозрения многих наших зрителей и ваших поклонников. Получается, что все последние романы написаны не вами! Вы только что познакомили нас с теми, кто непосредственно работает с текстами якобы ваших книг!

— Голубчик, ну что же вы такое говорите?! Якобы! — всплеснула руками Апологетова-Моршанская и обиженно насупилась, однако довольно быстро смилостивилась и привела убойный аргумент. — Надеюсь, вы знаете, кому мы обязаны архитектурой Зимнего дворца в Санкт-Петербурге?

— Э-э-э-э… Растрелли? — осторожно предположил репортер.

— Как приятно иметь дело с образованными молодыми людьми! — похвалила Зоя Марковна. — Все верно, именно гениальному Растрелли. А назовете ли вы мне каменщиков, возводивших стены этого дворца? Рабочих, размешивавших и подносивших раствор? Фамилии маляров и штукатуров, занимавшихся внутренней и внешней отделкой? Что, неужели ни одного не знаете? И вам это не кажется странным? Вы не считаете, что архитектор присвоил себе лавры тех, кто непосредственно работал на строительстве? Нет? Так вот: я — архитектор в литературе. Я создаю эскиз и руковожу процессом. Я, знаете ли… — Тут она легко и благодушно рассмеялась, подобрав еще более точное сравнение. — Я — дирижер! Именно я задаю темп, именно я указываю своему ансамблю характер исполнения и трактовку, именно я регулирую звучание каждого инструмента! Отберите у меня дирижерскую палочку — и оркестр рассыплется, развалится, перестанет существовать! Без меня — даже сейчас, когда мои биоты уже научились работать в команде, — без меня не будет не то что книги в неделю, но и в принципе хотя бы одной полноценной книжонки не получится ни-ког-да!

Репортер, которому, вне всяких сомнений, понравилось сказанное, все же решил уточнить:

— Вы сказали — книга в неделю? Но нам обещали, что теперь в неделю будет выходить три-четыре книги вашего авторства!

— Все верно! — с нежностью глядя в камеру, проворковала Зоя Марковна. — Вы видели только одну мою команду, только один мой ансамбль, работающий над одним произведением. Параллельно трудится несколько подобных коллективов. Это очень удобно! — Она снова, на сей раз застенчиво, хохотнула. — Ощущаю себя ткачихой-многостаночницей!

Ольга Васильевна остановила запись. А Максиму как раз хотелось посмотреть следующие две минуты — там хозяйка предложила гостям покормить енотов, живущих в ее особняке. Енотики были милые. Правда, если уж и смотреть этот эпизод, то смотреть без звука, потому что информативная составляющая следующего фрагмента, по сути, была гвоздями в крышку гроба, в который уже практически улеглось в полном составе издательство «Обстоятельства слова». Кокетничая с камерой, Зоя Марковна призналась, что все ее биоты — на самом деле не ее. Этих неутомимых помощников ей предоставил спонсор, собственно — производитель биороботов, и предоставил совершенно бесплатно. С единственным условием: издаваться отныне Апологетова-Моршанская будет только у них, в открытом всего год назад издательстве. Тиражи, гонорары — все как прежде, вот только теперь популярная писательница могла себе позволить не четыре романа в год, а… страшно даже выговорить, сколько. Но всего хуже то, что ее устами спонсор предложил поработать по такой схеме всем желающим авторам главного калибра.

Ольга Васильевна вернулась на свое место, а главный редактор Петр Саныч, нервно потирая запястья, обратился ко всем присутствующим:

— Ну, что скажете, господа?

«Господа» ничего не хотели говорить, «господа» устали, вымотались и испереживались, им хотелось домой, а решение пусть принимают люди взрослые, вроде Петра Саныча.

— Взгляните, что набросала Ольга Васильевна, — пальцем ткнул Петр Саныч в сторону маркерной доски. — Я бы порекомендовал вам переписать себе тезисы и подумать, что нам с этим делать, что мы можем противопоставить, как обезопасить себя на будущее…

Редактор отдела переводной литературы Виктор Палыч перестал катать по столу карандаш и шумно и коротко вздохнул, почти всхлипнул. Наташа состроила недовольную мордочку. Остальные отводили глаза или наоборот — преданно смотрели на главного редактора, но роли это никакой не играло, поскольку предложений по-прежнему не поступало.

