39

Каден едва узнал трапезную, когда вошел. Адив назвал грядущее мероприятие «скромным неофициальным ужином» – и действительно, мизран-советник привел с собой в горы всего лишь с полдюжины рабов, но они, вероятно, весь вечер работали не покладая рук. С потолочных балок свисали длинные штандарты цвета слоновой кости, на которых золотым шитьем было изображено восходящее солнце рода Малкенианов. Сюда притащили огромный сай-итский ковер, весь в узорах и завитушках, и разостлали на полу поверх неровных каменных плит. Безыскусные канделябры на стене заменили серебряными светильниками, а на столе, накрытом кружевной скатертью и украшенном узорными серебряными подсвечниками, красовался сервиз баскийского фарфора на шесть персон.

Каден взглянул на пустое кресло слева от себя, настороженно подумав о том, для кого оно предназначено. Еще день назад такой вопрос наполнил бы его воодушевлением, однако странная череда посетителей монастыря не принесла ему ничего хорошего, и сейчас ему бы не хотелось увидеть еще одно незнакомое лицо. Мир за пределами Ашк-лана, всего лишь несколько дней назад казавшийся таким ярким и заманчивым, теперь представлялся ему мрачным местом, полным предательства и смятения, смертей и разочарований.

Тарик Адив сидел по правую сторону стола, слегка подавшись вперед в своем деревянном кресле с прямой спинкой. На глазах мизран-советника по-прежнему была кроваво-красная повязка, хотя Кадену постоянно казалось, что он смотрит прямо на него, словно может видеть сквозь ткань. Мисийя Ут занимал одно из двух сидений напротив – спина прямая, как его двуручный меч, прислоненный к креслу, так, чтобы его можно было легко достать. Насколько знал Каден, Нин с Таном никому не рассказывали об ак-ханате; впрочем, служба эдолийца заключалась в том, чтобы постоянно быть на страже, независимо от ситуации.

Шьял Нин, разумеется, присоединился к ним – Адив едва ли мог не пригласить настоятеля к ужину, хотя, конечно, старый монах в своем потрепанном балахоне выглядел скромно и тускло рядом с массивным эдолийцем, сидевшим сбоку. Каден настоял также на присутствии Рампури Тана – предложение, которое Адив принял с гораздо большей благосклонностью, нежели сам Тан. «Тебе следовало бы учиться, а не пировать», – сказал ему монах.

Остальных монахов вежливо попросили в этот вечер попоститься – Каден был уверен, что его еще настигнет возмездие от Акйила за это требование. Он уже много лет не видел своего друга таким раздражительным; очевидно, с прибытием имперской делегации всплыла на поверхность вся его застарелая враждебность, уже почти погребенная за то время, которое они провели вместе в Ашк-лане. Каден никак не мог сообразить, как бы ему поговорить с Акйилом о своем внезапном возвышении, и это беспокоило его почти так же, как предстоящее расставание с монастырем и возвращение в Аннур.

Сейчас, однако, ему следовало сосредоточиться на том, чтобы сыграть роль императора, не выставив себя при этом ослом, – задача, к которой он совершенно не был уверен, что готов. Он снова посмотрел на пустующее кресло.

– К нам должен присоединиться кто-то еще? – спросил он, стараясь говорить беззаботным тоном.

На лице Адива под повязкой возникла лукавая улыбка.

– Как я уже сказал, Ваше Сияние, мы явились сюда с подарками.

Кадену пришлось напомнить себе, что, хотя для него известие о смерти отца было словно открытая рана, у Адива с Утом, как и у всех в Аннуре, было несколько месяцев, чтобы успеть привыкнуть к этому факту. Несомненно, они давно уже покончили с выражениями скорби; и тем не менее ему было трудно сидеть вместе с другими на праздничном ужине, в то время как его собственная скорбь – по крайней мере, те ее скудные остатки, которые не были изглажены годами хинского обучения, – все еще была столь сильна.

