Глава 16

В ночь перед пуском пробного состава на стройке никто не спал. Даже там, где все было перепроверено десятки раз, бригадиры снова и снова направляли людей пройти ногами путь, по которому днем прогромыхают колеса вагонов.

Со своего участка бригада Натальи вообще решила не уходить до тех пор, пока не пройдет безопасно состав. После смены вытянулись цепочкой по шпалам, уже никуда не спеша и не веря, что то адское напряжение, которое не покидало их целый месяц, больше не потребуется. Возможно, теперь уже никогда в жизни. В то же время результат труда был грандиозен, он лежал под ногами, и, кроме усталости, женщин переполняла еще и гордость за сотворенное ими. Ведь всего месяц назад здесь шумели леса, лежали овраги, болота, курганы. А еще – завтра домой. В нормальные постели, в бани, к нормальной еде. Привести в порядок ногти, постричься. Постираться. Увидеться с родными, соседями. Сходить на рынок и купить обновки. Или обменять на них ненужное. Это же почти мирная жизнь, как до войны!

С этими думами и брели, выворачивая ноги на щебенке, женщины в начало участка, где располагался бригадный полевой лагерь. Ближе к нему обочь насыпи была уже протоптана дорожка, и все с радостью спустились со шпал на ровную землю. Там Стеша и хлопнула себя по лбу:

– Девки! А у бригадира-то нашего день рождения уже наступил! А мы что? Скричим хоровод?

Ушедшие вперед вернулись, отставшие подтянулись, стали вокруг Натальи, шедшей как раз посредине цепочки.

– Да что вы, еле на ногах стоим, – попробовала выйти она из кольца.

Но женщины хоть и устало, медленно, но закрутились в одну сторону, запели:

Бригадир предупреждала не зря: опустившись в своем обозначении каравая вниз, женщины уже больше не нашли сил встать. Прилегли, кто где оказался.

– А давайте загадаем, чтобы следующий день рождения Натальи праздновать уже без войны, – предложила Варя. Имела при этом, конечно, и свою семейную выгоду: если без войны, то, значит, и Василь дома. И, конечно же, с ней, а не у Стешки. Никому его не отдаст, не для того томилась и молилась…

– Хоть бы одним глазком взглянуть, какая она будет, победа, – помечтала о таком царском подарке именинница, глядя в небо.

Все знала Стеша:

– Думаю, она станет летняя. Летом война началась, летом, по правде жизни, и должна закончиться.

И когда все вроде согласились на эту красивость, Груня категорически отвергла прогноз:

– Не каркай! Этим летом фрица разбить уже не успеем, а тянуть до следующего – где ж силы взять? На Новый год! Давайте загадаем победу на Новый, 1944 год!

– Во карикатуры лежат, – усмехнулась недалекости ума у молодежи теперь уже баба Лялюшка. – Типун вам всем на язык. Природа зреет к осени. Вся работа – она до морозов. И у военных командиров тоже.

Про год не уточнила, подразумевался только этот, сорок третий, и все попробовали представить осенний вариант победы. Наверное, Левитан сообщит. Или даже сам Сталин. На весь город пир закатят. Вынесут все столы, поставят вдоль улицы и организуют пир из того, что у кого осталось. На такое дело и последнее не грех выставить.

Но эта осень – она слишком рядом, она сразу за августом, как за кустом, осталось-то всего полтора-два месяца до желтых листьев. Ох, не успеют командиры. А если на следующий год, то опять слишком долго ждать…

Примирила всех Варя, первой затеявшая этот разговор, и опять заглянув в самую суть:

– Главное, чтобы все живые вернулись. А мы бы потерпели.

«Потерпеть» становилось невмочь, но Груня охотно поддержала подругу:

– Потерпим. Хотя повыть иной раз так хочется… На всех русских баб, наверное, после этой войны целой луны не хватит. Точно не хватит!

Все снова посмотрели в небо. Нет на нем луны. И повыть не на что. А и впрямь не то что хочется этого, а просто грудь раздирает боль, скопившаяся внутри.

Чувствуя, что бригада и в самом деле начнет завывать от тоски и тяжкой доли, Наталья дотянулась до бабы Ляли, сунула ей в руки булавку:

– Баб Ляля, ты лучше прихвати мне рукав, а то нитки опять расползлись.

