У Светела с Крагуяром были на двоих пустые лёгкие чунки: случись что с одним, второй назад привезёт. Они вырубили из крепкого льда Хвойкины вмёрзшие ноги, подняли мертвеца. Может, ялмаковичи с разбойниками на них смотрели, смеялись.

Дружина собралась кругом павшего. Смерти в поезде уже случались. То обессилеет старец, то баба не ко времени возьмётся рожать. Мёртвым наскоро ладили домовины в торосах, прощальный чин отправляли на ходу. За хвостом обоза плелись тощие волки.

– Отроку с нами быть, пока погребение честь честью не сладим, – приговорил Сеггар.

«А поляжем – вместе в ирий взойдём, где Коготок за чашей пенной нас ждёт…»

Потом воевода велел остановить поезд.

– Двойная сила путь нам залегла, – объявил он собравшимся старшакам. – Ялмак Лишень-Раз, с коим братской любви у меня давно нет, и ещё оковырок разбойной шайки, что Кудаш прежде водил. Врозь мне их зазорно бояться. Вкупе насядут – рук не хватит рубиться. Отрока я слал за подмогой, да не утягнул он.

Было видно: голову Хвойке сняли уже мёртвому. Свой первый и последний бой меньшой Гузыня принял славно. Вот только братьям выручку не привёл.

– И что теперь? – помолчав, спросил Непогодье. Другие переселенцы смотрели то на него, то на Зорка. Кощеи, чёрное мужло, мизинные люди. Половина – бывшие рабы, привычные хозяйского решения ждать.

– Теперь от вас пособления чаю, – сказал Сеггар. – Гонца бы нового надо. И мужам исполчаться. Со мной ратовать выйдете, если подмоги не будет.

Зорко подбоченился:

– Странно мне, воевода! Мы тебя наняли, чтоб ты нас защищал? Или сами твою голову оборонять нанялись?

Сеггар не первый раз поезд вёл. Всякое видел. Со всякими говорил.

– Правда твоя, вагашонок. Силком на рать не гоню. Сломят нас – ты себе смирно стой, пока разбойники твою казну делить будут и дочек за косы ловить.

– Ты, воевода, их присказку слыхал? Волей дашь – охотой возьмём! Кудаш последков не забирал!

Сеггар кивнул:

– Как уж не слыхивать. Говорят, сосед твой, Тарута, надеялся откупиться. Да после хоронить нечего было.

Непогодье медлил принимать чью-то сторону, лишь буркнул в ворот:

– У Таруты небось казны недостало…

– А ты мою казну перечёл? – вскинулся Зорко. – Я ещё Ялмака найму, чтоб дальше провёл!

Ильгра кивнула без улыбки:

– Вот уж Сенхан обрадуется.

– Нанимай, – разрешил Сеггар. – Только прежде мне задаток отсыплешь. И столько же ещё за обиду. Без того ни едины сани с места не двинутся.

– Да ты хуже разбойника! По миру с сумой пустить норовишь?..

– На себя обернись. До сего дня скупишься десять сребреников отдать за то, что мой витязь тебя, отсталого, ждал и Шепетухой провёл.

– Богатство бессчётное! – усмехнулся Гуляй. – Один раз непутку выбрать рябую!

– Поверстаешься, – сказал Сеггар, – тогда буду с тобой слово молвить, до тех пор лучше помалкивай.

– Я…

Ильгра подплыла к Зорку по воздуху. Ласково, снизу вверх заглянула в лицо. Тот расхотел браниться, отвёл взгляд.

Сеггар договорил:

– А вы, мужи смы́сленные, думайте думу. Найдите мне паренька, чтоб не забоялся мимо ялмаковичей проползти. Не о казне речь веду – о жизни и смерти.

На том оробевшие старшаки разошлись. Скоро из кощейского стана послышались громкие голоса, поднялась даже возня, но скоро утихла.

– Дядя Сеггар, – сказал Светел, – меня пошли, долечу! Ловить станут – умаются! Переймут – вырвусь!

Неуступ вздохнул, устало поднял глаза:

– Ты мне здесь нужен. Теперь как ни беги, а с подмогой обернёшься навряд ли.

– Вместо тебя в чело строя десять кощеев поставить велишь? – спросил Гуляй. – И за теми глаз да глаз, не то разбегутся!

Ильгра беспощадно добавила:

– Мне, может, твоё место занять?