За каждым сиденьем стояло по слуге, и человек, стоявший за креслом Кадена, отодвинул его, опустив глаза к полу. Каден занял свое место с чувством некоторой неловкости. Восемь лет он сидел на жестких скамьях и сам приносил себе похлебку и хлеб из кухни и теперь находил обычаи императорского двора чужими и излишними. Однако теперь он был императором, а от императора ожидают определенного поведения.

Несмотря на свою повязку, Адив, казалось, ничего не упускал, и сейчас в углах его рта играла легкая улыбка. Каден начинал думать, что он не только заметил его неловкость, но и наслаждался ею. По мере того как молчание затягивалось, улыбка министра становилась все шире.

– Было бы неуместным, чтобы император вкушал трапезу в одиночестве, – наконец произнес он, приглашающе разводя руки и затем соединив их с резким хлопком. Двойные деревянные двери в конце трапезной распахнулись.

Каден широко раскрыл глаза. В дверном проеме, наполовину в темноте, наполовину освещенная горевшими в зале светильниками, стояла молодая женщина. Это одно могло быть достаточной причиной, чтобы обратить на нее внимание. В конце концов, общество в Ашк-лане состояло исключительно из монахов, и Каден не покидал его на протяжении восьми лет. Появление Пирр уже вызвало немало взглядов и перешептываний среди учеников, но если бы Акйил увидел это…

Если торговке нельзя было отказать в некоторой грубоватой элегантности, то женщина, стоявшая в дверях, выглядела так, словно явилась прямиком из мечты об изобилии и красоте – мечты, ставшей явью. На ней было длинное платье из сай-итского шелка, красного как артериальная кровь и текучего как вода. Сшивший его портной знал свое дело: покрой превосходно подчеркивал полноту ее груди, изгиб бедер; отдельная полоса ткани обвивала ее шею и была завязана под подбородком затейливым узлом.

Однако еще более поразительной, чем ее одежда, была сама женщина. В Рассветном дворце встречалось немало привлекательных женщин – жены атрепов, знаменитые куртизанки, дюжины жриц и принцесс, – но Каден мог бы поклясться, что никогда не видел никого прекраснее. Волосы, черные как ночь, водопадом струились по ее плечам, окаймляя бледное лицо с полными губами и высокими скулами. Она вполне могла быть одной из неббарим, о которых он читал в детстве, – это было существо невероятной красоты и грации, словно явившееся из сказок, какие рассказывают на ночь. Впрочем, неббарим давно перестали существовать, если вообще когда-либо существовали, а эта женщина была более чем реальна. Каден выбросил детские истории из головы.

Адив склонил голову набок, словно прислушиваясь к воцарившейся в помещении тишине, – все ошеломленно молчали. Спустя несколько мгновений он широко улыбнулся, очевидно удовлетворенный произведенным эффектом, и заговорил:

– Ее зовут Тристе, и узел, завязанный у нее на шее, Вы можете в любой момент развязать. Хотя, – прибавил он, обращая к Кадену свою обескураживающе гладкую повязку, – я бы оставил ее по крайней мере частично упакованной до конца трапезы. Монахи хин славятся своим аскетизмом, но, боюсь, наша застольная беседа может пострадать, если она будет сидеть за столом в том, в чем ее сотворила Бедиса.

Повернувшись к женщине, он повелительно взмахнул рукой.

– Тристе! Подойди ближе, чтобы император смог оценить тебя по достоинству.

Молодая женщина приблизилась, не отрывая взгляда от каменных плит пола, но в ее походке не было ничего от застенчивости – Каден не мог отвести глаз от ее томно покачивающихся бедер. Он поспешно встал, едва не перевернув свое кресло, лишь в последний момент сумев ухватить его за спинку, молча проклиная себя и ругая идиотом. С другого конца зала зрелость тела Тристе заставила его полагать, что она старше него, что это взрослая женщина. Но когда она подошла поближе, он увидел, насколько она молода – ей было самое большее шестнадцать. Каден вскользь подумал, что в очаге, должно быть, разожгли огонь: он потел под своим балахоном так, словно пробегал несколько часов подряд.

