Глава 50

Круклиса спасли илистое дно и густой, как зубная щетка, прибрежный камыш. Влетев в него, как снаряд, объятый пламенем По-2 поднял в воздух высоченный бурун озерной воды и ткнулся в береговой обрыв. Это удержало его от капотирования, а обрушившаяся сверху вода частично притушила огонь. У Круклиса обгорела спина, оказалась сломанной ключица, были повреждены два ребра. Но он остался жив и даже нашел в себе силы не только самому выбраться из самолета, но и вытащить летчика. Однако поднять его на берег он уже не смог. Оттащил лишь от самолета шагов на пятьдесят и потерял сознание.

В тот же день Круклиса доставили в Москву. Клавдия Дмитриевна, его жена, настояла на том, чтобы его определили в Главный военный госпиталь и положили в отделение, которым она заведовала. Руководство наркомата поддержало ее просьбу. Для Круклиса нашли отдельную палату с телефоном.

Переносы, переезды, перелеты очень измучили Круклиса, к тому же еще оказалось, что у него сильно повреждена нога, и он, едва его уложили в палате на койку, сразу же уснул.

Но перед этим он все же успел дать несколько указаний Доронину, появившемуся в палате почти следом за Круклисом. Главным из них было – отныне круглосуточно слушать Ригу на известной волне. Сообщение об отправке мотоцикла из мастерской на аэродром могло поступить в любую минуту. А это означало, что операция по заброске террористов в Москву практически началась.

На следующий день с утра Круклиса возили на рентген. Потом, поскольку у него довольно сильно была обожжена спина, ему сделали переливание крови. Во второй половине дня к нему приехал Ефремов. Но прежде чем появиться в палате, он долго разговаривал с Клавдией Дмитриевной. А когда наконец зашел, то первым делом облобызал полковника. И искренне радуясь тому, что он остался жив, сказал:

– Больше ты у меня, пока вместе служим, не то что на самолете, на трамвае никуда не поедешь!

– Посмотрим, – усмехнулся Круклис.

– И смотреть нечего! Ведь как не хотел отпускать…

– Правильно сделали, что отпустили, Василий Петрович. Разрешите доложить?

– Да ты не докладывай, а рассказывай.

– Задание, товарищ генерал, выполнил. Наше предположение полностью подтвердилось. Действительно, готовится серьезнейшая террористическая акция. И со дня на день следует ожидать засылки террористов в Москву. Дело у них сейчас остановилось только из-за средства доставки. В Риге ждут прилета того самого специального самолета, о котором в свое время докладывал Пяткин…

И Круклис рассказал обо всем, что ему удалось узнать за линией фронта. Ефремов слушал его с повышенным вниманием. Не перебивая и не переспрашивая. И только один раз не выдержал, попросил подтвердить:

– Неужели своими глазами видел этих гадов?

– Видел, Василий Петрович, четко и ясно видел, как вас сейчас. И пальто кожаное, которое для него сшили, видел и даже щупал, и о мотоцикле, на котором они должны будут въехать в Москву, мне тоже кое-что известно, – подтвердил Круклис и рассказал о том, как удалось собрать все эти данные.

– Цены нет твоим сведениям, – сказал Ефремов. И усмехнулся: – Значит, надеются…

– Выходит, так, Василий Петрович.

– И думают, что всех перехитрили?

– Без этого не стали бы доводить дело до конца. Да теперь они уже и не отступятся от него. Если даже у кого-нибудь и появится мысль о том, что толку от этой затеи не будет, вслух высказывать ее не станут. Побоятся. На таком мудреце сразу же и отыграются. Его в первую очередь и обвинят в провале всей затеи, – высказал свои доводы Круклис. – Наверняка верхушка цепляется за эту акцию, как утопающий за соломинку. Так кто же из подчиненных осмелится эту соломинку вырвать из рук утопающего?

– И особенно сейчас, когда мы стоим на пороге Германии! Ты во всем совершенно прав, мой старый боевой друг, – полностью согласился с доводами Круклиса Ефремов. – Давай решим еще один очень важный вопрос.

Круклис приготовился слушать.

– Руководство наркомата полностью полагается на твое благоразумие, Ян, и дает тебе право самому решить, учитывая твое состояние: сможешь ты сейчас продолжать руководить операцией по обезвреживанию вражеской агентуры или нет?