— Вот что, дорогие мои! — рассердился Петр Саныч. — Мне кажется, вы недооцениваете всю катастрофичность положения! Или, как вариант, вы уже все для себя решили… возможно, уже присмотрели себе место… возможно, мысленно давно уже расстались с «Обстоятельствами слова»… — В переговорной зашелестели возмущенные голоса; все-таки здесь присутствовали люди, в большинстве своем не по одному году отдавшие работе в издательстве. — Ну а раз так — довожу до вашего сведения: если до завтрашнего вечера мы не найдем решения, то послезавтра на пресс-конференции мне придется объявить о закрытии издательства.

Шум голосов усилился, уже можно было различить отдельные гневные фразы. А потом на дальнем конце овального стола кто-то тонко пискнул:

— Значит, завтрашний банкет отменяется?

В мгновенно наступившей тишине Петр Саныч досадливо цыкнул зубом и вновь потер запястья. С минуту он сидел молча, сопя и глядя в одну точку, затем улыбнулся — ярко, отчаянно, сверкая сжатыми зубами.

— Ничего не отменяется, господа! — весело воскликнул он, смягчая неестественный оскал на своем лице. — Помирать — так с музыкой! Если решение до завтра найдется — отметим, как и планировали, пятнадцатилетие издательства. А если… Так хоть посидим, выпьем в последний раз все вместе… Но вы думайте, господа, думайте! Пусть это будет вашим домашним заданием. До банкета у нас есть почти сутки, а до пресс-конференции и того больше.

Дождавшись, пока практически все сотрудники выйдут, Максим приблизился к составленному Ольгой Васильевной списку, задумчиво «поковырял» пальцем одну из строчек.

— Что смущает, Макс? — серьезно осведомился главный редактор.

— Вот. Их издательству год всего.

— И? — Петр Саныч присел на край стола так, чтобы доска оказалась напротив, и с любопытством склонил голову, рассматривая выделенную Максимом информацию.

— Большой концерн, занимающийся биотехнологиями и кибернетической начинкой биотовских мозгов. Концерну лет, если не ошибаюсь, пятьдесят. И пускай раньше они не биотами занимались, а какой-нибудь фигней, — все равно ведь у них должен был иметься свой пресс-центр, свои мощности, выпускающие разные информационные буклеты, рекламную макулатуру, техническую документацию…

— Могли заказывать в типографии.

— Я вас умоляю, Петр Саныч! Пока они были мелкими разрозненными конторами — наверняка так и делали. Но став таким гигантом… Наверняка у них и станки печатные в собственности, и штат редакторов-корректоров…

Сзади к нему подошла Ольга Васильевна, заглянула из-за спины.

— К чему ты ведешь, Макс?

— К тому, что фактически свое издательство, — некультурно, через плечо ответил ей Максим, — у них имелось давным-давно, пусть и занималось статейками рекламного характера и описаниями всевозможных моделей с разной программной начинкой. Выпускали какой-нибудь журнал «Биоты сегодня». Биороботы — товар невероятно популярный, значит, и тиражи журнала были соответствующими. Следовательно, одним человеком и одной печатной машиной в подвале дело не ограничивалось. Почему же они делают такой упор на то, что их издательству — всего год? Они закупили новое оборудование и наняли дополнительный штат? А кого они могли нанять? Судя по тому, что раскрутились они быстро, специалисты им достались первоклассные. Вот вы, Петр Саныч, многих ли знаете, кто мог бы с нуля, всего за год, раскрутить новое издательство? Мы же все в одном котле варимся, даже я, простой верстальщик, знаю всех крутых издателей поименно. Разве кто-нибудь из наших бывших конкурентов расстался в последнее время со специалистами такого уровня? Разве где-то произошли такие серьезные перестановки? Ведь переманить к себе Апологетову-Моршанскую — это, конечно, большая заслуга, но ведь дальше-то нужно найти выходы на распространителей, подобрать все ваши завязочки, да так, чтобы процесс не просто не нарушился, но и вышел на новую стадию.