– Ты должна поприветствовать императора, Тристе, – сказал Адив. – Будь благодарна, что ты досталась такому великому человеку.

Она медленно подняла голову, и Каден увидел, что ее округлые лиловые глаза наполнены страхом.

– Это великая честь, Ваше Сияние, – произнесла она с легкой дрожью в голосе.

Внезапно его охватило чувство стыда, смешанного с желанием, – стыда за то, что он так жадно пьет у нее на глазах, и стыда за предположение, что она может принадлежать ему, упакованная и доставленная, словно костюм от портного. Он наклонился к ней, чтобы освободить от узла, завязанного на горле, и его окутал аромат ее духов: смесь сандалового дерева и жасмина. Его голова шла кругом.

Он, казалось, несколько минут возился с простейшим узлом, смятенно осознавая, что костяшки его пальцев вжимаются в упругую плоть ее шеи, и чувствуя на своей спине взгляды небольшого кружка собравшихся за столом. Не смея еще раз взглянуть ей в лицо, он не отрываясь смотрел на тонкую витиеватую татуировку вокруг ее шеи, изображавшую ожерелье.

– Ну же! Она не поблагодарит Вас, если Вы заставите ее стоять слишком долго, – подстегнул его Адив.

Даже советник, с этой его треклятой повязкой на глазах, чувствовал его неловкость! А уж что думали о нем Тан с Нином, могла знать только Эйе… У Кадена горело лицо; все его навыки успокоения ума и замедления пульса, наработанные за восемь лет тренировок, покинули его. Одно дело боль, но это… это было нечто совершенно другое. Он подумал, что, наверное, никогда больше не сможет посмотреть Тану в глаза.

В конце концов шелковая лента упала на пол. Каден сделал шаг, чтобы отодвинуть для нее кресло, и обнаружил, что один из рабов уже сделал это. Он сделал неловкий жест, предлагая ей сесть. Адив снова хлопнул в ладоши, излучая благожелательность:

– По его молчанию я понимаю, что император не привык к столь… соблазнительным подаркам. Однако вскоре, Ваше Сияние, такие пустяки, подобающие Вашему высокому положению, станут для Вас привычными.

Каден рискнул взглянуть на остальных гостей. Мисийя Ут сидел в своем кресле, прямой как палка, скрестив руки на груди. Двое монахов смотрели на Кадена с бесстрастными лицами. Он отвел взгляд и в отчаянии снова повернулся к Тристе, лихорадочно раздумывая, что ей сказать. Обычные темы для беседы – то, о чем в монастыре говорили день за днем, вечер за вечером, на протяжении многих лет – вдруг показались ему пресными и бессмысленными. Этой женщине не было дела до уровня таяния снегов на леднике Триури или скалистого льва, замеченного на Вороньем Круге. Он попытался представить, как его отец или мать развлекали гостей среди комфортабельной роскоши Жемчужного зала, вспомнить их свободную манеру держаться, в то время как слуги разливали вино и разносили блюда.

– Тристе, откуда ты родом? – в конце концов спросил он.

У него в голове эти слова звучали как надо, но после того как они вылетели у него изо рта, он тут же почувствовал, насколько они нелепы. Вопрос был одновременно прозаическим и неуклюжим; такой вопрос можно задать купцу или матросу, но это была явно не та вещь, о которой следовало спрашивать прекрасную женщину спустя несколько мгновений после того, как она присоединилась к тебе за столом.

Тристе широко раскрыла глаза, потом собралась что-то ответить. Однако прежде чем она успела сказать хоть слово, вмешался Адив:

– Откуда она родом? – Кажется, вопрос показался советнику забавным. – Возможно, она расскажет Вам об этом сегодня ночью, в постели. Сейчас, однако, время вкушать нашу трапезу!

Тристе вновь сомкнула свои восхитительные уста, и на долю секунды Кадену показалось, что в ее глазах что-то промелькнуло. Сперва он решил, что это ужас – но это был не ужас. Чем бы это ни было, оно ощущалось как нечто более тяжелое, более давнее. Он попытался всмотреться пристальнее, но девушка уже опустила взгляд, в то время как слуги, покинувшие комнату после того, как гости расселись, по команде Адива вновь проскользнули в боковую дверь, внося изящные тарелки с искусно разложенной на них пищей.