Круклис ответил почти не раздумывая:

– В этих условиях, Василий Петрович, делать это будет очень трудно. А за чуткость благодарю…

– Да подожди ты благодарить, – не дал ему договорить Ефремов. – Условия изменим. Создадим. Перевезем и положим тебя прямо у себя, в медпункте. Комнатку там уже подобрали… Ты не об условиях думай. Ты свои силы хорошенько взвесь. Кстати, супруга твоя особо не возражала.

– А мне в таких вопросах ее согласия не требуется, – заметил Круклис. – И если действительно у меня все будет, что называется, под рукой и я со всеми смогу обо всем говорить, чего же тут взвешивать, Василий Петрович?

– Значит, ты сам доводишь дело до конца?

– Только так учили меня мои учителя.

– Ни секунды не сомневался в том, что ты их достойный ученик. Ладно. Тогда пока отдыхай и копи силы, – попрощался с ним Ефремов.

На следующий день Круклиса перевезли туда, куда обещал Ефремов. Здесь Круклис прежде всего в полном объеме, со всеми подробностями выслушал доклад Доронина. И тут же принял решение: агента, который явится в Москву за пленкой, не брать.

– Мы его вызовем и второй, и третий раз и в конце концов возьмем вместе с этим истопником прямо у него на квартире. А пока не надо лишний раз настораживать. Пусть думают, что все идет как надо, – объяснил он это решение.

– За Барановой установлено постоянное наблюдение. Она, как вы и предполагали, еще раз вышла замуж. Живет на квартире у мужа, некоего Тимофеева, но на сей раз фамилию не меняла, – докладывал Доронин.

– Не меняла… А почему? – подумав, спросил Круклис.

– Мы такой вопрос перед собой не ставили, – признался Доронин.

– Я вам отвечу на него. А потому, что там, в Ташкенте, не знала, да и сейчас еще не знает: с какой фамилией ей лучше вернуться в Москву. Ибо для нее еще неясно, на каком положении она собирается тут жить: на легальном, полулегальном или совсем нелегальном. И где: в проезде Соломенной Сторожки, если переезжать придется завтра, в Томилино, если предстоит жить на полулегальном положении, или на Арбате, естественно, через неделю после освобождения Риги, если каким-то путем удастся узнать, что квартиру не обыскивали и как после грабежа ее опечатали, так она и стоит нетронутой. Таково одно объяснение. Есть и второе. Но тут вы были правы, оно сейчас не так уж и нужно. Важнее другое: кто этот новый муж Барановой?

– Вполне лояльный человек. Уже пожилой. От воинской повинности освобожден по состоянию здоровья. Был вдов. В Ташкент выезжал к своей единственной родственнице – больной родной сестре. Прожил у нее три месяца, похоронил. Тут-то его, надо думать, и подцепила Баранова. Ни в какой деятельности, враждебной советской власти, никогда замешан не был, – дал справку Доронин.

– Ну и слава богу, что не был, – удовлетворенно ответил Круклис. – А то прямо страшно делается, сколько вокруг оказалось бы всяких мерзавцев. Значит, будем считать, что эта пройдоха охмурила в своих интересах ни в чем не повинного человека. В этом, я тебе скажу, тоже есть определенный смысл. Ну а как выглядит этот связник-проводник, которой привозил Барановой письма в Кострому?

– По биографии тоже чист. Коренной костромич. На транспорте работает с тридцатого года. По работе характеризуется положительно. В плену, в окружении не был. На оккупированной территории не проживал. Родственников за границей не имеет. Сам за границу никогда не выезжал. В сорок первом году был ранен при бомбежке. По инвалидности невоеннообязанный, – сообщил Доронин.

– Тоже хорошо, – одобрил Круклис. – А как попал в сети Барановой?

– Этого пока не знаем. Но с ней он практически не встречается.

– А как же передает письма?

– Привозит в Кострому, письмо перекладывает в чистый конверт и отправляет на главпочту до востребования, уже на ее имя, – ответил Доронин.

– Ну мошенница! И тут на всякий случай себя обезопасила! – не удержался от восхищения Круклис. – Но ведь хоть раз-то они встретились? Ведь когда-то она должна была научить его этой хитрости?

– Это, очевидно, можно будет узнать только от него или от нее.

– Пожалуй, – согласился Круклис. – Но тоже пока их трогать не станем. И будем терпеливо ждать развертывания дальнейших событий.

