Глава II
Деловое чутье Аллана
Я вернулся в лагерь, разбитый на окраине крааля Кенеки, в заброшенном саду, где бананы, апельсины, папайя и прочие экзотические фрукты, в полном соответствии с теорией естественного отбора, боролись за место под солнцем. Там я застал готтентота Ханса, которого считал в каком-то смысле другом, ибо он в свое время служил еще моему отцу, перед сооружением из пальмовых листьев. Ханс присматривал за котелком, висевшим над костром, который развели из лущеных початков кукурузы. Вид у него был сердитый.
– Вот наконец и баас, – затараторил он. – Представляете, час тому назад повар Ару ушел и оставил на меня это варево, да еще наказал держать его на медленном огне, не давая ни закипать, ни остывать. Он клялся, что собирается помолиться Аллаху, баас, якобы он очень почитает пророка Магомета. Знаю я, баас, к кому этот парень собрался: своими глазами видел, как прошлой ночью Ару целовался с толстухой. Рот у нее огромный, что твоя тарелка, а глазища так и сверкают. Она пугает меня, баас, я всегда робею перед женщинами.
– Да ну? Лучше бы ты робел перед бутылкой джина.
– Э нет, баас, полная бутылка куда лучше женщины. Никак не пойму, почему люди столь дурного мнения о джине? Вот, допустим, ты залился по самую макушку, захмелел, а наутро у тебя раскалывается голова, и ты думаешь: вот оно, наказание за все твои прегрешения. А если джин оказался плох, тебе и вовсе начинает казаться, что твоим черным злодеяниям несть числа и, как бы горячо преподобный отец за тебя ни молился, вряд ли ты получишь прощение. Но зато наутро, если тебе хватило ума и везения разжиться кувшином кислого молока, солнышко тебе улыбается, и ты будто бы заново родился. Грехи отпускают тебя, ты чувствуешь, по себе знаю, что твой духовник одержал верх над преисподней. На нашем жизненном пути так много грязи, баас, что редко кому не случается оступиться. Подумаешь, джин! А с женщинами все отнюдь не так просто, баас, уж ты-то и сам прекрасно это знаешь. От женщины не избавишься с помощью кислого молока на рассвете, она всегда рядом, даже после смерти, ну, ты понял, о чем я, баас.
– Перестань болтать чепуху и подавай мне обед.
– Я бы и рад, баас, но с этим варевом не все ладно, оно прилипло к стенкам котелка и не отскребается даже железной ложкой. Если бааса не затруднит самому отколупать себе еду, будет куда проще. – С этими словами он подтолкнул обуглившийся котелок в мою сторону.
– Будь в этом пристанище мусульман хоть капля спиртного, Ханс, я решил бы, что ты попросту пьян.
– Баас глупее, чем я думал, если верит, что почитатели пророка не пьют. Сейчас джина у них нет, это верно. Просто он закончился, а новый взять неоткуда, пока торговцы не вернулись. Зато они варят свое собственное пальмовое вино: неплохое, кстати, и пьется легко, если только тебя потом не вывернет. Мне вот не повезло сегодня, баас, хватило и двух полных кружечек. Если баас хочет сам попробовать…
Тут я схватил первый попавшийся предмет – им оказался трехногий табурет – и швырнул его в Ханса. Но готтентот, похоже, предвидел подобную реакцию с моей стороны и проворно укрылся за углом хижины.
Немного погодя, когда я уже отчаялся бороться с присохшим к стенкам котелка рагу и закурил трубку, Ханс вновь появился, причем с таким кротким видом, что я понял: без вина тут не обошлось. Однако у меня не было ни сил, ни желания читать ему нотации.
– Чем же баас занимался весь день в этой глуши? – робко спросил готтентот, глядя на меня с опаской, ведь в моем распоряжении оставались еще другой табурет и котелок. – Говорил с этим огромным повелителем дождя, у которого еще глаза как у филина, вылезшего на свет божий, с этим Кенекой? Или, может, с его женой, которая весьма недурна собой? – добавил он, подумав.
– Да, мы беседовали, в смысле – с самим Кенекой, а не с его женой. Ибо супругу его я знать не знаю и вообще впервые про нее слышу, – ответил я. А затем поинтересовался: – А что ты скажешь про Кенеку, Ханс?