Накрыв на стол в трапезной, люди мизрана завладели кухней, где принялись за работу над запасом продуктов, который всю дорогу везли с собой с аннурских рынков. Каден не мог даже отдаленно распознать все эти вкусы и запахи. Здесь было пюре из саранчи и утка под сливовым соусом, какой-то нежнейший сливочный суп, напомнивший ему о южном лете, и лапша с сосисками, настолько горячая, что его бросило в пот. К каждому новому блюду подавали особый вид хлеба или гренок, а между блюдами слуги разносили крошечные серебряные чаши с мятным или лимонным шербетом, или же с горсточкой риса, сбрызнутого сосновой эссенцией, для очистки рта.

С каждым блюдом появлялся новый сорт вина – тонкие белые из прибрежных виноградников Фрипорта и густые, тяжелые красные с равнин, лежащих к северу от Перешейка. Каден старался делать из каждого бокала лишь пару небольших глотков, но поскольку он годами пил только чай и воду из горных ручьев, то быстро ощутил, как хмель ударил ему в голову. А вот Тристе осушала до дна все, что ставили перед ней слуги, так что Каден начал беспокоиться, не станет ли ей плохо. Спустя некоторое время Адив коротким жестом ладони подал служителю знак, чтобы ей больше не наливали.

Когда с круговоротом первых нескольких блюд было покончено, над столом воцарилась тишина, и Каден сделал глубокий вдох, готовясь задать вопрос, не дававший ему покоя еще с тех пор, как эти люди впервые упали перед ним на колени и произнесли древнее приветствие – вопрос, который тогда каким-то образом выскользнул из его памяти.

– Советник, – медленно начал он и затем бросился вперед очертя голову: – Как умер мой отец?

Адив отложил вилку и приподнял голову, но ничего не сказал. Молчание все тянулось и тянулось, и Каден почувствовал, как комната начинает плыть у него перед глазами, словно в приступе головокружения; как если бы он стоял на выступающем краю огромного утеса и смотрел вниз, где на расстоянии бесчисленных саженей волны прибоя разбивались о скалы. Он отвел взгляд от лица Адива и принялся рассматривать стоявшую перед ним тарелку, и лишь тогда министр ответил ему.

– Предательство, – проговорил он голосом, в котором слышался гнев.

Каден кивнул, по-прежнему не отводя взгляда от стола, – внезапно его ужасно заинтересовала зернистая структура дерева, ее замысловатые извивы и слои. Разумеется, было возможно, что Санлитун подавился пищей или упал с лошади, или попросту умер в своей постели, но почему-то Каден знал – возможно, его предупредила мрачная перемена в Уте Ута или же срочность, с которой Адив настаивал на их возвращении в Аннур, – он знал, что его отец умер не естественной смертью.

– Один жрец, – продолжал Адив. – Если быть точным, Верховный жрец Интарры: Уиниан Четвертый, как он себя именует. Мы отбыли из Аннура, не дожидаясь суда, но, без сомнения, к настоящему моменту его голова уже покинула плечи.

Каден рассеянно подобрал с тарелки голубиное крылышко и затем положил его обратно нетронутым. Он отдаленно помнил великолепный храм Интарры, но ничего не знал об этом жреце.

– Почему? – выговорил он после долгой паузы.

Адив пожал плечами.

– Кто может познать сердце убийцы? Вероятнее всего, он ненавидел Вашу семью за ее древнее родство с богиней. Этот человек был землепашцем-выскочкой, обуянным иллюзией собственной значимости. Он открыто проповедовал, что Аннур должен если не прямо управляться, то по меньшей мере прислушиваться к советам жрецов. Ваш отец согласился на тайную встречу с ним, тем самым предоставив мерзавцу возможность совершить злодеяние.