– Есть еще одно сообщение, уже несколько другого рода, – продолжал Доронин.

– Давай, – согласился Круклис.

– Местность, в которой вы были под Новый год у партизан, освободили. Мы сразу же связались с Центральным штабом партизанского движения и вышли на бывшего командира отряда. Он жив-здоров, на днях со всякими отчетами прибудет в Москву. Попросили его сразу же дать о себе знать.

– А ты знаешь, Владимир Иванович, я об этой истории, что у партизан произошла, пока был в Риге, много раз вспоминал, – задумчиво сказал Круклис. – И даже мысль была – по пути в Москву хоть на полдня заскочить к ним. Жаль, что время не позволило. Но почему-то думается, что все, что там произошло, непременно связано со всей этой акцией РСХА. Упорно, повторяю, думается…

– Вполне возможно, товарищ полковник. Приедет, узнаем точнее, – согласился Доронин.

– Приедет, может быть уже поздно. Нам сейчас надо знать. Поэтому вызови-ка его немедленно, – приказал Круклис.

Доронин взглянул на часы.

– Понял. Сегодня же. Сейчас же. Еще успею.

– И попроси, если у него нет готовых сведений о Шефнере, пусть специально поинтересуется, поговорит с людьми. Может быть, хоть что-нибудь все же о нем известно? Ведь если он остался жив, его не схватили и он в том, что у них произошло, ни в чем себя не запятнал и по-прежнему остался верен своим убеждениям, мы непременно должны будем его разыскать. Он еще понадобится и нам, и новой Германии. И еще как понадобится.

– В таком случае, может, кого-нибудь послать туда? – сразу предложил Доронин.

– Сначала давай с командиром отряда побеседуем, – не стал спешить Круклис.

Доронин хотел сообщить что-то еще. Но в комнату старшей сестры, в которой разместили Круклиса, неожиданно вошел врач и недвусмысленно дал понять, что на сегодня всякие разговоры заканчиваются. У него на этот счет имеются самые строгие указания руководства, и он не собирается их нарушать. Доронину волей-неволей пришлось ретироваться. Круклис поспал, а потом допоздна читал показания «двадцать второго».

Ночью небо над Москвой затянуло тучами. Они наплыли откуда-то с северо-запада, повисли над крышами. Круклис почувствовал, как голову у него сдавило, будто железными обручами. Заныли поломанная ключица и ребра. Но это еще как-то можно было терпеть. А голову разламывало на части. И Круклис позвал дежурную сестру. Она дала ему анальгин. Не помогло. Дала еще какие-то таблетки. Он промучился до рассвета и уснул тяжелым, сковывающим все тело сном, когда за окнами уже стали видны серые стены зданий. Пошел дождь. Где-то в районе Сокольников разразилась гроза. Но Круклис не слышал ее совершенно. Будить его не стали. А как только на работе появился Ефремов, немедленно доложили ему о резком ухудшении состояния полковника. Ефремов откровенно расстроился и вызвал на консультацию профессора, а заодно и Клавдию Дмитриевну.

Консультант приехал первым. И сразу же высказал свое профессорское неудовольствие по поводу медпункта.

– Как так можно? Кто до этого додумался? – гудел его бас. – При чем тут гипс?

Успокоило его лишь появление Клавдии Дмитриевны, мнением которой как специалиста он весьма дорожил. Они тут же подробно обсудили рецидив. Круклис к этому времени уже проснулся. И быстро сообразив, почему тут появился незнакомый ему пожилой мужчина в пенсне на золотой цепочке, с бородкой, в белоснежном колпаке и халате, так бесцеремонно со всеми разговаривающий, улыбнулся как можно приятней.

– Доброе утро, – поздоровался он со всеми сразу. – Кажется, я проспал все на свете?

– Как ты себя чувствуешь, Ян? – спросила Клавдия Дмитриевна.

– Нормально, – все так же улыбаясь, ответил Круклис. – А у вас что тут, выездная сессия?

– Вы угадали, мой дорогой, – ответил профессор, присел на койку Круклиса и привычным движением нащупал на руке у него пульс.

Потом он так же ловко открыл у него нижнее веко, попросил показать язык и откровенно признался, что ему все это не нравится.

Круклис понял, что, если он не отобьет эту атаку, минут через десять его из медпункта увезут куда-нибудь в госпиталь.

– А что случилось? – спросил он самым невинным тоном.

