Глава I
История Кенеки
На склоне лет мне, Аллану Квотермейну, все отчетливее видится в каждом из нас тайна. Мы приходим с нею в этот мир и уносим ее с собой в могилу – место, полное самых потаенных секретов. Пока мы молоды, все кажется простым и понятным. Отец и мать подарили нам жизнь и явили целому миру, и, куда бы волею Создателя ни привела нас дорога, мы усваиваем один важный урок. Дневное и ночное светила, звезды в небесах и почва под ногами, обучение в школе и прием пищи, время сна и бодрствования – словом, все привычное, что нас окружает, можно выразить всего в двух словах – «установленный порядок»; именно в нем, благодаря Всевышнему и родителям, мы живем, дышим и ощущаем свое бытие.
Неумолимо пролетают годы, и мы несемся от рождения к смерти, как ледник со скалы. Каждому из нас, когда он взрослеет, годам этак к пятнадцати, а отдельным избранным и того раньше, случается приоткрыть завесу или подглядеть украдкой сквозь туманный покров, и мы едва замечаем тайны, ускользающие в сумеречной дали. Они так быстро появляются и исчезают в полной темноте, что мы даже не успеваем ничего толком понять. Если нам достанет времени запечатлеть их в своей памяти, они остаются на краткий миг и тут же уступают место другим, самым поразительным, невиданным и порой жутким загадкам.
Зачем же брать на себя так много, пытаясь вместить в свой разум все множество непостижимых тайн? Таким недогадливым и близоруким созданиям, как мы, люди, вполне достаточно найти среди всей этой громады интересующую нас область знаний. Давным-давно я выбрал свое место на земном шаре и решил посвятить свою жизнь Африке, а также всему необъяснимому и загадочному, включая человеческую природу. Тут кто-нибудь наверняка спросит меня: «А скажи-ка, Квотермейн, почему ты называешь человеческую природу загадочной? Вот ты и попал впросак, дружище! Что уж такого загадочного в человеке?!»
И я в таком случае отвечу, что, по моему скромному субъективному суждению, человек – вообще одна сплошная загадка. Я все больше убеждаюсь, что, вопреки грубой плоти с ее извечными пороками и страстями, в нас есть духовное начало. Случалось ли вам видеть уличного торговца с разноцветными воздушными шарами, которые так нравятся детворе? Ребенок подбрасывает шарик в воздух, где тот парит по воле ветра-невидимки, пока в конце концов не лопнет, оставив после себя лишь сморщенный резиновый комочек. Вот очень удачное сравнение с человеком, столь внушительным с виду: он гоним туда и сюда ветром перемен, но в конце концов обратится в ничто. А что же с содержимым шара, вырвавшимся теперь на свободу? На мой взгляд, наполняющий его газ можно уподобить духу человека, заточенному до времени освобождения.
Пожалуй, пример сей не вполне корректен, но он позволил мне хотя бы в общих чертах выразить свою мысль. Так или иначе, оставим высокие материи и перейдем к менее сложной теме. Не спорю, вероятно, философ из меня никудышный, но, во всяком случае, мне уж точно есть что рассказать о тайнах великого Черного континента.
Весь окружающий нас мир прекрасен, но с Африкой не сравнятся ни Китай с его удивительными традициями, ни великолепные древности Индии. Согласитесь, эти земли уже более или менее освоены их обитателями, а вот Африка в целом до сих пор остается неизведанной, как и в былые времена.
Судите сами. И по сей день большинство многочисленных африканских народов ничего толком не знают о своих соседях. Точно так же древние африканцы и понятия не имели о том, что на их континенте существует могущественное государство Египет, пока жители последнего не предприняли знаменитое путешествие в страну Пунт (как мне думается, она располагалась где-то на территории нынешней Уганды). Или взять другую историю, про финикийского царя Хирама, отправившего царю Соломону золото из Офира. А где, позвольте спросить, находится сия упоминаемая еще в Ветхом Завете загадочная страна, которая славилась золотом, драгоценностями и другими диковинами? Сие никому точно не ведомо, но предположительно неподалеку от порта Софала, на африканском берегу Индийского океана. И таких примеров наберется множество. Африка недаром считается колыбелью цивилизации. С другой стороны, взять хоть Ливию. Откуда, интересно, появилось на ее территории такое разнообразие постоянно соперничающих народов? Тут ведь буквально в каждом племени свои боги и культы предков, языки и нравы, обычаи и взгляды на мир – причем так было с древнейших времен.
