Глава 7
* * *
Сергей Бабкин проснулся рано утром от неясных звуков. Было тихо; он постоял, прислушиваясь, но не смог понять, что его разбудило. Обуваться не стал: босиком вышел из комнаты и заглянул к Макару. Илюшин спал.
По ступенькам вниз, наискосок через залу, где в витражных мозаичных окнах уже вызревает теплый свет, по длинному коридору с окованными сундуками, выстроившимися вдоль стены друг за другом, как вагончики. Он присел перед средним, поднял крышку. Внутри оказались выглаженные комплекты постельного белья. А он-то думал, что сундуки – нечто вроде театрального реквизита… Зная Красильщикова, следовало понять: все вещи в доме используются по назначению.
До него донеслись негромкие голоса. Дальняя дверь была приоткрыта. Крадучись, Сергей дошел до нее. При желании он мог двигаться совершенно беззвучно. Ни одна половица не скрипнула под ним.
В комнате кто-то возился и шуршал одеялом.
– Из тюрьмы будешь меня ждать, красавица моя? – раздался голос Красильщикова.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе ответила?
Бабкин вздрогнул. Маркелова!
– Неправду, – засмеялся тот.
– Буду, – со смешком отозвалась Татьяна.
– Иди сюда! Лгунья моя…
Сергей отступил на шаг.
– Подожди, сквозняком открыло.
Когда Красильщиков подошел к двери, за ней никого не было.
«Как мы и предполагали, – сказал себе Бабкин, поднимаясь по лестнице. – Ясно, отчего Маркелова так старательно его выгораживала. Могла и убить, запросто… Ведьма!»
В своей спальне Красильщиков с сожалением посмотрел на часы и погладил женщину по загорелому плечу.
– Танюша, тебе пора…
– Гонишь меня? – Татьяна перехватила его руку и в шутку прикусила белыми зубами. – За репутацию боишься?
– За тебя боюсь. – Андрей встал, начал одеваться. – Если мои пинкертоны тебя заметят, внесут в черный список. Там все, у кого были причины ненавидеть Бакшаеву.
Маркелова прищурилась:
– Думаешь, я из-за тебя могла бы убить человека?
Он порывисто обернулся, взял ее руку, прижался губами к узкой ладони.
– Знаю, что не могла. Просто хочу уберечь тебя от неприятных расспросов.
– Уверен?
– Представь себе, абсолютно. – Он с улыбкой посмотрел на нее. – Будь ты убийцей, мы бы с тобой, наверное, не смогли быть…
Он осекся, почувствовав, что говорит не то.
Татьяна рассмеялась:
– Торжественно клянусь, что не убивала никого, крупнее мышей! Да и мышей-то… Не сама, а мышеловкой. Это не остановит тебя от того, чтобы затащить меня в постель в следующий раз?
– А когда будет следующий раз?
– Когда я приду!
– А когда ты придешь?
Они засмеялись, глядя друг на друга.
– Я на минуту, не больше, – пообещал Красильщиков. – Никуда не убегай!
Когда дверь за ним закрылась, улыбка исчезла с губ Маркеловой.
* * *
Палка. Палка. Огуречик. Вот и вышел…
Нет, не вышел.
Илюшин сердито скомкал альбомный лист и броском отправил в мусорную корзину.
В каждом их деле рано или поздно наступал этап, когда он брался за карандаш и переносил на бумагу всех фигурантов расследования, изображая их порой в самом причудливом виде. Здесь работало подсознание, и, выпущенное на волю, оно давало новый толчок расследованию. Надо было лишь не задаваться вопросами, отчего Красильщикова он видит бульдогом, а Маркелову – куропаткой, хотя она ничуть не похожа на невзрачную толстую птицу.
Только не в этот раз. Сколько Макар ни пытался, карандашные фигурки на листе оставались немы. Его рисунок не оживал, хотя Андрей и Татьяна были ухвачены верно, он это чувствовал.
«Зайдем с другой стороны», – сказал себе Илюшин.
Вернувшийся Сергей застал его с планшетом.
– Что делаешь?
– Еще раз смотрю, у кого нет алиби на начало пожара. Позвонил?
– Позвонил. – Бабкин сел на кровать и почесал за ухом деликатно мяукнувшего кота Арсения. – Пронина обещала зайти в квартиру Возняка, проверить. Но она практически уверена, что Бакшаева в Москву не возвращалась. Говорит, она могла сорваться и уехать в другой город, как частенько и поступала прежде.
Илюшин взглянул на него:
– Странно это, Серега.
– Слинять в Екат без документов и денег?
– Что такое Екат?
– Екатеринбург. Сокращенно.
– Господи, – с ужасом сказал Макар. – Не говори так больше никогда.
– Ладно, – покладисто согласился Бабкин, – буду называть его, как принято среди местных: Ебург.
– Местные тебя за такое распяли бы и сожгли. Нет, я не о Свердловске. Если Бакшаева жива, странно, что она исчезла бесследно.
– Испугалась, – пожал плечами Сергей.
Макар с сомнением глянул исподлобья:
– Она собиралась вернуться и шантажировать Красильщикова. Что должно было случиться, чтобы она передумала? – Он поднялся и подошел к окну. – Нет, Серега, здесь что-то не то. Если Бакшаева спряталась в избушке егерей и успела смыться оттуда до нашего прибытия, почему не давала о себе знать? Чего она ждет?
– Мы не знаем наверняка, давала или нет, – возразил Сергей. – Почти все, что нам известно об этом деле, мы записали со слов Надежды. Бакшаева может врать. Возняка бы прижать покрепче! Пусть хоть что-нибудь подтвердит или опровергнет.
Макар оглянулся и выразительно посмотрел на него через плечо.
– Согласен, не лучшая идея.
– А не может быть такого, что Возняк играл в расчете на нас? – Илюшин побарабанил пальцами по стеклу. – Он же охотник. Увидел издалека, что к дому ведут следы, и притворился, что ищет Веру…
– Мы шли по тропе, снега на ней не было, вряд ли он читает следы по мокрой листве, – возразил Сергей. – По-моему, он действительно не ожидал нас увидеть.
– Может быть, может быть…
Илюшин перестал барабанить так же резко, как начал, и вернулся к своему рисунку. Кот перебрался к нему и стал ходить туда-сюда, незаметно подталкивая лапой карандаш к краю столешницы.
– Почему у тебя лист расчерчен пополам? – Сергей привстал и склонился над столом.
– Пытаюсь связать лето девяносто первого и нынешнее. Общего пока – только пожар.
– А может, случайно загорелось? – Бабкин сел по-турецки. – Август был жаркий, Надежда выпивает, да и покуривает…
– Бакшаева ушла из дома за сестрой, и не было ее… дай-ка посмотреть… два часа! Сомневаюсь я, что окурок способен тлеть в траве два часа. Минут тридцать, кажется, не больше… Плохо, что поджигателем у нас может быть кто угодно. Я бы ставил на Василия!
– Зачем ему это?
– Не нравится он мне.
– Мне тоже. Но моего вопроса это не снимает. Если бы он вызвался сам бродить по ночам, я бы понял твои подозрения. Но Нина Ивановна подтверждает, что Василий в гробу видал следить за безопасностью Камышовки, и если бы она не настояла, ни за что не стал бы этим заниматься.
– А его история с домом Филимоновых подтверждается?
– Ну, у него есть ключ, этим ключом можно отпереть дверь, и бар Филимоновых – пуст, – усмехнулся Сергей.
– У них есть бар? В самом деле? Бар – в деревенском доме?
– Нет, конечно. Просто я обыскал шкафы и не обнаружил ни одной бутылки.
– Прежде ты не стал бы шарить по чужим домам, – заметил Макар.
– Теряю под твоим влиянием человеческий облик.
Илюшин замолчал и изобразил в углу листа старика с прищуренными глазами. За его спиной возникла плечистая старуха с седой косой: Худякова.
– Все разваливается, – бормотал Макар. – Ничего друг с другом не связывается… Бакшаева возвращается сюда много лет спустя, чтобы выпросить денег у сестры, и обнаруживает, что ее земля и дом проданы, и не кому попало, а богачу – в ее представлении богачу, конечно. Она решает, что Красильщиков – куда более аппетитная жертва, чем ее сестра, и идет к нему, составив четкий план, а Надежда с Возняком за ней следят, чтобы быть в курсе происходящего. Зачем младшая Бакшаева позвала Григория?
– Чтобы он грохнул старшую, – подал голос Бабкин.
– Если бы он ее грохнул, то и Надежде бы пришел конец. Возняк не стал бы оставлять свидетелей. Допустим, она говорит правду: позвала от беспомощности. Вера не умеет вовремя остановиться, а в лице Красильщикова она встретила тип человека, с которым прежде не сталкивалась. Он впал в состояние аффекта, придушил ее, и она очнулась только через час, когда ее откопали. Пока все верно?
– Если верить Надежде, – в который раз согласился Бабкин.
– Хорошо. В девяносто первом старший сын Возняка поджег дом Бакшаевых, зная, что в сарае спит его младший брат, которого его мать родила от другого мужчины. Предполагаю, что Петр сделал это с ведома или по прямому указанию отца. Парень погиб, Вера спаслась, и Возняк предложил ей денег, чтобы она дала ложные показания. Худякова осталась без сына, а Григорий отправил своего подальше из деревни… И, подозреваю, от старшей Бакшаевой.
– …а тот все равно с ней связался.
– Да. Это, кстати, дополнительный повод Григорию ненавидеть Веру. Сына он, похоже, очень любит. Вряд ли Петр мог скрывать от отца, что Бакшаева тянет из него деньги год за годом. Мы по-прежнему возвращаемся к тому, с чего начали: мотив для убийства был у Надежды, Григория, Худяковой и, в общем, у самого Красильщикова.
