В пять часов утра 1 сентября 1916 года рота «Черной стражи» ожидала в окопах сигнал к атаке. Когда раздались звуки волынки, рассказал оружейник, солдаты вместе с камеронцами – Хайлендской легкой пехотой – заняли то, что оставалось от когда-то пышного леса. Артиллерия скосила растительность, превратив лес в мешанину из грязи, обуглившихся пеньков и изуродованных трупов. Как и солдаты, брошенные в наступление раньше них, они были одеты в килты. Тела, между которыми им пришлось пробираться, были неузнаваемы, но по расцветке тартана, мелькавшего в грудах тел, можно было разобрать, что за подразделения шли в атаку и пали.

Битва на Сомме шла уже с 1 июля. Только в один первый день погибло пятьдесят семь тысяч британцев, из них двадцать тысяч мгновенно. Пулеметами простреливалась вся линия фронта, и даже в самых успешных атаках люди ежеминутно гибли сотнями. Тонны солдатских тел оставались висеть на колючей проволоке, снять их было невозможно. На летней жаре они гнили, пока мясо не отваливалось от костей. А тела, которые удавалось похоронить, не долго оставались в земле, поскольку при контратаках их взрывами вновь выбрасывало на поверхность.

– Словно великие державы созвали народы для решения труднейшей трудовой задачи, – рассказывал Бэттенхилл. – Самая передовая техника, самые изобретательные инженеры, самое работящее поколение – миллионы встали вдоль линии фронта, разрезавшей Европу надвое. Достаточно рабочей силы и знаний, чтобы каждый день возводить по пирамиде.

Угодья, кладбища, леса и деревни превратились в липкую кашу длиной в десятки километров. Гражданские горнорабочие рыли километровые туннели и закладывали в них такое количество взрывчатки, что взрывы слышали в Англии, а воронки были огромными, как от падения метеорита. Вновь прибывшие солдаты дивились маленьким облачкам, висевшим низко над землей и видимым с расстояния пятидесяти метров. Только прислушавшись к неестественно громкому жужжанию, они понимали, что это полчища мух роятся над трупами.

Артиллерия с обеих сторон била день и ночь. В общей сложности по линии фронта было выпущено больше миллиарда тонн снарядов. Фабрикам приходилось торопиться с их производством, и качество падало. Около четверти от всего числа снарядов не взрывались, падая на землю, и вскоре оказывались затоптанными в грунт вместе с трупами.

Однако из всех боев, которые велись во время битвы на Сомме, солдаты считали самыми кошмарными бои за леса. Когда снаряды попадали друг в друга, осколки разлетались, как дротики. Солдатам приходилось идти в атаку плотными рядами, представляя собой легкую цель для артиллерии и пулеметного огня. Обломанные пни и корни делали невозможным вырыть укрытие, а ближние бои велись в такой тесноте, что, бывало, солдат погибал от осколков кости собственных товарищей, в которых попадал снаряд.

В то утро перед солдатами «Черной стражи» стояла задача отвоевать назад рощицу к северу от Отюя, на береговых склонах Анкра. Это была семнадцатая попытка – предыдущие атаки не привели к успеху, и солдаты знали, что противнику дан приказ стоять до конца.

Лесок-то весь занимал не больше тридцати гектаров, но его нашпиговали снарядами плотнее, чем какое-либо другое место на Сомме. В самый разгар обстрела сюда летело по семь артиллерийских снарядов в секунду. В редкие паузы между залпами орудий из леса доносились крики сотен умирающих. Бывало, проходил целый день, прежде чем можно было попытаться вынести оттуда оставшихся в живых, но к тому времени большинство были уже мертвы.

Бои в лесу были привычным делом для шотландцев. Похоже, верховное командование было склонно посылать в эти бои именно их, и они понесли колоссальные потери также и в Дьявольском лесу, и в массиве Высокий лес.

Продвигаясь вперед, шотландцы за один час потеряли восемьдесят процентов личного состава. Выжившие почти полностью утратили представление о действительности и машинально продолжали пробиваться под грохот орудий метр за метром при помощи штыков и лопат мимо обгорелых стволов деревьев и груд мертвых тел. Пути подвоза давно были разбиты, и вывезти раненых не было никакой надежды.

При поддержке минометов и других орудий с навесной траекторией горстке солдат удалось уничтожить пулеметное гнездо противника и прорвать линию обороны немцев, после чего они штурмовали рощицу, в которой все еще стояло несколько огромных деревьев. Это были древние ореховые деревья с огромными грубыми стволами, такими мощными, что, хотя ветки у них и были срезаны осколками, сами они устояли и представляли собой укрытие от артиллерии. Солдатам в конце концов удалось установить под укрытием больших деревьев пулеметный расчет. Оттуда хорошо просматривались позиции противника, и они положили несколько сотен вражеских бойцов.