— Хм… Складно говоришь, только я все равно никак не возьму в толк…

— Ну как же вы не понимаете? — Максим пятерней взъерошил волосы. — Если они не нанимали специалистов высочайшего уровня, значит переучили старых. Так, что ли? А кто мог проделать такое, кто мог передать им специфический опыт?

Главред тихонько присвистнул.

— Макс, ты намекаешь, что…

— Да, Оль, он намекает, что кто-то из наших сливает новому издательству информацию обо всех наших хитростях, тонкостях, контактах, и так далее. Верно я говорю, Макс?

Максим, неожиданно застеснявшись, неловко пожал плечами и вышел из переговорной, оставив руководство обсуждать его вброс.

В холле у кофейного автомата столпились девчонки из разных отделов. Их щебет на слух казался крайне обеспокоенным, и Максиму хотелось верить, что волнуются они не за какую-нибудь поп-звезду, подравшуюся с каким-нибудь модным дизайнером. Внезапно вспомнив свой недавний конфуз с боди Ольги Васильевны, он быстренько пробежался по фигуркам. Лида — довольно приличный кюлот от «Intimissimi» с широким эластичным кантом. Варя — фисташковые, легко узнаваемые кружева от «Lormar». Ну, про фисташковые пришлось додумывать: у нее несколько одинаковых комплектов, отличающихся только цветом, а поскольку Варя — девушка в этом смысле весьма организованная, она не позволила бы себе надеть фисташковый верх с какими-то другими трусиками. Марина была в объемной плиссированной юбке, поэтому разгадать ее интимные тайны не представлялось возможным. Анюта — судя по отсутствию видимых кромок на попе и по выдвинутым вперед на пару сантиметров боковым швам (что визуально делало даже ее нескладную фигуру гораздо стройнее), была в стрингах от «Princess». Наташа… Наташа, как всегда, была в простом, надежном и натуральном — неплохого качества мягкий хлопок от «Chanel». Впрочем, на это он обратил внимание еще утром. Максим удовлетворенно выдохнул — значит, с глазом у него все в полном порядке, случай с Ольгой Васильевной — просто временное помешательство какое-то.

В холле пахло кофе и духами с цветочным оттенком, оживленная беседа девушек напомнила Максиму, что дома его ждет скачанный накануне фильм «Quince Años» — яркая подборка о прошлогоднем праздновании Кинсеаньеры в Мексике. Наряженные в бальные платья пятнадцатилетние подружки ближе к концу фильма избавлялись от излишков одежды и… Стараясь раньше времени мысленно не погружаться в восхитительную атмосферу разгоряченных смуглых тел и красивого белья, нежной кожи и нежных ластовиц, крутых бедер и воздушных оборочек, он пропустил момент, когда к нему подошла Наташа.

— Все мечтаешь, мечтатель? — с лукавой усмешкой легонько пихнула она Максима в бок локтем. — Что скажешь про совещание? Может, стоило пересилить себя и устроить мозговой штурм уже сегодня?

Ему больше не хотелось думать о проблемах. Он подкинул руководству идею о наличии в издательстве человека, занимающегося промышленным шпионажем, а дальше — пусть сами разбираются, вычисляют, ловят. Правда, Максим не представлял, что даст сейчас поимка вражеского шпиона, но не представлял он и того, как лично может поучаствовать в восстановлении «Обстоятельств слова» на прежних, лидирующих позициях. Что он, простой верстальщик, умеет, кроме верстки? Если конкуренты предлагают авторам такие сладкие условия — контраргумент должен быть просто навылет.

— Что, даже мыслей никаких нет? — продолжала иронизировать над ним Наташа.

— Голова пухнет, — признался Максим.

— То есть все наоборот — мыслей слишком много? — подначивала девушка.

— Есть ли у биотов душа? — невпопад пробормотал Максим. — И если есть — берут ли они на нее грех?