– Михалыча предлагаю не рассматривать, – проворчал Сергей. – Если только у него не амнезия.
– А было бы очень смешно, – без улыбки сказал Макар.
Он снова вернулся к своему рисунку. На листе возникла горбатая старуха с гусарскими усиками – Капитолина Кулешова, а неподалеку от нее улитка в скрученном рожке. «Яковлева», – догадался Сергей. Портреты Илюшина при всей их простоте, даже примитивности, всегда били в цель.
– Это же карикатура, – фыркнул Бабкин. Глаза улитки на коротких стебельках смотрели в разные стороны.
Илюшин продолжал рисовать. Снежную поверхность листа заселили жители Камышовки. Появился даже Чижик, по случаю холодов второй день ночевавший в доме и гонявший кота Арсения. Кот обрадованно шипел, играючи удирал от пса по лестнице и потом сверху заинтересованно смотрел, как Чижик с опаской преодолевает одну ступеньку за другой.
– А Белка где? – спросил Сергей. – Худяковская шавка?
– В космосе, – туманно ответил Макар.
Зазвонил телефон Бабкина. Сергей встал, чтобы выйти, не желая разговором мешать Илюшину, но услышав первые же обращенные к нему слова, застыл посреди комнаты. Кот и Макар, почувствовав неладное, уставились на него.
– Ты уверен? – спросил Бабкин после долгой паузы. И снова замолчал. – Понял тебя, Дмитрий Евгеньевич. Спасибо, я твой должник.
– Следователь? – спросил Илюшин, когда Бабкин нажал отбой. – Не томи, Серега. Что случилось?
Бабкин взял карандаш и пунктирной линией обвел размытое лицо, перечеркнутое решеткой.
– Это Иван Худяков… – насторожился Илюшин.
– Помнишь, ты спрашивал, какого запроса я ждал? – спросил Бабкин. – Следователь отправил его по моей просьбе в колонию. Сегодня пришел ответ. Пятнадцатого марта две тысячи двенадцатого года Иван Степанович Худяков, отбывавший наказание в мужской исправительной колонии ИК-восемнадцать в Мордовии, совершил побег. Последние четыре года он находится в розыске.
Илюшин изменился в лице.
– Каторжник!
* * *
Белка залаяла, предупреждая о чужаках, и Худякова выпрямилась, поставила на садовый табурет банку с краской. Топали они от калитки, голубчики, хмурые, словно она их подвела или обманула. Хотя обещаний говорить им правду, видит бог, Нина не давала. Особенно мрачная рожа была у первого, Макара. Второй-то с такой физиономией по жизни ходит, а этот обычно все же повеселее глядит.
Она последний раз мазнула кистью по коре.
– Здравствуйте, Нина Ивановна, – сказал Илюшин.
– Да вроде здоровались уже, милый… Что-то вы грустные. Уезжаете?
– Остаемся, – пообещал Макар. – Нина Ивановна, ваш сын, Иван, когда в последний раз к вам приходил? Я имею в виду, сюда, в этот дом.
О как! Худякова шмыгнула, сняла с табурета банку и утвердила ее в земле под яблоней, плотно, чтобы не перевернулась. Села, руки сложила на груди.
– Быстро же вы разузнали, голубчики! – В голосе ее не звучало ни сожаления, ни злости. – Я думала, еще пара недель у меня в запасе имеется.
– И на что вы собирались их потратить?
– Да ни на что. – Старуха потерла нос. – Вон, яблони побелить. И лучку бы еще грядку-другую досадить.
– Лук в ноябре не сажают, – сказал Илюшин.
– Сажают, – буркнул Бабкин.
– Правда? – Макар удивленно посмотрел на него.
– Вот видишь, сколько ты у нас нового выяснил, – усмехнулась Худякова. – Прав твой друг, еще как сажают. Озимый лук называется. Вкуснющий – ух! Весной приедешь к нам, я тебя угощу.
– Боже меня упаси возвращаться сюда! – искренне сказал Макар.
– Это ты зря…
– Нина Ивановна, когда Иван приходил?
Они не ожидали, что она ответит, но старуха задумалась, загибая пальцы.
– Апрель, май, июнь… В июне двенадцатого года Ванюша был здесь. У меня один из моих мужичков уже квартировал в то время, я сыну в сарае постелила.
– И долго он у вас оставался?
Худякова высоко подняла брови.
– Что ему тут делать? Переночевал и в бега пустился! Милые вы мои, его вся деревня знает в лицо! Сдали бы через пять минут. Была у меня мысль, не скрою, сделать для Ваньки что-то вроде схрона, но, во-первых, я такую работу в одиночку не осилю, а Ванька очень слабый был в то время. Во-вторых, у меня же мужички. Они сдадут еще быстрее наших. Благодарности от них ждать не приходится – вон хоть на Василия посмотрите. Нет, Ваня у меня остаться не мог.
– И где он сейчас?
Старуха безмятежно улыбнулась. «Вот же хладнокровная бабка, – с восхищением подумал Сергей. – Макара за нос водила, теперь нас обоих водит».
– Нина Ивановна, я с вами лукавить не буду, – сказал он. – В лесу на болоте мы нашли машину Веры Бакшаевой. Сейчас ее забрал следователь, но я не об этом… Когда мы шли, за нами следил человек. Я пытался его догнать и не смог.
Худякова слушала внимательно.
– Кладбище располагается по дороге к домику егерей, да? И когда вы ходите на могилу убитого Леонида Возняка, ничто не мешает вам пройти чуть дальше и принести вашему сыну еду. Никто ведь не контролирует, сколько времени вы там проводите.
– Незачем Ваньке четыре года здесь околачиваться, – фыркнула старуха.
– Я тоже так думаю, – неожиданно согласился Макар. – Я думаю, он вернулся не так давно и узнал от вас, что Бакшаеву ищут. И решил найти ее первым. Других причин бродить вокруг деревни, как волк, у него нет.
Худякова ничего не ответила.
– Нина Ивановна, отговорите его, – попросил Илюшин. – Он ведь ее убьет.
– Ну и что? – голубые глаза ясно и удивленно взглянули на него. – Пусть убивает.
Повисло молчание.
– А с грехом как быть? – озадаченно спросил Макар. – Вы же верующая…
– Око за око, зуб за зуб. Верка моего мальчика убила, теперь он ее убьет. Все справедливо.
– Она его не убивала…
– Не убивала, говоришь? – Худякова поднялась и встала перед ними в полный рост. Оба непроизвольно отступили на шаг назад. – Она его жизни лишила, Макар. То, что с ним потом случилось, в чем-то и похуже смерти. Ты мне скажешь, что везде люди живут… Везде, да не всякие. Ваня был хороший парень… У Веры ничего не дрогнуло, когда она в суде слова свои лживые говорила, а у меня, значит, должно дрогнуть? Это ее я должна защищать от своего сына? Пальцем не пошевелю! Лучше пусть у меня язык отсохнет!
– Его ведь будут судить за убийство! – пытался увещевать ее Бабкин.
Она рассмеялась.
– Пускай сначала поймают! Четыре года ловят, а он все гуляет, солнце мое!
– Нина Ивановна, вы знаете, где Вера Бакшаева?
Губы старухи плотно сжались.
– Нина Ивановна, дорогая вы моя… Если мы доберемся до нее раньше вашего сына, есть шанс, что мы заставим ее сказать правду о том, что случилось в девяносто первом…
– Нет такого шанса! – отрезала старуха. – И ты об этом знаешь! Такие как Верка лгут, пока у них язык шевелится, и пакости творят до последнего вздоха. А то и дольше! Она уже в могиле будет разлагаться, а черви станут травиться и дохнуть от ее гнилого мяса! Даже земляным тварям навредит. Вот что она такое! Не уговоришь ты ее, не запугаешь и не подкупишь! Она тебе в лицо станет смеяться и кукиши крутить. Понял? А Ванька хорошее дело сделает, если избавит мир от гниды; могла бы – сама бы избавила, взяла бы грех на душу.
Худякова подхватила банку с белилами и пошла к дому.
– Нина Ивановна! – вслед ей крикнул Илюшин. – Кто такой Игорек? У Яковлевой?
– Внук ее, – отозвалась старуха, не оборачиваясь. – Помер в десять лет в городской больничке. А больше я на твои вопросы отвечать не стану, так и знай.
Хлопнула дверь.
– Вот тебе и кроткая старушка, – протянул Макар. – А рассказывает, будто пытается постичь, что угодно от нее Господу… В который раз убеждаюсь: в каждой системе ценностей человек любому своему поступку найдет оправдание!
Бабкин думал о своем.
– Раньше надо было сообразить, что ее сын сбежал! Василий сказал, что как минимум последние два года она не уезжала из Камышовки. Почему? Потому что перестала ездить на свидания. Зачем, если сына там все равно нету?
– М-да, железная старуха. Слушай, а ведь у нас появился готовый кандидат на роль поджигателя.
– Думаешь…
Макар кивнул.
– Думаю, это Иван. Повторить поступок, которого он не совершал, но за который его осудили… В этом просматривается логика. Но что теперь делать нам?
– Донести все, что мы узнали, до следователя, и уезжать, – твердо сказал Бабкин.
– Ты час назад хотел остаться!
– Мне не нравится идея конкурировать в поисках Бакшаевой с беглым зэком. Пусть его ловят те, кому за это зарплату платят.
– Однако у нас так и нет объяснения, где прячется Вера. Хотя…
Макар замолчал.
– Хотя – что?