Мой жизненный опыт не столь велик, как может показаться; я лишь осмелился поделиться с читателями своими суждениями, каковые вполне могут быть ошибочными. Но это была, так сказать, лишь прелюдия. А теперь я поведаю вам увлекательную, на мой взгляд, историю, в которой ваш покорный слуга принял весьма скромное участие. Поэтому сразу условимся, что я тут отнюдь не самый главный персонаж. По сути, я был лишь посредником, некоей связующей нитью для иных действующих лиц, незначительным мостиком, приведшим их к финалу, предназначенному судьбой. Однако это происходило на моих глазах, и вот теперь, когда все осталось позади, я постараюсь, прибегнув к дневниковым записям, которые усердно вел и тщательно сохранял, перенести на бумагу воспоминания, пока они еще живы в моей памяти. От души надеюсь, что вы найдете мою историю занимательной.
Много лет назад, взяв с собой готтентота Ханса, своего слугу и верного спутника во многих путешествиях, я совершил весьма длительную поездку с Восточного побережья Африки и почти до самого центра Черного континента. До меня дошли слухи, что к северу от нынешнего Бельгийского Конго якобы обнаружено крупное стадо слонов, и я загорелся мыслью на них поохотиться, хотя сие и было весьма рискованной авантюрой. Кто знает, осталась ли та земля ничейной до сих пор. Примечательно иное: без сомнения, я стал одним из первых белых людей, чья нога ступила в удивительный район, лежащий за горами Ладо, к северу от Джиссы и реки Денбо.
По правде сказать, не только слоны побудили меня отправиться в эти края. Я предвидел, что, если даже и добуду слоновую кость, едва ли сумею унести далеко слишком тяжелый груз. Нет, скорее, меня влекла жажда чего-то нового, неизведанного. Всю жизнь я отличался неугомонным нравом и, похоже, останусь таким до самой смерти. Я верю, что где-то есть земли, полные всевозможных диковинок и чудес.
От туземцев, живущих вблизи большого озера Виктория, я узнал об удивительном крае, расположенном в долине двух рек – Мбому и Бало. Обитающие там странные племена якобы носят арабскую одежду и говорят на каком-то арабском наречии. У них есть священное озеро Моун (название сие очень похоже на «стон», а смысл слова мне неизвестен), к которому никого не подпускают, а посреди озера – остров, этакая «обитель богов» (или духов, кому как нравится).
Услыхав о священном озере, где обитают боги, я сразу вспомнил то давнее письмо от брата Амвросия, своего старинного друга, о котором упомянул в предисловии.
Неужели про это самое озеро и рассказывал в свое время монаху некий Петр? С трудом сдерживая волнение, я тут же принялся наводить справки. Туземцы поведали мне о некоем чужеземце по имени Кенека, живущем в пятидесяти милях от них. Они полагали, что этот человек – бывший раб, а нынче старейшина арабского поселения и чуть ли не вождь местного племени – мог удовлетворить мое любопытство, так как был родом из тех мест.
Пришлось пересмотреть планы, впрочем это пришлось как раз кстати, ибо ни с того ни с сего на меня вдруг ополчился вождь, по земле которого я хотел пройти, и я поспешил изменить намеченный ранее маршрут. Совпадение сие насторожило меня, так что я даже заподозрил, уж не сам ли Кенека с какой-то неведомой целью науськал местного вождя, чтобы тот встал на моем пути. Что ж, вполне могло оказаться, что туземцы, рассказывавшие легенды про таинственное озеро, – на самом деле его люди, которым он велел заманить меня в те края.
До поселения, где жил этот самый Кенека, я добрался без приключений. Вождь и старейшина грозного племени, которое я при иных обстоятельствах предпочел бы обойти стороной, отнесся ко мне на удивление дружелюбно и гостеприимно. Кенека оказался личностью весьма примечательной, позднее я подробно опишу его внешность. Принял он меня очень радушно, позволив разбить лагерь около своего крааля и снабдив необходимой пищей. Кроме того, ему явно хотелось пообщаться, и я узнал, что Кенека принадлежит к племени дабанда, обитающему в дикой местности, по которой мне и пришлось пройти. Он был высокородным отпрыском великого целителя, в его семье это ремесло передавалось из поколения в поколение. Когда Кенека был еще совсем молодым, его при странных обстоятельствах, которые прояснились для меня гораздо позже, схватили люди из враждебного племени абанда и продали арабскому работорговцу Хасану, а тот доставил юношу в окрестности большого озера.
