Глава 47

Уже на первом допросе «двадцать второй» дал очень важные показания. В том числе назвал и свое настоящее имя и фамилию. Рассказал всю свою не очень богатую биографию, а также подробно о том, как познакомился и был завербован Барановой. О том, что это была ее четвертая фамилия, он не имел ни малейшего представления, хотя и предполагал, что она скрывает от него не только это, но и многое другое.

На первом же допросе «двадцать второй» раскрыл содержание всех переданных им донесений и полученных от центра заданий. Рассказал и о системе определения времени выхода на связь. Он не пытался скрывать ничего, подробно отвечал на все вопросы и был серьезно обеспокоен только одним – зачтутся ли ему его чистосердечные признания. Он понимал, что за совершенные против советской власти преступления его как немецкого шпиона ждет суровое наказание. И он готов понести любое. Но высшую меру… О господи! Он готов рассказать и сделать все, что от него потребуется, лишь бы следственные органы сочли возможным не приговаривать его к ней. Ведь, в сущности, он никого не убивал, не выдавал никаких военных тайн, он их даже не добывал. А те мелкие задания, которые он получал от своих шефов, неужели они заслуживают такой суровой кары?

– Вы совершили самое тяжкое преступление перед Родиной. Вы изменили ей и стали на путь прислужничества ее врагу. На смягчение меры наказания себе вы можете надеяться только при добровольном оказании помощи следствию в полном раскрытии всех преступлений, совершенных как лично вами, так и вашими сообщниками, – неизменно отвечали ему.

– Конечно, конечно, – с готовностью соглашался «двадцать второй».

– О фотографиях каких объектов шла речь в радиограмме, посланной вам центром в сентябре минувшего года? – продолжал допрос следователь.

– Во всех радиограммах шла речь только о фотографиях некоторых ворот зданий и дворов на улице Арбат, гражданин следователь, – ответил «двадцать второй».

– Кто, когда и с какой целью фотографировал эти ворота и дворы?

– Мне известно, гражданин следователь, что еще летом сорокового года Баранова начала подробно изучать дома и дворы на Арбате. Она знакомилась с ними и тайно фотографировала их портативным фотоаппаратом, вмонтированным в зажигалку. С какой целью это делалось, мне неизвестно, – ответил «двадцать второй».

– А откуда вам известно о фотографировании?

– Я сам присутствовал во время этих съемок. Мы гуляли с ней по улице, заходили в магазины, останавливались там, где ей было надо, я предлагал ей папиросу, она прикуривала от зажигалки и таким образом фотографировала то, что считала нужным.

– Что делала она с этими фотографиями потом?

– Это мне неизвестно. Но думаю…

– Что?

– Что не делала ничего. Или, вернее, не сделала ничего, – поправился «двадцать второй».

– Почему?

– Потому что в самом конце сентября сорокового года я сам закладывал по просьбе Барановой уже готовые фотографии в тайник в ее новой квартире на Арбате.

– А вы не допускаете мысли, что это были уже вторые, а возможно, и третьи экземпляры?

– Об этом судить не берусь. Но то, что она не отправляла фотографии в Берлин, – это мне известно точно. Иначе я, как радист при Барановой, сообщил бы о готовой посылке в центр. Ибо только после моих радиограмм за посылкой прибывал тот, кто переправлял ее дальше, – ответил «двадцать второй». Но о чем-то подумав, добавил: – Не делал я этого и потом, вплоть до сентября сорок третьего года, когда получил неожиданно приказ выяснить, были ли сделаны эти фотографии и где они находятся.

И далее «двадцать второй» рассказал, как дважды ходил на квартиру Барановой, как оба раза его постигла полная неудача, как он долго ждал от Барановой с оказией ее зажигалку-фотоаппарат и наконец получив его, сделал нужные снимки, заложил пленку в тайник и сообщил об этом в центр.