– Я подумал вот о чем: зная ее характер, не удивился бы, если бы она сама решила выследить Худякова.
– Для этого совсем дурная баба должна быть, – усомнился Сергей.
– Она такая и есть.
Мысли Илюшина от Бакшаевой возвращались к Нине Худяковой. Они знакомы всего несколько дней. В самом начале он опрометчиво решил, что понимает ее, и через несколько часов старуха преподнесла ему сюрприз. Пришлось перенастроить внутреннюю оптику. Он снова, ничему не учась, занес ее во внутреннюю картотеку, в тот ящик, где находились люди умные, стойкие, самостоятельно мыслящие, почти всегда пережившие большую беду; люди с крепким внутренним стержнем, которые, кажется, не ломаются, что бы с ними ни случилось.
А главное – он ей снова поверил.
И что же? Худякова опять повернулась другой стороной.
Это что-то изменило в его отношении? Ни на йоту. Он узнавал о ней все новые и новые факты, но раз сформулированное мнение оставалось неизменным, и если отбросить все красивые слова о внутреннем стержне и крепком характере, в чистом остатке получалось вот что: ему нравилась Нина Ивановна Худякова. Просто-напросто нравилась, что бы она ни совершила.
«В который раз убеждаюсь: независимо от своей системы ценностей человек найдет оправдание поступкам тех, кто ему симпатичен», – подумал Илюшин.
Проходя мимо дома Яковлевой, Макар замедлил шаг. В окне маячил знакомый силуэт.
– Серега, ты иди… Я догоню.
– Рассказать Красильщикову о том, что мы узнали?
– Думаю, можно. И скажи ему, что мы сворачиваемся. Пусть Бакшаева с Худяковым играют дальше в свои игры без нас.
* * *
Тесная комнатка, старушка со штопкой у окна – все выглядело точно так же, как вчера, словно стрелки часов вернулись на сутки и снова начали отсчитывать минуты, которые уже кто-то прожил.
– Лариса Сергеевна, – позвал Макар.
– А-а, Игорек! – она повернулась к нему с сияющей улыбкой. – А я тебя жду. Ягод в саду набрала…
На скатерти действительно стоял дуршлаг. Внутри, к его удивлению, и впрямь высилась горка ягод: замороженная вишня, начавшая подтекать красно-розовыми пятнами на скатерть. Макар поблагодарил, унес дуршлаг со всем его содержимым на кухню и пересыпал вишню в пакет. Морозильная камера оказалась доверху забита смородиной и клубникой; сверху на них лежала обглоданная куриная кость. Кость он выкинул, дуршлаг сполоснул.
– А я все жду тебя, жду, – упрекнула Яковлева, когда он вернулся. – Глянь-кось!
В пальцах у нее оказалась не штопка, как ему показалось сначала, а носок, который старушка довольно ловко вязала на четырех спицах.
– Я вот что подумала: туфли-то принесешь, а нога у меня съежилась. Худая совсем нога, нехорошая. – Она с огорчением приподняла и показала раздутую ступню. – Велико будет! Как носить? А тут носки! Шерстяные. Не свалится с них. Думала, все позабыла, но руки помнят, и спицы у меня хорошие, Филимонова дарила, Борис Ефимыч помог с врачом, когда она Митю своего лечила…
Илюшин, слушая ее лепетание, пытался понять, отчего оно действует на него успокаивающе. Быть может, причина заключалась в том, что он, остро боявшийся утраты памяти и рассудка, впервые видел перед собой человека, чье беспамятство оказалось… легким? Человека, чья болезнь была не лишением, а милосердием? Он вспомнил Бориса Ефимовича, который на фотографиях стоял рядом с женой. В деревне все как один заверили, что он был отличным мужем. «Борис Ефимыч на нее молиться был готов, – сказала Худякова. – И Лариса его очень любила. Больше ничего не умела делать, по совести говоря, а вот любить умела. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что это особый дар. Даже если бы Борька обнищал и пошел по миру голым и босым, Лариса пошла бы за ним. Очень я ее за это уважала».
Снизу в Макара требовательно постучал жесткий кулачок. Он вздрогнул и очнулся от своих мыслей.
– Туфлю, говорю, нашел? – строго спрашивала Яковлева. – Жду тебя, жду…
Илюшин вытащил из кармана затасканную картонку с контуром ее ступни.
– Чего ты мне ею размахиваешь! Ты обувь мою неси… Я тебя зачем кормлю, обалдуя!
Но Лариса Сергеевна так же быстро утихла, как рассердилась, и продолжила вязать, шевеля губами.
«Даже если бы Борька обнищал и пошел по миру голым и босым…»
Эта фраза всплыла в памяти, точно притопленный мячик, избавленный от грузила. Но при чем здесь старушка? При чем здесь покойный Борис Ефимович, заботливый муж, друг фотографа Ильясова, которому тот оставил часть своего архива?
«Я чего-то не разглядел на фотографиях?»
Илюшин вновь достал желтый конверт и медленно перебрал снимки, вглядываясь в них так тщательно, словно пытался силой взгляда переместиться в прошлое и очутиться рядом с этими людьми, вдохнуть воздух, которым они дышали.
Ничего. Он дышал затхлым воздухом в доме старухи Яковлевой, пока она вязала носки, чтобы несуществующие туфли, которые он никогда не принесет, были ей впору.
Вера Бакшаева прячется в лесу, сказал себе Макар. Мы так и не выяснили, зачем она это делает. Вот что плохо! Всего лишь раздраженное любопытство дергает меня и не дает успокоиться. Вера Бакшаева прячется неподалеку, пока ее ищут Григорий Возняк и Иван Худяков; оба – чтобы убить. Но это ведь не мое дело, правда?
– Это не мое дело, – вполголоса повторил он.
– Что, Игорек?
– Ничего, Лариса Сергеевна.
Илюшин собрал фотографии и сложил в пакет. Здесь нет того, что он ищет.
Вера Бакшаева осталась ждать, пока сестра и Григорий вернутся за ней. Сообразила ли она, что ей нужно держаться от Возняка подальше? Она действительно была слаба или притворилась, чтобы не быть на виду, когда все сбегутся на пожар? Вера неплохо соображала. Кроме тех случаев, когда за нее начинала говорить злость или жадность.
Вера Бакшаева была неуравновешенной. Но во всех ее поступках прослеживалась логика. Даже в попытках сбежать от собственной жизни, переезжая из города в город.
Илюшин вдруг понял, что не так. Для этого ему потребовалось в кои-то веки прислушаться не к другим, а к самому себе.
Он все время говорил о Бакшаевой в прошедшем времени.
«Она мертва».
Это единственный верный ответ на вопрос, отчего никто из них не может ее найти: ни охотник Возняк, способный выследить в лесу человека и зверя, ни Иван, которого ведет ненависть, ни они вдвоем с Сергеем. Бакшаева внезапно исчезла; Бакшаева не могла сбежать из деревни; в Камышовке нет людей, готовых помогать ей прятаться, – из этих трех условий неумолимо следовало одно заключение: ее нет в живых. Он всегда знал это, с самого начала.
И еще он был непростительно слеп.
А все потому, что она нравилась ему. Не Бакшаева, а та, другая. Она нравилась ему, и он не замечал очевидного.
«Мне ночами снилось, как я сижу возле печи и жгу ее туфлю», – сказал Красильщиков.
«Баба все ходила, лучом в меня светила, – сказала Яковлева. – Я ей кричу: брось, брось туфлю! А она мне кулаком грозится».
«Я ее поначалу и не узнала, – сказала Надежда Бакшаева. – Приоделась! Балетки такие фасонистые напялила!»
– Лариса Сергеевна, я скоро вернусь.
Макар выбежал из дома, забыв надеть куртку, за калиткой спохватился, но махнул рукой. Добежал до дома Бакшаевых, постучал в окно.
Тишина.
Он постучал снова. Ну же, ну! Сегодня воскресенье! Она не могла уйти!
– Надежда! – заорал он во весь голос и заколотил так, что затряслись стекла.
За окном мелькнуло заспанное лицо. Через пару минут хлопнула дверь, и на крыльцо вышла, кутаясь в халат, Надежда.
– Поспать-то мне можно? – хмуро спросила она.
– Балетки, – сказал Макар.
– Чего?
– Балетки, в которых приехала Вера… Вы сказали: фасонистые. Почему?
– Какая дура в белой обуви сюда поедет? Навоз в них месить, что ли?
Макар выдохнул.
– Когда вы раскопали ее, она была в этих туфлях?
– Балетках, – мрачно поправила Надежда. – Да. В них.
– Вы уверены?
Она удивленно посмотрела на него, хотела возразить, но вдруг задумалась. Опустила взгляд на свои ноги, обутые в розовые тапки с заячьими ушами, и неуверенно сказала:
– В одной. Вроде бы. Точно, в одной! Я еще подумала, что вторая осталась в земле, но решила, что ради Веркиных башмаков второй раз копать не стану.
Илюшин поблагодарил и медленно пошел обратно.
Он знал ответ на свой вопрос, но хотел услышать, как это произнесет Яковлева.
– Лариса Сергеевна…
Старушка, задремавшая в кресле, открыла глаза, глубоко вздохнула и поправила очки.
– А, это ты… Борис Ефимович вернулся?
– Он на кухне, пьет чай, – сказал Макар. – Лариса Сергеевна, помните женщину, которая украла вашу туфлю? Она светила острым лучом сквозь окно…
Взгляд ее был таким расслабленным, таким безмятежным, что Илюшин испугался: а если старушка снова все забыла? Если теперь ее время отсчитывают другие часы, и в этой ветке не случалось женщины, идущей ночью с ворованной обувью в руках?