Затем Кенека подробно рассказал мне, как однажды ночью убил Хасана.
– Я подкрался к нему ночью, схватил за горло и начал душить. – При этих словах его мясистые пальцы задрожали. – Пока негодяй умирал, я шептал ему на ухо все те бранные слова, какими он прежде сам осыпал меня. Глаза Хасана молили о пощаде, но я не разжимал хватку, пока он не перестал дышать. Когда все было кончено, я раздел его, а тело отволок в кусты, надеясь, что лев утащит к себе добычу еще до рассвета. Затем, господин Макумазан (под этим туземным прозвищем, обозначающим человека, который всегда находится начеку, меня знали в тех краях), я затеял хитрую игру; опытный охотник вроде тебя должен знать в этом толк. Я вернулся в шатер Хасана, сел и прислушался.
Вскоре пришли львы, послышался рык нескольких зверей. Их, вероятно, привлек заколдованный амулет покойного. По звукам я мог только догадываться, съели они труп или же уволокли его прочь. Когда все стихло, я облачился в одеяния Хасана, забрал его пистолет, с которым он сам научил меня обращаться, чтобы я отстреливал негодных рабов, и ружье. Убедился, что оружие заряжено, и присел на скамеечку, терпеливо дожидаясь рассвета.
С первыми лучами солнца в шатре появилась одна из жен работорговца. Я схватил ее за руку.
«Ты не мой господин Хасан!» – испуганно вскричала она, взглянув на меня.
«Неправда, я твой господин. Просто этой ночью духи дали мне новое тело».
Она хотела позвать на помощь.
«Учти, женщина, если закричишь, я тебя убью! А если будешь вести себя тихо, то останешься в живых. Взгляни на меня. Хасан был древним стариком, а я молод и красив. Со мной ты познаешь блаженство. Выбирай: жизнь или смерть?»
«Жизнь», – ответила она, быстро смекнув, что к чему.
«Теперь ты признала своего господина?»
«Да, теперь я вижу, что ты Хасан, мой господин».
Умная была женщина, Макумазан, что и говорить. Я искренне сожалел, когда два года спустя она умерла.
«То-то же, – ответил я. – Когда слуги Хасана спросят тебя, кто я такой, ты клятвенно признаешь меня своим господином, а иначе пеняй на себя».
«Я сделаю все, как ты велишь», – ответила женщина.
Вскоре появился старейшина племени, толстяк, наполовину араб, и подал мне утренний напиток Хасана. Я сделал глоток. Проникавший в шатер солнечный свет осветил мое лицо, и здоровяк в ужасе отшатнулся.
«Ты не Хасан! – воскликнул он. – Ты наш раб Кенека!»
«Я Хасан, можешь спросить у моей жены. Надеюсь, ее ты признал? Кто же, по-твоему, Хасан, если не я?»
«Да, это и впрямь мой муж Хасан», – подтвердила женщина.
«Колдовство!» – заорал толстяк и опрометью бросился из шатра.
«Сейчас вернется с подкреплением, – заметил я. – Откинь задний полог шатра, а то ничего не видно, и подавай мне ружья».
Не думая об опасности, эта самоотверженная женщина бросилась выполнять поручение, а я взял двустволку и приготовился защищаться.
Наконец появилось с полдюжины арабов и метисов, а также несколько десятков чернокожих воинов. Следом плелись, волоча на себе ярмо, полсотни рабов: добрую половину я сразу признал, ведь мы были братьями по несчастью. Они жались друг к другу, уныло глядя по сторонам.
«Возьми нож, – шепнул я своей помощнице, – незаметно прокрадись к рабам и перережь ремни ярма».
Она кивнула и выскользнула наружу. Не все женщины дуры, у некоторых из них есть мозги, Макумазан, уж можешь мне поверить.
Толстяк снова подал голос:
«Раб Кенека, которого все мы знаем, выдает себя за Хасана и облачился в его одежды. Говори, собака, что ты сделал с нашим господином Хасаном?»