«Будто хуже справилась бы! А я сдуру про царский дар хотел расспросить…»

Поезд, остановленный на непривычную днёвку, издали казался почти обычной деревней. Гружёные сани огородом, внутри круга – жилые оболоки в две улицы. Смешливая голь даже названия улочкам дала, по обычаю больших городов: Гунькина да Отрёпьева. Реденькие дымки тянулись сквозь наружные продухи, лишь у Зорка над болочками торчали железные трубы. Его сани, кто б сомневался, стояли отдельной крепостцой с внутренним двориком. Ещё и стража похаживала, чтобы всякое ворьё мимо не шастало, добро подрезать не норовило.

Светел с Гуляем и Крагуяром натягивали братский шатёр, когда к дружинной стоянке бочком подошла Избава.

– Тебе чего, дитятко? – окликнула Ильгра.

– Так мне бы… с господином гусляром перемолвиться…

Девка была на себя не похожа. Тихая, глаз не поднимет. Светел проверил, довольно ли тяжела глыба, принесённая для растяжки. Разогнул спину, отряхнул рукавицы.

– Вот он я, славёнушка.

Избава быстро глянула на него, опять съёжилась.

– Так я от господина Зорка… с тобой, добрый витязь, поверстаться пришла… Благодарствовать на берёге…

– Что?

Теперь на Светела смотрела вся дружина. Кто-то кашлянул в кулак. Кто-то хмыкнул, провёл рукой по усам. Светел ещё не всё понял, но скулам стало жарко. Избава теребила махры пояска, сплетённого из распущенной верёвки:

– Добрый господин витязь… ты уж не погнушайся скудостью нашей…

– Э, гусляр! – хохотнул Гуляй. – Тебе кунный слаз перепал!

Дружина женской милостью обделена не бывала. Случалось опасным воинам урывать торопливые, тайные ласки, в глаза не заглядывая, имён не выспрашивая. Случалось за поцелуи сребрениками платить. Но вот если красная девка прилюдно подносит награду, какую просто так не возьмёшь… Благодарит за спасение, за семьян, за себя…

Слазом торгованы зовут особенный выкуп. А что такое куна́, кунка, ку́ночка – надо ли кому объяснять?

Светел стоял столбом, не знал, куда руки деть. Те самые, обученные владеть ремеслом и в гусли играть, и тяжёлый лук гнуть, и двумя мечами изяществовать.

– Не робей, дело молодецкое! – Гуляй откинул входную полстку шатра. – Заодно испытаешь, ладно ли натянули!

«Я робею?! Да я… да у меня…»

Ильгра с воеводой чертили на снегу Сечу, знакомые лукоморья, берег Светыни. Витяжница вскинула голову:

– Постой, девонька! Ты, что ли, молодого непогодича невеста?

– То правда…

– А сказываешь, от Зорка пришла? Они ж со свёкром твоим в бороды один другому плюют!

– Так замирились… Благословили меня и свёкорбатюшка, и жених-избранушка…

Ильгра покачала головой, вернулась к начертанию. Светел за руку ввёл девку в шатёр. Полстка мягко пала на место.

Внутри было холодно, как снаружи, но хоть ветер за ворот снегом не сыпал. Светел сел на ворох свёрнутых одеял, посадил рядом Избаву. Её руки в его ладонях трепыхались испуганными воробушками.

– Трясёшься зачем? – шепнул Светел. – Не обижу…

А сам только думал, как смирить дрожь, пока развязывал в сумраке её кушачок, искал пальцами незнакомое тепло под мехом кожушка, под всеми рубахами. Сердце начало возгораться, радостно погнало кровь в жилы, особенно в самую главную, становую. «Вот!.. Как мечтал… наконец-то… с ро́внюшкой ласковой…» Избава вроде решилась, поверила, тронула жарые волосы, широкие плечи…

Светел бережно увлёк девку на разостланные войлоки, опёрся локтями, потянулся к лицу, ткнулся в щёку… мокрую, солёную, горячую. Разыскал устами уста – а губа-то до крови закушена и дрожит.

– Ты что? – Голос прозвучал хрипло. – Ревёшь, что ли?

Она как могла давила рвущийся всхлип:

– Господин… прости девку глупую…

Светел её выпустил, сел, зло зарычал:

– На что пришла, коли нежеланен?

– Так благодарствовать…

Тут уж прежде ласковые ручищи встряхнули её так, что все косточки подались.

– Правду сказывай, дура!

Бедная Избава, колотясь, задыхаясь, поведала:

– Батюшка Непогодье с моим Неугасом к Зорку пошли, да скверно поладили… Теперь связанные сидят…

– А ты что?

– А я, рекли, если не порадую… не улещу, чтоб Зорку те сребреники простил… так больше ладушку не увижу…

Дружинные воины, собравшиеся кругом Ильгры и Сеггара, неволей обернулись. Бичевы шатра хлопнули, как вхолостую спущенные тетивы: разъярённый Светел выскочил вон, таща за собой девку. Ни влево, ни вправо не посмотрел, сразу ринулся Гунькиной улочкой, мимо кощейских саней, обшитых рогожами. Шагал так, что Избава, отменно скорая на ходу, поспеть не могла.