– Помню, – спокойно сказала Яковлева. – Мы с тобой про нее уже говорили.
– Да, – согласился удивленный Макар, – говорили. Лариса Сергеевна, вы ее узнали?
– Видела где-то, давненько уж… Она все ходит, одежду ему поправляет…
– Кому?
– Мальчонке, – сказала Лариса. – Холодно ему.
Зря я вернулся, подумал Макар. Переоценил ее.
– Борис Ефимович забрал его из пионерского лагеря, – продолжала Яковлева. – Чего, говорит, торчит он там, мерзнет! Все разъехались, не вернутся… – Глаза ее затуманились от слез. – Одному-то плохо, верно? Если ты человек, совсем тошно. А если дура каменная… Тоже не сладко, а?
– Армированный фибробетон, – машинально сказал Илюшин.
– Ась?
– Мальчонка. Бетонный он, а не каменный.
– А, ну пускай так… Она возле него все шастает. Воровка эта. Уй, ни стыда ни совести! – Старушка вытерла слезы. – Как звать ее? Сам-то помнишь? Вы все к ней гуляете, я видала!
– Татьяна ее звать, – сказал Макар. – Татьяна Маркелова.
– Правильно! – Яковлева обрадовалась. – Такая хорошая девчоночка была… Я помню ее бабушку с дедом. Она теперь вместо них, значит… А сами они где?
– Я не знаю, Лариса Сергеевна…
– Эх ты, дурачок! – Она протянула руку и ласково взъерошила ему волосы. – Ну, ступай; погуляй иди. Да возьми конфетку в шкафу, для тебя припрятала. Мне все говорили, ты от воспаления мозга умер, а я не верила…
Выйдя, Илюшин все еще чувствовал прикосновение ее легкой маленькой руки. Ветер освежил его, встрепанные мысли пришли в порядок. Татьяна Маркелова, да. Это имя он и ожидал услышать. Наконец-то вся картина, которую до этой минуты ему показывали по частям, обрела цельность. Оставалась лишь одна деталь – та самая, о которой упоминали все, но которой он до последнего не придавал значения.
Илюшин знал, где нужно ее искать.
* * *
– Пришел, – сказал Григорий, не оборачиваясь. – Где ты был? Где был, спрашиваю?
– Поздоровался бы сначала, – буркнул Петр.
Он обошел стол и сел напротив охотника, точно так же широко облокотившись на столешницу.
Тот, кто увидел бы их в эту минуту, в первую секунду поразился бы сходству отца и сына, во вторую – различию. Черепа обоих словно отливали в одной форме, и материал на обтяжку пошел один: грубая пористая кожа темно-желтого оттенка. Но первый производил впечатление сосредоточенной силы, второй был вял, сутул и странно расслаблен. Взгляд его был мутен.
– Ты здоров? – Григорий пристально смотрел на сына.
– Кашлял. Перестал.
– Почему раньше не приходил?
Петр помялся.
– Я думал, ты с этой в избушке егерей! Искал тебя!
– Один я там был. Веры нет нигде, – хмуро сказал Петр и закашлялся. Большое тело содрогалось, и Григорий ощущал, как дергается стол, будто и мебели передалась его болезнь. – За хавчик спасибо, бать…
– «Хавчик»! – передразнил Григорий. – Шляешься по лесам, людей пугаешь… А чего? Зачем?
Петр сосредоточенно помолчал.
– Машину нашли, бать… На болоте…
– Знаю! Сам ее туда отогнал. Нашли, твари, и ментам сдали…
Лицо Возняка скривила гримаса боли.
– Ты чего, бать? – Петр вскочил и кинулся к нему. – Бать? Сердце?
Он нелепо захлопал по телу Григория, ощупывая его, словно рассчитывая найти рану, из-за которой страдает отец.
– Брось! – прикрикнул охотник. – Я тебе что, комарами обсижен?
– Плохо тебе? А? Ну! Скажи!
– Нормально…
Возняк откинулся на спинку стула, тяжело глядя на сына.
– Где Вера?
– Не знаю… – рот Петра страдальчески скривился, будто тот собирался зарыдать. – Я ее искал… везде… ждал! Пришел – ее нету; я стучал, ходил вокруг, а она… У-у-у-у, шалава! – вдруг страшным голосом сказал он. – Гореть бы ей, стерве… Я полешко-то подкинул, бать, под ее хату.
Петр хихикнул и принялся раскачиваться, пусто глядя сквозь отца.
– А ну перестань… – с тихой угрозой сказал Возняк.
– Гори-гори ясно-о-о…
– Хватит!
Охотник ударил ладонью с размаху по столу, так что подпрыгнули фотографии на стенах. Петр вздрогнул и очнулся.
– Я кому говорил: даже спички с собой не носить! – прошипел отец.
– А я того, – Петька глупо ухмыльнулся. – Зажигалочкой…
Возняк приложил ладони к вискам и застыл, погрузившись в тусклое бесчувствие.
Очнулся он от того, что кто-то трогал его за колено.
– Бать, ну бать, ты чего, бать, я не хотел, ну! Чесслово, не буду больше… – бубнил Петька, сидя перед ним на корточках. – Спалить хотел суку… ночью пришел, стучу, а никого… куда делась? По мужикам пошла, шалава… Я больше не буду, бать… мне бы только найти ее, вернуть надо, вернуть…
– Замолчи, – глухо потребовал Возняк.
– …куда я без нее, – бормотал сын, – не хочу, не могу, дышать нечем… и вот тут, вот тут тесно, в груди… а если огонек развести, то повеселее… огонечек, он как собака лижется… и весело от него! Как водочки принял! Ух, весело!
– Замолчи! – выкрикнул Возняк.
Петр осекся.
– Ну, ты чего, бать? – огорченно спросил он.
– Те мужики, которых ты видел в лесу… которые тачку нашли… Тьфу! – вскинулся Григорий. – Зачем ты Верке ее отдал?
– Не отдавал я! Сама взяла!
– Пес с ней! Слушай: те мужики прознали про все.
– Ты о чем? – недоверчиво спросил Петр.
– О пожаре. И про Леньку. Как Бакшаевы горели.
Лицо сына приобрело сонное, осоловелое выражение.
– Бакшаевы горели… – отрешенно повторил он.
– Да! Слушай, Петька… – Возняк наклонился к сыну, обхватил ладонью его затылок, тесно прижался горячим лбом к его лбу. – Петенька, сынок, они ведь заложат нас. Сдадут, Петь! Они твари знаешь какие?.. Их Красильщиков купил на корню… Всех купил! Тебя под суд отправят, меня опозорят… Понимаешь теперь, какие у нас дела творятся? Они меня избили, эти двое… пистолет приставили к башке, вот сюда ткнули. – Он с силой нажал на влажную ямку на шее под волосами. – Мы, говорят, все про тебя расскажем. Убить нас хотят, сынок, мешаем мы им, подличать мешаем… сначала егерей на меня натравили, теперь вот это… Только эти двое знают, а больше никто… Я бы их в лесу закопал, но вот сюда, прямо сюда прижали… не дернешься… Это дрянные люди, сынок, не люди вовсе, ты бы слышал, какие они мне слова говорили… Не люди они, таким и жить не надо.
Он на секунду замолчал, испугавшись того, что выпалил, будто в горячечном бреду.
– …не надо! – глуховатым эхом откликнулся сын.
– Нет, Петька, не надо! – с нервным смешком подтвердил Возняк. – От них все зло. Они хуже бешеной собаки. Всех кусают. Собаку давно бы пристрелили…
Слова упали, и Григория снова окатил страх. Но он тут же сказал себе, что ничего, ничего-ничего, пусть знают, как целиться в него… они первые начали, не он. Они приехали сюда, на его землю, и стали рыться, точно крысы в помойке. Он ведь просил их уехать, по-человечески просил. Но они не послушали.
– На тебя никто не подумает… – еще тише шепнул Возняк, так тихо, что не услышал самого себя. И не мог бы сказать наверняка, был ли вопрос сына «Где они?», или ему почудилось.
– У Красильщикова, – выдохнул он словно бы в никуда. Как будто разговаривал сам с собой. В этом ведь нет ничего дурного…
«Нет ничего дурного», – повторил Возняк про себя, вновь ощущая, как поднимается и сковывает его уже знакомое оцепенение. Он сидел, согнувшись, пока жар разбухал в нем, и ему казалось, что он пылает, потому что Петька, окончательно сойдя с ума, поджег и его. Все горело: и Верин дом, и терем, и избушка егерей, и Камышовка со всеми ее обитателями…
Сколько продлилось это состояние, Григорий не знал. Когда он очнулся, в комнате никого не было. Он поднялся, пошатываясь, точно пьяный, не уверенный до конца, что приход сына ему не почудился.
Подошел к сейфу, открыл его и увидел, что исчез гладкоствольный «Вепрь», купленный как замена старой «Сайге» полтора года назад.
* * *
На перилах крыльца сидела Татьяна в спортивных штанах-шароварах и ярко-желтой куртке; Красильщиков стоял перед ней, держа ее за руку, и на секунду Илюшину показалось, будто он явился в разгар матримониального предложения. Однако из-за угла терема вышел Бабкин в сопровождении жизнерадостного Чижика, вилявшего хвостом, и Макар облегченно выдохнул. Странно было бы, вздумай Андрей Михайлович просить руки и сердца при таком свидетеле.
Он все же непроизвольно замедлил шаг. Они казались счастливыми, эти двое. Что хуже: приносить дурные вести к чужому счастью или к чужой беде? Омрачать или усугублять? – вот в чем вопрос.
Илюшин спрятал левую руку за спину.