Услышав о тайнике, следователь тотчас же прервал допрос. На Собачью площадку немедленно выехали люди. Тайник нашли. Не обнаружив себя, устроили засаду. Прождали двое суток. А потом, когда все же решили убедиться в наличии в нем контейнера, оказалось, что тайник пуст. Следователь сразу же заподозрил неладное и на очередном допросе сказал об этом «двадцать второму». «Двадцать второй» от страха, что ему не верят, даже начал заикаться.

– Я говорю правду. Поверьте мне: чистую правду, – бормотал он, умоляюще глядя на следователя. – Я закладывал пленку в неработающую трубу…

– Когда же ее оттуда успели изъять? – прищурившись, спросил следователь.

– Не знаю… Ведь сколько времени прошло…

– А может быть, вы закладывали ее в другой тайник? Вспомните!

– В этот, гражданин следователь. В трубу! В нее самую! Другими тайниками я никогда не пользовался. И, если хотите, я это докажу.

– Чем?

– Из центра должно поступить подтверждение о том, что посылка получена.

– Когда?

«Двадцать второй» быстро записал на листке бумаги рабочую и запасную волны, на которых принимала указания центра его рация.

– Я ждал от них сообщений по четным числам в первой половине дня. По нечетным – во второй, – сказал он. – Подтверждение через сутки дублируется. Подтверждение я не давал.

– Этого мало, – заметил присутствовавший на допросе Доронин. – И не очень убедительно. Они подтвердят, что получили пленку. А нам нужно подтверждение того, что для передачи был использован тайник на Собачьей площадке. Улавливаете разницу?

«Двадцать второй» совсем растерялся.

– Но я действительно использовал только этот тайник, – упавшим голосом проговорил он.

Доронин и следователь переглянулись.

– Вы знакомы со связным, который берет из тайника ваши посылки? – спросил Доронин.

– Никогда его в глаза не видел, – поклялся «двадцать второй».

– А с тем, кто передал вам фотоаппарат от Барановой?

– Того видел. И неоднократно.

– Опишите его.

«Двадцать второй» составил довольно подробный словесный портрет связного.

– Он не может оказаться одним и тем же лицом? – спросил следователь.

«Двадцать второй» неопределенно пожал плечами.

– А как ваш связной поддерживает контакт с Барановой? – спросил Доронин.

И на этот вопрос «двадцать второй» не смог дать ответа.

– Хорошо, – примирительно сказал Доронин. – Мы сами разберемся, насколько правдивы ваши показания. Мы составим текст сообщения о том, что вами подготовлена вторая посылка, а вы передадите это донесение в центр.

– Я все сделаю, как вы скажете, – с готовностью согласился «двадцать второй». – Но придется подождать срока выхода на связь.

– Подождем, – понял Доронин. – А теперь скажите, где Баранова?

И снова на лице у «двадцать второго» появилось выражение растерянности.

– Я не знаю, где она в данный момент.

– Но вы же получили от нее фотоаппарат, – напомнил Доронин.

– Мне передал его связной. А где она сама, мне неизвестно…

– Какая между вами установлена связь?

– Когда Баранова была в Ташкенте, мы обменивались телеграммами и изредка переговаривались по телефону. В начале марта я передал ей указание вернуться в Москву. После этого ко мне три раза приходил от нее связной. Спрашивал, что мне надо. Но где она – не сообщал, – объяснил «двадцать второй».

«Старая лиса не доверяет даже своему радисту, – подумал о Барановой Доронин. – Ну да теперь все равно никуда не денется. Не радист, так связной наведет на ее след».

– А если он придет четвертый раз и не застанет вас дома, что тогда? – спросил он.

– Тогда он оставит в потайном месте ключ.

– Какой ключ? От чего?

– Обыкновенный ключ от замка. Просто знак, что он был и станет заходить каждый день в три часа дня.

– Где это потайное место?

«Двадцать второй» снова взял ручку, нарисовал окно, наличник, указал место тайника.