С наступлением ночи противник начал обстреливать лес в полную мощь. Верхушки деревьев загорались, но стволы продолжали стоять. Подоспело подкрепление с провиантом и амуницией, и солдаты окопались, готовясь к утренней контратаке. Строя баррикады, они забрасывали землей мертвых лошадей и людей, так что оттуда высовывались копыта и руки.

Немцам было видно в бинокль, где закрепились шотландцы, и теперь, будучи уверенными в том, что своих поблизости нет, они могли использовать все имеющиеся средства.

С рассветом начался мощный обстрел ядовитыми газами. Солдаты были хорошо знакомы с действием хлорциана, да и горчичного газа тоже: сначала он ослеплял, а потом человек четыре недели умирал в жутких мучениях – внутренности гнили у еще живых людей. Но что это был за газ, никто не мог понять. Либо это была какая-то дьявольская экспериментальная смесь с таким сложным составом, что химикам ни за что его не воспроизвести, либо при производстве была нарушена технология, и никто так и не понял, что же туда оказалось намешано.

Газовые снаряды при попадании в деревья грецкого ореха испускали светло-зеленый влажный дымок, стелившийся у поверхности земли. Солдаты, у которых еще сохранились противогазы, тут же надели их, остальным же пришлось прибегнуть к старой полевой уловке – помочиться на тряпочку и дышать через нее. Но вскоре стало ясно, что от этого газа защиты нет.

Солдаты утрачивали контроль над своими действиями. Одни затевали драки, другие неожиданно вставали во весь рост и тут же гибли от пуль снайперов. Те, кто оказывался ближе всего к газам, бесцельно шатались между деревьями, теряли сознание и падали в заполненные тиной воронки. Роту обстреливали снарядами с полчаса, и все это время на солдат стекал с деревьев зеленый газ. Молодой капитан отдал приказ продвинуться вперед и разместить пулеметы впереди деревьев. Приказ был бессмыслен, но его выполнили – и все были тут же убиты. Снаряд угодил и в самого капитана, позже его нашли вдалеке от своих позиций.

Но деревья устояли. Поднялся ветер и унес газовое облако. К шотландцам как раз перед самой контратакой успело подойти подкрепление. Новые солдаты легли за пулеметы павших товарищей и повели огонь по настильной траектории. За несколько минут они скосили не одну сотню врагов, а вскоре смогли подойти и закрепиться на позициях и остальные отряды. Это была окончательная победа. В боях за крохотный лесок за какие-то шесть недель отдали жизнь пятьдесят пять тысяч немецких и британских солдат.

Пока Бэттенхилл говорил, мы с Гвен незаметно придвинулись поближе друг к другу и сидели теперь рука к руке, так что я чувствовал, как подрагивает ее плечо. Теперь она отодвинулась, и мне было непонятно, усилилось ли это подергивание или же она вдруг успокоилась.

– В ноябре тысяча девятьсот шестнадцатого битва на Сомме завершилась, – сказал Бэттенхилл и лаконично добавил, что потери с обеих сторон составили один миллион двести тысяч погибших и раненых. Союзники отвоевали девять километров местности, представлявшей из себя теперь море грязи, в котором плавали куски тел и железный лом. После боев в роще почти никто из солдат «Черной стражи» не был похоронен в отдельной могиле, но их имена высечены на колоннах Тьепваля, памятника тем, кого так и не нашли или кто был искалечен до неузнаваемости. После капитуляции в крохотной рощице осталось лежать восемь тысяч солдатских тел, вперемешку с грязью, корнями и неразорвавшимися снарядами.

Но перед старыми пулеметными позициями по-прежнему росли шестнадцать ореховых деревьев. С обломанными верхушками, ободранной корой и сгоревшими ветками, они все же выстояли. Поскольку вся растительность вокруг была уничтожена, эту рощицу было видно издалека. Весной на стволах появились новые побеги с зеленой листвой. Они, да еще редкие оранжевые маки, – вот что оставалось живого вдоль прежней линии фронта, и среди британских солдат эти деревья стали известны как «Шестнадцать деревьев Соммы».

Когда грандиозный план властей по разминированию, так называемый La reconstitution des régions dévastées, был положен под сукно, владелец леса хотел расчистить этот участок, чтобы снова посадить там деревья, но вскоре понял, что ему с этой работой не справиться. Снаряды почти сплошь покрывали землю, и саперы обошлись тем, что расчистили лишь один безопасный проход через лес. Единственным возмещением ущерба владельцу леса послужила колючая проволока, которой бесплатно обнесли этот участок.