– Макар! – воскликнул Красильщиков, заметив его и явно обрадовавшись. – Идите скорее сюда!
– Сергей рассказал нам про Ивана Худякова. – Маркелова спрыгнула с перил и спустилась ему навстречу. Ладонь Красильщикова она по-прежнему крепко сжимала в своей. Лицо утомленное, под глазами синие круги, – кажется, единственная встреченная им женщина, которой шли синие круги под глазами. Илюшин подумал, что еще не видел ее такой восторженной. – И про Веру Бакшаеву тоже рассказал. Вы проделали огромную работу! Андрей ничего мне не говорил, но после того, как выяснилось, что Вера жива, признался. – Она с укоризненной улыбкой обернулась к Красильщикову. – А я пыталась… Простите, я действительно пыталась ввести вас в заблуждение. О его галлюцинациях… Выдумка, и крайне глупая, но поймите и вы меня, пожалуйста…
– Я понимаю, – сказал Макар. – Вы пытались помочь… другу.
– Жениху, – поправил Красильщиков, широко улыбнувшись. – Черт, дурацкое слово… Правда же, дурацкое, Танюша? На самом деле отличное! Я так рад, что вам первым могу об этом сообщить!
«Нет, не почудилось мне», – подумал Илюшин.
Красильщиков притянул к себе Татьяну, обнял за плечи.
– Поздравляю! – Бабкин неуклюже потряс ему руку. Маленькую ладонь Татьяны бережно принял в свои лапы и аккуратно встряхнул.
– Вы не представляете, как мы вам благодарны, – сказала она, переводя взгляд с Бабкина на Илюшина. – И я, и Андрей… Это была ужасная история, которая, я признаюсь, мешала… препятствовала…
Она смешалась, замолчала и неловко рассмеялась.
– …мешала вашим отношениям, – закончил Макар за нее.
Повисло молчание.
– Вы как-то странно это говорите, – сказала наконец Татьяна.
Взгляд ее остановился на его руке, спрятанной за спину.
– Что там у вас? Бомба? Вы бомбист? Честное слово, выглядите как студент, готовящийся взорвать батюшку-царя.
Бабкин, быстрее остальных понявший, что происходит что-то не то, подошел ближе.
– В самом деле, Макар, – встревожился Красильщиков, – вы здоровы?
– Я здоров, Андрей Михайлович. Мне просто совсем не хочется говорить то, что я должен сказать.
Теперь все они перестали улыбаться.
– Видите ли, я никак не мог понять, отчего Вера Бакшаева, если она осталась жива, не дает о себе знать целых три месяца. Она из тех, кто очень быстро принимает решения. Ее главной целью были вы, Андрей Михайлович. Если бы все пошло, как задумала Бакшаева, ей удалось получить бы достаточно денег, чтобы не работать ближайшие десять лет. Подозреваю, она и терем у вас отжала бы. Практически уверен. И вот все эти планы не были реализованы – отчего?
– Она придумала что-то другое, – не совсем уверенно сказал Красильщиков.
– Почему тогда Вера тянет? Чего она ждет?
– Наступления какого-то события? – предположила Маркелова. – Или она испугалась Худякова и вернулась в Москву.
Илюшину надоел этот спектакль.
– Из всех людей, которые имели отношение к Бакшаевой, на пожар опоздали двое – Худякова и Василий, а два человека не пришли вовсе. Один из них – Яковлева. А второй – вы.
– Я же вам объяснила…
– Да-да! Вы испугались пожара, вызывавшего у вас неприятные воспоминания, и остались работать дома. Сидели у окна, слушали колотушку бывшего бродяги. Когда Василий признался, что с часу ночи выпивал в пустом доме Филимоновых и не стучал колотушкой, я подумал, что вы зачем-то создаете ему алиби. Но для чего? Какой в этом смысл? Вы не дружите, не общаетесь… Была у меня и вторая версия, более правдоподобная: вы не обратили внимания, когда замолчала колотушка. И только когда я предположил, что в действительности вы создаете алиби себе, а не бродяге, все встало на свои места.
– Что встало, Макар? – тревожно спросил Красильщиков. – Таня, о чем он говорит?
Татьяна молчала.
– Я не включал вас в круг людей, у которых был мотив для убийства Бакшаевой, – сказал Илюшин. – А зря. Ведь вы собираетесь выйти замуж за Андрея Михайловича. Хотите быть хозяйкой терема, правда? Красивая картинка: художница, жена человека, восстановившего уникальное здание.
Красильщиков выпустил ладонь невесты и шагнул к Макару.
– Что вы себе позволяете?
– Андрей!
– Нет, Таня, подожди…
– Михалыч, дай ему договорить!
– Я никому не позволю нападать на мою…
– Андрей! подожди!
– Эту чушь пусть другие слушают!
– Успокойся, тебе говорят!
– Я сама должна была…
– …Таня, не говори ничего, я сам с ним разберусь!
– Андрей, не надо!..
– …она дело говорит…
– Ваша подруга убила Веру Бакшаеву, – внятно сказал Макар.
Все замолчали.
– Что? – сердито переспросил Красильщиков. И вмиг сделавшись растерянным, переспросил: – Что-что-что-что? «Ваша подруга?» Кто это? Как?
– Татьяна, как вы ее убили?
Губы женщины плотно сжались.
– Танюша, что он такое… Нет, это бред… Слушай, Сергей, бери своего друга, он пьяный или обкуренный… Ты обкуренный, да? Елки-палки! Знал бы я раньше, я бы в жизни не нанял…
– Окна дома Маркеловых выходят на площадь перед горнистом, – сказал Илюшин. – Татьяна работала ночью, как всегда. Рабочее место – не в маленькой комнате, а в главной, потому что только там достаточно широкий стол. Да и славки с пеночками не поют в августе. Вы, Татьяна, подслушали разговор Бакшаевых с Возняком и уяснили из него одно: Вера собирается отнять у Красильщикова все. Включая терем. Никаких сомнений в намерениях Бакшаевой быть не могло, она высказалась ясно. И тут начался пожар. Помогла чистая случайность: Иван Худяков выбрался из леса и поджег дом. Надежда Бакшаева с охотником кинулись тушить огонь, а Вера осталась. И не просто осталась, а пошла в сторону терема.
– С чего ты это взял? – не выдержал Красильщиков.
– Потому что дом Яковлевой находится на полпути между горнистом и вами.
– При чем здесь старуха?
– Лариса Сергеевна сказала, что в ночь пожара какая-то женщина ходила перед ее окнами, светила острым лучом. Татьяна, вы взяли с собой фонарик, когда пошли следом за Верой?
Молчание.
– Но дело не в фонарике. Яковлева считала, что замеченная ею женщина – воровка, потому что украла ее белую туфлю. Была у нее когда-то такая ценность: пара белых лодочек. Она отчетливо видела и запомнила, что лодочка была у той в руке. Единственное, чего она не смогла разглядеть, – что это была не туфля на каблуке, а балетка. В них удобнее вести машину. Одну, Андрей Михайлович, вы сожгли в ночь убийства. А вторая свалилась, когда на нее напала Татьяна.
Он вытащил руку из-за спины. Сквозь полиэтиленовый пакет виднелась грязная белая балетка.
Маркелова приглушенно ахнула.
Красильщиков резко обернулся и посмотрел на нее.
– Я думаю, вы оттащили тело за чей-то дом, – продолжал Макар, – поэтому вряд ли решились убивать ее ножом: кровь осталась бы на траве… Скорее, задушили. Все душили Веру Бакшаеву. Там полно заброшенных домов, а вы справились быстро. Наверное, закидали ее чем-нибудь, чтобы сестра и охотник не наткнулись случайно на тело. Балетку захватили с собой, и на обратном пути вас увидела Яковлева, которую вы ослепили лучом фонаря. Я все думал: зачем вам понадобилась туфля? От тела вы избавились на следующую ночь, но что мешало закопать улику? Не оставили же вы ее на память об убийстве…
– Перестань, – вдруг сказала Маркелова.
– Я тоже рассудил, что это нелепость, – согласился Илюшин. – Вы, Татьяна, практичный человек. Наметили выйти замуж за хозяина терема и устранили препятствие.
Татьяна прищурилась, будто принимая решение. Несколько секунд, не отрываясь, смотрела на Макара, – он готов был поклясться, что в ней идет огромная внутренняя работа мыслей и чувств. И вдруг все закончилось. Лоб ее разгладился, взгляд стал холодным и отчужденным.
– Глупый ты! – Женщина сухо улыбнулась одними губами. – При чем здесь хозяин терема? При чем здесь терем вообще? Это могла быть, не знаю, пасека, например, или церковь…
– Какая пасека? – оторопело спросил Красильщиков. – Какая церковь? Таня, что ты несешь?..
– Господи, Андрей! Я говорю, что ты мог бы реставрировать церковь, или разводить пчел, или выращивать щенков, не имеет значения, – эта женщина хотела лишить тебя всего! Она бы тебя съела! Высосала! Не в деньгах же дело, как вы не понимаете…
– Ты ее убила? – тихо спросил он.
Маркелова поежилась.
– Какое жуткое слово…
– Таня, ты ее убила?!
Она подняла глаза на Красильщикова и долго молчала, рассматривая что-то в его лице. Потом перевела взгляд на Илюшина и твердо сказала:
– Да. Я ее убила. Вы все правильно рассказали, Макар.
Красильщиков охнул, сел на ступеньки и обхватил голову руками.
– Мне очень жаль, Андрей…
– А туфля? – спросил Бабкин.
Илюшин протянул ему пакет.