Однако спохватилась поздно, тоска уже разлилась среди женщин, и Стеша затянула:

Варя, как ни разомлела после работы на солнышке, при первых же строчках нашла в себе силы встать и отойти от певицы. Сделала вид, что ее занимает сбор букета. Груня толкнула морячку:

– Ты же обещала не дергать ее. Сколько можно?

– А я что? – не приняла обвинений Стеша, вполне обоснованно поделившись наблюдением. – У нас одна половина песен о несчастной любви мужиков, а вторая – про несчастную судьбу женщин. Любую сама затяни, будет или про нее, или про меня…

– Тогда тем более помолчала бы. Забудь про него!

Имя не произносилось, но всем и так было понятно, о ком речь. Стеша под единодушным мнением вроде притихла, потом все же исповедалась:

– Ох, Груня, а вспомни сама, какие у Васьки глаза… Бабья смерть! Бывало, увижу – и мурашки собираю. Я б ему таких деток красивых нарожала! Почему он выбрал Варьку? Чем я не подошла ему?

Скорее всего, Стешу взбудоражили разговоры о победе, о возвращении мужиков, а значит, и думы о том, как жить дальше. В другой момент, может, и сдержалась бы, но силы и у нее оказались на исходе не только физические, но и духовные. Здесь бы всем промолчать, дать затихнуть вспыхнувшей искорке, но Груня не прочувствовала момента:

– А не всегда любят тех, кого слишком много. Варя же сначала накормит других, а потом только сама сядет за стол.

– А я, значит, не такая! – взвилась Стеша так, что Наталья едва успела осадить ее за руку. – Не такая? Да у меня… вон, глянь, какие бусы для всех – ешьте и пейте, – поправила грудь, хотя прекрасно поняла, о чем идет речь.

– Дура ты, Стешка, – дала характеристику Груня и, как тоже ни было тяжело, встала, присоединилась к Варе рвать колокольчики.

– Да не дура, – снова легла на спину, забросив руки за голову, Стеша. Всмотрелась в небо, словно высматривая между редких утренних облачков уже не луну, а свою судьбу. – Просто люблю и не могу забыть. И как после победы жить будем рядом – за себя не ручаюсь, – не дала гарантий ни себе, ни Варе, ни товаркам. Может, тут же и пожалела о прилюдно сказанном, но очистилась благородным пожеланием: – Но лишь бы вернулся…

Громче всех вздохнула баба Ляля. И вздох ее этот тяжелый родился, надо полагать, еще в ту, Первую мировую войну. И был он по своему мужу и означал на собственной судьбе познанное: войны без вдов не бывает. И что далеки они – желание людей и военная реальность.

– Наталья, к нам гости, – прокричала бдительно, усмотрев на дороге группу мужчин, Груня.

Шли начальник контрразведки Врагов, капитан Бубенец, перевязанный Соболь и по привычке замыкающим группу старшина Леша.

– Доброе утро, Золушки, – поднял в приветствии руку Врагов. Помог подняться с земли бабе Лялюшке. Оглядел всех торжественно: – Ну что, запускаем дорогу? Дадим фрицу прикурить?

Прихорашивающаяся при виде мужчин Стеша, дурачась, попросила о дополнительных условиях:

– Фрицу прикурить, а нам, бедным женщинам, чего бы покрепче. А то у бригадира день рождения, а мы как середина недели: воскресенье уже не помним, а до субботы далеко. Хотя… – Прислушалась, уловив удар молотком по рельсу. – Нет, ничего не надо. Сейчас придет ревизор и мимоходом просто всех накажет.

Однако вместо Михалыча на путях показался с его молотком в руках Кручиня. Смутившись большому количеству людей, спрятал в первую очередь за спину противогазную сумку с выпирающим из нее пакетом. Зато поднял железнодорожное било, сверкнувшее солнечным зайчиком на полированном лбу, привлек внимание к нему:

– Михалыч забыл на шпалах. Отдать бы…

От Соболя не скрылось смущение белогвардейца, попавшего как кур в ощип, в общество контрразведчиков. Да и кто сказал, что опасность снята? С минуты на минуту пойдет поезд, а человек, не снятый с подозрения, что-то слишком судорожно прячущий за спину, достоин по крайней мере осмотра.