Обыск на квартире у «двадцать второго» предусмотрительно пока не делали. Не хотели ненароком спугнуть тех, кто был с ним на связи. Теперь кое-что прояснилось. И сотрудники отдела уже вечером побывали в Софрине и проверили тайник за наличником. Ключ был уже там. За домом установили наблюдение. На следующий день в три пополудни возле крыльца появился пожилой человек, небритый, в темно-синем прорезиненном плаще, с портфелем в руках. Он поднялся на крыльцо, постучал в дверь, убедился, что в доме никого нет, спустился по ступенькам вниз, огляделся по сторонам, быстро подошел к угловому окну и сунул за наличник руку. В этот момент его сфотографировали. А пока он шел от дома к калитке, сфотографировали еще несколько раз. Пожилой мужчина пришел на станцию и сел в пригородный поезд, направляющийся в Москву. Два сотрудника отдела сели следом за ним в тот же вагон. Они проводили его до дома в Трубниковском переулке. Здесь пожилой мужчина зашел в парадное и скрылся за дверью. А сотрудники: один отошел во двор напротив двери, а второй поспешил в отдел, в фотолабораторию, проявлять только что отснятую пленку и печатать фотографии небритого связного.

На следующем допросе фотографии показали «двадцать второму».

– Узнаете?

– Он самый. Он всегда вот такой заросший, будто только проснулся, – сразу опознал связного «двадцать второй».

Фотографии отвезли в отделение милиции и показали участковому милиционеру.

– Знаю. Давно знаю. Инвалид еще с Гражданской. Живет один. Получает пенсию, – сообщил участковый. – А что, в чем-нибудь замешан?

– Пока неясно. Но говорить о том, что мы им интересуемся, категорически нельзя никому, – предупредили участкового.

На следующий день связной снова побывал в Софрино. Задержать его не составляло труда. Но не было никакой уверенности в том, что он знает, где Баранова. Больше того, существовало опасение, что Баранова вполне могла держать этого связного под постоянным контролем. И пропади он из поля ее зрения, она, заподозрив неладное, тут же запутает свои следы так, что их потом и за год не распутаешь. Но было крайне важно узнать и то, зачем связной ищет встречи с «двадцать вторым». Поэтому сделали так. «Двадцать второго» детально проинструктировали, привезли домой, а в доме устроили засаду. В тот же день, в начале четвертого, в дверь дома в Софрине постучали. «Двадцать второй», отодвинув занавеску, выглянул в окно и сделал связному знак: заходи. Связной вошел в дом. Он действительно был уже немолодым. Возраст подтверждали и голос, и манера говорить: глуховато, медленно, вполсилы.

Поздоровались.

– Третий раз уже к вам приезжаю, – будто жалуясь, проговорил связной.

– Командировка по работе. Обстоятельства заставляют, – объяснил ситуацию «двадцать второй».

– А она-то торопит. Ей квартиру подавай, – сказал связной.

– Да разве она уже здесь?

– Это нам неизвестно. Наше дело письмом ей сообщить.

– Да писать-то куда будешь? – так, чтобы слышали сотрудники отдела, продолжал расспрашивать «двадцать второй».

– А то вы не знаете, куда я пишу…

– Так она что, еще с места не сдвинулась?

– Точно не знаю. Но, наверное, сдвинулась. За письмом другой человек придет. Я другую фамилию пишу, – ответил связной.

– Тогда сообщи, что квартира для нее готова. У родственницы моей остановится. В проезде Соломенной Сторожки. Трамвай тот же – двадцать девятый. Она знает. Родственницу я уже предупредил. Когда будешь писать?

– Сегодня и отправлю.

– Ну, тогда все, – подвел итог «двадцать второй».

Связной потоптался на месте и виновато спросил:

– Деньгами меня не поддержите?

– Я ж тебе недавно давал…

– Так ведь дорого все. Разве уложишься…

– А ты не шикуй. Времена, сам понимаешь, не для этого.

– Как не понять? Семнадцатого на улице весь день простоял. Насмотрелся… Глаза бы не глядели.

– Ну, это, надо думать, дело временное, – попытался взбодрить связного «двадцать второй». – Будет еще и на нашей улице праздник.

– Оно конечно, – вздохнул связной. – Так как с деньгами-то?

