37

Когда они вышли во двор, Мисийя Ут устремил на Кадена пристальный взгляд. Его темные глаза показались Кадену еще холоднее и темнее, чем он помнил из детства. Воин не улыбнулся ему и даже не кивнул, он лишь повернулся к настоятелю и проговорил:

– Ваше счастье, что мальчик цел и невредим.

О чем бы ни был у них спор, на Кадена произвело впечатление то, что Нин сумел сохранить самообладание. Старый монах, конечно, был не слаб духом, но, по сравнению со взглядом Ута лед мог показаться теплым, а сталь мягкой.

Настоятель собрался что-то ответить, но Ут уже повернулся обратно к Кадену. Опустившись на одно колено, он поднес ко лбу руку в кольчужной рукавице. Его спутник в точности повторил его движение, и оба заговорили вместе, так что их голоса сливались в один, как если бы их речь была отрепетирована:

– Да здравствует Наследник Света, Долгий Ум Мира, Держатель Весов, Хранитель Врат!

Эти слова прозвучали для Кадена словно эхо из парадных залов его детства. Это были древние слова, древние, как сама империя, твердые и неизменные, как камни Рассветного дворца. Он слышал это приветствие тысячи раз, когда его отец занимал свое место на Нетесаном троне или покидал дворец, чтобы пройтись вдоль по Дороге Богов, или появлялся на очередном официальном обеде. В детстве он любил слушать этот перечень титулов, но сейчас каждое слово вонзалось, словно холодный железный гвоздь в его позвоночник. Он знал, что будет дальше, знал, чем должна закончиться эта формула, и готов был умолять двоих посланцев остановиться, однако они неумолимо продолжали:

– Да здравствует тот, кто сдерживает тьму! Да здравствует император!

Каден почувствовал себя так, словно его сбросили с огромной высоты. Он словно летел кувырком, тщетно пытаясь зацепиться хоть за что-то прочное и знакомое. За пределами их маленького кружка, в который входили настоятель, аннурцы, Тан и он сам, монахи занимались своими повседневными делами; они расхаживали, склонив головы под капюшонами, спрятав руки в рукава своих балахонов, двигаясь размеренно и аккуратно, словно все в мире было по-прежнему. Однако это было не так. Ничто не осталось прежним. Произнесение приветствия, которое он только что услышал, перед кем бы то ни было помимо его отца приравнивалось к государственной измене высочайшей степени, каравшейся, согласно древнему и ужасному обряду, ослеплением и погребением заживо. То, что министр и эдолиец произнесли эти слова здесь и сейчас, могло означать только одно: его отец был мертв.

Непрошеные образы заполонили его мозг. Отец, терпеливо раз за разом натягивающий лук, в то время как они с Валином пытаются воспроизвести его ровное, плавное движение на собственных, гораздо более маленьких луках. Мрачное лицо отца, смотрящего, как вешают тех, кто похитил его сыновей. Отец, натягивающий великолепные золотые поножи, чтобы возглавить парад армий Объединенных Городов. Казалось невероятным, что Ананшаэль мог забрать человека, обладающего такой энергией и таким могуществом, еще до того, как ему исполнилось пятьдесят. Это было невероятно; однако Ут и мизран-советник явились сюда и произнесли неотвратимые слова.

Он не знал, сколько он стоял так, ошеломленный, пока в конце концов настоятель не прервал его ступор.

– Каден, – тихо произнес он, показывая на двоих людей, по-прежнему стоявших на одном колене, поднеся руку ко лбу.

Сперва Каден не понял, почему они до сих пор не поднялись. Потом он испуганно осознал, что они ждут его приказа, как тысячи раз до того, коленопреклоненные, ждали приказа его отца… Приказа своего императора. Он едва не застонал.

– Прошу вас, – слабым голосом проговорил он. – Прошу, встаньте.

Они поднялись – Ут не менее проворно, чем его спутник, несмотря на вес своих доспехов. Пока Каден пытался совладать со своим потрясением и собраться с мыслями, чтобы задать хоть какой-нибудь разумный вопрос, дверь в помещение для гостей со стуком распахнулась, и Пирр Лакатур не спеша выплыла во двор. Ее муж следовал в нескольких шагах за ней.