Не боясь выглядеть подозрительным, а может, показывая свое рвение, желание исправиться перед начальством, в то же время вроде как и в шутку, если опасения не подтвердятся, лейтенант подошел к Кручине, прощупал газетный пакет в сумке. Бумага под пальцами прорвалась, и из тугого свертка начал раскрываться красным бутоном кусочек материи.

– Я даже не сомневался, что будет опять что-то женское, – легко перевел досмотр в подготовленную шутку Соболь.

Кручиня, уличенный в очередной неблаговидности, затоптался на месте. Затем, желая снять все подозрения и разом разрешить ситуацию, стал разрывать весь пакет:

– Я бы хотел… Сегодня день рождения… Мы с Семкой говорили… Вот, поздравить.

Словно торговец на рынке или даже фокусник в цирке, встряхнул освобожденной из газетного плена мануфактурой, и перед взором собравшихся возникло платье с огромными красными маками по полям. Белогвардеец поднес его к онемевшей, покрасневшей не менее подарка Наталье. Стеша, охнув, стала вытирать вспотевшие руки о тельняшку, протянула их к имениннице:

– Семь раз споткнуться и столько же умереть! – бесхитростно не скрыла она зависти. – Дай поносить!

Наталья по-девчачьи успела и увернуться от Стеши, и чмокнуть Кручиню в благодарность за внимание и подарок. И если мужчинам оказалось достаточно оценить его зрительно, то каждая из женщин еще и потрогала обновку, поцокав в восторге. А баба Ляля тамадой и распорядилась:

– Так, обновку не задальниваем. Наряжайся!

Бригадир и сама бы с радостью сделала это, но оглянулась на мужчин. Те деликатно отвернулись, женщины огородили именинницу от непотребных глаз. А Бубенец вообще отвел в сторону виновника приятной суматохи:

– За этим, что ль, отлучались по ночам?

Иван Павлович кивнул:

– По близлежащим деревням обувку чинил, заборы подправлял, столярничал. Подсобралось на такое вот внимание…

– А это, значит, ваш, – капитан вытащил наган.

– Мой, – опустил голову Кручиня. Наверное, прошлое будет тянуться за ним по пятам всю жизнь. Умоляла мать утопить оружие в речке, но не поднялась рука…

– Служили в разведке Деникина, – продолжал скользкий допрос Бубенец.

– Было по молодости.

– Отсидели в лагерях, – продолжал тянуть кота за хвост контрразведчик.

– Отсидел, – уже с неким вызовом эхом ответил Кручиня. Биография, в отличие от остальных, у него как на ладони. А точнее, в «Личном деле зэка Кручини И. П.». Так что можно говорить сразу, что вменяется в вину на сей раз.

Хотя Ивану Павловичу грех было сетовать на судьбу в этот раз. Судя по дружелюбному расположению капитана, выдвигать обвинений тот не собирался. Бубенец даже отвел его еще на несколько шагов от остальных, хотя Кручине нестерпимо хотелось остаться рядом с Натальей, увидеть ее в новом платье.

– Слушайте, Иван Павлович, а ведь у вас прекрасная отрицательная биография врага народа. Для разведчика. Как думаете? – вдруг намекнул на совсем неожиданный поворот в его линии судьбы капитан.

Руки у Кручини вспотели не хуже, чем у Стешки. Тем не менее, сам никогда и близко не задумывавшийся о подобной роли, согласился с таким выводом:

– Наверное, да.

– Может, поиграем с фрицем? Попробуем побродить, допустим, с приставшим детдомовцем в тылу немцев?