– Много не дам. Сам на голодном пайке сижу, – недовольным тоном ответил «двадцать второй».

После этого он вытащил ящик из стола, высыпал из него ножи, вилки и ложки, отвинтил планку и поднял дно. Достал пачку сторублевок, отсчитал десять штук и протянул их связному.

– Это все, – сказал он. – Недели на две я опять уеду. Так что меня не будет.

Связной убрал деньги в карман, прошамкал что-то в ответ и вышел на улицу.

С этой минуты с него не спускали глаз. Надо было во что бы то ни стало узнать, как и через кого он общается с Барановой. А в квартире у «двадцать второго» провели обыск. Теперь это уже было нужно. Но прежде спросили:

– Оружие у вас есть?

– Имеется. Пистолет ТТ. И две пачки патронов к нему, – сообщил «двадцать второй» и поспешил добавить: – Но я никогда его не брал и вообще до него не дотрагивался.

– Сами покажете, где он?

– Конечно. Под печкой. Там вынимаются два кирпича.

Слазили под печку. Достали пистолет и патроны.

– Еще оружие есть?

– Нет. И никогда не было. И это-то я брать не хотел. Зачем оно мне? Я радист.

– Ладно. Проверим. Где радиоаппаратура?

– Передатчик у вас. Приемник – под полом, в подвале.

Открыли подвал.

– Одну минуточку, – попросил «двадцать второй». – Ключик необходимо взять.

Ему разрешили. Он слазил под печку в другой тайничок и достал ключ, каким открывают сейфы.

Спустились по лесенке под пол. Тут, за дверью, завешанной разным тряпьем и заставленной корзинами с овощами, оказалась уютная чистая комната с электрическим светом. В ней стоял столик, на котором лежали листы разлинованной бумаги и карандаши. Рядом со столиком стояло кресло и небольшой сундук. Сундук открыли. В нем лежали книги.

– Что за книги? – спросили «двадцать второго».

– Так, разные. Художественная литература, по садоводству, для вас ничего в них интересного нет. Отодвиньте сундучок в сторону, пожалуйста, – попросил «двадцать второй».

Сундук отодвинули. Под ним обнаружили крышку люка. Открыли ее. В люке помещался металлический ящик с сейфовым замком. «Двадцать второй» открыл его. Из ящика извлекли портативный приемник повышенной избирательности, запасные радиолампы, другие детали, кодовые таблицы, шифры, самые разнообразные средства тайнописи, фотоаапарат-зажигалку и пленку к нему. Тут же были и специальные химикаты для проявления пленки.

– Это все? – спросили «двадцать второго».

– Абсолютно все. Прошу учесть: все указал добровольно, – попросил «двадцать второй».

– Учтем. Что и где спрятано еще?

– Я все показал. Деньги видели. Оружие сдал. Остальное было в подвале. Доверьте мне.

«Двадцать второго» увезли. В доме и на участке провели самый тщательный обыск. Проверили щупами и миноискателями. Но ничего действительно не обнаружили.

В Москве тем временем следили за каждым шагом связного. Он вернулся к себе на Трубниковский, часа три просидел дома и уже вечером снова вышел на улицу. Прошел переулками до Патриарших прудов и тут опустил в ящик письмо. После этого он снова вернулся домой. А утром на третьи сутки к окошечку, где выдавалась корреспонденция на букву «Т», прихрамывая подошел человек в форме железнодорожника и протянул свой паспорт. Работница взяла паспорт, нашла письмо на имя Трушина и вручила его адресату. Тот, забрав письмо, ушел. А работница Главпочтамта зафиксировала сведения о его прописке. Трушин проживал в Костроме на улице Власьевской. Родился он в городе Галиче Костромской области в 1884 году. До этим данным в отделе уже через два часа знали, что Трушин лицо фактическое, паспорт у него не фиктивный. Он работает проводником в поезде Москва – Кострома и в данный момент находится в рейсе. Позвонили на вокзал. Получили справку. Поезд на Кострому ушел сорок минут назад. Можно было предполагать, что письмо связного тоже уехало с ним. Но было не ясно: в каком пункте по пути следования до Костромы Трушин передаст его Барановой? И будет ли вообще передавать его непосредственно ей самой? Учитывая это, решили Трушина с поезда не снимать, в пути не задерживать, а дать возможность добраться до дома. Сделали это только для того, чтобы не вызвать у Барановой никаких подозрений, потому что арестовывать ее на этом этапе было еще рано. О ней нужно было получить как можно больше информации. Но, разумеется, так, чтобы она даже не подозревала, что ее персоной уже давно занимаются серьезнейшим образом.