Голова Кадена болела от одной мысли об этом; ему хотелось закрыть лицо руками. Сейчас, однако, было не время для мальчишеской слабости. И в его голове промелькнула безрадостная мысль, что, возможно, у него больше никогда не будет времени ни для мальчишества, ни для слабостей.

– Как в империи приняли его смерть?

– С беспокойством, – ответил Адив. – До тех пор пока Вы находитесь вдалеке от Нетесаного трона, люди будут волноваться о наследнике. А тем временем ургулы, воспользовавшись возможностью, атакуют наши северо-восточные границы.

При этом замечании Ут в первый раз вмешался в беседу.

– Кочевое отребье, – проскрежетал он. – Мы их развеем как мякину.

– Так значит, Аннур ведет войну с ургулами? – спросил Нин, наморщив лоб.

– Война неизбежна, – отозвался Адив. Он развел руками. – Как это ни печально, война неизбежна. Что-то взбудоражило их, какой-то вождь или шаман, который принялся объединять племена. Ходят слухи о его необычайных возможностях. Видимо, он лич.

– Личи смертны, как и любые другие люди, – перебил Ут, выставив подбородок. – Ургулы будут подавлены так же быстро, как они восстали.

– Вы говорите так, словно их будет легко победить, – заметил Тан.

Это были первые слова, произнесенные умиалом Кадена за весь вечер, и когда он повернулся к эдолийцу, Каден был поражен сходством между ними двумя – сходством и в то же время различием. Оба были людьми твердыми, однако у Ута это была твердость обработанного металла, выкованного и закаленного для определенной цели. Тан, со своей стороны, напоминал камень: его твердость была столь же лишенной эмоций и неподатливой, как окружающие их горные утесы и пики.

– Северная армия быстро разберется с ними, – ответил Ут.

Тан сощурился и задумчиво посмотрел на солдата. Если огромные размеры или манера поведения Ута производили на него впечатление, он ничем этого не выказывал.

– Я встречал ургулов, – произнес монах. – Их дети учатся ездить верхом еще до того, как начинают ходить, и даже самый плохой ургульский воин способен попасть человеку стрелой в сердце с пятидесяти шагов, сидя на спине галопирующей лошади.

Ут, фыркнув, взмахом руки отмел его возражение.

– По отдельности они сильны, но у них нет дисциплины. Аннурский же солдат с самого призыва обучается действовать как часть единого боевого подразделения. Он тренируется вместе с другими, ест вместе с ними, спит вместе с ними. Если ему надо облегчиться, его товарищ держит его копье. Если ему нужна женщина, другие сторожат дверь. Вы не видели аннурскую пехоту на позициях. Они движутся – тысячи, десятки тысяч человек – так, как если бы ими управляла одна рука. Ургулы… – он пожал плечами. – Ургулы просто собаки. Злые собаки, опасные собаки, но собаки.

Адив скорбно кивнул.

– Санлитун, благословенны были дни его жизни, никогда не хотел с ними драться. Он даже собирался подписать с ними договор. В степи нет ничего такого, что оправдывало бы расходы на крупную военную кампанию. У ургулов нет городов, нет накопленных богатств, нет пахотной земли, которую можно обложить налогом. Это не более чем кочевой сброд, кучка лошадиных пастухов.

– И тем не менее я слышал, что император планировал двинуть свои силы за Белую реку, – тихим голосом вставил Шьял Нин.

Эдолиец окинул настоятеля тяжелым, недоверчивым взглядом.

– Вы хорошо информированы здесь, в ваших горах на краю света.

Нин пожал плечами.

– Ургулы – наши ближайшие соседи. Когда они отгоняют лошадей на зимние пастбища, они время от времени приходят к нам торговать.

Голос Адива прошуршал гладко, как шелк, который он носил:

– Как я уже сказал, империя предпочла бы оставить этих людей в покое. Однако в последние десять лет они упорно продолжают нападать на наши пограничные укрепления.

– Которые вы построили на их стороне реки, – возразил Тан.

