Глава 9. Погружаясь в темноту

Книга: Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца

Главное в битве – то, что ты делаешь, когда становится больно.

Джон Шорт

«Форестхилл», Калифорния

18:22 25 июня 1994 года

Прибежать в «Форестхилл» – все равно что сразу после крушения поезда попасть на безумную вечеринку или с тонущего корабля на бал. Вдоль дорожки стояли люди, многие в костюмах и с кружками пива в руках. Они радостно приветствовали меня, танцевали вокруг, пока я, прихрамывая, шел к медпункту.

КП «Форестхилл» – самый крупный на всей дистанции. Сюда легко добраться на машине, и жители ближайших населенных пунктов приезжают, чтобы устроить себе праздник. Из динамиков гремело кантри, энергетики текли рекой, щедро раздавались рекламные образцы батончиков PowerBars. На КП собралась очень разношерстная публика: и настоящие серьезные спортсмены, и просто буйно веселящиеся местные. И те и другие, казалось, были несколько навеселе, но только вот по совершенно разным поводам.

Девушка-волонтер повела меня взвешиваться.

– Как дела? – спросила она.

– Бывало и лучше, – сказал я, – но в целом, кажется, более-менее.

Она усмехнулась.

– Выглядишь отлично. Давай посмотрим, что с весом, и побежишь дальше.

Я встал на весы.

– Почти два с половиной килограмма ушло, – заключила она без малейшей тревоги в голосе. – Тебе необходимо больше пить, чтобы организм не так сильно обезвоживался. Постарайся выпить побольше холодной воды, прежде чем убежишь отсюда. На следующем участке пути будет жуткая жара.

«Как будто я до этого бежал через Исландию», – подумал я, возвращаясь на дорогу. Люди что-то кричали мне, подбадривали, пытались хлопнуть пятерней по ладони. …Но я не мог поднять руку даже на уровень плеча.

От «Форестхилла» до финиша оставались шестьдесят один километр двести метров, и здесь ко многим участникам присоединялись пейсеры. Они задавали темп на этом участке, тем самым здорово поддерживали участников психологически, но оказывать какую-либо физическую помощь пейсерам запрещено. У меня на примете не было никого, кто мог бы (не говоря уже о том, что хотел бы) пробежать со мной такое расстояние.

Официальный представитель организаторов спросил, присоединится ли ко мне пейсер.

– Нет, братец, я побегу один, – ответил я, – разве что ты захочешь пробежать со мной.

– Что? Уйти с этого праздника? – усмехнулся он.

На КП «Форестхилл» меня ждали родители. Я плюхнулся на приготовленный ими маленький раскладной стул, свесив руки, и застонал. За последние тринадцать часов это был второй раз, когда мне довелось присесть.

– Ну как ты, сынок?

– Ну, – сказал я, – как-то… Как-то так.

Они распахнули сумку-холодильник, и мне открылись сокровища: бутерброды, фрукты, крекеры и мармеладные драже… Я зачерпывал все это ладонью и горстями отправлял в рот.

Время было 18:30, но солнце все еще ярко светило. Я сидел, поглощая еду, и мысленно оценивал свое состояние. Как я слышал, у многих участников из-за жары были проблемы с пищеварением, мой кишечник, к счастью, работал относительно нормально. В отличие от ног: тем пришел конец, и что-то сделать, как-то улучшить их состояние до финиша было уже невозможно. Оставалось только терпеть до конца, других вариантов не было. Шейные и плечевые мышцы забились и затвердели, но не до такой степени, чтобы это вызывало серьезное беспокойство. А вот с бедрами – другая история: с обеих сторон очень сильно чувствовались места соединения четырехглавой мышцы с тазом. Даже просто садиться было мучительно больно. Я потер эти места в надежде снять напряжение, но даже от небольшого давления боль усиливалась. Когда пришло время продолжить гонку, со стула я вставал при помощи родителей. Мама засунула бутерброд и остатки драже мне в сумку, а отец наполнил бутылки водой.

– Ладно, ребята, там дальше еще увидимся. – Начинать движение после отдыха было болезненно, но я старался оставаться бодрым.

– Я люблю тебя, сынок, – сказала мама, когда я, пошатываясь, начал удаляться. – Удачи тебе.

Сначала я перемещался короткими отрывистыми шагами, но затем мне стало легче, и я не спеша побежал. Ступни поначалу покалывало, бежать было неудобно, но в конце концов все, что болело, онемело, и примерно через километр я уже приспособился к болезненным ощущениям.