Нет, это был не сон. Вся жизнь, вся судьба словно готовили Ивана Павловича к этому моменту, когда ему станут доверять безоглядно. И кто? Те, кто забирал и охранял…

Ответить что-либо не успел, да капитану спешность, скорее всего, и не требовалась. Идея с беспризорником родилась спонтанно, вспомнил одного шустряка, подобранного им на Волховском фронте и отправленного учиться в Свердловск. Для такого дела можно и отозвать. Хотя спонтанность тут тоже условная: утром во время связи с Центром руководитель операции сообщил, что под Курском сдался армейским часовым парень, утверждающий, что заброшен в тыл немцами для диверсий. И что сбрасывали на парашютах с напарником. Наверняка этот второй – Антон, сидящий под арестом у Врагова. Тогда все сходится, и наживка на белогвардейского разведчика может быть двойная…

Все же интересная у него воинская специальность – думать за врага! А Антона он заберет с собой, хватит ему штаны протирать по карцерам. Тем более наверняка это его вместе с Васильком ведет к дороге Гаврила. Скосил глаза на Врагова. Тот подтвердил: пусть посмотрят, поучаствуют. Наверняка память на всю жизнь останется. Кивнул Гавриле, чтобы вплотную не подводил, раз начальство из Москвы, но Бубенец сам подозвал мальчишек. Авось и вправду придется поработать с ними, надо привыкать друг к другу.

Васильку, как однополчанину в военной форме, которому вернули ради праздника ремень, протянул для приветствия руку. Антона просто похлопал по плечу: извини, но тебе это надо еще заслужить. Тот оказался доволен и этой малостью, а более всего радовался большому скоплению народа, среди которого вновь почувствовал себя равным и нужным. Наблюдавшему за братанием Врагову капитан улыбнулся: вот и познакомились с пацанами, а ты их прятал…

На шпалах показалась и спешившая на стык дороги и формировочной горки Полина. За ней, не успевая за здоровыми, быстрыми ногами врача, но и не желая отставать, ковыляла Нина. Подумалось, что они тоже захотели не пропустить общего праздника, но у них оказались свои известия, может, по значимости даже более важные, чем завершение стройки.

– Ура! – закричала издали врач, увидев сразу столько благодарных слушателей для своей новости. – Ура всем! Победа! Мы разбили немца на Курской дуге!!!

Одной ей и впрямь было не пережить радость, она бежала с ней к людям, и оказавшаяся на пути бригада Натальи закричала, запрыгала, начала обниматься:

– Ура!!!

– Флаг! Надо флаг поднять! – затормошила всех Груня.

Собравшиеся оглянулись. Вдали виднелась среди листвы растяжка-лозунг про ударный фронтовой труд, но полотно настолько выцвело, слилось с белыми буквами, что никак не походило на флаг. Зацепились взглядом и за маленький красный треугольничек на самодельном штыре, прикрепленный к дрезине, скорее всего, по технике безопасности. Василек бросился к тележке раскручивать проволоку, но новость требовала больших масштабов, большей мощи, и вдруг оказалось, что в центре стоит, сама как флаг, в красном платье бригадир. Догадываясь о том, что может произойти в следующую минуту, она выставила в свою защиту руки, но Стеша выкрикнула общую идею:

– Девки, даешь бригадира на флаг!

И как только что окружали, переодевая Наталью, так вновь стали стеной от мужчин, но уже раздевая именинницу. Выхватив добычу, первой взбежала на насыпь Груня, заплясала, замахала платьем под новое громкое «ура».

– Воистину хоть кавалера на танец приглашай, – глянула Стеша на старшину.

– Кавалеристка ты наша, – то ли вздохнула, то ли улыбнулась порыву молодухи баба Ляля, но Стеша уже пошла зазывно на Лешу: на радостях все можно, так что принимай, парень, какие мы есть!

Леша улыбнулся морячке, но достал, как оберег, из нагрудного кармана треугольники.

– Это письма на бригаду. Они оказались в сумке вашего… прежнего бригадира.

– А куда это наша Валентина Иванович так быстро исчезла? – раз уж не получилось приголубиться к новенькому молодому и красивому военному, так попробовала хоть выяснить причину неожиданного исчезновения Прохоровой Стеша.

– Перевели на другой объект.

– Ну и ладно, мы сами с усами и с привычной Натальей, – не расстроилась Стеша, кивнув на стыдливо облачающуюся на корточках в блеклое после обновки старенькое платье бригадиршу. – Надеюсь, в следующий раз и вы мне напишете…

– Посмотрим, – не дал, но и не обрубил надежду старшина. Объяснил свою сдержанность: – Там похоронка. Я просто не знаю, кому и как ее отдать.