Неожиданно мне захотелось узнать мнение моего верного готтентота, который обладал проницательным умом и редко ошибался.
Ханс, который уже протрезвел от пальмового вина, вперил пару желтых глаз в вечернее небо, теребя в руках свою грязную шляпу, взял котелок, выудил из него куриную ножку и с задумчивым видом съел ее. Затем достал свою трубка, сделанную из кукурузного початка, и попросил у меня табака. Это, кстати сказать, меня порадовало: ведь если Ханс курит, значит он вполне трезвый.
– О чем это баас меня спрашивал? – произнес он, покончив с церемониями. – Ах да, вспомнил, про этого местного вождя, Кенеку. Что ж, баас, я кое-что узнал от его жены, она очень ревнива и поэтому оказалась словоохотливой. Так вот, прежде всего этот самый Кенека – заправский лгун, баас, но для местных жителей это пустяк, они тут все лжецы, не то что мы с вами, баас. Уж мы-то никогда не грешим против истины, по крайней мере я.
– Перестань валять дурака и отвечай на вопрос.
– Ладно, баас. Я упомянул, что Кенека лжец, да? Наверное, он уже рассказал вам занятную историю о том, как обосновался в этой земле, убив главаря работорговцев, после чего все тут же признали его своим предводителем. На самом деле он просто подбил остальных рабов на мятеж. Кенека прикинулся верным служителем пророка и заявил, что ему больно видеть, как любители джина попирают священный закон. Надо сказать, это было умно с его стороны. Рабы подобрались к своим хозяевам, когда те спали, отнесли их на скалу и сбросили одного за другим в бурные воды. Только двое отказались участвовать в этом, за что Кенека велел засечь их до смерти, да и поделом. Ну а потом все эти люди, ненавидящие работорговцев за то, что те лишили их крова, сделали Кенеку вождем – за его святость и непримиримое отношение к пьяницам, а еще они боялись разделить участь своих бывших хозяев, сброшенных со скалы. Вот почему он так строго соблюдает молитву: ему приходится поддерживать славу святого и служить для остальных примером благочестия.
Ханс умолк и снова разжег трубку от тлеющих угольков костра, а я нетерпеливо спросил, что еще ему известно.
– Много чего, баас. В Кенеке живут два человека. Первый – деспот, жаждущий власти над миром; это жестокий и коварный тип, он любит выпить, пока никто не видит. Ну а второй – мечтатель, который прислушивается к голосам свыше, высматривает в небе знамения и повинуется им; это настоящий колдун, которого манят дали, а он вынужден томиться в здешней глуши, как лев в клетке. В свое время мать Кенеки, должно быть, ошиблась и вместо близнецов родила одного ребенка с двумя душами, которые давно уже борются между собой и будут бороться впредь, пока не убьют его.
– Пожалуй, подобное со многими случается. И это все, Ханс?
– Да, баас, то есть нет. Баас наверняка уже и сам догадался, что преграды, возникающие на нашем пути – ну, когда мы не могли идти своей дорогой, поскольку вождь местного племени угрожал нам расправой, – все это было подстроено Кенекой специально. Он просто-напросто хотел заманить нас в свой крааль.
– Да неужели? Я и понятия не имел.
– Да, баас, именно так все и было. Я узнал об этом от ревнивой женщины.
– Но зачем я понадобился Кенеке? Какая ему от меня может быть выгода? Охотиться тут не на кого, а взять с меня нечего, я не богат. Да он и не просит ничего и, между прочим, кормит нас даром.
– Кажется, он хочет куда-то позвать вас, баас. Этот лев жаждет вырваться из клетки и полакомиться свежатиной, он устал питаться одной мертвечиной. Кенека еще не рассказывал вам о священном озере, баас? Ну, за ним дело не станет.
– Признаться, Ханс, я уже и впрямь кое-что от него про это слышал. Он утверждает, что якобы там родился, а в юности пережил приключение, из-за которого соплеменники изгнали его.