Адив развел руки в примирительном жесте:

– Речь идет о большем, чем аннурские укрепления. Среди этих людей бытует какое-то странное пророчество – обычная бессмыслица насчет восставших спасителей и сброшенного ярма. У любого побежденного народа имеются подобные истории и легенды; в Аннуре они тоже были, во времена тирании крешканских королей. Обычно подобные истории безвредны, но этот их новый вождь взбудоражил ургулов, вдохнул жизнь в старые потухшие угли, и пожалуйста – внезапно они все безумно хотят войны!.. Как это ни печально, их необходимо остановить. То, что там происходит, – это мятеж, даже если они и не являются частью империи; а мятеж порождает мятеж. С периодическими налетами на наши рубежи в тысячах лиг от Аннура мы бы могли смириться. Но что, если Фрипорт вдруг тоже вспомнит о своей древней истории, а вестедам взбредет в голову начать посматривать к югу от Ромсдальских гор, в сторону Эргада или Эренцы? Что, если баскийцы снова решат, что Железное море сможет защитить их от аннурских флотилий? Этого нельзя допустить, особенно в то время, когда мы ведем непрекращающуюся войну с неуловимым Цавейном Кар-амаланом и племенами джунглей на Пояснице!

Советник покачал головой.

– Нет, сопротивление должно быть подавлено, как бы нам ни хотелось оставить их в покое. – Он повернулся к Кадену. – В частности, по этой причине мы должны поторопиться вернуть Вас в Аннур, чтобы Вы могли занять место Вашего отца на Нетесаном троне.

У Кадена путались мысли: частью от вина, частью от головокружительной ответственности, неожиданно обрушившейся на его плечи. Кто такой Цавейн Кар-амалан? Кто такие вестеды? О половине вещей, упоминаемых Адивом, он имел лишь смутное представление, почерпнутое из детских воспоминаний, о другой половине вообще ничего не знал. У него уйдут месяцы – нет, годы! – чтобы наверстать упущенное, чтобы изучить хоть малейшую долю того, что необходимо для эффективного управления империей.

– А что сейчас? – спросил он. – Кто управляет Аннуром со времени смерти моего отца? На ком лежит забота о моей сестре и нуждах империи?

Адив кивнул, словно предвидел этот вопрос.

– Ваша сестра поистине нуждается в заботе. Она весьма сообразительная молодая особа, а согласно последней воле Вашего отца ей был доверен пост главы министерства финансов. Что же до управления Аннуром – сейчас оно находится в руках Рана ил Торньи.

Каден покачал головой. Еще одно имя, которого он никогда не слышал.

– Когда Вы покидали Аннур, ил Торнью только что назначили провинциальным командиром гарнизона в Раалте. Вот почему его имя Вам незнакомо, – подсказал Адив. – Я впервые встретился с ним, когда он был повышен до командующего Северной армией, после чего мы работали бок о бок, после того как Ваш отец утвердил за ним звание кенаранга и вызвал его в Аннур.

«Кенаранг»… Древний титул, берущий начало еще в золотом веке, когда Эридроей правили Атмани из своей столицы на далеком юге, еще до того, как ими овладело безумие и они разрушили все, что имели. Аннурские правители позаимствовали некоторые термины из лексикона Атмани в надежде, что освященные веками имена и титулы придадут их власти ауру древности, которой им так не хватало, когда Териал уй-Малкениан сколачивал империю из обломков республики при помощи одного лишь меча и силы воли. Звание кенаранга было высшим военным постом в империи, ему непосредственно подчинялись генералы четырех армий. Странно, что двое людей, о которых Каден впервые узнал только сейчас – Тарик Адив и Ран ил Торнья, – занимали две высочайшие государственные должности после самого императора.

– Каким образом провинциальный командир Раалте смог стать кенарангом меньше чем за восемь лет? – спросил он.

Его голова по-прежнему болела от попыток собрать все услышанное в единое целое; он смотрел на свои ладони, словно надеясь найти там какую-нибудь подсказку.

– Мисийя может ответить на этот вопрос лучше, чем я, – сказал Адив. – Мое понимание военных дел ограничивается точкой зрения чиновника.