Три верхние пуговицы на блузке торговки были расстегнуты – по всей видимости, перед этим она предавалась послеобеденной дремоте. Она рассеянно почесывала ухо, дожидаясь, пока муж ее догонит, однако, завидев собравшихся во дворе людей, приостановилась, словно оценивая обстановку, и затем решительно двинулась вперед с широкой улыбкой на лице. Казалось, она пришла на деревенскую ярмарку и примеряется к Уту с министром, как к каким-нибудь краснорожим крестьянкам или перебравшим эля кузнецам, торговцам рыбой или галантерейщикам, которым собирается всучить свой товар. Хакин на несколько мгновений задержался, бессознательно одергивая полы своего камзола, словно пытаясь его разгладить. Пирр обратилась к эдолийцу, с небрежной почтительностью склонив голову:

– Да славится Санлитун, и да живет он вечно!

Гвардеец смерил ее равнодушным взглядом и промолчал. Министр, однако, отозвался:

– Санлитун, благословенны были дни его жизни, ныне мертв. Ты стоишь, в то время как должна была преклонить колена, ибо ты находишься в присутствии Кадена и-Санлитуна уй-Малкениана, двадцать четвертого наследника своего рода.

– Это кто? Вот этот щенок? – Пирр скептически рассмеялась, оглядывая Кадена.

Впервые ей довелось увидеть его и несмотря на ее бесцеремонную веселость, в этом мимолетном взгляде проскользнуло нечто настороженное и оценивающее.

Прежде чем Каден успел хотя бы подумать о том, чтобы выдохнуть, двуручный меч Ута покинул свои ножны, сверкнув яростным полукругом. Пирр еще не шевельнулась на волосок, даже не вздрогнула – а холодный клинок Мисийи Ута уже касался ее шеи, и от его легкого нажатия по коже стекала тонкая струйка крови. Глаза торговки расширились от удивления. Она запоздало попыталась поднять руку к клинку, но тут же передумала.

Не отводя взгляда от Пирр, Ут обратился к Кадену:

– Ваше Сияние! Следует ли мне снять ее голову с плеч или достаточно будет вырезать язык у нее изо рта?

Каден переводил ошеломленный взгляд с воина на торговку. Что случилось с тем Мисийей Утом, которого он знал, капитаном Темной Стражи, человеком, который на протяжении бесчисленных ночей присматривал за ним и его братом, следя, чтобы они спокойно спали в своих кроватях? Была ли эта перемена результатом кончины его отца? Эдолийцы клялись защищать императора ценой своих жизней; если Ут считал, что каким-либо образом несет вину за смерть Санлитуна… Такое может изменить человека, даже столь сильного, как тот солдат, которого помнил Каден.

Мысли каскадом проносились в его уме, сплетаясь в набухающий комок, вкупе с горем из-за смерти отца и смятением… из-за всего происходящего. Лишь несколько мгновений спустя он понял, что Ут так и не убрал клинка от шеи провинившейся женщины. Пирр стояла совершенно неподвижно, с остановившимся взглядом. Казалось, будто ей очень хочется поднять руку, чтобы отвести клинок, но она не смеет пошевелиться. Десяти минут не прошло с тех пор, как Каден копал монастырский погреб, а сейчас от его следующего слова зависела жизнь женщины… Он нетвердо качнул головой:

– Не надо. Оставь ее. Пускай идет.

Меч эдолийца скользнул обратно в ножны, звучно прошелестев сталью о сталь. Лицо Ута не выразило ни облегчения, ни разочарования, и Каден с неуютным чувством осознал, что этот человек рассматривает себя не более чем проводником воли императора. Его воли. Если бы он сказал одно слово, голова Пирр покатилась бы на гравий перед ними.

Словно придя к такому же заключению, торговка осторожно прикоснулась пальцем к кровавой полоске на своей шее и нетвердо опустилась на колени. В нескольких шагах за ее спиной Хакин повторил ее движение.

– Вы пока не привыкли ни к привилегиям, ни к высокой ответственности, накладываемым императорской властью, – вкрадчиво заметил министр, тонко улыбаясь Кадену из-под своей повязки. – Именно по этой причине я был послан к Вам с этой делегацией. Мое имя Тарик Адив. Я служил Вашему отцу в должности мизран-советника на протяжении последних пяти лет, и если таковым будет Ваше желание, готов служить и Вам.

Голова у Кадена по-прежнему шла кругом. Он пытался сосредоточиться на том, что говорил ему советник, на его лице, но весь окружающий мир расплывался и мерцал, словно находился под слоем текущей воды.

– Этого человека, – продолжал Адив, указывая на эдолийца, – насколько я понимаю, Вы уже знаете. Два года назад Мисийя Ут был повышен в должности от капитана Темной Стражи до Первого Щита, после печальной, но вполне предвиденной кончины Кренчана Шо.

Ут снова стоял навытяжку, прямой как копье, устремив взгляд перед собой, без единого намека на решимость к жестоким действиям, продемострированную несколькими минутами раньше. Выражение его лица было таким же, как если бы Адив обсуждал цены на свеклу.