Понемногу рощица стала зарастать кустами и мелкими деревцами, но использовать эти земли было невозможно. Владелец время от времени ходил по расчищенной тропе и на расстоянии разглядывал свои шестнадцать обгорелых деревьев, до войны дававших богатые урожаи орехов. Он видел, что плоды эти больны. Орехи были черными, мелкими и искривленными, а листья – изъеденными болезнями.

Тем временем один шотландский лесоторговец-оптовик прослышал об этих деревьях от вернувшегося с войны солдата. В двадцатые годы он отправился в Отюй, взяв с собой частных саперов. Они разминировали проход к одному из ореховых деревьев и срубили его, выкорчевав и корни.

Когда ствол привезли на лесопилку, обнаружилось, что древесина обладает необычайно ярким золотисто-красным узором. Оптовик счел, что так подействовали неизвестные ядовитые газы. Он предоставил распилить корень своим лучшим специалистам, и те сразу же увидели, что эта древесина не просто соответствует наивысшему сорту грецкого ореха, а превосходит его по качеству и стоит, таким образом, целого состояния. Состояния, которое автоматически многократно возрастало благодаря военной истории, продолжавшей жить в дереве.

Грецкий орех и так считался чрезвычайно ценным товаром – его великолепной древесиной восхищались многие поколения британской знати. Оптовик счел, что в данном случае единственно верной стратегией будет предлагать древесину ореха исключительно в качестве заготовок для прикладов драгоценных охотничьих ружей: ведь такое ружье – это и украшение, и память о войне с ее выстраданной победой.

Владелец леса согласился на предложение оптовика срубить деревья и выкорчевать корни, но неизвестно, как они договорились об оплате. Оптовик видел, что замысловатый узор продолжает развиваться. Деревья умирают медленно, так что он хотел повременить с вырубкой, подсчитав, что годовые кольца достигнут пика красоты к тому моменту, когда стволы будут уже близки к гибели.

Из того первого дерева было нарезано двадцать четыре заготовки для ружейных лож, и двенадцать из них были проданы ведущим оружейникам страны: три – Перди, три – Диксону, две – фирме «Холланд & Холланд» и четыре – «Боссу & Co». Богатые люди в измученной войной стране были под впечатлением от истории этой древесины, и, несмотря на общий упадок экономики, ружья были проданы за астрономические цены.

В течение тридцатых годов оптовик выбросил оставшиеся заготовки на рынок, чтобы вся эта история не забылась, и постарался подогреть ее рассказами о войне. В 1937 году оружейникам намекнули, что деревья созреют для рубки около 1943 года, а годом позже древесину предложат аукционные дома. С этим связывались колоссальные ожидания: об этой древесине неоднократно писал толстый журнал «Филд», а в авторитетном справочнике «Бритиш шотган» использовали лишь один эпитет – бесподобная.

Но тут разразилась новая война. По ее окончании расползлись слухи о том, что этот грецкий орех пропал. Одни говорили, что лес сгорел при наступлении союзников, другие – что деревья вырубили. Однако оптовик утверждал, что груз в пути и что все заказы вскоре будут выполнены.

В 1949 году две заготовки для лож были выставлены на оружейном аукционе Бонэмс в Лондоне. Не было сомнений в том, что они происходят из пропавшей партии ореха: об этом свидетельствовали особенности узора, красота которого к тому же превосходила те образцы, что были проданы до войны. Продавец остался анонимным, и оптовик возбудил дело против аукционного дома. Но поскольку древесина не маркируется ни штампами, ни серийными номерами, он не сумел доказать, что она была у него украдена.

В 1955 году на рынок попала другая заготовка, со столь же фантастическим узором, как и предыдущая. Торги длились больше часа. Оптовик истратил колоссальные суммы на адвокатов и продолжал утверждать, что скоро поставит весь заказанный товар. Но на рынке больше ничего не появилось. Этот груз, который, по утверждению оптовика, равнялся почти трем сотням заготовок для лож, по-прежнему считался одной из наиболее ценных партий древесины, которые когда-либо существовали.

Эта партия заготовок стала известна под разными названиями. Некоторые называли ее грецким орехом из «Шестнадцати деревьев Соммы», или грецким орехом Соммы, в память о павших солдатах. Но среди мастеров, изготовлявших ложа, это дерево называли не иначе как «грецкий орех Дэро», по первоначальному названию леса и фамилии владельцев.