– Верно, баас, а вскоре – помяните мое слово – окажется, что он хочет вернуться на родину в поисках новых приключений или же затем, чтобы свести с кем-нибудь старые счеты; впрочем, одно другому не мешает. Баас согласен отправиться вместе с ним?
– А ты, Ханс?
– Нет, баас, этот Кенека сильно смахивает на призрак, а у меня от них мурашки по коже. – Готтентот снова уставился в небо, немного помолчал и добавил: – Хотя… Пожалуй, мне все-таки лучше отправиться к озеру, баас, чем оставаться в этом месте, где от безделья я наверняка опять возьмусь за пальмовое вино, после чего мне будет совсем худо. Кроме того, доброму христианину вроде меня не пристало бояться призраков, мы живо отправим их обратно в преисподнюю, как учил ваш преподобный отец, баас. Он так и сказал, когда приснился мне нынче ночью: «Не важно, Ханс, чего мы сами хотим, ибо мы должны следовать туда, куда призовет нас воля Всемогущего, даже если при этом Он тащит нас за волосы, используя Кенеку». Теперь, баас, я должен, пока не стемнело, отчистить эту посуду, а после встречусь в укромном уголке с женой Кенеки и постараюсь выведать у нее побольше. Вы же меня знаете, баас: Ханс постоянно жаждет мудрости.
– Смотри не отыщи ненароком глупости, – заметил я наставительно.
Тут я вспомнил, что и у меня нынче вечером тоже назначена встреча. В безоблачном небе уже вовсю сияла звезда. Я поднялся и пошел в сторону крааля. Мы разбили лагерь за оградой из опунций, которые росли вокруг, создавая живой частокол.
«В своей нелепой манере, – думал я по пути, – Ханс изрек великую истину. Бесполезно выкручиваться, коли надо идти, от судьбы не уйдешь. Да, у человека есть свобода выбора, но условия, в которых он может ею воспользоваться, весьма ограниченны».
У околицы меня уже ждал человек в белых одеждах, готовый сопроводить гостя в обитель Кенеки. Как он сам объяснил, на него была возложена обязанность отгонять от белого господина собак и следить, как бы тот ненароком не напоролся на иглы.
Мы прошли через довольно опрятный крааль к северной его окраине, где за оградой виднелась скала, под которой протекал поток, сейчас почти совсем пересохший. По словам Ханса, именно с этой скалы Кенека и сбросил работорговцев.
Кенека жил в глинобитном доме прямоугольной формы, с соломенной крышей и побеленными стенами. Здание окружал высокий частокол, и войти внутрь можно было только через двойные ворота. Вождь явно не желал рисковать. Перед внутренними воротами мой проводник откланялся. В тот же миг мне открыл сам Кенека, проворно сняв деревянную щеколду. Он низко, почти благоговейно поклонился и произнес:
– Входи же, о Макумазан. Слава белого господина достигла самых дальних пределов, добравшись также и до нашей глуши, куда обычно не проникают вести из внешнего мира.
«Чего же тебе все-таки надо от меня, приятель?» – уже в который раз подумал я, внимательно всматриваясь в его лицо. А вслух сказал:
– Неужели? Это более чем странно, ведь я не благородных кровей, не королевский придворный в лентах и звездах и отнюдь не богат. Я всего лишь скромный охотник и путешественник.
– Что же тут странного? О Макумазан, разве ты не знаешь, что мы судим о людях двояко? И для меня важна твоя собственная ценность как человека, а вовсе не положение, которое ты занимаешь в обществе. Богатство и почести мало интересуют меня. Ничего удивительного, если я осведомлен о твоих личных заслугах и достоинствах, каковых, смею заметить, отнюдь не мало. Разве я не говорил тебе, что принадлежу к братству колдунов-целителей и что мы, живущие в разных концах Африки, общаемся между собою тайным, одним лишь только нам известным способом? Так вот, прежде чем ты ступил на наш берег, я уже знал, кто ты таков и на каком судне приплыл. Среди прочих мне пришло послание и от нашего главаря, Зикали из страны зулусов.
– В самом деле? Что ж, помыслы Зикали так темны и странны, что я почти не удивлен. Но стоит ли так откровенничать здесь, друг Кенека? В твоем доме наверняка есть женщины, а у них длинные уши.