– Туфля нужна была для того, чтобы подбросить ее охотнику. Вы хотели подставить Возняка, Татьяна? Предположили, что рано или поздно появятся люди, которые станут искать Бакшаеву, и тогда она вам пригодится? Не знаю, как вы собирались это реализовать, учитывая его собаку… Но что-нибудь придумали бы. Напросились бы в гости, в конце концов. Вам это не составило бы труда.
– Где ты ее нашел? – спросил Бабкин.
– В сарае. Под корзинами для роз.
Макар отошел в сторону, положил пакет на скамью и вернулся. Татьяна стояла, словно не зная, что делать дальше. Красильщиков сидел на крыльце и раскачивался из стороны в сторону.
– Зачем? – глухо спросил он, не поднимая глаз. – Таня, заче-е-е-м?! Я… я жить не мог, когда считал, что убил, а ты – ты, думаешь, сможешь?
– Я из другого теста, Андрюша, – мягко ответила Маркелова. – Я смогу.
– А тюрьма? – хмуро спросил Сергей. – Наказание за убийство вас не пугает?
– Все ваши истории, мальчики, это лишь предположения. Где тело? Где доказательство моей причастности к убийству? Нет, и никогда не будет.
– Можно все перекопать вокруг Камышовки… – угрожающе начал Бабкин.
Она презрительно пожала плечами:
– Перекапывайте! Ищите! Можете нанять поисковых собак, я бы так и сделала на вашем месте. Вы никогда ее не найдете.
– Вы человека убили, – сказал Сергей, с удивлением глядя на нее. – И хвастаетесь тем, как хорошо спрятали тело?
– Разве хвастаюсь? Нет. Я просто с вами откровенна.
– Да что с тобой, Таня? – вскрикнул Красильщиков и вскочил на ноги. – О чем ты говоришь? Как ты можешь… вот это все… про то, как ты хорошо ее спрятала… Как ты можешь?!
Лицо ее дрогнуло, и маска насмешливого превосходства исчезла, точно ее стерли одним-единственным касанием. На секунду Бабкину почудилось, что художница вот-вот разрыдается, кинется на шею Красильщикову, крикнет, что все выдумала, что ей стыдно за эту глупую выходку… Губы ее испуганно приоткрылись, и до болезненности беспомощное выражение пробежало по лицу, точно перед ними был маленький ребенок, не знающий, как объяснить свой проступок суровым взрослым людям.
Но это продолжалось не дольше секунды.
– Идите вы все к черту, – с кривой улыбкой сказала Татьяна. – Моралисты хреновы.
И пошла к калитке.
– Таня! – крикнул ей вслед Красильщиков.
Она не обернулась.
Хлопнула дверь, и стало тихо.
– Что теперь будет? – без выражения спросил Красильщиков.
– Если честно, скорее всего, ничего, – ответил после паузы Илюшин. – Она права. Нет улик, ничего нет. Признание… ну, скажет, что пошутила. Разыграла глупых мужиков. – Он помолчал и добавил: – Мне очень жаль, Андрей Михайлович.
Красильщиков кивнул.
Пес Чижик осторожно подошел к нему и сунул морду под ладонь.
– Я хотел бы… можно я останусь один? Макар, Сергей, я вам очень признателен… но…
Не договорив, Красильщиков обреченно махнул рукой.
– Мне жаль, – повторил Илюшин и пошел собирать вещи.
* * *
На выезде из деревни едва не застряли: колеса увязли в раскисшей грязи и машину повело. Бабкин еле справился с управлением.
– Не отпускает нас Камышовка, – пошутил он, но Илюшин не ответил.
– Давай к следователю завернем, – сказал Сергей, когда деревня и лес остались позади. – Хороший мужик, помогал нам. Надо ему рассказать. Да и вообще…
– Давай, – согласился Макар.
– Слушай, мне тоже жаль, что все так обернулось. – Бабкин покосился на друга. – Идиотизм какой-то! И Красильщикова жалко, и дуру эту… Как думаешь, они снова сойдутся? Ну там, время пройдет, она извинится… «Прости, о тебе заботилась!»
Илюшин покачал головой.
– Вот и мне так кажется, – вздохнул Сергей. – Михалыч – не тот человек, чтобы сказать: ладно, убила и фиг с ней, зато у нас будут красивые дети. Пакостное ощущение от всей истории. И незавершенный этот, как его…
– …гештальт.
– Он самый.
– Почему?
– Тело Бакшаевой не нашли, потенциальную ячейку общества разрушили…
– Дело-то раскрыли, – сказал Макар.
– Ага, раскрыли, – пробормотал Бабкин.
В Уржихе под колеса с отчаянным лаем бросилась мелкая шавка.
– Куда лезешь, бестолочь, – рявкнул Сергей, отворачивая в сторону. – Раскатаю ведь как пиццу… Макар, позвони пока следаку, предупреди, что приедем… телефон у меня в куртке, сзади.
– Со своего позвоню. – Илюшин полез в карман и вытащил свернутую вчетверо бумагу. – Это что такое?.. А! Карта!
Острые пики леса, дорога, похожая на реку с притоками. Он внимательно рассматривал рисунок.
– Маркелова изобразила? – спросил Бабкин. – Надо было тебе автограф попросить.
– Я попросил.
– Предусмотрительный! Когда Бакшаеву найдут, а Татьяну осудят за убийство, продашь его на аукционе за бешеные тысячи.
– Здесь что-то еще, – с удивлением сказал Илюшин, развернув бумагу целиком.
– Что?
Макар озадаченно рассматривал рисунок на другой стороне листа: дерево, с которого свисает шарообразное гнездо; двух птиц, подлетающих к нему; ребенка, положившего руку на ствол, и человека, стоящего с задранной вверх головой. Штрихи короткие, обрывистые, резкие, словно рисовали в большой спешке.
– Где-то я это уже видел… – пробормотал Макар. – Странно!
Птицы, дерево, гнездо. Птицы, дерево, гнездо…
Он повторял это про себя, как считалку: птицы, дерево, гнездо… Отчего-то эти слова были ему знакомы, и он силился вспомнить, кто уже говорил их при нем.
– Птицы, дерево, гнездо… – неуверенно произнес вслух Илюшин, и вдруг его озарило. – Серега, стой!
– Что такое?
– Стой! На обочину, сейчас же!
– Да что такое-то?
Бабкин свернул на полосу мокрой травы и включил «аварийку».
– Ты чего, Макар? – он взглянул на возбужденное лицо своего друга и догадался, что происходит. – Ты понял, где тело? Понял, да?
– Нет… не важно… подожди! – Илюшин судорожно рылся в карманах куртки. – Черт, где он?
– Кто?
– Телефон! А, вот!
– Да кому ты звонишь?
Но Макар уже набирал номер.
– Надежда Павловна? – сказал он, едва ему ответили. – Скажите мне: чем болел муж Филимоновой? Филимоновой! Дом на окраине, в саду! Вы же их знаете! Яковлева говорила, что жена чем-то лечила своего Митю… От чего она его лечила?
Трубка загнусавила жалобно. Илюшин скрипнул зубами.
Бабкин протянул руку и забрал у него телефон.
– А ну, хватит ныть! – страшным басом рявкнул он. – Будешь ныть, сгною в камере! Отвечай про Филимонова, быстро! Чем он болел?
Поток жалоб оборвался. В трубке заговорили робко и тихо.
– Понял тебя, – другим голосом сказал Сергей. – А ты уверена? Ага. Ясно. Спасибо. Будешь жить.
Он вернул телефон Макару.
– Бакшаева говорит, у него язва желудка и двенадцатиперстной кишки. Чуть не помер, говорит.
Они с Илюшиным молча уставились друг на друга. Бабкин выругался в сердцах.
– Василий, сукин сын! Как ребенка меня обвел! Какое, к бесам, спиртное у Филимоновых, если хозяину нельзя ни капли! Макар… Макар!
Илюшин уставился перед собой, словно окаменев; невидящий взгляд был устремлен сквозь стекло.
– Собака, – пробормотал он. – Черт возьми, собака же…
– Какая собака?
– И машинка…
– Какая машинка?
– Вот почему птичьи гнезда…
– МАКАР! – взвыл Бабкин.
Илюшин вздрогнул и обернулся к нему.
– Чижик, – объяснил он.
Сергей стиснул зубы.
– Что – чижик? Что – чижик?! Я тебя самого прикончу, богом клянусь! Ты будешь отвечать по-человечески или нет?
Макар глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла.
– Я знаю, где тело Бакшаевой.
* * *
– Зачастили вы, голуби, – криво усмехнулся Василий, открыв сыщикам дверь. – Может, прописку вам оформить?
– Нина Ивановна далеко? – спросил Бабкин.
– Нинка! К тебе ухажеры!
Из глубины дома донеслись неторопливые шаги.
– Опять вы? – Худякова покачала головой. – Милые мои, дайте отдохнуть старухе. Что знала, все вам рассказала.
– Мы не за этим, Нина Ивановна, – сказал Макар. – Просто теперь наша очередь рассказывать.
Старуха удивленно вскинула брови.
– Ну, проходите… Сказочники! Василий, чай поставь.
– Сама поставь…
– Нина Ивановна, спасибо, не нужно чаю. Нас с вами Красильщиков ждет.
– Андрей Михалыч? А он-то что?
– Он нас ждет, – повторил Макар. – Василий, и вас тоже.
Бродяга заартачился, но Худякова одним взглядом успокоила его.
– Душегрейку мне подай, милый… И клюку.
– Нина Ивановна, зачем вам клюка? – спросил Илюшин. – Вы же не хромаете.
– Муж мой прихрамывал. – Худякова вышла вместе с ними. – Палка от него осталась. Я как начала с ней ходить, так и не отвыкла.
Пальцы крепко обхватили деревянный набалдашник.