Самым близкостоящим к Барановой связным, по данным, которыми на тот момент располагал отдел, был Трушин. Работу с ним поручили Медведеву. Для этого майора немедленно перебросили из Ташкента в Кострому.

Чтобы Медведева побыстрее ввести в куре всех последних событий, из Москвы к нему на несколько дней послали Петренко.

Параллельно продолжалась работа с «двадцать вторым».

– В сентябре прошлого года вас видели возле дома Барановой в военной форме. А при обыске в вашем доме ее не обнаружили. Где она? – спросили его на очередном допросе.

– Есть форма. Цела. Хранится у родственницы, – ответил «двадцать второй».

– У какой родственницы?

– У той самой, которая проживает в проезде Соломенной Сторожки.

– Почему вы храните ее там?

– А где же мне было в нее переодеваться? Дома? Меня бы обязательно увидел в ней кто-нибудь из соседей. А это сразу бы вызвало всякие подозрения. А в Москве кому до меня есть дело?

– Где вы взяли форму?

– Все купил на толкучке.

– А документы, подтверждающие, что вы офицер? Где они? И где вы взяли их?

– И все документы тоже у родственницы. Мне их в начале сорок третьего года прислала Баранова.

– Какое участие принимала во враждебных Советскому государству делах ваша родственница?

– Абсолютно никакое. Она по старости лет ничего уже не понимает и только ждет, когда я к ней заеду и привезу какие-нибудь продукты и деньги.

– Что еще вы храните у родственницы?

– Ничего.

Обыск у родственницы делать не стали. И опять исключительно из-за Барановой. Ведь ей предстояло там поселиться. А разговоры о том, что квартиру недавно обыскивали, обязательно дошли бы до нее.

– Зачем вам понадобились билеты в Большой театр?

– Получил из центра задание собрать все имеющиеся образцы.

– Для чего?

– Мне это неизвестно, – ответил «двадцать второй» и посетовал: – Мне вообще никогда не объясняли «зачем». Мне только приказывали.

Между тем приближался срок выхода «двадцать второго» на связь со своим центром. К этому времени была собрана вся необходимая информация о связном, который приходил к нему в дом в Софрине и передавал поручения Барановой. Доронин изучал документы, собранные в заведенное на «двадцать второго» дело, и невольно отдавал должное хватке и сноровистости Барановой. Целиком и полностью ее заслугой было повторное вовлечение в активную антисоветскую деятельность этого человека, который уже однажды выступал с оружием в руках против советской власти. Да, Степин В.С. на самом деле был инвалидом Гражданской войны. Но до того как им стать, был унтер-офицером старой русской армии. Всю Первую мировую войну прослужил в тылу и принимал участие в подавлении народных выступлений. Революцию встретил враждебно. Во время Гражданской войны воевал на стороне белых в Поволжье. Когда Доронину стала известна эта деталь из биографии связного, он сразу вспомнил подполковника Судзиловского, первого мужа Барановой. Поднял в архиве собранные им по делу Судзиловского материалы и к удовлетворению своему обнаружил, что оба они, и подполковник, и унтер-офицер, служили в одних и тех же частях и учреждениях. И вполне могло быть, что Степин служил у Судзиловского денщиком. По крайней мере осуждены они были одним и тем же Сызраньским губернским судом и приговорены: подполковник как заклятый враг советской власти к расстрелу, а унтер-офицер, как личность хоть и злобствующая против трудового народа, но подчиненная, малограмотная да еще раненая, – к длительному сроку заключения. Отбыв наказание, Степин вернулся к жене в Москву. Тут его прошлого никто не знал. Он устроился истопником в котельной дома, в котором жил. Людям на глаза показывался редко, в разговоры о былом старался не вступать. После смерти жены остался один, со временем выхлопотал у гуманного Советского государства пенсию. Когда и как разыскала его Баранова, Доронин, естественно, узнать не мог. Но то, что в один прекрасный день она заявилась к нему в гости и вновь уговорила или принудила взяться за старое – в этом Доронин не сомневался нисколько. Но кто был вторым связным, который брал контейнеры из тайника в трубе и которого, как утверждал «двадцать второй», он никогда в глаза не видел, оставалось неясным. И именно с этой целью задумывался сеанс связи «двадцать второго» с центром. Впрочем, неясен был не только сам связной. Не менее важно было выяснить, каким образом он получал задания от центра вовремя забрать из тайника посылку.

