Но так ведь не могло продолжаться. Как-то раз, когда мне нужно было в деревню за покупками, пришлось вернуться с полпути, потому что я забыл бумажник. Войдя на кухню, я услышал ее голос на втором этаже и неслышно поднялся по лестнице, остановившись на ступеньке, откуда я слышал дедушкины шаги в последний раз. И когда разобрал, что она разговаривает по телефону – как я понял, со своей матерью, – я осознал, что и наше с ней время подходит к концу.

– Здесь так тепло, так хорошо, – сказала Гвен, и из остального я понял, что она притворяется, будто уехала отдыхать и в скором времени собирается домой. Я тихонько спустился назад, и с этого момента Эйнар во мне больше меня не отпускал. Как и мысли о тех четырех днях. Я перерыл чердаки в поисках писем, которые он должен же был писать маме, но ничего не нашел. Сел, положив перед собой вещи с Хаф-Груни. Шахматную доску, дробовое ружье, платье. Газетные вырезки. В поисках новых связей между ними. Забрал с собой смотанную в кассету пленку «Орво NP20» в темную комнату. Включил красную лампу и стал рассматривать ее с помощью увеличителя.

Вот мы на площадке для отдыха. Я с игрушечной собачкой. Мама и Эйнар.

Я отпечатал все кадры на бумаге. Под плеск химикалий постепенно проступали изображения, контрасты закреплялись на бумаге. На фотографии, сделанной на площадке, стало возможно разглядеть лица. Я увидел, каким веселым был Эйнар, стоя там рядом с мамой.

На другой фотографии – мальчик, тот, кому предстоит вырасти и стать человеком, на которого умершие смогут положиться.

Потом я проявил свои собственные пленки с фотографиями, сделанными на Шетландских островах. Дедушкино лицо на первом кадре. Потом Хаф-Груни, немногочисленные кадры с Гвен. В конце – замысловатый мотив. Военная карта из Квэркус-Холла, измятая и затертая, намокшая под дождем и высохшая.

Я поднял корпус над увеличителем и сделал крупный снимок. Когда в ванночке с проявителем возникла карта леса Дэро и стало видно запруду на реке, у меня немного дрожали руки.

Снаружи послышались шаги.

– Ты где? – крикнула Гвен.

– Здесь, – ответил я.

– Можно войти?

– Нет, у меня тут светочувствительная бумага. Погоди немного, скоро закончу.

Я выключил красный свет. Перед глазами у меня по-прежнему была проекция военной карты, сохранившаяся на сетчатке. Я повесил фотографии сушиться, и единственный снимок, который я взял с собой оттуда, изображал Гвен, гребущую на «Патне».

– Хм, – сказала она и долго всматривалась в фотографию. – Я такая, значит?..

– Тогда была такой, во всяком случае.

– Совсем неплохо быть такой.

– Пошли со мной, – предложил я. – Я тебе кое-что покажу.

Гвен надела верхнюю одежду, и мы отправились в березовый лес. Накануне мы проходили по тем же местам, но теперь на веточках, торчащих из земли, повисла роса, и сотни паутинок засверкали на солнце.

– Видишь? – спросил я.

Гвен удивленно покачала головой.

– Вчера их не было, – сказала она. – Или… мы их вчера не видели.

– Нет.

– Это целый мир. Невидимый мир, который только сейчас открылся нам.

Она подошла к пеньку и присела перед ним. Осторожно дотронулась пальцем до паутины и спросила, повернувшись ко мне:

– Сфотографируешь ее?

– Нет. Мне это не нужно. Я и так не забуду.

Одно имя из газетных вырезок постоянно крутилось у меня в голове. Ж. Берле. Женщина из полиции, которая участвовала в расследовании 1971 года. Я представил себе, как приеду во Францию, пойду в отделение полиции, спрошу, где ее можно найти, поеду к ней домой, заглядывая в листочек бумаги, на котором будет записан адрес…

Нет, сказал я себе. Ничего хорошего из этого не выйдет, одна пустая трата времени и плутание по улицам на машине, плохой французский, бесконечные четырехполосные шоссе и настороженность собеседников. Лучше воспользоваться помощью старого союзника.

Я пошел в дом и снял телефонную трубку.

– Зарубежный отдел справочной Управления связи, чем могу помочь? – ответили мне.

– Мне нужно найти Регине Андерсон.

– Государство, адрес?

– Нет, не так, – сказал я. – Она сама работает в вашей справочной.

Чуть позже я записал длинный телефонный номер, который начинался с цифры 33. Принадлежал он некой Жослен Берле, которая, как сообщила шепотом Регина Андерсон, теперь живет в Перонне, недалеко от Отюя. В тот же вечер я поднялся в гостиную бревенчатого дома и поднял трубку.

– Меня зовут Эдуар Дэро, – сказал я по-французски. – Я звоню из Норвегии. Это касается полицейского расследования двадцатилетней давности. Поисковой операции, которая проводилась в тысяча девятьсот семьдесят первом году.

Жослен не отвечала. Мне было слышно, как она переложила трубку в другую руку. Я напомнил себе, что надо соблюдать этикет.

– Вы ведь та самая Берле, которая расследовала дело об исчезновении? – уточнил я.

– Эдуар? – спросила она вдруг. Голос ее звучал почти по-матерински.

– Да, – пробубнил я.

Надолго воцарилась тишина.

– В семьдесят первом… – начала она было, но оборвала фразу. – Нет. И вообще. Так не делается.

– Простите, пожалуйста, но нельзя ли мне встретиться с вами? – попросил я.

– Сожалею, – ответила она неожиданно резко. – Я больше не работаю в полиции. Я ушла со службы в семьдесят пятом году.

– Да, но…

«Скажите, что вы желаете узнать?» – перевел я для себя на норвежский.

– Если я приеду во Францию, могли бы мы встретиться, чтобы вы рассказали мне обо всем? – спросил я.

– Дело не было раскрыто. Встреча с вами означала бы, что я не соблюдаю служебные инструкции.

Некоторое время я искал подходящие слова.

– Peut-être pas. Mais acceptez-vous de me parler tout de même de cette affaire, — заговорил я в надежде, что моя просьба не покажется слишком настойчивой и что француженка все-таки расскажет мне о деле, пусть и нарушив правила.

Жослен Берле кашлянула.

– Когда вы думали приехать во Францию?

Вот оно, подумал я. Теперь все зависит от меня. Скажу, что еду, и придется ехать.

– Да скоро уже, – ответил я вслух. – А вы хорошо помните это дело?

– Помню? Я помню его, словно все произошло… ну, если не вчера, то, во всяком случае, на прошлой неделе.