– А я думал, за наставлением спешит, за советом, – улыбнулся Гуляй.

Ильгра вздохнула:

– Пойти, что ли, приглядеть? Ведь наворотит мальчоночка с пылу, всей ратью не отскребём.

В Зоркин детинец Светела попробовали не пустить. Двое дюжих работников скрестили охотничьи копья:

– Куда? Без слова хозяйского…

И полетели, запрокидываясь, влево-вправо, а копья воткнулись в снег и застряли.

Избава донесла правду. Отец с сыном сидели за оболоком спина к спине. На шум короткой схватки они встрепенулись, подняли головы. У того и другого торчали тряпки во рту. Девка бросилась развязывать.

Светел рявкнул вслед:

– Что просто не пожаловалась, надолба?..

Нашёл кого укорять! Сироту, безответную захребетницу. Да и дружина боевая поезд от разбоя пасёт, а не в поезде правых с виноватыми разбирает. Во дворик заглядывали Зорковы чада и домочадцы, но сразу прятались. За пределами санного огородика разрастался тревожный шум, звучала громкая ругань. Наконец из тёплого оболока в одной безрукавке вылез хозяин:

– Ты что у меня порядничаешь, дикомыт?..

Светел очень нехорошо двинулся к нему. Успел заметить испуг на лице Зорка. «По окаянной-то шее да святым кулаком…»

– Стой, – негромко сказал сзади Сеггар.

Светел замер, оглянулся. Где один из нас, там и знамя! Позади стояла половина дружины, все не занятые в дозоре. А за витязями толпились кощеи. С дубинками, даже с топориками.

– Тебя кто звал, воевода? – снова осмелел Зорко. – Не твой суд здесь, прочь ступай! Да оттябеля своего забери!

– Верно, моё дело сторона, – легко сдался Сеггар. – Пошли, детушки.

И повёл ухмыляющуюся дружину обратно, а кощеи, не видя больше помехи, устремились вперёд.

– Чужой девкой свой должок отдавать?

– Ты на торгу нас не прикупил!

– Бей!

Дело всё-таки обошлось без расправы. Обозлённые поезжане требовали Зорковой головы, но остановил Непогодье. Хотя сам был и на гнев скор, и на руку тяжёл, и сына в путах только что видел.

– Остережёмся кровь лить, без того враг впереди, – передавали его слова для тех, кто сам не слыхал. – Мы, андархи, законом живём. Я виру приму. И воеводе задаток пусть отдаёт, а не то из поезда убирается!

Зоркова дворня смекнула уже, на чьей стороне сила. Бросала копья, отступала в сторонку. Оставшись один, Зорко приуныл, а под занесёнными кулаками встал на колени.

– Что возьмёшь за бесчестье, свет Непогодье?

– А было бесчестье-то? Посягнул её витязь?

– Нет!..

– Тогда почто на бегу поясок подвязывала?

– Надо было, и подвязывала, тебя не спросила.

– Закон-то, люди? Что закон говорит?

Началось было несогласие. Тут скромный паренёк привёл дедушку, клеймёного вора.

– Ты, Зорко, посовестного старца велел в шею гнать, когда он просился песню послушать. Вот пусть он тебя и судит!

Среди поезжан трудно было найти не знавших кнута. Все согласились: кому, как не старому каторжнику, в законах толк понимать.

Знать бы шибаю, где падать придётся, соломки бы подстелил… Кощейская справедливость оставила ему из шести саней трое. Да и с тех лишнее поснимали.

Когда в крепостце затихли матерные крики, Непогодье привёл Зорка к Сеггару. Тот шёл осунувшийся, помятый, без шапки. В простом обиванце вместо дорогого суконника. Бухнулся на колени, протянул кошель.

– Прими, милостивец…

Он был не дурак. Понял: начни восставать, не то что из сапог в лапти переобуешься – вовсе бос побежишь.

Только про него живо забыли, потому что из-за Непогодья высунулась Избава. Кто сказывал – собою нехороша? Выступка лебединая, очи яхонты! Подплыла к Светелу, заставила склониться… расцеловала, да как! И правой щеке досталось, и левой. И устам от всей души перепало.

Светел опять стоял дурак дураком, красный, взопревший. Не смеялся один Хвойка, белое изваяние, закутанное на санках.

Непогодье взял за плечо сына:

– Вот тебе, государь воевода, скорый гонец. В лесу рос, сперва на лыжах пошёл, потом уж без лыж!.. Объясни ребятищу толком, кого за Сечей найти, какое слово сказать.