– Женщины? Ты полагаешь, что я пущу в свой укромный уголок этакую дрянь? Ну уж нет, тут мне прислуживают только верные мужчины, но и те на закате уходят. Остаются лишь стражники у ворот.
– Да ты отшельник, Кенека.
– В ночные часы я отшельник, ибо тогда я общаюсь с небесами, а днем… Что ж, днем я как все – не хуже и не лучше остальных.
Мне вспомнились слова Ханса о том, что в Кенеке уживаются два человека, и я в который уже раз подивился проницательности готтентота.
Кенека провел меня по хорошо утоптанному двору к крытой веранде своего прямоугольной формы дома, с дверьми и окнами в арабском стиле. Вместо стекол в оконные проемы были вставлены циновки. По всей видимости, комнат было две. На веранде стояла парочка стульев из эбенового дерева с высокими спинками – такие и сейчас встречаются на Восточном побережье. Отсюда открывался чудесный вид: у подножия обрыва под нами бежала река, а за нею расстилалась просторная равнина. Я сел, а Кенека зашел в дом, освещенный светом лампы, и вернулся с бутылкой бренди, двумя стаканами и кувшином воды. По его знаку я налил себе немного, он же отмерил свою порцию щедрой рукою.
– А я думал, ты мусульманин, – заметил я с наигранным удивлением.
– В таком случае у тебя плохая память, Макумазан. Совсем недавно я сказал тебе совсем иное. Днем, перед всеми, я почитаю пророка; ночью же, когда остаюсь один в этих стенах, поклоняюсь не полумесяцу, а вон той звезде. – Он указал на Венеру, ярко сиявшую в ночном небе, поднял стакан, кивнул в ее сторону и выпил.
– Ты затеял рискованную игру, Кенека.
– Ерунда, – пожал он плечами, – тут не так уж много истинных фанатиков и нет никого, кто бы время от времени не прикладывался к бутылке. К тому же разве я не чародей, разве все не боятся меня и не приходят за помощью, хотя колдовство у них вроде как и под запретом?
– Прав ли я, Кенека, предполагая, что и ты тоже их боишься?
– Порой и такое случается, Макумазан, – признался Кенека без обиняков. – Ведь даже у «небесного пастуха», – (так он именовал заклинателя дождя), – есть желудок, а некоторые из местных жителей очень хорошо разбираются в ядах, особенно женщины. Видишь ли, Макумазан, я бывший раб, волею судьбы ставший господином, и они этого не забыли.
Мне все это порядком надоело, и я спросил напрямик:
– Чего ты хочешь от меня?
– Мне нужна твоя помощь, господин. У меня в этой земле есть все, но я хочу убраться отсюда и вернуться к себе на родину.
– Ну и что ж тебе мешает?
– Очень многое. Перед закатом я уже объяснял тебе, что мне никак нельзя уйти, не измыслив подходящего предлога. Если я только попытаюсь это сделать, меня убьют как предателя и вероотступника. Таково, Макумазан, Древо истины, но не проси меня сосчитать его листья и объяснить тебе, почему и как они растут.
– До чего же красиво ты говоришь, Кенека. И все-таки чего ты хочешь от меня?
– Разве я не говорил тебе, господин, что твоя слава достигла также и наших ушей? Сейчас я поделюсь с тобою еще одной истиной. Можешь мне не верить, но я не лжец, господин. Меня посещают видения, как и моего покойного отца, да к тому же я однажды заглянул в лицо Энгои и вкусил ее мудрости. В видении она велела мне искать твоей помощи, господин.
– Так вот зачем ты, Кенека, преградил мне дорогу, настроив против меня озерное племя и вынудив заехать сюда?
– Верно, господин, хоть я и не понимаю, кто выдал тебе мои планы. Возможно, кто-нибудь из женщин. Или твой проворный желтоглазый слуга, который держит ухо востро даже во сне, как кошка, и, даже если с виду мертвецки пьян, что-нибудь разнюхал. В общем, получив знамение свыше, я и привел тебя сюда.
– Чего ты хочешь от меня? – повторил я, теряя терпение. – Я устал от пустой болтовни. Выкладывай начистоту, Кенека, а я уж сам разберусь, что к чему.