Оставив озадаченного литературного редактора торчать посреди холла, Максим поплелся в сторону выхода.

Следующий день проплыл, будто в полусне-полубреду. Голова была горячей, мысли скакали вразнотык, и все чаще подсознание подсовывало картинки с лоснящимися от жаркого солнца стройными ножками, венчающимися то яркими, сверкающими бразильянами, то банальным эластичным нейлоном пестрых купальников. Наблюдать за изгибами тел было занятием упоительным, меняющаяся при каждом шаге геометрия кромок и швов пьянила, повинующиеся движению невидимых упругих мускулов ткани оживали, становились неотъемлемой частью божественных женских тел…

Но отвлекаться на это было нельзя, никак нельзя! Еще утром на летучке была одобрена и принята к разработке концепция «Людьми для людей». Хоть Наташа и отбрыкивалась потом, но Максим был уверен, что первой эту идею выдвинула именно она, и только потом выяснилось, что нынешнюю ночь все участники вчерашнего совещания посвятили выявлению неприятных, пагубных отличий, грозящих войти в нашу жизнь благодаря новым методам написания книг.

Что такое настоящий писатель? Это тот, кто, преподнося читателю историю, вкладывает в нее свою душу, частичку себя, своих знаний, опыта и эмоций. Что такое писатель-биот? По словам той же Зои Марковны Апологетовой-Моршанской, это всего лишь ремесленник с ограниченным функционалом, с регламентированными знаниями, без какого-либо опыта, без души и эмоций.

Издательство стояло на ушах, выискивая в Сети ляпы, вопиющие глупости, высказанные когда-либо людьми, поддерживающими весьма спорное начинание — штамповку книг при участии помощников-биороботов.

«Да-да, я помню, что Антон Чехов — это псевдоним Алексея Пешкова!» — уверяла зрителей чиновница в одном из роликов. На стоп-кадре Максим набил титр: «В книгах, написанных биотами, вы не встретите информации о том, под каким псевдонимом в действительности писал Алексей Максимович Пешков».

«Я сомневаюсь, что в СССР газированная вода в автомате могла стоить всего одну копейку, поскольку себестоимость одноразового пластикового стаканчика…» — размышлял перед камерой политик. «Не более одного исторического факта на главу! — переносил Максим в титр набросанные редакторами фразы. — Именно так сказано в инструкции для биотов-историков».

Не более трех упоминаний великих композиторов на роман, не более двух запросто считываемых аллюзий, не более тысячи используемых во всей книге оригинальных слов и их производных — иначе обыкновенному среднестатистическому читателю будет трудно воспринимать текст! Не является ли это откровенным, нарочитым обыдлением населения? Что станет с великим и могучим, если его сведут до удобоваримого минимума, который назвать лексиконом язык не поворачивается?

«Мы — люди, и мы делаем настоящие книги для таких же, как мы, людей. Мы вкладываем душу. Остерегайтесь подделок!»

«На каждом этапе — от написания рукописи до выхода экземпляра из типографии — наши книги проходят через живые руки и наполняются теплом наших сердец».

«В нашем издательстве мы не предоставляем ни малейшего шанса роботам подсунуть вам свои мысли, выдавая их за человеческие».

«Биот-тренер по футболу не сделает вашего ребенка шахматистом. Биот-садовник не научит ухаживать за домашними животными. Неужели вы считаете, что комплект писателей-недоучек сможет превратить сына или дочь в разносторонне развитую личность?!»

«Биороботы не испытывают эмоций — адекватные реакции заложены в них программой. Чьи же и какие эмоции передает читателям работающий над рукописью биот?»

«Ваши дети достойны того, чтобы через страницы романов с ними говорили настоящие, думающие и чувствующие люди».

И еще много, много, много всего… А перед глазами плыли настоящие, живые, теплые, чувствующие тела в бикини и панталончиках…

— Все, Макс! — Его, ослепшего и отупевшего, тронул за плечо Петр Саныч. — Довольно. Мы сделали все, что могли. Для завтрашней пресс-конференции этого будет вполне достаточно, а дальше — поглядим на реакцию. Если читатели нас поддержат — продолжим борьбу. Ступай домой, отдохни, переоденься. Ты ведь придешь на банкет?