От «Форестхилла» тропа шла вниз к броду в долине, спускаясь на семьсот метров. Я сильно сбросил скорость, потому что беспокоился, что давление на ноги при спуске может повредить четырехглавые мышцы. Может, я и был в состоянии идти быстрее, но в этом случае меня больше беспокоила возможная перспектива полного провала. После того как пробежишь сто четыре километра, начинаешь терять контакт с собственным телом. Системы, которые обычно определяют и передают в мозг данные о критическом состоянии организма, начинают давать сбои и работать некорректно. Тело строит козни разуму. Важные физиологические данные передаются внезапными вспышками боли, и в нормальных обстоятельствах вы заранее почувствовали бы нарастающее напряжение. Но после такого пробега сигналы раннего предупреждения становятся бесполезными. Только что вы бежали и все было в порядке, и вдруг в следующую секунду мышечные судороги полностью меняют картину мира.

Следующие два часа я бежал один и не встретил за все это время ни одной живой души. Закатное солнце уже почти скрылось за верхушками деревьев, и мне стало одиноко в этой глуши, я почувствовал себя беззащитным. Здесь водились пумы, и уже в этом году одна из них утащила вниз и убила спортсмена, который тренировался на трассе Western States.

У меня болели шея, плечи, спина, бедра, колени, ступни, даже кончик носа. Каждый следующий шаг был мучительнее предыдущего – не то состояние, чтобы защищаться от хищника. В похожие моменты задаешь себе вопрос, на который трудно ответить: насколько твое решение твердо, как далеко ты готов зайти?

В следующем по трассе медпункте на отмели Форда работали всего два человека. Они приходили сюда издалека и тащили все необходимое на себе. К моему удивлению, они доставили сюда даже небольшой складной столик, на котором разложили нарезанные фрукты и энергетические батончики.

Я сел на обочину трассы.

– Боже, как я рад вас видеть, ребята! – Голос мой дрожал.

Один из парней, с точеными чертами лица и длинными прямыми волосами, выглядел как индейцы на старых картинках. Он и говорил так же четко, обдумывая каждое слово.

– Это трудная часть пути, – произнес он, подняв глаза к небу в конце фразы. В это время вдалеке раздался крик ястреба и прокатился эхом по долине. Было похоже на сцену из старого вестерна с Джоном Уэйном, только тут еще был лежащий на земле бегун.

– Ты сам пробовал пробежать? – спросил я.

Он посмотрел на меня сверху вниз.

– Да, мой друг, – медленно кивнул он и снова устремил взгляд к небу.

– Ты знаешь, в какой точке мы сейчас?

– Здесь отметка семьдесят три мили, – сказал второй парень, – до реки пять миль вниз по долине.

Следующий КП был у брода через реку у порогов Раки-Чаки.

– Как ты себя чувствуешь?

– До «Форестхилла» все было нормально, но сейчас все болит и боль усиливается, – ответил я.

Некоторое время все молчали, а потом заговорил «вождь краснокожих».

– Это вполне ожидаемо, – обронил он, продолжая смотреть в небо. – Боль – это способ тела побороть слабость.

Я был в полубессознательном, полубредовом состоянии, поэтому мне понадобились несколько секунд, чтобы уложить все это в голове. Даже когда смысл частично дошел до меня, я все еще не знал, что с этим делать. «Погодите минутку, – подумал я, – не это ли мне в свое время говорил тренер Мактэвиш: “Если ты чувствуешь себя хорошо, значит, ты делаешь что-то не то. Должно быть адски больно”. Вероятно, тут я был на своем месте. Может быть, как раз мое тело изживает слабость? Вместо того чтобы подавлять боль, может, мне следует получать от нее удовольствие, наслаждаться ею? Вероятно, мне нравится испытывать боль…»

Они буквально отодрали меня от обочины, и я, нехотя настроившись на продолжение, поковылял прочь из этого милого места. И тогда индеец выдал мне последнюю жемчужину мудрости: «Ты сможешь».

Я оглянулся и посмотрел на него.

– Спасибо, – сказал я, – По крайней мере я попытаюсь.

От отмели Форда до переправы Раки-Чаки

С 73-й по 78-ю милю (со 117,5 по 125,5 километра)

Такое ощущение, что солнце сегодня садиться не собиралось: почти полдевятого вечера, а оно все еще лежало в долине, оправленное в склоны, как в раму. Я бежал прямо на солнце, прищуриваясь, чтобы не болели глаза.