– А ты не помнишь? – в свою очередь, задала вопрос Клавдия Дмитриевна.

– Ничего не помню. Разве что под утро немного заболела голова…

– Немного? – усмехнулся профессор.

– Ну, как обычно.

– Я удивляюсь, как вы после такого количества всяких успокаивающих средств вообще сегодня проснулись, – укоризненно глядя на него, покачал головой профессор.

– Ерунда, – бодро ответил Круклис. – Моя дорогая супруга может вам подтвердить, что на меня все эти успокаивающие лекарства не действовали никогда.

– Это правда? – взглянул на Клавдию Дмитриевну профессор.

– Да. Это так, – ответила Клавдия Дмитриевна.

– А вы не верите! – подзадорил профессора Круклис.

– Допустим, – согласился профессор. – Я понимаю, что положить вас сюда ваше начальство заставили только какие-то чрезвычайные обстоятельства. Но произошедший сегодня рецидив показал, что это для вас небезопасно. И я должен сейчас решить, что с вами делать дальше. Поэтому отвечайте мне только правду.

– Правду! И только правду! Клянусь! – пообещал Круклис.

Профессор вздохнул и снова покачал головой.

– Сознание теряли? – задал он первый вопрос.

– Когда?

– После падения?

– Говорили, только на несколько минут сразу после падения.

– А потом?

– Боже упаси.

– А рвоты были?

– Никогда.

– Спазмы? Головокружение?

– Ничего похожего.

– Не верю!

– Ну как вам доказать?

– Никак не докажете.

– Спросите мою жену! – снова пошел на крайнюю меру Круклис. – Она все обо мне знает лучше меня.

– Только что с ней беседовал. Она, кстати, не заметила никаких симптомов сотрясения мозга, – признался профессор.

– Вот видите! – обрадовался Круклис. – А вы опять не верите…

– И не поверю никогда. Потому что так не бывает! – отрезал профессор. – Курите?

– Почти нет.

– Что значит «почти»?

– Ну, раз в неделю. Ну, два…

– Вот это вас и спасло. У вас не по возрасту эластичные сосуды. В чем заключается тут ваша работа?

– Раз в день выслушиваю доклады своего заместителя.

– И это все?

– Абсолютно.

– Долго он докладывает?

– Минут десять.

Профессор задал еще несколько вопросов и вышел с Клавдией Дмитриевной в коридор. Там они совещались не менее четверти часа. Потом вернулись, к удивлению Круклиса, уже вместе с Ефремовым. Генерал замыкал шествие медиков, приложив палец к губам. Круклис понял: надо молчать.

– Попробуем рискнуть, – обнадеживающе начал свой приговор профессор. – Но если что-нибудь подобное сегодняшнему повторится – безо всяких разговоров в госпиталь. Так, дорогой мой. Курить категорически запрещаю вам совсем. Читать – только что-нибудь этакое легонькое, лучше про природу. Доклады выслушивать через день, минут по пять, желательно во второй половине дня. Усиленное питание и витамины.

– Все будет выполнено, – ответили Круклис и Ефремов. И оба поблагодарили профессора за помощь.

Профессор попрощался. Оставив Круклиса с женой, за ним ушел Ефремов.

– Твоя работа? – пытливо взглянув на жену, спросил Круклис.

– Нет, Ян. Меня саму вызвал Ефремов.

– А кто же его надоумил тащить сюда этого деда?

– Это крупнейший невропатолог. Профессор…

– Предполагаю, что не коновал из деревни. Да что за нужда была? Подумаешь, голова заболела!

– Это очень серьезно, Ян. И я уверена, что у тебя есть сотрясение мозга. Но я же и упросила профессора оставить тебя тут. И это вовсе не потому, что я недооценила ситуацию. Просто из двух зол, зная тебя, я выбрала меньшее. Ведь в госпитале ты наверняка извел бы себя сам. Господи, и когда только ты уймешься? Поседел уже весь. Двое сыновей на фронте. Сам изранен, изломан, все не можешь найти покоя.

Круклис ласково погладил и поцеловал жене руку.

– Спасибо тебе за поддержку, за то, что правильно меня понимаешь. Даю слово, развяжемся с этой историей, и делай со мной, что хочешь. В госпиталь? В госпиталь. В санаторий? В санаторий. В сумасшедший дом? А черт с ним, где наша не пропадала!

