Глава 27

Как ни спешил полковник Круклис в Москву, а вылететь удалось лишь через неделю. Погода неожиданно резко испортилась, небо закрыли низкие тучи, снегопад снизил видимость до минимума, авиация, оказавшись беспомощной перед разбушевавшейся стихией, бездействовала. Лишь к концу недели на партизанский аэродром приземлился легкокрылый По-2. Круклис распрощался с партизанами и вылетел на Большую землю. В Москве он появился в тот же день и сразу же отправил специалистам на экспертизу то, что получил от Шефнера. Ефремова в городе не было. Докладывать о результатах командировки было некому. Круклис занялся делами и пригласил к себе Доронина.

– Давненько не виделись, Владимир Иванович, как-то вы тут поживаете? – радушно пожимая руку своему заместителю, осведомился он.

– С возвращением, Ян Францевич. Ждем вас с нетерпением. Есть что доложить, – ответил Доронин.

– Лучшего и не придумаешь. Готов слушать!

– И не только доложить, но и кое-что показать, – добавил Доронин, раскрыл папку, достал фотографию и положил ее на стол перед начальником. – Мария Кирилловна Баранова собственной персоной.

Круклис молча взял фотографию, долго ее разглядывал, потом спросил:

– Как удалось найти?

– Медведев, Ян Францевич, отличился. Прекрасно справился с заданием. Достоин поощрения. Ухватил, можно сказать, чудом сохранившийся негатив.

– Почему «чудом»? – спросил Круклис.

– Как выяснилось, товарищ полковник, Баранова сама уничтожила все свои фотографии. Поэтому мы и не могли нигде найти их. А этот случайно сохранился у приятеля ее последнего мужа. Кстати, все остальные свои снимки и даже негативы, которые были у этого приятеля, она тоже забрала и не вернула.

– Вот как, – усмехнулся Круклис и снова взглянул на фотографию. – Медведева непременно отметим. А фотография весьма выразительная. Этакая львица полусвета. А как с ее биографией?

– Закончена, товарищ полковник.

– Даже так? И готовы доложить?

– Так точно, товарищ полковник.

С этими словами Доронин снова раскрыл папку, которую по-прежнему держал под мышкой, достал несколько отпечатанных на машинке листков и протянул их Круклису.

Но Круклис читать бумаги не стал.

– Докладывайте, Владимир Иванович. А я послушаю, – попросил он и снова взял со стола фотографию Барановой.

– Интересующая нас Мария Кирилловна Баранова, она же Марфа Карповна Грицай, она же Марина Константиновна Судзиловская, она же Матильда Карловна Шидлер родилась в Санкт-Петербурге в тысяча восемьсот девяносто четвертом году, – начал докладывать Доронин. – Ее отец – Карл Эдуардович Шидлер – служил помощником полицмейстера столицы по внешним связям. В ноябре семнадцатого года исчез. Матильда Шидлер в мае восемнадцатого года вышла замуж за подполковника Генерального штаба Сергея Григорьевича Судзиловского, взяла его фамилию, изменила имя и отчество и вместе с мужем уехала из Петрограда в Сызрань, где подполковник Судзиловский примкнул к белочехам и в сентябре того же года был взят красноармейцами в плен, осужден военным трибуналом за активную контрреволюционную деятельность и расстрелян. Марина Судзиловская перебралась в Киев и вторично вышла замуж, на сей раз за одного из помощников уполномоченного Украинской директории Ефима Грицая. Снова взяла фамилию мужа, и опять изменила имя и отчество. В сентябре девятнадцатого года Грицай вместе с уполномоченным и Петлюрой бежал в Варшаву. Марфа Грицай до двадцать четвертого года оставалась на Украине, вышла замуж третий раз, теперь уже за вполне лояльного советской власти инженера-путейца Виктора Васильевича Баранова, еще раз изменила фамилию, имя и отчество и переехала с мужем в Детское Село, ныне город Пушкин Ленинградской области. В период с тысяча девятьсот двадцать шестого по тысяча девятьсот тридцать четвертый год неоднократно выезжала с мужем в служебные командировки за границу. Вполне возможно, что именно в этот период и была завербована иностранной разведкой. После гибели Баранова в тридцать пятом году в железнодорожной катастрофе Мария Кирилловна Баранова переехала на постоянное жительство в подмосковный дачный поселок Томилино. А уже оттуда в Москву, на Арбат, где занималась врачебной практикой на дому. Перед самой войной, буквально за несколько дней до ее начала, Баранова сообщила дворнику, что уезжает на неделю-другую погостить к брату в Ригу и действительно уехала из Москвы. Однако в разговоре с дворником Назаровым она уже применила дезинформацию, так как никакого брата у нее никогда не было, что вытекает из показаний ее отца, Шидлера, данных следствию после его ареста в июле 1919 года за участие в контрреволюционном заговоре в Петрограде. Таким образом, портрет Барановой вырисовывается довольно четко.