Он поднялся, шагнул к краю веранды и взглянул на звезду словно бы в поисках очередного знамения. А затем обернулся и произнес:
– Ты, господин Макумазан, прирожденный путешественник, жаждущий знаний, настоящий охотник за диковинками. Ты узнал о таинственном священном озере Моун, до которого еще не добирался ни один белый человек, и захотел разгадать его тайны. Мой рассказ еще больше возбудил твое любопытство. Без провожатого ты никогда не отыщешь это место, и лишь я один, здешний заложник, могу привести тебя туда. Возьмешь ли ты меня с собой?
– Постой, приятель, не гони лошадей. Хочу я или нет найти то место, это мое дело, а вот тебе, видать, позарез нужно туда попасть, уж не знаю зачем. Но похоже, без меня тебе никак не обойтись.
– Верно! – У него вырвался вздох, похожий на стон. – Я буду с тобой откровенен, Макумазан. Мне необходимо отыскать озеро, потому что те, на кого пала Тень, должны следовать за нею, как бы ни менялся ее облик. Она явилась ко мне во сне и трижды повторила, что если я попытаюсь обойтись без твоей помощи, господин, то меня непременно убьют. Поэтому я и молю тебя о помощи.
Тут во мне проснулся делец, ибо, вопреки некоторым мнениям, у меня есть определенная хватка, порой я даже бываю слишком непреклонен.
– Послушай, друг Кенека, я приехал в эти земли, потому что до меня дошли слухи, будто бы где-то неподалеку полным-полно слонов и другой дичи. Ты же знаешь, я промышляю охотой. Так что вовсе не таинственное озеро привело меня в эти края, хотя я и не откажусь взглянуть на него, коли оно вдруг попадется на моем пути. Давай говорить как деловые люди: если я соглашусь на сие путешествие – опасное и трудное, как ты сам признал, – то желаю получить за это приличное вознаграждение. Да, ты должен будешь мне хорошо заплатить. – И я взглянул на него сурово, как ростовщик на парнишку, просящего ссуду.
– Понимаю, Макумазан, твое условие вполне справедливо. У меня есть сто соверенов английского золота: мне с трудом удалось скопить эту сумму, монетка за монеткой. Ты получишь их, когда мы окажемся на озере.
Я вскочил со стула:
– Подумать только: я получу сто соверенов на озере, до которого мы, возможно, никогда не доберемся! Ты, видно, решил обидеть меня, приятель? Спокойной ночи, вернее, прощай, ибо завтра ноги моей здесь не будет!
И я уже было собрался сойти с веранды, однако Кенека схватил меня за полу одежды:
– Господин, не гневайся на своего раба. Все, что у меня есть, твое.
– Так-то лучше. И что же у тебя есть?
– Я торгую слоновой костью, господин, и у меня ее припасено довольно.
– Сколько именно?
– Сотня бивней, господин, я собирался продать их в следующее новолуние. Ты можешь выбрать, что тебе понравится…
– Выбрать? Ты, наверное, хотел сказать, взять все и вдобавок еще сотню соверенов на непредвиденные расходы?
Кенека закатил глаза и вздохнул:
– Что ж, так тому и быть. Завтра я покажу тебе слоновую кость.
Он вошел в дом и, вернувшись с холщовым мешком, открыл его. Я увидел, что тот полон золота.
– Возьми это в качестве задатка, господин.
Тут деловое чутье снова пришло мне на выручку.
Сообразив, что если я возьму сейчас хоть одну монетку, то сделка вступит в силу, какого бы качества ни оказалась слоновая кость, я решительно отпихнул мешок:
– Вот увижу бивни, тогда и потолкуем. А пока спокойной ночи.
Наутро явился слуга, чтобы сопроводить меня в дом Кенеки.
На этот раз я прихватил с собой Ханса, заранее введя готтентота в курс дела и надеясь получить от него хороший совет.
– Стойте на своем, баас, и постарайтесь заполучить как можно больше. Жаль, что баас не торгует женщинами, как арабы: у Кенеки есть такие славные девушки, и он отдал бы любую, не будь баас таким примерным христианином. Знаете, баас, мне кажется, что вы можете запросить у него любую цену. Кенека жаждет поскорее покинуть свой крааль, но без вашей помощи ему не выйти отсюда живым.