Пэри нравились закаты, и она как зачарованная глазела на них в выходящее на Тихий океан кухонное окно. Иногда она прибегала и звала меня: «Давай быстрей, а то пропустим!» Мы хватали бинокль и старались найти лучшую точку, откуда было виден зеленый луч: тот волшебный, почти неуловимый момент, когда солнце исчезает за горизонтом, и в эту секунду появляется зеленый отблеск. «В этот раз было очень красиво, – говорила Пэри. – Пока это лучший из всех».

На дне долины, где трасса шла параллельно Американ-ривер, я примерно в полутора километрах перед собой увидел двух участников, бегущих по направлению к переправе. По собственным ощущениям, я бежал медленно и тяжко, поэтому сильно удивился, когда довольно быстро их нагнал.

Вот совпадение, это были мои товарищи из «особых» войск.

Я все время знал, что они находятся где-то далеко впереди меня, но совершенно не думал, что догоню их, тем более обоих одновременно. Весьма необычно, когда два участника могут держать одинаковую скорость на протяжении ста двадцати километров.

Я бежал медленно, но они двигались еще более вяло. Тот, что пониже ростом, так сильно наклонился вперед, что его подбородок касался груди. Мускулистые руки хаотично качались взад и вперед, как у гориллы.

Моя первая мысль была пронестись мимо них, не сказав ни слова, но в данный момент мне это не показалось правильным. Я притормозил рядом с ними и поздоровался. К моему удивлению, в этот раз они тоже меня поприветствовали, и даже показалось, что они рады меня видеть. Коренастому парню было совсем плохо: очевидно, что по крайней мере один раз его тошнило – на подбородке виднелась засохшая рвота. Я старался не смотреть на него слишком долго, но заметил, что на его распухших ногах вздулись вены, а из уха идет кровь.

Второй парень, чуть повыше, похоже, мог бежать намного быстрее и выглядел совершенно нормально и даже, я бы сказал, бодро – ясный взгляд, упругий шаг.

– Я думал о том, что мы встретимся с тобой на трассе, – сказал он.

«Забавно, – подумал я, – я даже и не подозревал, что вы знаете о моем существовании».

Некоторое время мы бежали рядом. Коренастый парень старался изо всех сил, чтобы успевать за нами, но, на мой взгляд, ему требовались огромные усилия, чтобы просто хоть как-то бежать и не останавливаться. В какой-то момент он запнулся о большой камень на дороге и истошно застонал.

– Слушай, – сказал его напарник, – почему бы тебе не ускориться, а мы нагоним тебя позже?

– Хорошо, – ответил я. – Увидимся, парни, на переправе или еще где-нибудь.

Хотя мне было ясно, что если так пойдет и дальше, то на этой дистанции мы точно не встретимся.

Коренастый прохрипел:

– Давай, брат, держись, у тебя получится.

Сто двадцать километров мучений будто бы соскоблили их защиту, и они оказались вполне нормальными парнями.

Минут через сорок пять, когда солнце уже скрылось за горизонтом, я притормозил, поравнявшись с другим участником.

– Эй, что такое? – спросил он, не оборачиваясь.

– Ничего особенного. Просто бегу к реке.

– Ага, я тоже, – сказал он, тяжело дыша. – У меня тянет низ живота, и несколько километров назад я начал мочиться кровью. Черт возьми, не понимаю, что не так? Хотя, конечно, мне не стоит жаловаться. Видел там сзади несчастного болвана?

– Ты про тех двух парней? Немного необычно, что они бегут вместе.

– Да, – сказал он, – эти рейнджеры все упустили, правда?

Теперь я совсем запутался.

– Не уверен, что я понимаю, о чем ты, – сказал я. – Они лесники?

– Нет, они не лесные рейнджеры, – сказал он, – они разведчики.

Теперь картинка прояснилась.

– Их учат не бросать напарников, – продолжал бегун, – поэтому они все делают вместе. Тот, что пободрее, ни за что не бросит второго, даже если ему придется самому выйти из гонки. Либо они вместе закончат дистанцию, либо вместе же не финишируют. Поэтому, если один из них выйдет из строя, выбывают оба. Я раньше тренировался с бывшим рейнджером. Эти парни конченые психи, если хочешь знать.

И он загоготал.

Мне начинало казаться, что психом был как раз этот парень, но он меня зацепил и немного отвлек, что сыграло мне на руку. Следующие несколько километров мы бежали вместе и постоянно болтали.