Круклис внимательно взглянул на своего зама.

– Самая ярая антисоветчица. Доказывает это всеми своими связями и все делает для того, чтобы никто ничего не узнал о ее прошлом, – продолжал Доронин. – И хотя на данный момент никаких прямых улик против нее у нас нет, но это лишь потому, что мы просто пока их еще не искали. Разбирались, как вы знаете, выяснением, кто же она такая на самом деле. И нам только еще предстоит узнать точно: на кого и как она работает…

Сказав это, Доронин закрыл папку.

– По-моему, вывод правильный, – подумав, сказал Круклис. – Куролесила она, конечно, неспроста. И, надо думать, не от хорошей жизни. Но когда же она стала врачом, Владимир Иванович? Все время свадьбы, разъезды, переезды… Или она просто заимела фальшивый диплом?

– Никак нет, товарищ начальник. Диплом подлинный. И выдан по всем правилам. Он-то и помог нам выйти на истинный след Матильды Шидлер. Хотя лично я до сих пор понять не могу, зачем он ей понадобился? И вообще не представляю, почему она хотела стать врачом. Семейка-то была куда как не из бедных, – признался Доронин.

– Э-э… Владимир Иванович, я-то как раз ничего странного в этом не вижу. Немцы, мой дорогой, народ практичный. Не забывайте, что даже в наше время многие гитлеровские бонзы отдавали и отдают своих детей, особенно парней, на воспитание в рабочие семьи. Этому, конечно, имеется много объяснений. Но в целом практического смысла здесь тоже предостаточно, – заметил Круклис. – Начала, говорите, учиться до революции? Когда?

– В девятьсот четырнадцатом, товарищ полковник, – доложил Доронин.

– Вот видите! А что представлял собой этот четырнадцатый год? Начало Первой мировой войны – раз, и уже предреволюционное время – два! И в канцелярии полицмейстера, могу вас уверить, знали об этом лучше, чем где бы то ни было. Так что подумать о будущем было совсем нелишне. Сколько же она проучилась?

– Три года, товарищ полковник. Закончила третий курс и уехала в Сызрань, – ответил Доронин. – В двадцать четвертом вернулась в Ленинград, продолжила учебу и закончила ее в двадцать шестом.

– И пригодилось! Одна осталась, без диплома что бы делала?

– Пригодилось, товарищ полковник, – согласился Доронин. – И профессия хлебная, и прикрытие надежное.

– Накуролесила, – снова в раздумье проговорил Круклис, – и уехала, как вы говорите, в Ригу.

– Дворник Назаров так утверждает с ее слов, товарищ полковник. Но ведь как это сейчас проверишь?

– И проверять не надо, Владимир Иванович, – решительно сказал Круклис. – В Ригу она не ездила. Делать ей там нечего. Вы подумайте: могла она что-нибудь знать о сроках начала войны?

– Вряд ли, товарищ полковник, – откровенно ответил Доронин. – Теперь уже доподлинно известно, какое огромное значение немцы придавали внезапности своего нападения. Кто бы стал рисковать таким секретом и предупреждать ее?

– А я думаю и уверен, что предупредили, – сказал Круклис. – День и час, конечно, не указывали, а команду «Уезжай!» – дали. И куда? Да еще глубже в наш тыл. Москву, по их планам, должны были взять! Так зачем же ей было тут оставаться? Нет, ни здесь, ни в Риге ей точно делать нечего… Искать ее будем у себя в тылу, Владимир Иванович. Но не может быть, чтобы она не оставила здесь своих связных. От службы перехвата никаких сведений не поступало?

– От них – нет. Ни одной неизвестной радиопередачи из Москвы и ее окрестностей запеленговано не было. Но очень интересные сведения сообщил тот же Назаров.