– Не говори глупости. С сотрясением мозга туда не отправляют, – ответила Клавдия Дмитриевна и вызвала сестру. Она проинструктировала ее, оставила свои телефоны и попросила в случае ухудшения немедленно звонить и поспешила к своим больным. Круклис проследил через окно, как она села в машину, как выехала со двора, и тут же позвонил Доронину.

– Ну что там у нас сегодня, Владимир Иванович? – спросил он как ни в чем не бывало.

– Если ничего не отменяется, то художник, – напомнил Доронин.

– А что может отмениться? Давай его сюда, – приказал Круклис.

Остаток дня он занимался с художником созданием роботов обоих террористов. Зрительная память у него была на редкость цепкая. Он прекрасно запомнил их лица, со всеми характерными для обоих индивидуальными особенностями, и теперь старался добиться полного портретного сходства.

К вечеру, когда работа вполне удалась и была закончена, Круклис почувствовал, что немного устал. И решил вздремнуть. Но тут неожиданно явился Доронин и доложил о том, что к Степину прибыл гость. Всякую сонливость с Круклиса как рукой сняло.

– Кто такой? – сразу воспрянул он духом.

– Мужчина лет сорока пяти, в красноармейской форме: в обмотках, с вещмешком, со скаткой. Но без погон, – доложил Доронин.

– Почему решили, что он именно к Степину?

– Точно видели, спустился к нему, в его подвал. А через час Степин вышел из дома, доехал до Ярославского вокзала, побывал на квартире у «двадцать второго» в Софрине и оставил там в тайнике ключ, – доложил Доронин.

– Тогда вполне возможно, что это тот, кого мы ждем, и прибыл он по вашему вызову, – согласился с Дорониным Круклис. – И красноармейская форма тогда тоже очень кстати. Работает под фронтовика. Мало ли сейчас всякого люду возвращается по домам: и раненые, и больные, и уволенные в запас. И с документами для красноармейца проще. А раз помчался в Софрино, значит, либо гость что-то привез для «двадцать второго», либо сам пожелал увидеть его воочию. Второе – даже вероятнее. Проверить еще раз перед такой серьезной операцией, все ли тут в порядке, не мешает.

– Значит, встречу организовывать?

– Непременно. Но проинструктировать «двадцать второго» во всех деталях и строжайше предупредить: сорвет дело – возмездие наступит незамедлительно.

– Не сорвет, – ответил Доронин.

Круклис осуждающе взглянул на своего заместителя.

– Ох, Владимир Иванович, и откуда только в вас такая уверенность?

– Трус он, товарищ полковник. И, похоже, рад до смерти, что для него так дело обернулось.

– Ладно. Организовывайте, – не стал обсуждать эту тему полковник. – А главное, задание ему такое будет: узнать, и как можно точнее, когда прибудут те двое.

– Понял, – ответил Доронин.

На следующий день «двадцать второго» с утра пораньше отвезли в Софрино. В час дня из дома вышел Степин вместе с гостем. В три они уже были в поселке и стучали в дверь. «Двадцать второй» встретил их, как и обычно, без особой радости. Но выпроваживать не спешил и предложил чаю. Степин от угощения отказываться не стал. Но гость неожиданно возразил:

– Обстановка задерживаться не позволяет, – сказал он.

«Двадцать второй» сделал вид, что его удивляет такая обеспокоенность гостя.

– Да сюда даже в самое тревожное для них время ни один проверяющий не заглядывал, – объяснил он. – А если вдруг кто и заявится, так что за беда? Ходить в гости не возбраняется.

– И все же засиживаться не стоит, – ответил гость. – Береженого, как говорится, и бог бережет.

Он отошел в угол, расстегнул шаровары, снял с себя женский пояс с двумя молниями, открыл их и достал из-под подкладки две пачки сторублевок.

– Ровно двадцать пять тысяч, – протягивая деньги «двадцать второму», сказал он. – При очередном сеансе связи прошу подтвердить получение такими словами: благодарю двадцать пять раз.

– Да что это такое: неужели совсем перестали нам доверять? – развел руками «двадцать второй».

– Многое перестали, – заметил гость. – И еще приказано передать, чтобы в ближайшие десять дней из дома не отлучались.

– Это почему? Что случилось?

– Мне неизвестно, – ответил гость, застегивая шаровары.