«Хасан цел и невредим, он перед вами, – ответил я. – Выслушайте меня. Мы с Хасаном сговорились, что я отпущу ему все его прегрешения против меня, а взамен, при помощи колдовской силы, перенесу его дух в мое тело, ну а его собственное тело уже обрело вечное блаженство».
«Ты лжешь! Убейте его!» – закричал один из воинов, размахивая копьем.
«Лучше признай меня своим господином, – произнес я невозмутимо, – не то я заставлю тебя проглотить твой грязный язык».
Не успев нанести удар, он упал, сраженный мною наповал.
«Признаете меня своим господином Хасаном?» – спросил я у остальных, с ужасом взиравших на распростертое тело.
Некоторые испуганно соглашались, остальные молчали, а толстяк прицелился в меня из пистолета. Я тут же пристрелил его из другого ружья и заорал что есть силы:
«Вперед, рабы! Вы свободны, бейте их!» – К тому времени почти все они освободились от пут.
Вняв моему призыву, эти храбрые люди с криками бросились на арабов, они валили их на землю и душили. В мгновение ока все было кончено, и только несколько уцелевших работорговцев ползали передо мной и кричали, что я их господин Хасан.
«Довольно, – сказал я, – а теперь заберите тела и бросьте их в глубокое ущелье, а женщины пусть приготовят трапезу, пока я буду совершать ежедневную молитву».
Затем я взял красивый молитвенный коврик Хасана, расстелил его, преклонил колени и принялся кланяться до земли и бормотать, шевеля губами. Мне часто приходилось видеть Хасана за этим занятием, и я смог в точности изобразить молитву. Вот и вся история, Макумазан.
Кенека умолк, а я по-прежнему не мог вымолвить ни слова и лишь смотрел на него во все глаза. Сочинял ли он или говорил правду, но даже для Экваториальной Африки история была весьма необычной, а уж тут чего только не случалось. Хотя в большинстве случаев события разворачивались вдали от посторонних глаз.
По правде сказать, этот высокий мужчина заслуживал внимания. Кенека отнюдь не принадлежал к негроидной расе, скорее обладал семитскими чертами лица и смуглой кожей. Жесткие курчавые волосы ниспадали на плечи, а горящие глаза навыкате придавали ему сходство с совой. На красивом лице выделялись пухлые губы, а крючковатый нос походил на ястребиный клюв. Изящные кисти рук и ступни составляли любопытный контраст с его атлетическим телом и рельефными мускулами. Разменяв уже четвертый десяток, он хорошо сохранился и держался непринужденно и с юношеским задором.
Словно прилежный ученик, я не отрывал глаз от лица собеседника. Какой любопытный был у него взгляд: необычайно волевой, а временами – какой-то отрешенный, почти мистический, какой встречается у умиротворенного философа или священника. Разглядывая Кенеку, я едва не поверил в эту невероятную историю, хотя, будь на его месте любой другой из туземцев, я бы живо вывел отпетого лгуна на чистую воду. Этот человек был явно способен без малейших угрызений совести задумать и претворить в жизнь подобную авантюру. Меня с самого начала что-то притягивало к нему и одновременно отталкивало. Чутье подсказывало, что Кенека опасен и не заслуживает доверия. Однако он заинтриговал меня своим рассказом, особенно упоминанием про львов, которых привлекли чары амулета.
– Что же было дальше? – прервал я наконец молчание.
– Ничего, Макумазан, я стал Хасаном, вот и все, хотя они называли меня Похищенный. Я не отправился к побережью, решив остаться на месте и не намереваясь ни двигаться вперед, ни возвращаться назад. Поэтому я собрал верных мне людей и основал этот крааль. Однажды арабы попытались убить меня, но я сам мигом расправился с ними. После этого меня больше никто не смеет трогать. Видишь ли, в их глазах я являюсь могущественным колдуном, владеющим черной магией джу-джу, и внушаю всем ужас.
– То есть ты к тому же еще и сделался колдуном, Кенека?
– Да, это так, Макумазан. Вернее, я и раньше был предсказателем и заклинателем, как мой отец. Вот я и стал для местных кем-то вроде мудреца и воина в одном лице, а совсем скоро приобрел такой почет, что ко мне со всей округи начали приходить люди с просьбами дать им лекарства, произнести заклинания, а то и вызвать дождь. Благодаря этому, ну плюс, конечно, еще и торговле, я до сей поры остаюсь необычайно богатым и могущественным.