Вначале Каден решил, что Ут так и будет хранить молчание. Затем воин пошевелился в своем кресле, так что стальные пластины его доспехов заскрежетали одна о другую – звук, заставивший Кадена поморщиться. В конце концов Ут заговорил:

– Пока военные от Ниша до Ченнери играли в политику, ил Торнья выигрывал сражения, важные сражения. Ургульские собаки вели себя беспокойно, и Санлитун, благословенны были дни его жизни, быстро осознал, что за подарок преподнесла ему судьба в виде этого провинциального командира. Он повысил Рана ил Торнью до командующего Северной армией и успел с этим назначением как раз вовремя. Через месяц ургульское отребье навалилось на нас несколькими волнами, впервые перейдя Белую реку с военной силой. Когорты из Бреаты и Ниша все еще были в тысяче миль к западу – они там что-то скулили про то, что защищают нас от осмелевшего Фрипорта. – Ут скривил рот в жесткой усмешке. – Если бы Ваш отец позволил мне поступить по-моему, головы каждого из этих капитанов торчали бы на пиках!

Массивный воин, казалось, на несколько мгновений лишился дара речи, настолько он был захвачен своей яростью. Проведя годы среди монахов, Каден почти забыл, каким безобразным может быть гнев. Страсть Ута делала его еще более уродливым, чем помнилось Кадену. Когда эдолиец в конце концов продолжил свою речь, его голос звучал сдавленно и отрывисто:

– Раалте могла выставить не более пяти тысяч пехотинцев и никакой кавалерии. Когда явились ургульские собаки, дивизия ил Торньи была измотана и малочисленна. Любого другого генерала стерли бы в порошок; но кенаранг – не любой генерал. Он разделил свои силы на четыре части – на четыре! – и просто разнес в клочки это отребье! Расставил столбы с головами каждого десятого ургула, независимо от пола, вдоль западного берега реки. – Ут угрюмо хохотнул, словно воспоминание об этом доставило ему удовольствие. – Восточные племена еще не скоро решатся нас снова побеспокоить! После этой победы Ваш отец провозгласил ил Торнью кенарангом. Даже Юварт Фалк не нашелся что возразить. В результате ему хватило здравого смысла покончить с собой.

Это была самая длинная тирада, которую Каден слышал из уст эдолийца с тех пор, как он прибыл в Ашк-лан.

– Ран ил Торнья хороший человек, – добавил Адив после паузы. – Ваш отец ему доверял, и Вам тоже стоит. В настоящее время он исполняет обязанности регента, присматривая за Вашей сестрой и Вашей империей до тех пор, пока Вы не вернетесь.

Внезапно Каден почувствовал ужасную усталость, как будто дюжину раз обежал Вороний Круг с Патером на плечах. Люди, которых он не знал, управляли империей его отца – теперь это была его империя, напомнил он себе, – принимая решения и отдавая приказы, значение которых он едва мог уловить. На протяжении обратного пути, который займет от силы два с небольшим месяца, он должен будет заполнить восьмилетний пробел в своем историческом и политическом образовании, запомнить сотни, а то и тысячи новых имен: атрепов и министров, послов и капитанов пограничных фортов. Если верить тому, что говорили Ут и Адив, империя находилась в отчаянном положении, и, да поможет ему Интарра, именно в его руках окажутся бразды правления, как только он займет этот холодный каменный трон.

Он всем сердцем потянулся к тому безразличному спокойствию, которому восемь лет пытались его научить хинские монахи, к той невозмутимости, которая позволила бы ему увидеть мир незамутненным взором, судить обо всем беспристрастно – но это состояние вновь ускользнуло от него. Он ощущал, как сердце глухо колотится у него в груди, мог проследить мысли, гонявшиеся друг за другом в его уме, словно дикие коты, но не мог контролировать ни то ни другое. Шьял Нин сказал, что он близок к достижению ваниате – и тем не менее сейчас, сидя за этим столом, пытаясь осмыслить прошлое и предугадать будущее, он почти ничем не отличался от того маленького растерянного мальчика, который много лет назад покинул Аннур, чтобы отправиться в неведомый монастырь далеко в горах.