Мы расстались на КП «Раки-Чаки», когда он бросился в медпункт по поводу своей острой почечной недостаточности. Сдается мне, что кровь в моче – нехороший знак.

Волонтер проводил меня из КП и показал дорогу к переправе. Из своего кувшина он наполнил водой мои бутылки и настоятельно рекомендовал не прекращать пить даже после захода солнца. Перед самой переправой я спросил, даст ли он мне напоследок какой-нибудь совет.

– Да, – убедительно сказал он, – не останавливайся, невзирая ни на что. А я думаю, трудностей у тебя впереди будет предостаточно.

Аккуратно, шаг за шагом, по пояс в темной ледяной воде я неуклюже шел вброд поперек потока. Главное было сохранять равновесие, не поскользнуться на камнях, не упасть на стремнине, не дать смыть себя течением.

Мокрый до нитки от груди до пяток, я добрался до противоположного берега и вскарабкался на грязный откос, воспользовавшись веревкой, привязанной к дереву выше по склону.

Здесь стоял медпункт, и в нем было полно студентов и преподавателей Школы ортопедов Калифорнийского университета. На этом этапе пути многие участники крайне нуждались в услугах специалистов именно такого профиля. Я сел в шатающееся раскладное кресло, и один из студентов-ортопедов тут же опустился передо мной на колени.

Переправа через реку Раки-Чаки

– Мне кажется, у меня в левой кроссовке ракушка или что-то в этом роде, – сказал я.

Он снял с ноги кроссовку и носок и вытряс оттуда песок и много мелких камушков, но никаких ракушек не было. Затем он залез рукой в носок и вытащил оттуда что-то и посветил фонариком из авторучки.

– Это ракушка? – спросил я.

– О, нет, – он улыбнулся и поднял что-то маленькое, чтобы показать мне, – это ноготь с вашего большого пальца.

Мне было совсем не смешно, я был подавлен. Как я мог потерять ноготь и не заметить этого?

– Все в порядке, – спокойно сказал я студенту, – я не был к нему особенно привязан.

Он засмеялся и спросил, можно ли ему его забрать. «Так вот, – подумал я, – какие трофеи держат у себя в комнатах студенты-ортопеды».

Мы решили не возиться долго с моей ногой, правда, тут не особо что-то можно было сделать. С этого момента главным для меня становился контроль состояния и предотвращение возможных травм.

Стемнело, я надел налобный фонарик и включил сигнальную мигалку ручного. До финиша оставались тридцать пять километров, я преодолел одно серьезное препятствие. Интересно, какие еще ужасы меня ожидают?

От Раки-Чаки до дороги на озерах Оберна

С 78-й по 85,2 мили (со 125,5 по 137-й километр)

Говорят, что настоящая гонка начинается как раз после переправы через реку. На часах было 21:51, это означало, что каким-то чудом я на час опережал график, составленный так, чтобы уложиться в двадцать четыре часа. Человек, который записывал время выхода участников, воодушевленно сообщил мне, что с КП я ушел двадцатым.

– Господи! – воскликнул я, не скрывая удивления. – Да я счастлив, что пока жив!

Когда бежишь в темноте, особенно по узкой тропе, сложно оценивать расстояние. Границы сужаются, мир простирается ровно до того места, до которого достает луч фонарика, а дальше – только тьма. Иногда совершенно невозможно определить очертания местности, и ты бежишь, полагаясь исключительно на инстинкты.

Подъем от реки растянулся на три километра, а затем трасса пошла по узкому тоннелю сквозь заросли высоких густых кустов, от которых пахло сыростью и землей. Сквозь раскидистые кусты мне часто приходилось пробиваться, помогая себе руками. Постоянно стрекотали сверчки и квакали лягушки, а иногда я слышал громкие звуки, как будто кто-то ломится через заросли. Я очень надеялся, что это олень, а не пума или медведь.

Я бежал лишь при свете налобного фонарика и мигалки и вновь чувствовал себя отрезанным от всего мира. Как правило, мне нравилось бегать на большие расстояния в одиночку, но сейчас я настолько ослаб, что было бы неплохо, будь со мной рядом товарищ или просто другой участник гонки. В поле зрения не было ни одного человека, не было видно ни КП, ни самолетов в небе. Интересно, не сбился ли я с пути? И не только потому, что мой организм был на грани краха, я всерьез начинал тревожиться и спрашивать себя: какого черта я тут делаю? Безусловно, было в этом что-то глубинное и примитивное, но сейчас я совсем не хотел никаких серьезных испытаний. Уже достаточно страданий… Да что там! Сейчас мне хотелось только одного: сидеть дома в мягком кресле, в одной руке – кружка пива, в другой – пульт от телевизора, и переключаться с канала на канал, где идут повторы сериалов «Сайнфелд» и «Спасатели Малибу».