Максим хотел ответить что-то про пир во время чумы, затем подумал, что биоту, запрограммированному на выполнение всего одной функции, и в голову не пришло бы заниматься подобными сравнениями, и зашелся в приступе дурацкого, неконтролируемого хихиканья. Петр Саныч, все прекрасно понимая, сжал его плечо и пошел настраивать на отдых других сотрудников.

Пятнадцать лет — это, конечно, не юбилей, но все же срок весьма солидный. Десятилетие «Обстоятельств слова» Максим не отмечал — просто потому, что тогда еще доучивался в школе и о работе в издательском бизнесе даже не помышлял. Но наслышан о подобных празднованиях был изрядно. По этой причине он взял напрокат настоящий смокинг. Литераторы — они такие; творить они могут в халатах и стареньких разношенных свитерах, на встречи с читателями приходить в демократичных джинсах и простеньких батничках, а на банкет наверняка припрутся в чем-нибудь чопорном и великолепном. Не может же он, сотрудник издательства, выглядеть на их фоне нищебродом?!

Как выяснилось, со смокингом он угадал. Виктор Палыч и Петр Саныч, во всяком случае, пришли почти в таких же. Авторы оделись кто во что горазд, но тоже смотрелись официально и торжественно. Дамы превзошли себя. На них Максим, разумеется, не мог не заострить внимания и, благостно вздыхая, примечал и узнавал под роскошными платьями самые изысканные фасоны, самые богатые кружева, которые доселе мог лицезреть лишь на картинках в интернете.

Однако после первого же выпитого бокала шампанского в голове зашумело, а вся скопившаяся за последние несколько суток усталость выплеснулась, обрушилась на него одним махом. До того стало обидно, что Максим на минутку затосковал: народ будет веселиться, отрываться напоследок, а он… Неужели просто уйдет домой?

Народ меж тем уже вставал из-за столов и разбредался по залу. Беседовали о чем-то наскоро собравшиеся группки, журчали голоса подвыпивших девчонок, шелестели шелка… К нему подошла Наташа в длинном, до пола, обтягивающем бордовом платье… кажется, предложила потанцевать, но Максим пьяно мотнул головой, поднялся с места и, пошатываясь, побрел в сторону своего кабинета, расположенного, к счастью, на том же этаже. По дороге зацепился за внимательный взгляд Петра Саныча и вдруг подумал, что главный редактор, наверное, может подозревать в шпионаже и самого Максима. Почему нет? Сотрудник он относительно новый, запросто может быть засланным казачком, выведывать все тайны и сливать основному нанимателю… Как, впрочем, и маркетолог Мишка, и литературный редактор Наташа, и Лида с первого этажа…

Добравшись до кабинета, он плюхнулся в кресло и привычным, неосознанным, доведенным до автоматизма движением включил комп. Зачем, для чего? Не работать же он собрался?! Что-то царапало его, что-то подсказывало — мол, неспроста ты подключился к Сети, парень…

Глаза слипались. Самым мудрым решением было бы сейчас уехать домой и отоспаться перед пресс-конференцией, но пальцы уже сами вводили пароль от облачного диска, на котором Максим хранил сокровенное. Не самое мудрое решение, но вполне подходящее для того, чтобы привести себя в чувство.

Он открыл одну папку с фотографиями, затем другую, блаженно прищурился. Да, угадывать модель трусиков под тканью вечерних платьев — занятие весьма интересное, но разве сравнится оно с тем, чтобы просто рассмотреть во всех деталях ту же модель на обнаженном, освобожденном от прочей одежды теле?