– Оставь свои глупости, – сказал я, хотя в глубине души был с ним согласен.
Дверь дома, как и прежде, открыл сам Кенека. Он подозрительно взглянул на Ханса, но промолчал. А внутри я увидел такое богатство, что у меня загорелись глаза. Бо́льшую часть пространства за оградой занимала слоновая кость; впрочем, некоторые бивни почернели от времени, зато три или четыре экземпляра оказались значительно крупнее всех, что мне доводилось когда-либо видеть. Ханс, прекрасно разбиравшийся в слоновой кости, переходил от бивня к бивню и внимательно их изучал, что заняло довольно много времени, а я подсчитывал общую стоимость, исходя из тогдашнего рыночного курса. За вычетом транспортных и прочих расходов получалось как минимум семьсот фунтов стерлингов.
Потом мы очень долго обсуждали детали и наконец пришли к соглашению, условия которого я изложу вкратце. Я должен сопроводить Кенеку на земли его родного племени дабанда, если только мне не воспрепятствует в этом тяжелая болезнь или стихийное бедствие, после чего волен вернуться обратно или же идти куда пожелаю. Кенека, в свою очередь, обязывается уплатить за услуги слоновой костью и за свой счет отправить ее на Занзибар моему доверенному лицу, агенту, который продаст товар с максимальной выгодой и перечислит вырученную сумму в банк Дурбана. Кроме того, мешок, в котором и впрямь оказалось сто соверенов, перешел в мои руки. Поначалу я обрадовался, а потом сообразил, что в дикой местности, куда мы направлялись, от золота нет никакой пользы.
Да, Кенека вдобавок еще взял на себя обязательство устроить так, чтобы я оказался в его краале желанным гостем, а также на протяжении всего пути защищать меня по мере сил.
Таковым в общих чертах был наш договор (я в душе ликовал, разглядывая свое приобретение), который мы скрепили подписями. Я поставил свой крупный и размашистый росчерк, Кенека вывел затейливые арабские символы, в которых уже порядком поднаторел, а Ханс – отметку свидетеля, а скорее кляксу, потому что перо расщепилось. Покончив с формальностями, я ушел обратно в лагерь в приподнятом настроении, пообещав вернуться после полудня, чтобы обговорить все детали отгрузки слоновой кости и предстоящего путешествия.
– Ханс, – обратился я к слуге; кроме него, поговорить было не с кем, – а ловко я обделал это дельце, верно? Учись, мой друг! Нужно, как говорится, ковать железо, пока горячо. Ведь завтра Кенека вполне мог передумать и назначить меньшую цену.
– И впрямь ловко, баас. Хотя порой яркие искры от железа слепят глаза. Уверен, что завтра Кенека предложил бы вдвое больше, ведь его запасы намного богаче. Я тоже преподам вам урок, баас: лучше бы вы выждали некоторое время. Разве я не говорил, что этому типу просто не терпится уйти отсюда, а без вашей помощи это невозможно, так что он ничего не пожалеет?
– Пусть так, Ханс, – ответил я, немного обескураженный, – но я бы в любом случае не смог выручить лучшую цену.
– Все зависит от того, во сколько вы оцениваете свою жизнь, баас, – задумчиво произнес Ханс. – По мне, так все слоновьи бивни, какие только есть в мире, не стоят человеческой жизни, ведь из них даже гроб не сколотишь.
– Что ты несешь? – спросил я сердито.
– Я всего лишь думаю, баас, что мы с вами умрем прежде, чем достигнем места назначения. Представьте, что эти бивни никогда не попадут на побережье, ведь у Кенеки тоже есть, как вы говорите, деловая хватка. По дороге он может подстроить кражу бивней и вернуть их себе. На его месте, баас, я бы так и поступил. Зато у бааса останутся сто соверенов, которые очень нам пригодятся, когда мы будем помирать с голоду в каких-нибудь дебрях, или же помогут нам подкупить идола Кенеки, чем бы тот ни был, или…
Тут я потерял терпение и хотел было влепить Хансу затрещину, но он ловко увернулся и с ухмылкой убрался восвояси, предоставив мне самому управляться с обедом. Пока я ел, на душе у меня скребли кошки: мысль, что этот негодник может оказаться прав, не давала покоя. Снискав сомнительную выгоду, я обрек себя на неведомые опасности в компании с туземцем, о котором почти ничего не знаю, кроме того, что он довольно странный тип, а учитывая оплату вперед, я теперь нахожусь в полном его распоряжении. Пусть даже я потеряю товар и вырученные за него деньги, все равно сто соверенов отягощали мой карман и мою совесть, как кусок свинца.