– Что именно? – живо заинтересовался Круклис.

Доронин доложил полковнику все, что узнал от бывшего дворника о племяннике Барановой.

– На основании сделанных Назаровым и его семьей портретных описаний так называемого племянника наши специалисты создали фоторобот. Вот он, – сказал Доронин, достал из папки еще одну фотографию и также передал ее Круклису.

– Совсем хорошо, – улыбнулся полковник, кивнув на папку. – Может быть, у вас там еще что-нибудь припрятано?

– К сожалению, это пока все, товарищ полковник, – развел руками Доронин. – Но мы проверили одно сопоставление. Время выхода в эфир запеленгованного нашими специалистами неизвестного нам передатчика в конце сентября этого года примерно совпадает по срокам с визитом «Племянника» к Барановой. Можно предположить, что он все-таки побывал на квартире врача и сообщил об этом своим шефам.

– Правильный вывод, Владимир Иванович, – согласился Круклис. – Но остается неясным еще один очень важный вопрос: зачем он туда ходил? Что ему там было надо?

– А может быть, кто-то? И он надеялся там его встретить? – высказал предположение Доронин.

Круклис рассмеялся.

– Вернулась сама Баранова и там его ждала?

– Ну, о ней-то я как раз думал меньше всего, – ответил Доронин.

– И другой никто быть там не мог, – решительно отверг эту версию полковник. – Ему там было нужно что-то! Но что именно?

– Какие-то вещи… – не очень уверенно начал нащупывать Доронин.

Круклис кивнул:

– Допускаю. Драгоценности. Но ведь он знал, что квартиру уже обворовали?

– Документы, – продолжал Доронин.

– Думаю, что это точнее…

– Но какие?

– А любые! Хотя бы тот же диплом, который так вам помог.

– Вы допускаете, что она могла его оставить?

– А почему бы и нет? Кто возит с собой дипломы? Свидетельства о рождении? Свидетельства о браке?

– Но Баранова это не «кто»! Она за собой следов не оставляет! – напомнил Доронин.

– Согласен, – не стал упорствовать Круклис. – Значит, что-то другое. То, что она оставила! И может быть, даже нарочно оставила.

– Так, может, он приходил за фотографиями? Ведь мы давно уже предположили, что кто-нибудь должен за ними прийти!

– Вот эта версия самая правдоподобная! – подумав, сказал Круклис. Помолчал. Закурил. Потом добавил: – Но разрабатывать я ее соглашусь только после того, как мы точно установим, какие конкретные объекты и с какой целью на этих фотографиях запечатлены.

– Экспертиза определила почти все…

– Почти! – сделал упор на это слово Круклис. – А вот там есть еще пять или шесть подворотен, они что, случайно попали в объектив?

– Пока не знаю, – признался Доронин.

– И что это за подворотни? В каких домах? Где стоят эти дома? – сразу задал несколько вопросов Круклис.

Доронин не ответил и на них.

– Не будем знать это – не будем уверены в том, что напали на верный след, – сделал вывод Круклис.

– Тогда придется повторить экспертизу. И провести ее более тщательно, – сказал Доронин.

Круклис будто ждал этого предложения и в ответ только безнадежно махнул рукой.

– Что экспертиза, Владимир Иванович, в данном случае? Ну она подтвердит, что на фотографиях снят Крымский мост, а не Каменный и не Москворецкий. Укажет точно место, откуда велась съемка. Но на наши вопросы она не ответит. На них ответит только тот, кто в деталях знает архитектуру города. Кто помнит все каменные и чугунные узоры прошлого и настоящего. Вот смотри: на этом фото – ворота как ворота. А вот этот фриз? Ну что о нем скажет экспертиза? Да ничего, разве что сообщит самые общие сведения. А для кого-то этот каменный бордюр – целая история. И кто-то точно скажет, что таких в Москве всего два или три. И один из них на Таганке, бывшем доме купца Пивоварова. Второй – на Волхонке и третий– на Остоженке – ныне Метростроевской улице. И это будет то, что нам надо. Поэтому, дорогой Владимир Иванович, пошли-ка ты Медведева в Музей истории и реконструкции Москвы. Пусть он найдет там этакого влюбленного в свое дело специалиста. И пусть попросит его разгадать этот кроссворд. А когда мы получим от него ясные и точные ответы, тогда решим, что нам делать дальше.