– Да ты счастливчик, Кенека.
Он закатил глаза.
– А разве есть на свете хоть один действительно счастливый человек, Макумазан? – спросил он, пристально взглянув на меня. – Или хотя бы тот, кто считает себя таковым? Блаженны лишь животные. Можем ли мы, подобно им, не заглядывать в завтрашний день и не думать о смертном часе?
– Пожалуй, ты прав, Кенека. Абсолютно счастливы разве что пьяницы, влюбленные и удачливые полководцы.
– Или же те, кто вопрошает Небеса, – добавил Кенека. Я так и не понял, к чему он это сказал. – Во сне человек тоже счастлив, пока пробуждение не вернет его в тоскливые будни. – Он немного помолчал, а затем продолжил: – Да, почти все люди на свете так или иначе несчастны. Но насколько же горше тем, кто познал неволю и вынужден, как я, состариться на чужбине? Только представь, каково приходится этим беднягам: по ночам их преследуют сны о родных краях и далеких горах, всплывает из темноты лицо матери, звучат голоса друзей и любимых – и это продолжается без конца.
Его искренние слова задели меня за живое. Я вздохнул и поинтересовался:
– Почему же ты не вернешься домой, если тебе здесь так плохо?
– Почему? Сейчас объясню, Макумазан. Тому есть много причин. Мои подданные могут не согласиться последовать за мною, а если я заставлю их силой, разбегутся или, чего доброго, отравят своего вождя. Одного они меня тоже не отпустят, я нужен этим людям: кто еще защитит их от врагов и диких животных, вызовет в засуху дождь? К тому же дорога в родной дом предстоит долгая и трудная, и кто знает, останусь ли я в живых. А если даже и дойду, что ждет меня там? Я был первенцем старшей жены моего отца, и он открыл мне тайные знания, которые передавались в нашей семье из поколения в поколение. Однако в мое долгое отсутствие место целителя и колдуна мог занять кто-то другой. И сородичи не обрадуются моему возвращению. Они убьют меня, особенно если мудрейшие узнают, что, став мусульманином, я предал свою богиню, хотя в душе я по-прежнему верен ей. Но на самом деле, Макумазан, я все-таки хотел бы вернуться, даже если это будет стоить мне жизни.
Тут я оживился, как всегда, когда мне выпадает случай исследовать загадки африканских верований.
– Ты сказал, что верен своей богине? – переспросил я. – А что это за богиня?
Мы сидели в тени развесистого баньяна (древа мудрейших, как его тут называют), который рос на небольшом холме вдали от поселения. Кенека встал и обошел его вокруг, словно желая убедиться, что нас никто не подслушает. Затем он оглядел крону дерева и увидел сидевшую там обезьяну. Я давно ее заметил, а он, похоже, только сейчас. Кенека принялся что-то кричать животному, будто отдавая ему приказания. Наконец маленькая бестия поскакала с ветки на ветку, спрыгнула на землю и умчалась в дальние кусты.
– Зачем ты прогнал ее? – удивился я.
– У обезьян, как и у нас, есть уши, Макумазан. Кто знает, сколько людских секретов они могут порассказать.
Я рассмеялся, догадавшись, что таким способом африканцы дают понять собеседнику, что разговор предстоит серьезный и тайный. Прогнав обезьяну, Кенека ненавязчиво намекнул мне, чтобы я держал язык за зубами; хотя, возможно, это лишь мои домыслы, а собеседник вовсе даже и не имел в виду ничего подобного.
Кенека вернулся и нарочно подвинул свой табурет так, чтобы лучи закатного солнца, пронизывающие нижние ветви баньяна, освещали мое лицо, а сам он оставался в тени. Я не спеша раскуривал трубку, поэтому некоторое время мы сидели в тишине. Я твердо решил, что не стану заговаривать первым. Такая тактика наиболее выигрышна с туземцами, когда тема беседы им небезразлична.
– Ты спрашивал о моей богине, Макумазан, – произнес наконец Кенека.
– В самом деле? – ответил я, попыхивая трубкой. – Ах да, вспомнил. Так кто же она и где обитает – в небесных далях или в земных пределах?