Я уже раскаивался, от всей души желая никогда не видеть эти проклятые бивни. Я даже порывался отправить Ханса с золотом к Кенеке, но потом передумал, ибо, откровенно говоря, сомневался, что тот получит свое золото обратно. Дело не в том, что Ханс нечестен, просто возвращать деньги тому, кто их дал, было против его правил. Он уж, скорее, закопает мешок или вручит его ревнивой жене вождя, от которой узнал так много интимных подробностей, но Кенека не увидит своих денег, если только я сам их ему не верну, а поступить так мне не позволяла гордость.
Вдруг настроение мое резко изменилось: то ли на меня снизошло некое вдохновение свыше, то ли сказались последствия плотного обеда (что более вероятно, ибо, как ни унизительно сие признавать, наши взгляды на жизнь во многом зависят от желудка). Так или иначе, я подумал: «Да неужто я трусливый кролик, чтобы отказываться от верного дела из-за одной только пустой болтовни и посулов Ханса, который всего лишь упражняется за мой счет в остроумии? Если я, поддавшись на его провокационные речи, вернусь к побережью, готтентот, который любит путешествия еще больше моего, первый же упрекнет меня – не в открытую, разумеется, но уж точно не упустит случая посмеяться над баасом. Более того, Ханс сам вчера сказал, что бесполезно противиться судьбе, но следует смиренно позволить ей направлять нас. Что ж, меня судьба привела к золоту Кенеки и дала некую надежду на обретение слоновой кости, а значит, так тому и быть. Я отправлюсь вместе с ним к племени дабанда, на таинственное побережье озера Моун. Пусть даже я туда и не доберусь, что с того? Все наши странствия рано или поздно подходят к концу, будь то через месяц, через год или через десятки лет».
Я послал за Хансом, который явился с видом оскорбленной невинности – терпеть не могу, когда он начинает так себя вести.
– Ханс, я решил пойти с Кенекой в землю племени дабанда и, если ты попытаешься меня отговорить, рассержусь и отправлю тебя на побережье вместе со слоновой костью.
– Понимаю, баас, – ответил он покорно. – Что еще остается, раз уж вы взяли деньги, которые этот малый наверняка выручил от продажи юных рабынь. По крайней мере, теперь вас не назовут вором. Ну а я вовсе даже не собираюсь отговаривать бааса. С какой стати, если я сам жду не дождусь, когда мы покинем это место? По правде сказать, баас, ревнивая женушка Кенеки, похоже, всерьез считает меня красавцем: вовсю строит глазки и, завидев меня, прижимает руку к сердцу. Она делает меня несчастным, баас.
– А может, это ты делаешь ее несчастной, жалкий обманщик?
– О нет, баас, не стоит переоценивать женщин. Что же до опасностей путешествия, о которых я прежде толковал, то разве я о себе пекся? Нет, я говорил это лишь потому, что преподобный отец бааса, умирая, поручил своего сына моим заботам, велев изо всех сил направлять его на путь истинный, когда он собьетесь с дороги.
Услышав сие заявление, я вскочил, и Ханс испуганно отпрянул:
– Баас ведь не исполнит угрозу отправить меня на берег вместе со слоновой костью? Он же знает мою слабость: горе разлуки я буду заливать пальмовым вином, и мне станет совсем худо.
Поняв по моему взгляду, что я сменил гнев на милость, Ханс поцеловал мне руку и отправился было восвояси, но за поворотом походной кухни обернулся:
– Надеюсь, баас составил завещание? Если вдруг не успел, то сейчас самое время это сделать и отправить завещание на побережье вместе со слоновой костью.