И тут в довершение ко всем неприятностям и фонарик, и мигалка ни с того ни с сего потускнели. Я остановился и поменял батарейки на запасные, но по каким-то причинам фонари все равно светили очень тускло. Неужели новые батарейки оказались севшими? Или проблема с лампочками?

Мне не оставалось ничего, кроме как бежать дальше. Тропа впереди была совершенно черной, из ниоткуда передо мной возникали ветки и сучья. Вытянув руку вперед, я едва мог различить кончики пальцев. И вдруг каким-то странным образом я начал видеть зеленые очертания всего, что было вокруг, как будто я смотрел сквозь прибор ночного видения. Тропа и растения начали просвечивать, как на негативной пленке. Что такое вообще происходит?

Я посмотрел на небо и не увидел ни одной звезды, ни Млечного Пути, ни Большой Медведицы. В такую безоблачную ночь в горах должно быть видно тысячи мигающих звезд. Но сейчас все покрывала темнота.

И вот тогда я понял, что слепну.

Это называется никталопия, или ночная слепота – временное снижение способности организма к выработке родопсина, зрительного пурпура, химического вещества, необходимого для восприятия предметов в сумерках. Причиной может быть низкое давление или длительное воздействие яркого света днем.

Меня мучили мозоли и мышечные судороги, но сейчас, когда я мог видеть на расстоянии всего полуметра, слепота становилась серьезным препятствием на пути к финишу. КП на озерах Оберна, отметка 85 миль (136,6 километра), был довольно близко, до меня даже долетало эхо голосов и музыки. Направив мигалку вперед, я двинулся очень медленно, едва переставляя ноги, и все равно каждое движение отдавалось сильной болью. Я заметил, что делаю короткую передышку после каждого шага, и мне приходится быть предельно внимательным, чтобы двигаться по тропе более-менее прямо, не виляя туда-сюда. В итоге я решил сесть и собраться с мыслями. Меня угнетала перспектива двигаться со скоростью улитки.

Весь в ушибах и кровавых подтеках и вообще совершенно не в той форме, чтобы пробежать оставшиеся до финиша двадцать пять километров, я сел на обочину с мерзким чувством, что вот тут-то моя прогулка и закончилась. Кроме всего прочего, я ничего не видел. Возможно, мне следовало быть благодарным, что я столько протянул. Я пробежал почти сто тридцать семь километров по одной из самых экстремальных трасс в мире, я проявил силу и решительность, я преодолевал трудности одну за другой, это весомое достижение. Но мне было мало этого.

Бывает, мечты умирают постепенно. Сначала нас охватывает страсть, и мы придумываем себе мечты, мы воображаем бесконечные возможности. Но возможности иссякают, а мечты не воплощаются с тем же рвением, с которым их задумывали. Медленно и почти незаметно они вянут и становятся эфемерными. Люди, чьи мечты умерли, становятся пессимистами или циниками. Они считают потраченным впустую то время, что у них ушло на достижение мечты. Душевные раны не заживают никогда. «Это невозможно, – говорят они, когда ты описываешь им свою мечту, – этому не случиться никогда».

Вот и моя мечта умирала. Я не хотел сдаваться, но сил сделать хоть что-то не оставалось совсем. Я решил сидеть тут и ждать первого же пробегающего мимо участника, чтобы попросить его вызвать помощь из медпункта на КП у озер Оберна, до которого отсюда было меньше полутора километров. Я лег на землю и тут же задремал.

Проснувшись в полном замешательстве, я в первую секунду не мог понять, где нахожусь. Сон длился всего минут пять, но я, должно быть, так глубоко в него провалился, что очнулся как в трансе. В итоге я собрался с мыслями и обнаружил прекрасное звездное яркое небо – ко мне частично вернулось зрение.

Внезапно вспыхнула надежда: если я могу видеть, значит, я могу двигаться вперед, могу идти к своей мечте. Да, медленно, но в любом случае это лучше, чем когда тебя несут на носилках.

Я сел, включил налобник и мигалку – свет оказался слабым и рассеянным, но он был! Нужно идти, хватит тормозить.