– Вчера, Макумазан, ты и твой желтолицый слуга интересовались, не слышал ли я чего об озере Моун, затерянном на земле моего народа дабанда, за горами Руга-Руга.
– Да, помнится, мне кто-то рассказывал об этом озере, с ним еще связаны какие-то любопытные легенды. А ты что-нибудь знаешь о нем?
– Лишь то, что на нем живет моя богиня.
– Если так, то она, должно быть, русалка.
– Это мне неизвестно, Макумазан. Я знаю только, что она живет на острове посреди озера вместе со своими прислужницами. Порой, в самые непроглядные темные ночи, над водной гладью или в лесу раздаются их пение и смех.
– А ты ее когда-нибудь видел, Кенека?
Он помедлил, словно выдумывал правдоподобную байку. А потом кивнул:
– Да. Давным-давно, когда был очень молод. Меня отправили искать отбившихся от стада коз. Поиски привели вглубь леса, который полого спускался к озеру. Когда наступила ночь, я понял, что заблудился, и решил устроиться под деревом на ночлег. Вернее, я без сна дожидался рассвета, желая поскорее покинуть это мрачное, жуткое место.
– Ну и что же произошло?
– О Макумазан, столько всего, что и не упомнишь. Меня посетили духи; я слышал смех за стволами деревьев и в их кронах. Духи и призраки собирались вокруг и потешались надо мной. В конце концов весь лесной народец куда-то пропал, оставив меня до смерти перепуганным, как будто бы сам лев заглянул в гости и полакомился из моей тарелки. Взошла луна, ее лучи проникали сквозь ветви деревьев, оставляя кое-где неосвещенные полосы. Я прикрыл глаза, надеясь уснуть. Но внезапно услышал какой-то звук, снова открыл их и огляделся. В полосе света стояла женщина, на вид совсем юная и необычайно стройная. Кожа у нее была белая-белая, ну прямо как у твоего народа, Макумазан. Она подставила лунному сиянию свое прекрасное лицо с глазами черными и бархатистыми, как у оленихи. Ее серое облачение мерцало призрачным светом, словно паутина в капельках росы на рассвете, а из-под головного убора по плечам струились черные волосы. О, как она была хороша! Так хороша, что… – Он осекся и умолк.
– Ну же, Кенека! – подбодрил я рассказчика.
– Что я совершил злодеяние, Макумазан, величайшее от сотворения мира. Настоящее кощунство по отношению к той, что зовется Тенью.
– Тенью? – не понял я. – Чьей тенью?
– Тенью богини Энгои: она обитает на небесах и одаривает светом звезду, которую мы почитаем превыше всех остальных. – (Как я выяснил впоследствии, речь шла о планете под названием Венера.) – А может быть, богиня сия обитает на звезде и освещает луну. Я точно не знаю. Во всяком случае, та, что живет на острове посреди озера, считается земным подобием Энгои; за это ее и прозвали Тенью.
– Как интересно, – заметил я, хотя, признаться, почти ничего не понял из его объяснений, сообразив лишь, что речь идет о некоей форме африканского оккультизма, в чем мне еще предстояло разобраться. – А какое же злодеяние ты совершил?
– Я был молод и горяч, господин, и красота незнакомки, внезапно появившейся из леса, свела меня с ума. Я протянул к ней руки и обнял, вернее, попытался это сделать. Но только я коснулся ее губ, как силы покинули меня, а руки бессильно повисли вдоль туловища. Оставаясь неподвижной статуей, я мог лишь видеть и слышать.
– Что же ты видел и слышал, Кенека? – спросил я, когда он снова умолк.
– Ее прекрасное лицо исказилось гневом. «Знаешь ли ты, о презренный, кто я такая? – спросила незнакомка. – Как ты посмел совершить богохульство в моем священном заповедном лесу, куда не смеет ступить ни один смертный?» Я попытался было солгать что-нибудь в свое оправдание, но не смог. Я уже понял, что передо мною Энгои. И сказал: «Молю тебя, пощади меня, о Тень». – «Подобному святотатству нет оправдания. Пока я оставлю тебе жизнь, но ты сейчас же покинешь это место, а дальнейшую твою участь решит Совет Тени».
– И что же случилось потом?