Сотни, тысячи лиц и фигур… Когда-нибудь и их полностью заменят девушки-биоты — секс-индустрия развивается полным ходом. Но пока еще можно было наслаждаться живыми, застенчивыми взглядами, естественными, не развратными позами, любоваться пикантными подробностями неидеальных, с милыми мелкими изъянами, не специально выращенных для строго определенной функции тел. Сможет ли однажды обворожительный, искусственно наполненный под завязку агрессивным эротизмом биоробот посетовать, что ощущает себя то ли участницей кастинга, то ли пациентом гинеколога? Вряд ли. Сможет ли сообразить, что подчас простые хлопковые слипы куда нужнее Максиму, нежели откровенные, вызывающе никчемные полоски ткани вдоль и поперек интимных мест?

Максим вздрогнул. Как-то слишком быстро и просто пришло понимание. Он вычислил засланного казачка.

Сердце заколотилось. Нужно скорее сообщить Петру Санычу! Он, конечно, сочтет молодого верстальщика обыкновенным пьяным идиотом, да еще и извращенцем — ведь, не объяснив причин своей догадки, Максим не сможет привести доказательство! Или сможет? Вполне достаточно будет указать на шпиона, а дальше — дело техники! Биоты только с виду неотличимы от людей, но мозги у них отнюдь не человеческие…

Максим, разворачивая кресло, одновременно попытался рывком подняться из него — и мигом уткнулся в грудь неслышно подошедшей Наташи. Литературный редактор опешила, отшатнулась, затем заливисто расхохоталась.

— Экий ты неловкий, Макс! Может, отвезти тебя домой?

— Что ты тут делаешь?

— Тебя потеряла, — пожала она плечами и вновь заулыбалась.

А потом разглядела выражение его лица — и мигом все поняла.

— Как ты догадался, родной? — с кривой усмешкой качнула она головой. — Где я прокололась?

— Ограниченность твоей программы, родная, — попытался в тон ей ответить Максим, но вышло куда злее, чем он хотел; видимо, шампанское еще не полностью выветрилось. — Трусы из натуральных тканей хорошего качества — это правильно. Простой, надежный, мягкий хлопок — это прекрасно. Но ни одна нормальная женщина не наденет такое белье под обтягивающее вечернее платье.

Наташа постояла, обдумывая информацию, затем кивнула, приняв ее к сведению.

— И что мы будем делать, родной?

— Не знаю, что будешь делать ты, родная, а я намереваюсь поделиться открытием с главным редактором. Есть какие-то возражения?

— Есть, родной! — Она прошла и мягко опустилась в кресло — к счастью для Максима, стоящее спинкой к монитору. — Ты подумай: оно тебе надо?

Максим подумал. Еще полгода назад он планировал приударить за Наташей — она была дружелюбной, общительной и очень симпатичной. Сейчас он внутренне содрогался, примеряя на себя ощущения — он мог бы целоваться с ней, ласкать ее, снимать с нее деликатные предметы туалета, заниматься с ней любовью…

Нет, не то! Думать надо о другом. Она почему-то считает, что он не должен сообщать о ней главреду. Считает, что ему это невыгодно. Почему?

— Почему?

— Ну, смотри: издательству все равно крышка. Даже несмотря на такую роскошную агиткампанию и отчаянную пресс-конференцию на грани фола.

— Постой-ка! Ты же сама предложила этот лозунг — «Людьми для людей»!

— Верно! И всячески подсказывала вам, направляла в верное русло.

Максим вновь задумался. На каком же этапе подстава? Он перебирал все те фразы, что вносил сегодня днем в титры. Наконец понял.

— Завтра ты на пресс-конференции, после того, как для журналистов прокрутят ролик, заявишь, что ты биот. Верно?

— Ты догадлив, — подарила она ему еще одну улыбку — в качестве поощрения за сообразительность. — И тогда грош цена будет всем этим лозунгам. В издательстве, которое кичится человеческим отношением к книгам каждого своего сотрудника, обнаруживается биот. Здорово, правда? И кто же поверит остальным вашим заявлениям?

Максим дернулся в сторону выхода, но она придержала его за взметнувшуюся фалду.

— Куда ты, родной? Мечтаешь, чтобы меня поскорее уволили? Ну, так я найду способ рассказать общественности, как и при каких обстоятельствах состоялось это лицемерное увольнение: целый год я считалась отличным сотрудником, пока вдруг не выяснилось… Какая дискриминация, а? Ну просто образчик лицемерия!