– А ты, поди, думал, что за этим секрет какой? Нету никакого секрета, Макар. Простые мы люди, без всякого двойного дна.
Возле горниста Илюшин попросил подождать его пару минут, забежал во двор Маркеловой и вышел в сопровождении Татьяны. Худякова поджала губы и ничего не сказала. Василий молча отвернулся. Бабкин многое бы отдал за то, чтобы узнать, какими словами Илюшин уговорил художницу идти вместе с ними.
Странная процессия медленно двигалась по Камышовке. Впереди быстро и легко шагал Макар, в стороне – Татьяна Маркелова в своей ярко-желтой куртке, неуместной на фоне окружающего сдержанного пейзажа, как воздушный шарик в колумбарии. Худякова и Василий чинно шли посреди дороги, плечом к плечу, неуловимо похожие друг на друга, как супруги в старости. Замыкал шествие Бабкин, словно отрезая путь к отступлению.
Редкие прохожие оборачивались и провожали их недоуменными взглядами.
Дойдя до терема, Илюшин громко постучал. Дверь открыл Красильщиков и несколько секунд изумленно обводил взглядом всю компанию. Бабкин рассмеялся бы, глядя на его ошарашенное лицо, если бы не знал, о чем сейчас скажет ему Макар.
– А ты ведь, милый, соврал, – проскрипела за спиной Илюшина Нина Ивановна, проницательно вглядываясь в хозяина дома. – Не ждал нас Андрей Михалыч…
– Соврал. Андрей Михайлович, у меня к вам разговор.
– Я думал, вы уехали!
– Приехали обратно.
– Письмо позвало в дорогу, – буркнул Сергей.
– Давайте во двор выйдем, – попросил Илюшин.
Они послушно двинулись за ним: как дети за воспитательницей, подумал Бабкин, и сквозь их видимую враждебность и закрытость, сквозь их нежелание слушать Макара и подчиняться ему пробивались робость и страх: они побаивались его, сами не зная почему. Даже Красильщиков побаивался.
Илюшин вывел их на расчищенную площадку возле пруда. Мостки спускались в воду, у берега толкались прозрачные льдинки, и снова невесть откуда пахло яблоками и соломой.
– Ну? И что это за кружок по интересам? – хмуро спросил Красильщиков, избегая смотреть на Маркелову.
Василий грубо, с силой поскреб ногтями щетинистую щеку и сплюнул. Худякова двумя руками оперлась на клюку.
– Я вас собрал, потому что то, что я скажу, касается каждого. – Макар оглядел их всех, задержав взгляд на старухе. Она встретила его со спокойной твердостью, едва заметно откинув голову назад и выпятив острый подбородок. – Пятнадцатого августа, как вы все знаете, была убита Вера Бакшаева…
– …предполагаете, а не знаете, – поправила Худякова. – Труп где? Нету трупа! Бегает, поди, Вера эта по мужикам, водку хлещет.
Маркелова еще глубже запахнулась в куртку.
– Нет, – сказал Илюшин. – Не бегает и не хлещет. Ее история закончилась. С одной стороны, это хорошо. Вера Бакшаева была дурная женщина. Двадцать пять лет назад она стала жертвой преступления: один из тех, кто ухаживал за Верой, сжег ее дом и убил Леонида Возняка. Она видела, кто это сделал, но ради денег оклеветала невиновного. Две жизни оказались разрушены: ваша, Нина Ивановна, и вашего сына.
Худякова промолчала, едва заметно дернув губой.
– С другой стороны, убийство Бакшаевой – худшее, что могло случиться со всеми вами.
Василий откровенно усмехнулся, словно говоря: мало ты, парень, видал в этой жизни; бывает и похуже.
– Два часа назад вон на том крыльце уважаемая Татьяна Сергеевна призналась, что это она убила Веру, – сказал Макар.
Худякова явственно вздрогнула и уставилась на художницу. Василий сделал шаг вперед.
– Они ничего не докажут! – торопливо сказала Маркелова. – Мне ничего не будет! Это недоказуемо! Слышите? – она нервно дергала воротник куртки. – Недоказуемо!
– Таня… – пытался остановить ее Красильщиков.
– Да, убила! Не хотела Андрею такой жизни, как… нет, не важно, не имеет значения… убила – и все! И хватит об этом! Ее никогда не найдут!
Последние слова она выкрикнула с такой силой, какой Бабкин и не подозревал в ней. Словно волна прокатилась от этой женщины, окатив жаром каждого из них.
– Таня… – начал Василий.
– А ты молчи! – Она сжала кулаки и шагнула ему навстречу. – Дрянь! Нина Ивановна тебя щадит… свои грехи через тебя замолить хочет. Тебя здесь вообще не должно быть!
– Таня, что ты… зачем ты…
– Это игра, Андрей Михайлович, – сказал Илюшин. – Татьяна, вы можете уже перестать, правда.
Она растерянно замолчала.
– Удивительная вещь – чувство вины, – задумчиво сказал в пространство Илюшин. – Оно и само по себе толкает людей на невообразимые поступки. А уж если его помножить на чувство долга, получается совсем уж дьявольская смесь. Вы назвали меня глупым, – обернулся он к художнице, – и были абсолютно правы. Я дурак, потому что решил, будто вы хотите заполучить мужчину с большим красивым домом. Это же было очевидно! Лежало на поверхности! Мне в голову не пришло, что вас так сильно покалечило событиями двадцатипятилетней давности.
– Нет… все неправда…
– Сколько вам было? – перебил он. – Десять лет? Девять? И что он сказал вам? Чем пригрозил, ну, признайтесь уже! Я знаю, вы панически его боялись, потому что ваш поступок можно объяснить только страхом ребенка перед могущественным взрослым. Но все-таки – что именно? – Макар прищурился, словно пытаясь разглядеть что-то перед собой. – Будь я на его месте, сказал бы, что пристрелю ваших близких и ничего мне за это не сделают.
Судорожный вздох. Она стояла, тяжело дыша, и Бабкин испугался: не упала бы.
– Что происходит? – Красильщиков кинулся к ней, схватил за руку. – Макар! Таня!
Худякова и Василий замерли, не сводя с нее глаз.
– А вы не знали, да? – Илюшин сочувственно взглянул на старуху и бродягу. – Ну, правда: неужели вам в голову не пришло, что ребенок отказался дать показания в суде, потому что его запугали?
– Показания? – Красильщиков вытер вспотевший лоб и умоляюще посмотрел на Бабкина. – Сергей! Пожалуйста! Ну что такое, господи…
Бабкин вздохнул.
– Иван Худяков, которого Вера обвинила в поджоге и убийстве, утверждал, что не мог ничего поджечь, потому что был в лесу, – сказал он. – И сослался на ребенка, вместе с которым они собирали птичьи яйца. А ребенок… Ну, ребенок не подтвердил.
– Она не могла, – с безмерной жалостью, поразившей Бабкина, сказал Макар, глядя на молча плачущую Татьяну. – За два года до этого Григорий Возняк убил человека, любовника своей жены; загнал в болото под дулом ружья и утопил. У этого преступления был свидетель, старый никчемный алкаш Савелий Кужма.
Худякова охнула и закрыла рот ладонью.
– Кужма выболтал то, что видел, нескольким детям. Я не знаю, зачем он это сделал. Факт в том, что очень многие были уверены: Возняк – убийца. Так что когда Григорий поймал маленькую девочку и пригрозил, что убьет ее родных, если она скажет следователю правду, она приняла все за чистую монету. Он ведь уже убил один раз. Значит, мог сделать это и во второй.
– Это правда? – громко спросила Худякова. – Таня! Танюша! Посмотри на меня! Правда или нет?
Маркелова молча кивнула, сдерживая рыдания.
– Почему мне не сказала? – простонала старуха. – Господи, девонька! Дурочка моя бедная! Почему?
– Так ведь она считала себя виноватой, Нина Ивановна, – сказал Илюшин. – Винила за глупость. За то, что поверила Возняку. За то, что предала дружбу.
Он взглянул на Василия в упор.
– К-какую дружбу? – тихо спросил Красильщиков. – С кем?
– Они дружили, Андрей Михайлович. В лес ходили вместе… Один подсаживал, другая забирала добычу из гнезд. У Нины Ивановны дома целая кладка птицы ремеза: нежно-белые шарики, все в веснушках. Ремез вьет гнезда на иве: плетет «варежку» из травы и подвешивает его к ветке. Раздобыть его яйца трудно. Двадцатилетний парень не смог бы их достать. А вот ребенок – запросто!
– Василий…
– Да не называйте вы его так! – в сердцах вмешался Бабкин. – Какой он, к черту Василий! Иван это! Иван Худяков.
Красильщиков пару секунд ошарашенно молчал, затем размашисто перекрестился.
– Святый Боже… Да вы что, мужики, ополоумели? Ему шестьдесят! Он старик!
Василий отпустил руку Нины Ивановны и выпрямился. Острый взгляд полоснул Илюшина и Сергея.
– Хороший ты человек, Михалыч, – вздохнул Бабкин.
– При чем здесь…
– И в тюрьму, должно быть, не попадал?
– Бог миловал…
– Ну, а его, – Сергей кивнул на бродягу, – не миловал. Сколько ты отсидел в общей сложности, Иван Степанович?
– Двадцать лет, – хрипло сказал Худяков и откашлялся.
– Вася! – вскрикнула Нина Ивановна.
– Перестань, мать. Видишь же, догадались. И Таньке я не позволю это все на себе тащить… ты чего удумала-то, Тань?
– Вы – Худяков? – недоверчиво переспросил Красильщиков. – Вам же не должно быть больше… сорок три? сорок пять?