– Но а как же мне не отлучаться? Я ведь работаю, – заметил «двадцать второй». – А за прогул тут по головке не гладят.

– Заболейте, – посоветовал гость.

– Легко сказать. Они для проверки врача пришлют на дом. Накладка может получиться.

– Не знаю. У меня от своих проблем голова кругом идет, – ответил гость и взглянул на Степина. – Идемте. Спешить надо.

Вернувшись в Москву, гость к Степину больше не заходил. А сразу же направился на Рижский вокзал. За ним проследили. Наблюдали, как он стоял в очереди к военному коменданту, как потом, сделав у него отметку и получив посадочный талон, еще часа два протолкался у кассы за билетом, как ждал поезда на Великие Луки, сел в вагон, следовавший до Резекне, и уехал. Как и было решено, задерживать его не стали. И лишь доложили обо всем Доронину. А тот Ефремову. А утром оба появились у Круклиса. Доронин был бодр. Все шло как надо. И полковника он об этом уже проинформировал. Ефремов кисло морщился. Круклис сразу заметил это, спросил:

– Что не так, Василий Петрович?

– Да думаю об этом мерзавце, которого вчера отпустили.

– Считаете, что неправильно сделали?

– Мало сделали, – усмехнулся Ефремов. – Надо было бы его, сукина сына, еще подстраховать на дорожку. А то они, чего доброго, еще сами разбомбят его где-нибудь в пути.

– Понимаю, послать ему в сопровождение пару истребителей было бы нелишне. Но не додумались. Извините, Василий Петрович, – в том же шутливом тоне ответил Круклис. – Но мы исправимся. Подтвердим радиограммой, что он тут был и именно так, как он об этом просил. Когда у «двадцать второго» очередной сеанс связи?

– Через два дня, – доложил Доронин.

– Вот тогда и подтвердим. А уж в следующий раз, а мы его вызовем, как только прибудут основные гости, можете быть уверены, он от нас не уйдет.

– Да уж, пока он на крючке, тянуть с этим не стоит, – согласился Ефремов. – Но я с другими сомнениями к вам пришел посоветоваться. Конечно, у нас все рассчитано и все пока идет так, как надо. Но неужели мы впустим в Москву этих двоих? Ведь вы подумайте, товарищи, они будут вооружены, что называется, до зубов. В том числе и минами дистанционного управления. И еще бог знает чем. Привезут какой-нибудь чумы, холеры. От этих гадов всего следует ожидать. А как они поведут себя в нашем городе, это мы можем только предполагать. Мы их ждем с одним заданием. А они могут прибыть сюда с совершенно другим. Заряды, которые они привезут, надо думать, будут умело замаскированы. Разложить их в разных местах, там, где ходит побольше народа, дело нетрудное. Взорвать по радио – еще легче. И вот вам уже эффект! Служба Шелленберга сумела сделать дело, а мы прохлопали. И где? В самом центре столицы. У себя под носом. А отсюда непременно политические выводы на весь белый свет. Геббельс не упустит случая, постарается объяснить: немецкая разведка сильна, как и прежде. Она все может и все умеет. Тут ведь игра-то простая. Что вы скажете по этому поводу?

– Опасения ваши вполне реальны, Василий Петрович. Мне они тоже в голову приходили, – ответил Круклис. – И все же, взвесив все имеющиеся в нашем распоряжении сведения, я думаю, что террористы не станут размениваться на мелочи.

– Это не мелочи, о чем я говорил, – заметил Ефремов.

– Но ведь все это: и взрывы мин, и прочие возможные диверсии, могли бы осуществить другие лица. Скажем, тот же вчерашний связной. Разве он не мог где-нибудь оставить любой сюрприз? Который, кстати сказать, взорвал бы, подав нужный сигнал, тот же «двадцать второй»?

– Резонно, – согласился Ефремов.

– Но тем не менее они этого не сделали…

– Хорошо, Ян. Но скажи, разве одно исключает другое? – спросил Ефремов. – Почему мы решили, что они прибудут сюда только с одним, с главным заданием?

– Совершенно не исключает.

– И еще вопрос на засыпку, – продолжал Ефремов. – Мы предполагаем, что, добравшись до Москвы, террористы прямиком махнут в Софрино, а уж оттуда будут выезжать непосредственно на задания. А если по каким-либо причинам, возможно, даже совершенно непредвиденным, им этот план придется переиграть? Где тогда мы будем их брать?