Предположений на этот счет в отделе было много. Но требовалось все знать совершенно точно.

Если бы не график, по которому выходил на связь «двадцать второй», Доронин уже давно бы отправил в его центр нужную дезинформацию. И первой причиной его торопливости было то, что весь отдел с нетерпением ждал возвращения Круклиса. И всем хотелось к его появлению в Москве сделать как можно больше. Потому что все были абсолютно уверены в том, что полковник вернется не с пустыми руками, что он привезет и выложит на стол нечто очень важное. И что-то такое же важное для того дела, которое они делают сообща, должны подготовить и они, его подчиненные, его ученики.

Доронин составил текст радиограммы и понес его на утверждение Ефремову. Генерал завизировал текст.

– Будьте предельно осторожны. Помните, ваша задача лишь встать на след связного. Брать его будем потом, – напутствовал он Доронина.

– Так все и рассчитано, товарищ генерал, – заверил Ефремова Доронин.

Текст зашифровали по методу и таблицам «двадцать второго» и дали ему проверить. Он не нашел ошибок. Потом посадили его в машину и приказали сделать снимки ворот и дворов, которые он не снимал раньше. Это было оговорено в тексте радиограммы, рассчитано на то, чтобы поставить центр перед необходимостью выбора, а следовательно, дополнительных запросов и оживления работы канала связи и навязать ему таким образом свою волю. Съемку объектов «двадцать второй» производил своим портативным аппаратом-зажигалкой. Пленку проявили. Качество негатива получилось превосходным. Проявленную пленку заложили в патрон от ТТ, отсыпав из него немного пороху, и снова закрыли пулей. В таком виде ее после радиосообщения в центр опустили в тайник на Собачьей площадке. Но за сутки перед этим, как это делалось и раньше, «двадцать второго» вывезли на старое кладбище в Переделкино. Передатчик подключили к антенне. Включили контрольную аппаратуру.

– Не вздумайте добавить что-нибудь свое. Один лишний знак, и вам будет предъявлено обвинение в умышленном срыве операции. И тогда закон неумолимо покарает вас со всей строгостью, – предупредил Доронин.

– Я все понимаю. И все сделаю так, как надо. Я ведь еще ни разу не пытался вводить вас в заблуждение, – заверил Доронина «двадцать второй».

Он передал сообщение так, как этого требовали контрразведчики. И, сделав небольшой интервал, повторил передачу. После этого его снова увезли в следственный изолятор. А за тайником на Собачьей площадке установили круглосуточное наблюдение. И вот тут открылось вдруг совершенно неожиданное. Патрон с пленкой забрал из тайника в первую же ночь… Степин.

Когда Доронину сообщили об этом, он чуть не рассмеялся.

– Конечно! Он же и живет в двух шагах от тайника! Его и не заподозришь ни в чем – вышел погулять. Ну, Баранова! Ну, пройдоха! Вот придумала… Да, но кому и как гражданин Степин будет передавать эту посылочку? Надеюсь, сам-то он с такой оказией в Берлин не ездит?