– С этими словами, господин, она исчезла, будто растаяла в воздухе. И я тоже поспешил убраться из леса, подгоняемый жутким страхом, проклятиями и угрозами со всех сторон. На следующий день меня схватили и по приговору Совета Тени изгнали с родной земли. Так я попал в руки враждебного нам племени дабанда, обитающего на склонах гор, и в конце концов они продали меня в рабство.
– А откуда члены Совета узнали о твоем проступке?
– Что знает Тень, того не скроешь и от ее Совета, господин, а что известно Совету, ведомо и самой Тени.
Я все хорошенько обдумал и вполне резонно заключил, что Кенека мне лжет. Вряд ли я когда-нибудь узнаю всю правду о происшедшем между ним и жрицей, но наверняка его проступок был куда серьезнее. Этот человек определенно совершил некое ужасное кощунство, если затем был вынужден ради спасения жизни бежать из родных мест и тем обрек себя на изгнание.
Сменив тему, я попросил собеседника рассказать о враждебном племени абанда.
– Когда-то, в незапамятные времена, мы и абанда были единым народом, но они давным-давно отделились от нас, господин. Живут абанда на равнинных предгорьях. Они очень злые и завистливые, буквально ненавидят нас, ведь Энгои дарует дабанда дожди и богатые урожаи, а сами они вечно страдают от засухи и голода. Эти негодяи только и ждут, как бы, захватив нашу землю и священное озеро, добиться благосклонности нашей богини. Абанда значительно превосходят нас количеством, в то время как мы – народ малочисленный, и с каждым поколением нас становится все меньше.
– Почему же в таком случае они до сих пор не перебили вас, Кенека?
– О, абанда не осмеливаются тронуть нас, господин. Проклятие падет на их головы, если они только посмеют вступить на священную землю, потому что нам покровительствуют звезды небесные. Все же они с надеждой ждут того дня, когда смогут бросить вызов проклятию и захватить нас; мы же сдерживаем их не силой оружия, а мудростью, дарованной свыше. Теперь, Макумазан, оставь меня, я должен на виду у всего народа обратиться в молитве к пророку, чуждому моему сердцу. Приходи снова, когда на вечернем небе вспыхнут звезды, и мы с тобой еще поговорим.
– Прежде чем я уйду, Кенека, ответь на один вопрос, – попросил я, поднимаясь. – Энгои, живущая на озере, обыкновенная женщина или нечто большее?
– Кто знает, господин? Конечно, она женщина, коли рождается и умирает, уступая место своей дочери, а все-таки есть в ней и нечто большее; во всяком случае, так нас учили.
– Что ты имеешь в виду?
– Видишь ли, всякая Энгои – это все та же неизменная Тень, хотя внешняя оболочка ее меняется из поколения в поколение. Согласно одной из легенд, она грешный ангел, упавший на землю с небес.
– Что это за легенда? – заинтересовался я. – И как именно она согрешила?
– В преданиях жрецов, господин, – ответил он, хитро улыбнувшись, – сказано, что когда-то давным-давно Энгои полюбила чужака, белого мужчину, а так как вместе на земле они быть не могли, она убила его в надежде забрать с собой на небо. С тех самых пор Энгои обречена снова и снова возвращаться в мир людей, пока не разыщет этого белого мужчину, – тут он покосился на меня, – и не загладит свою вину перед ним. Энгои и по сей день не прекращает поиски, и звезды говорят, что близится час, когда эти двое встретятся.
– Неужели? – откликнулся я. – Что ж, надеюсь, дама не будет разочарована, – добавил я, а про себя отметил, что Кенека первоклассный лжец: в его исполнении старая как мир история о грешном духе, поселившемся в простом смертном, выглядела весьма изобретательно.
На обратном пути я пытался сообразить, что понадобилось от меня этому вероломному разбойнику с медоточивыми речами. В любом случае едва ли можно было доверять Кенеке. По его же собственным словам, он был изгнан из родного племени, а потом и вовсе совершил убийство. Мало того, этот коварный и подлый тип ради собственной выгоды ловко притворялся приверженцем чужой веры. Я бы тут же прекратил с ним всяческие сношения, если бы не одно обстоятельство: Кенека знал дорогу к озеру Моун и уверял, что оно находится на его родной земле. А я, чего греха таить, сгорал от нетерпения разгадать тайну священного озера и его загадочной обитательницы, ведь именно о ней много лет назад и написал мне брат Амвросий.