– Он командует Вашей личной охраной, – продолжал Адив, – и находится здесь, чтобы обеспечить Вашу безопасность на пути обратно в Аннур.

Каден молча уставился на него. Адив как ни в чем не бывало продолжал:

– Разумеется, мы явились не одни. Бо́льшая часть Вашей свиты ожидает Вас внизу, на краю степи. Нам показалось… неуместным вести сотню людей и две сотни лошадей вверх по этой узкой тропе. Еще несколько Ваших служителей вскоре будут здесь с подарками. В нашем нетерпении мы обогнали их. Если мне будет позволено высказать свое мнение, Ваше Сияние, я бы предложил остаться здесь на эту ночь, поужинать и отдохнуть. Вы сможете привести свои дела в порядок, а завтрашним утром мы тронемся в путь. Корабль ждет нас на якоре у Изгиба, полностью снаряженный и готовый к плаванию к берегам Аннура. Чем раньше мы выступим, тем раньше сможем подняться на борт. Это всего лишь предложение, Ваше Сияние, но благоразумие подсказывает, что нам следует поторопиться. Когда императора долго нет, империя становится неуправляемой. Как ни больно мне об этом упоминать, в ней имеются те, кто желает Вам зла.

– Хорошо, – выговорил Каден, не решаясь сказать больше, поскольку не доверял своему языку.

Молчание затягивалось. Затем он вспомнил, что Пирр до сих пор стоит на коленях на каменных плитах двора.

– Прошу вас, – неловко произнес он, – встаньте.

Женщина поднялась, стараясь не опираться на больную ногу, но продолжала держать взгляд опущенным. Беззаботная развязность, отличавшая ее поведение с момента прибытия в монастырь, испарилась.

– Если мне будет позволено, Ваше Сияние… – начала она нерешительно. Ее пальцы постоянно возвращались к царапине на шее, словно их притягивала кровь.

Каден ждал, но женщина молчала. Наконец он сказал:

– Продолжайте.

– Шьял Нин сообщил нам об опасности здесь, рядом с монастырем: какой-то зверь нападает на ваших коз и даже на ваших братьев. Если бы нам позволили присоединиться к Вашей свите на пути к югу, мы были бы безмерно признательны.

Каден снова вспомнил мгновение нерешительности, которое заметил у нее во время торжественного ужина, и увидел его новыми глазами. Пирр, по ее словам, была торговкой, а торговцы имели дело с новостями не меньше, чем с товарами. Известие о восстании в Гхане или эпидемии дифтерии во Фрипорте влияло на их выбор товаров и дальнейший маршрут настолько же, как и колебания стоимости серебра. Должно быть, до нее дошли слухи о смерти императора, и она решила держать их в тайне. Внезапно Каден почувствовал, что ему тесно среди этих собравшихся на дворе людей. Полуденное солнце жарило во всю мочь, по его спине под балахоном стекали струйки пота.

– Я… подумаю, – нетвердым голосом произнес он. Его голова по-прежнему кружилась. – А пока мне нужно какое-то время, чтобы оплакать отца.

Повернувшись к настоятелю, он спросил:

– Могу я встретиться с вами в вашей келье?

– Разумеется, – ответил старый монах.

– Это печальное время для всех нас, а для Вас более чем для кого-либо другого, – почтительно вставил Адив. – Прошу, без колебаний обращайтесь к любому из нас, если мы можем доставить Вам какую-либо помощь или утешение. Рабы вскоре прибудут, чтобы возвести Ваш павильон и приготовить ужин. Возможно, пока Вы приводите свои дела в порядок, настоятель будет так добр и попросит кого-нибудь из здешней братии устроить нам экскурсию по монастырю?

– Непременно, – ответил Шьял Нин. – Я попрошу Чалмера Олеки зайти к вам в ваши покои. Он знает об истории Ашк-лана больше, чем кто-либо.

– Премного благодарны, – кивнув, сказал Адив. – В таком случае до вечера, Ваше Сияние!

Он снова преклонил колено, опустив голову, и Ут рядом с ним повторил его движения.

– Встаньте, – приказал Каден, мгновенно почувствовав, насколько утомительно будет повторять это простое слово снова и снова, обращаясь к мужчинам и женщинам всех сословий, вплоть до конца своей жизни.

Лишь когда они удалились в отведенные им комнаты и во дворе вновь воцарилась тишина, Каден вдруг понял, что так и не знает, как именно умер его отец. Как ни странно, ему не пришло в голову спросить об этом.