– Случиться, конечно, может всякое. Но жить они приедут, я уверен, именно в Софрино, – убежденно ответил Круклис.

– Почему уверен? – снова спросил Ефремов.

– Потому что, во-первых, жить им надо не где-нибудь, а в хорошо законспирированном месте. Это требуется для их же собственной безопасности. А Софрино в этом отношении просто идеально. Во-вторых, жить надо долго – не день, возможно, месяц, а то и два. Опять же потому, что то задание, с которым они сюда направлены, с ходу не выполнишь. Только на выбор позиции, обеспечивающей надежный выстрел и безопасный отход, уйдет неделя, а может, и больше…

– И все же, товарищи, появление террористов в Москве по возможности надо исключить полностью, – сказал Ефремов.

– Это другой вопрос. Другая задача, – ответил Круклис.

– Именно так, – подтвердил Ефремов. – И мы ее выполним. Естественно, не одни. Нам помогут.

– Два дня, чтобы обдумать все это, я считаю, у нас есть…

Это был приказ. И к его выполнению приступили немедленно. Но на звонки, на разного рода согласования ушла почти неделя. За это время пришлось еще раз свозить «двадцать второго» в Софрино и устроить ему встречу со Степиным. Связной привез «двадцать второму» письмо от Барановой. Она сообщала, что решила несколько задержаться в Костроме и в Москву не выезжать. При этом никаких причин такому решению она не указывала. Когда об этом сообщили Круклису, он задумался.

– Центр приказывал вернуться, – напомнил Доронин. – Впрочем, может быть, получила другое указание?

Круклис покачал головой.

– Ничего она не получала, Владимир Иванович. Просто по-настоящему запахло жареным, и она не захотела лезть в огонь. Вот и все объяснения, – решил он.

– А за невыполнение приказа?

Круклис безнадежно махнул рукой.

– Она великолепно учитывает, что сейчас не сорок первый год. И что ее еще надо найти. А вы думаете, она только от нас так тщательно запутывала свои следы? Нет, она все предусмотрела. Хитра, бестия. И осмотрительна… Ладно. Возьмем в Костроме.

Произошло и еще одно событие. В Москву приехал командир партизанского отряда. Его провели к Круклису. Встреча их, несмотря на состояние Круклиса, была теплой. Командир рассказал все, что ему было известно о гибели Зои и Ермилова. Сведения были достоверными. Командир отряда получил их от Веры и от матери Зои, которую местные жители, опасаясь мести карателей, в тот же день, когда все это произошло, переправили в партизанский отряд. Могилы Зои и Ермилова находятся в лесу. Но уже есть решение поселкового совета: прах героев-партизан перезахоронить в сквере в центре поселка.

– А вот о немецком майоре узнать удалось очень мало, – вынужден был признаться командир отряда. – Но когда немцы удирали, а вся полигонная команда эвакуировалась в тыл, его видели в легковой машине. Уезжал вместе со всеми. Отсюда можно сделать вывод, что его не забирали и он никаким репрессиям на тот период не подвергался.

– А точно это был он? Не перепутали? – спросил Круклис.

– Он, точно он. Его знали, – уверенно ответил командир отряда. – Он ведь и в поселке бывал, приезжал к Зоиной матери, и на полигоне его видели очень часто.

Что же касается сведений относительно его участия в истории гибели наших товарищей, то тут вам самим, пожалуй, может быть известно даже больше, чем нам.

– Каким образом? – удивился Круклис.

– Дело простое. Немцы, отступая, бросили полицаев, охранявших полигон, на произвол судьбы. Те – в лес. А там – мы. Короткая схватка. Четверых захватили. Остальных перебили. Тех, которых захватили, сдали в НКВД, – объяснил командир отряда.

– Кому сдали конкретно? Где? – попросил уточнить Круклис.

Командир отряда назвал по фамилиям всех. Доронин записал.

– Сегодня же свяжитесь по телефону или дайте телеграмму: пусть всех четверых доставят к нам, – приказал Доронину Круклис. И добавил, обращаясь уже к командиру отряда: – Тогда, безусловно, мы все узнаем сами. И очень хочется надеяться на то, что Шефнер остался честным антифашистом.

К исходу недели Ефремов утвердил план обезвреживания террористов на дальних подступах к Москве. Для непосредственного выполнения этой операции из Костромы были вызваны Медведев и Петренко.