Иван усмехнулся:
– Этот товарищ тебе все верно разъяснил. Никого не убивал, но двадцать годочков посиди-ка. До сих пор бы зону топтал, если бы сам себя не амнистировал.
– Вы, Нина Ивановна, гениальная женщина, – сказал Илюшин. – Где умный человек прячет лист? В лесу. Мне вот что хотелось у вас спросить: вы всю эту затею с подобранными бомжами затеяли, уже зная, что ваш сын в бегах? Никак не могу сопоставить даты, честно говоря…
Старуха покачала головой. Иван вырос и распрямился, она уменьшилась и постарела за эти несколько минут.
– Не знала, Макар. От души поступала, как сердце велело. А потом, когда Ванька появился, решила, что Божий знак, не иначе. Получилось так, будто я заранее к его побегу готовилась. И никто уже в Василии Ваню моего не увидал.
– Положи на видное место то, что хочешь спрятать. Вы и между собой безупречно все разыграли.
– Только с четками промахнулись, – буркнул Сергей.
Илюшин вопросительно посмотрел на него.
– Он пальцами шевелит специфически, – пояснил Бабкин, кивнув на мнимого бродягу. – Я поздно сообразил: так зэки тюремные четки перекидывают.
Макар кивнул.
– Я начал задумываться только недавно, – сказал он. – Отчего все называют Василия пьяницей и бездельником, когда он не пьет и постоянно помогает не одной, так другому? Это вы, Нина Ивановна, постоянно твердили, что держите его из милости. Он мог бы жить при вас годами. За все это время только два человека узнали его. Татьяна – потому что у нее профессиональный взгляд художника. Ее не обманула ни борода, ни то, что Иван выглядит на двадцать лет старше паспортного возраста. Она его узнала и притворялась, что не знакома. Но потом случилось пятнадцатое августа. Иван, как вы встретили Веру?
Худяков помолчал.
– Ночью, – сказал он наконец. – Гулял по дальнему концу деревни. Ни к какому Филимонову не заходил, чего мне у него делать… Непьющий он. Так, держал на всякий случай в уме, что есть хата и ключ от нее. Но хата у меня и своя имеется. Просто нравилось мне там… От людей подальше. А когда огонь издалека увидал, бросился обратно. Смотрю – женщина идет, качается. Я – к ней: думал, пьяная она, поддержать бы ее, чтоб не завалилась… А она на меня глаза вскинула, я и заорал как больной.
– Вы ее сразу узнали?
– Ее забудешь, как же!
– Она растолстела сильно…
Худяков пренебрежительно махнул рукой:
– Это все шелуха. Взгляд у нее тот же. Муху кусачую, лютую скрестить с бешеным волком – вот такой взгляд. Она, когда я вздрогнул, всмотрелась в меня пристальнее, и вдруг заулыбалась во весь рот. До ушей! Ба-а! – говорит. – Это ж наш Ванюша!
Иван покачал головой.
– Я ведь много раз представлял, как мы встретимся. Как я в глаза ей посмотрю, а она плакать станет и прощения просить. А когда до настоящей встречи дошло… Какое там прощение! Верка мигом просекла, что я в бегах. Знала откуда-то, что у меня еще срок не вышел… Я сначала думал: боялась меня, а потом понял: ни хрена она не боялась. Ни бога не боялась, ни черта, ни Гришки Возняка. Смотрит на меня, прищурилась такая и тянет: «Ванюююююшка! Да ты беглый зэк!» Вся в грязи, в земле с ног до головы. Волосы всклокочены. А зубы все равно скалит!
Макар понимающе кивнул.
– Что она вам сказала? Что сдаст вас в полицию?
– Верно, – усмехнулся Худяков. – Даже покраснела от удовольствия. Ты, говорит, пойдешь за побег на новый срок! Сдохнешь за решеткой, Иван! Улыбается, а у самой глаза злющие-презлющие! Я только тут и понял, что она меня ненавидела все это время почище, чем я ее. Вера была не из тех людей, которые говорят себе: я невиновного в тюрьму отправила. Она себя, красавицу, сто раз оправдала: плохой был человек Иван Худяков и на воле ему не место.
– И вы ее убили.
– В голове помутилось, – сказал Иван, не зная, что почти дословно повторяет слова Красильщикова. – И в ушах звон… Она мне в лицо скалилась. Совсем не верила, что я на нее пойду. А я пошел. Она баба здоровенная, а я… Чего я? Правильно Михалыч сказал: старик; старик и есть! Лицо у нее удивленное стало, а глаза все равно были злые… Были, – повторил он.
Уронил руки, ссутулился и тяжело опустился на мокрую землю – дряхлый, разрушенный, умирающий человек. Худякова кинулась к нему, но Иван отрицательно качнул головой.
– Не надо, мать… Отсижусь. – Он поднял глаза на Макара. – Но вот труп ты, умник, не найдешь. И слава богу! И не надо этого, никому не надо.
– Я уже нашел, – сказал Илюшин. – Когда увидел рисунок Татьяны и понял, что он означает. Кого могла выгораживать девочка, отказавшаяся подтвердить алиби своего взрослого друга? Только его самого или его мать. Я вспомнил, что вы с Ниной Ивановной опоздали на пожар, что Нина Ивановна повредила руку, что с этого двора пропала чугунная станина от швейной машинки, а Чижик лаял как ненормальный два раза за ночь, – и вся картинка сложилась.
– При чем здесь станина? – изумился Красильщиков.
– Поправьте меня, Нина Ивановна, если я в чем- нибудь ошибусь. Когда Иван убил Бакшаеву, он оттащил тело в кусты и кинулся за вами. Пробрался огородами, чтобы не встретить никого из торопящихся на пожар. Вы прибежали, увидели мертвую Веру… Что вам было делать? Вы не знали, как скоро ее начнут искать… А действовать нужно было очень быстро. Спрятать за домом? Найдут. Выкопать яму? Нет времени. И вы придумали отличный выход! Подозреваю, что это была ваша идея, Нина Ивановна.
Старуха вздохнула, но промолчала.
– Вы притащили тело Бакшаевой сюда. Идти до терема недалеко, вдвоем справились. Вы оба сильнее, чем кажетесь.
– Что значит – сюда? – недоуменно спросил Красильщиков.
– Вот сюда, – показал Илюшин. – Где мы с вами сейчас стоим. Чижик рвался из конуры и лаял, как обезумевший: на его территории происходило что-то нехорошее. Нина Ивановна с сыном привязали к телу Бакшаевой тяжеленную станину и бросили его в пруд.
После его слов наступила такая тишина, что стало слышно, как за забором шуршит под ветром сухая трава. Бабкин, не успевший узнать от Макара эту часть истории, оторопел так же, как и все остальные.
– Ты сказал – в пруд? – переспросил он.
– Да.
– Бакшаева – здесь?
– Да, – кивнул Макар.
– Здесь?! – ахнул Красильщиков.
Все посмотрели на гладкое темное зеркало воды.
– Это хороший пруд, – сказал Макар. – Глубокий. А главное, земля здесь глинистая и вода непрозрачная. Я обратил внимание, когда вы устанавливали мостки для ежей. Нижних ступенек почти не видно, а ведь они уходят в глубину сантиметров на двадцать, не больше. Вера Бакшаева лежит на дне.
– Она все это время была здесь… – прошептал Красильщиков. Казалось, он близок к тому, чтобы сесть рядом с Иваном. – И никто из нас не знал…
– Почему же никто? Ваша подруга знала. – Он посмотрел на Татьяну, не отрывавшую взгляда от воды. – Когда Худякова и Иван пробежали мимо ваших окон обратно, Таня пошла по их следам. И нашла белую туфлю. Она свалилась с ноги Веры, когда ее тащили к пруду. Вы ее подняли, да, Татьяна?.. Все остальное известно. Я обвинил вас в убийстве, и вам ничего не оставалось, как согласиться: ведь иначе вы должны были рассказать про Ивана. А вы считали, что один раз его уже предали.
– Я предала, – твердо сказала Татьяна.
– Ты была таракашка мелкая, – подал голос Худяков. В глазах его мелькнула и растаяла нежность, на мгновение преобразившая его лицо: не старый беглый зэк, а веселый смешливый парень показался и пропал. – Какой с тебя спрос, дурочка… Никогда я на тебя зла не держал.
– Я держала, – сказала Худякова. – Прости, милая моя. Господи! Семьдесят лет с лишком живу, а как родилась дурой, так и помру. Да еще и в тюрьме…
Она покачала головой и, к изумлению Бабкина, улыбнулась, словно удивляясь и восхищаясь поворотами своей судьбы.
– Почему в тюрьме? – нахмурился Макар.
– А где ж еще? Я, считай, соучастница. Сына укрывала. Девку мертвую прятала. Следствие путала…
– Я не следствие, – отказался Илюшин.
Бабкин шагнул к нему.
– Подожди… Но она же права.
– В чем права? – удивился Макар.
Они стояли друг напротив друга: Бабкин, напряженный, как перед прыжком через пропасть, и безмятежный Илюшин.
– В том, что она – соучастник убийства, – медленно сказал Сергей.
– Ну и что?
Мелькнувшая у Бабкина надежда, что он неправильно понял своего друга, растворилась окончательно.
Маркелова попросила:
– Можно нам уйти? Невыносимо здесь стоять…
– В дом! – спохватился Красильщиков. – Макар, мы погреемся, ничего?
И вновь они стояли и смотрели на него, как послушные дети, ожидающие сигнала воспитателя. Илюшин кивнул, и все двинулись гуськом друг за другом; только Иван задержался на берегу пруда, но и он возле крыльца догнал остальных.