Стеша впилась взглядом в конверты, мгновенно нашла страшный. Судорожно вскрыла. Увидев фамилию, уронила остальные письма на землю, а по мере чтения похоронки начала тоже медленно оседать. Каким-то образом почуяв беду, к ней, заранее несогласно качая головой, подалась Варя. Стеша протянула к ней руки, и та, все поняв, упала рядом, тонко завыв.

Дальний гудок паровоза перекрыл плач, Леша закрыл женщин собой, благо внимание бригады переключилось на показавшихся Михалыча и Зорю. Железнодорожник, дымивший своей самокруткой не хуже паровоза, первым делом увидел длинную ручку своего потерянного молотка, поспешил к нему, ударил привычно по рельсу. Посмотрел на часы, начал спускаться вниз, помогая державшей в руках бумажный самолетик Зоре.

– Через пять минут по графику будет здесь, – сообщил для всех Михалыч военную тайну.

Он мог позволить показать свою значимость хотя бы в этом малом – обозначении времени, которое уже никому не удастся ни остановить, ни передвинуть. О другом – маневрах со старым, пригнанным из каких-то тупиков и запасников паровозом, который приказали оставить посреди путей и едва ли не на его глазах взорвали, – под страхом смерти приказали молчать. А лучше – вообще забыть. Не мальчик, понимает и молчит. Радостный, что доверили что-то важное, раз секретное. Зато просчитать время подхода поезда никто лучше его не сможет…

Врагов обнял старого осмотрщика за плечи, встряхнул в порыве:

– А ведь построили дорогу, а, Михалыч! Хоть и на крови, но проложили свой путь к победе.

– На крови такое построить нельзя, товарищ майор, – не согласился тот. – Только на любви. Мужиков – к Родине, женщин – к мужьям на фронте…

– Тут как у Тютчева, – поддержал подошедший Леша, оставив ушедших в лес от общей радости женщин. И продекламировал:

– А… Тютчев этот, он с какого фронта? – полюбопытствовал Соболь.

– С того же, откуда их Гёте, Шиллер, – замысловато пояснил старшина.

– А-а, – довольный ответом, протянул Соболь, на самом деле так ничего и не поняв.

Врагов и Михалыч одновременно посмотрели на часы. Железнодорожник в волнении выдернул из-за пояса желтый скрученный флажок, поднял его. Закон на железной дороге один: оказался рядом с железнодорожным полотном в форме, дай ожидающему от тебя машинисту знак. Красный открытый – значит, опасность, тормози и стой. Желтый скрученный – счастливого пути, он свободен. Пусть теперь всегда будет только этот цвет. До самой Победы!

– По-бе-да! – кричали собравшиеся.

– По-бе-дааааа, – точками-тире отозвался людям паровозный гудок. И пусть поезда не успели со своей помощью к самой Курской битве, но зато везти им боеприпасы и технику в прорыв, для развития успеха. А люди, если надо, дорогу и до Берлина проложат, до бункера Гитлера, где бы он ни прятался.

И лишь рыдали, обнявшись, за кустами Варя и Стеша, да спешила к ним почуявшая недоброе баба Лялюшка. Стыдливо прикрывала рукой вконец разорвавшееся плечо на старом платье Наталья. С новым красным школьницей-знаменосцем бегала вдоль насыпи Груня. Военные взяли под козырек махнувшему им из кабины машинисту, Антон и Коля Василек, забыв о своей «взрослости», подбежали ближе всех к рельсам, запрыгали словно рядом с новогодней елкой. Антон потом вдруг замер, вспомнив: а ведь его готовили взорвать состав. Оглянулся назад, словно в свое недавнее прошлое. Боец Гаврила, не выпускавший ребят из виду, кивнул: все в этой жизни наладится! Зоря попыталась запустить навстречу поезду самолетик. Он не выдержал соревнования, опрокинулся, и девушка подхватила его вновь на руки, как подстреленного голубка. Прижала к груди.

– Как-то так, – утирая слезу, выбитую упругим воздухом от проносящегося мимо состава, проговорил Михалыч.