Максим выдернул фалду из ее кулачка, но она продолжала говорить:

— Если тебе недостаточно такого аргумента — послушай другой. Вернее, я молча его проиллюстрирую. — И она ткнула большим пальцем себе за спину, на монитор с целой россыпью фотографий. — Как там в Мексике этот праздник называется, про который у тебя целый фильм? Инфьората? Нет, это что-то итальянское… Ну, и неважно вообще-то. Так сколько лет девочкам, собирающимся на этот праздник?

Максим похолодел. Извращение извращению рознь. Фетишизм — это одно, а детская порнография — совсем другое. Обыватель не поймет разницы между любованием полуодетым подростком и склонностью к педофилии. Один сотрудник издательства — биот, другой — педофил. Круто, да? Вполне достаточные основания, чтобы навсегда отказаться от покупки согретых теплом людских сердец книг…

Это был такой удар, что Максима ощутимо качнуло. Он все же нашел в себе силы развернуться и на деревянных ногах выйти из собственного кабинета.

— До завтра, родной! — донеслось ему вслед игривое и многообещающее.

Это был самый длинный из всех виденных Максимом подиумов. За столом, уставленным кучей разнокалиберных микрофонов, уместилась добрая половина издательства «Обстоятельства слов». Максим, хоть и был простым верстальщиком, сидел близко к середине стола, неподалеку от руководства — так посадили.

Зал напоминал растревоженный улей. Пресс-конференция еще не началась, но журналисты уже вовсю надиктовывали голосовые сообщения на свои смартфоны, фотографы вовсю щелкали аппаратами, наобум ловя интересные кадры.

Наконец Петр Саныч постучал карандашом по микрофонной стойке.

— Здравствуйте, уважаемые гости! Я начну без долгих вступлений. Меня вы все наверняка знаете — я главный редактор этого издательства. Руковожу, так сказать, процессом. А еще я не всегда умею рассчитать собственные силы в борьбе с алкоголем. На прошлый Новый год перебрал и уснул за столом на глазах у своих сотрудников. Мне было стыдно, ужасно стыдно, поэтому я пообещал им, а теперь обещаю и вам, что впредь постараюсь быть аккуратнее с выпивкой…

— Меня зовут Ольга Васильевна, я заместитель главного редактора и в нашем коллективе считаюсь крайне строгой дамой. Дома же мои дети вьют из меня веревки. Я их совершенно бессовестно балую, потому что пытаюсь хоть так компенсировать то время, что провожу вне семьи. Всякий раз обещаю себе, что рано или поздно по-настоящему займусь их воспитанием… Теперь вот обещаю это прилюдно.

— Добрый день! Меня зовут Максимом, и я — фетишист…

— Я — Лида, и я до сих пор сплю при включенном свете…

— Я — Миша, я ужасно боюсь тараканов…

— Я Виктор Палыч…

— Я Марина…

А потом на зал обрушилась тишина. Репортеры всех мастей затаили дыхание, не веря своему счастью, — столько пикантных подробностей за один раз! Сенсация! Бомба!

— А вы знаете, почему она молчит? — вдруг подал голос Петр Саныч, и взоры всех присутствующих обратились к сидящей с краю Наташе.

Она была спокойна, она искренне не понимала, чего от нее ждут.

— Она молчит потому, что она — идеальна. Внутри ее программы нет условий для развития новых стадий самооценки. В ней нет изъянов — но исключительно в заданной плоскости. Сейчас она недоумевает, почему вдруг мы все признались в каких-то гадостях. Все просто: мы признались в собственных недостатках, потому что мы их имеем. Мы — обычные люди, такие же, как вы все. А она — биот. Не человек. И, к счастью, с сегодняшнего дня — уже не сотрудник нашего издательства.

Приблизительно через полгода Зоя Марковна Апологетова-Моршанская доставила в «Обстоятельства слова» свою рукопись. Настоящую свою. Без дураков.