Первые несколько шагов ноги казались каменными, боль молнией простреливала от ступни до тазовой кости. Я продолжал хромать и теперь уже отчетливо слышал, как совсем рядом играет рок-музыка – до КП оставалось меньше километра.

Чудесное исцеление продлилось недолго, зрение снова начало падать, и я двинулся вперед вслепую.

КП был так близко, что слова песен и смех, эхом разносившиеся по горам, слышались уже совсем отчетливо. Мне показалось очень странным, что горевшие огни светились всеми цветами радуги. Я решил, что это еще один эффект ночной слепоты, и потряс головой, чтобы четче видеть, но ничего не изменилось.

Подойдя ближе, я обнаружил, что… они на самом деле были разноцветные. Кто-то развесил в лесу множество новогодних гирлянд, наверное, чтобы запутать меня, я был в этом уверен.

В медпункте играла песня The Rolling Stones. When the whip comes downnn… yeah, when the whip comes down! Когда опускается кнут. Подходящая песня для такого дня. Меня посадили на стул и начали задавать вопросы, они один за другим сыпались из мрака.

– Мне кажется, я в порядке, – удалось мне вставить. – Но пару километров назад я слетел с катушек. Я с трудом вижу.

– Ой, это нормально, – услышал я бодрый ответ, – мы это исправим. Эй, Боб, принеси сюда коробку для рыболовных снастей, ту, в которой батарейки. У парня умирает фонарик.

– Нет, – сказал я, – это не батарейки.

– И это не беда, – весело ответил он, – у нас и запасные лампочки есть.

– Это не батарейки и не лампочки… Проблема во мне. У меня что-то со зрением.

В толпе кто-то заохал, и парень, который мне помогал, брызнув на меня слюной, произнес: «О господи!»

Теперь все роились вокруг меня. Музыку выключили, и я слышал перешептывание. Кто-то подошел ко мне сзади и начал массировать плечи и шею.

– Но ты все еще неплохо выглядишь, – сказал этот человек, – плохо только с глазами.

Я слышал шуршание, шаги и голос еще одного волонтера. Он несколько раз откашлялся, как будто начинал речь на общем собрании.

– Итак, вот что мы сделаем. Мы тебе выделим раскладушку, и ты сможешь поспать, там удобно. А потом, уже утром, мы отвезем тебя на лошади… Ну, как тебе такая идея?

– Ну, – сказал я, запинаясь, – идея неплохая, но меня смущает одна маленькая деталь. Я собираюсь бежать дальше.

Послышалось бормотание.

– Но как ты собираешься это делать? – спросил кто-то. – Ты же ничего не видишь.

– Хороший вопрос, – ответил я. – Но на данном этапе меня совсем не волнуют детали.

Это была шутка, но никто не засмеялся.

Кто-то принес блюдо с шоколадными кексами. Вгрызаясь в один, я почувствовал, что в них добавили кофейные зерна.

– Ух ты, – улыбнулся я, – вот что вернет меня к жизни.

Кто-то из толпы посмеялся над моей попыткой пошутить, но мне кажется, смешным было то, как я безобразно ел.

Через несколько минут кофеин и сахар начали действовать, меня тряхнуло, как на электрическом стуле. Никогда раньше я не ел цельные кофейные зерна, и эффект был потрясающий – я почти мгновенно взбодрился.

Чудесным образом зрение мое тоже прояснилось, и я даже начал различать отдельные цвета огоньков гирлянд. «Но почему новогодние гирлянды?» – думал я. Все происходящее здесь было настолько невероятным, что мне казалось, будто я попал в книгу «Алиса в Стране чудес». Может, в этих кексах был не только кофеин? Или, может, от моего безостановочного девятнадцатичасового бега в мозгу начали происходить химические изменения? Но, что бы ни творилось там, это придало мне бодрости. Чувства обострились.

Пока я заглатывал очередной кекс и готовился вот-вот бежать дальше, кто-то спросил меня:

– Ты уверен, что знаешь, что делаешь?

– Нет, – ответил я. – Я вообще представления не имею, что делаю. На самом деле я даже не уверен в том, где я сейчас.

У многих это вызвало смех, но тут как раз я не собирался шутить. Я и вправду понятия не имел, что я делаю. Для меня все сейчас было внове. По крайней мере теперь у меня появилась надежда, а это уже куда больше того, что у меня было час назад.

– Ну у тебя и воля, чувак, – сказал волонтер, когда я выходил в ночь. – Удачи.

Назад: Глава 8. Король страданий

Дальше: Глава 10. Измениться навсегда